Текст книги "Матрос с 'Бремена' (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Отец молча стоял, спокойно глядя на него своими глубоко посаженными серыми глазами под знаменитыми пушистыми седыми бровями. Один из его широко известных длинных пальцев ритмично постукивал по крышке гримерного столика, словно маятник, отсчитывающий удары судьбы. Он слушал сына, а тот стоял перед ним, в своей узкой форме, чувствуя себя неуютно под его тяжелым, пронзительным взглядом, и торопливо говорил, переминаясь с ноги на ногу:

– Видишь, пап, она сгорела,– клянусь Господом, можешь спросить у кого угодно! Я лежал на своей кровати, писал тебе письмо. Меня схватили пожарные; они не знали, куда меня девать, не было места; тогда они дали мне денег на поезд и... Можно я останусь здесь, с тобой, на Рождество? Что скажешь, пап, а?

Он молил отца, голос его то и дело срывался под сверлящим, не отрывающимся от него отцовским взглядом; наконец утих и теперь стоял молча, умоляя лишь глазами, дергающимися губами, трясущимися руками. Отец величественной походкой подошел к Эдди и, замахнувшись, отвесил ему звонкую оплеуху.

Эдди не шелохнулся, мускулы на его лице дергались, но глаза оставались сухими.

– Пап,– он старался не повышать на отца голос,– как ты мог, пап, за что ты меня бьешь? Разве я виноват в этом? Школа сгорела, пап,– понимаешь, сгорела!

– Если школа в самом деле сгорела,– молвил он уже более уравновешенным тоном,– и в это время ты находился там, то, несомненно, пожар – дело твоих рук.

– Фредерик,– обратился он к ассистенту, стоявшему на пороге,– посади Эдди на первый же поезд, следующий в Дулут. Поедешь к тетке! – объявил он сыну.

Повернулся, неумолимый, как сама судьба, к своему гримерному столику и вновь невозмутимо стал прикреплять фальшивую бороду к своему прославленному лицу.

Час спустя в поезде, мчащемся к Дулуту, Эдди, наблюдая, как проносится мимо река Гудзон, наконец-то горько заплакал.

"ПРЕКРАТИ НАСЕДАТЬ, РОККИ!"

Мистер Дженсел аккуратно наматывал шесть футов липкой ленты на знаменитую правую Джоя Карра. Тот сидел на краю массажного стола, болтая ногами и мрачно наблюдая за действиями менеджера.

– Деликатно, деликатно! – повторял Дженсел, стараясь вовсю.-Запомни: деликатно – вот ключевое слово.

– Да, понял.– Джой громко рыгнул.

Дженсел, нахмурившись, прекратил наматывать ленту.

– Джой,– заговорил он спокойно,– сколько раз тебе еще повторять, чтобы ты не ел в вагон-ресторанах. Ну хотя бы ради меня!

– Да,– односложно отозвался Джой.

– Джой, всему на свете есть предел,– продолжал поучать его Дженсел.-Скупость может далеко увести, Джой. Ты отнюдь не бедный человек. У тебя на счету в банке денег нисколько не меньше, чем у голливудской актрисы. Зачем же тебе есть дешевые блюда за тридцать пять центов?

– Прошу тебя, не тарахти так! – Джой протянул ему свою левую.

Дженсел с интересом разглядывал его знаменитую левую.

– Что в результате произойдет? Наживешь себе язву, вот и все,-увещевал он его,– неплохая перспектива для менеджера – боксер с язвой желудка! Придется есть только требуху – с кетчупом. И это будущий чемпион во втором полусреднем весе! В каждом его кулаке – по шашке динамита, а он рыгает по сорок раз на дню. Боже, что с тобой происходит, Джой?

Джой с равнодушным видом плюнул на пол и, скосив глаза, полюбовался в зеркале своими аккуратно прилизанными волосами. Дженсел вздохнул, подвигал с беспокойством мост во рту и закончил работу.

– Послушай, разреши мне как-нибудь заказать для тебя настоящую еду -блюдо за полтора доллара. Чтобы ты почувствовал вкус настоящей пищи.

– Сохраните в неприкосновенности ваши деньги, мистер Дженсел,-посоветовал ему Джой,– пригодятся на старости лет.

Дверь отворилась, и в раздевалку вошел Мак-Элмон. Его с обеих сторон сопровождали два высоких, широкоплечих человека,– плоские лица, усеянные шрамиками губы, на которых играла широкая дружеская улыбка.

– Как я рад видеть вас, ребята! – Мак-Элмон подошел к Джою и похлопал его по спине.– Ну, как себя чувствует сегодня мой маленький Джой? Хорошо?

– Да,– ответил Джой, укладываясь на массажный стол и закрывая глаза.

– Он постоянно рыгает,– пожаловался Дженсел.– В жизни не видел такого боксера, как Джой! За все тридцать пять лет, пока занимаюсь боксом.

– Ну а как твой парень?

– Рокки в полном порядке,– ответил Мак-Элмон.– Хотел даже прийти сюда вместе со мной. Убедиться, что Джой все правильно понял.

– Я все понимаю,– с раздражением вмешался Джой,– отлично понимаю. Этот ваш Рокки! Одного боится – как бы его в один прекрасный день не побили. Настоящий профессионал.

– Надо ли его упрекать в этом? – разумно заметил Мак-Элмон.

– В конце концов, он отлично знает, что стоит Джою захотеть – и он пошлет его в нокаут; ему тогда не очухаться до самого Дня благодарения1,-присовокупил Дженсел.

– Причем одной рукой,– мрачно заметил Джой.– Тоже мне боксер этот Рокки.

– Ему не о чем беспокоиться,– ровным голосом сказал Дженсел.

– Все все понимают. Все ясно, кристально ясно. Мы протянем его все десять раундов.

– Послушай, Джой,– Мак-Элмон наклонился над массажным столом над самым его носом,– не порть ему вида. Его все любят в Филадельфии.

– Я сделаю все, чтобы он выглядел просто превосходно,– устало пообещал Джой.– Он у меня будет выглядеть почище Британского флота. Меня беспокоит сейчас только одно – как бы Рокки не лишился своих филадельфийских поклонниц.

Мак-Элмон старался сохранять хладнокровие.

– Что-то мне не нравится твой тон, Джой.

– Ну и дальше? – Джой перевернулся на живот.

– В случае если любая из сторон позабудет о достигнутом соглашении,-продолжал Мак-Элмон уже довольно резко,– заранее позволь мне представить тебе мистера Пайка и мистера Пертроскаша.

Джой медленно сел, как можно шире улыбаясь.

– Они будут сидеть среди зрителей,– добавил Мак-Элмон,– и с интересом наблюдать за всем, что происходит.

Оба мистера расплылись в улыбках от уха до уха, а их смятые носы втянулись еще глубже.

– У них "пушки", мистер Дженсел,– пояснил ему Джой.– Под их вшивыми подмышками.

– Это всего лишь предосторожность,– вставил Мак-Элмон.– Я уверен -все пройдет без сучка без задоринки. Но ведь мы вложили свои деньги в это дело.

– Послушай сюда, ты, тупая филадельфийская деревенщина...– начал было Джой.

– Джой, в таком тоне нельзя разговаривать! – нервно заметил Дженсел.

– Я тоже вложил свои деньги! – рявкнул Джой.– Тысячу долларов поставил на то, что ваш вшивый Рокки выстоит против меня десять раундов. Так что вам ни к чему эти гориллы. Главное, что меня заботит,– как бы Рокки не рухнул от страха еще до десятого раунда.

– Это правда? – спросил Мак-Элмон Дженсела.

– Да, я объявил его ставку через своего двоюродного брата,-подтвердил Дженсел.– Клянусь Богом!

– О чем это вы говорите, мистер Мак-Элмон?! – кричал Джой.– Неужели, считаете, я выбрасываю на ветер тысячедолларовые банкноты? Нет, я ведь прежде всего бизнесмен.

– Можете поверить мне на слово,– поспешил ему на помощь Дженсел,-Джой в самом деле бизнесмен.

– Хорошо, хорошо! – успокаивающим жестом Мак-Элмон выставил вперед обе поднятые ладони.– Что дурного в желании еще раз заранее все выяснить? Главное, чтобы никто не темнил. Только так я люблю работать.– И повернулся к гориллам.– О'кей, ребята, садитесь на свои места и желаю вам приятно провести время!

– Что нужно здесь этим двум бродягам? – поинтересовался Джой.

– Пусть немного развлекутся, приятно проведут время – что в этом плохого? Разве ты против? – В тоне Мак-Элмона прозвучал явный сарказм.

– Ладно, ладно,– успокоил его Дженсел,– мы не возражаем. Пусть мальчики повеселятся.

– Только выпроводите их поскорее отсюда! – громко потребовал Джой.-Мне не нравится, когда люди с "пушками" под пиджаком сидят в моей раздевалке.

– Пошли, ребята! – Мак-Элмон открывал перед ними двери.

Оба, приятно улыбнувшись, направились к выходу. Пертроскаш вдруг остановился, повернулся к Джою.

– Пусть выиграет сильнейший! – Церемонно перед ним раскланялся и вышел, захлопнув за собой дверь.

Джой бросил осторожный взгляд на Дженсела, покачал головой.

– Это дружки Мак-Элмона, ребята из Филадельфии.

Дверь резко распахнулась, и представитель администрации, выводящий на ринг боксеров, нараспев произнес:

– Джой Карр! Джой Карр – следующий бой!

Джой, поплевав на перебинтованные руки, стал подниматься вверх по лестнице вместе с Дженселом.

Как только начался бой, Рокки немедленно нырнул в клинч. Его лицо под густой шапкой волос, грудь и плечи покрылись крупными каплями пота.

– Послушай, Джой,– нервно шептал он на ухо противнику, повиснув у него на локтях,– ты помнишь о договоре? Ведь помнишь, Джой?

– Да,– подтвердил Джой.– Отпусти мою руку. Ты что, хочешь оторвать ее?

– Прости, Джой.– Рокки отскочил и нанес ему два удара по ребрам.

Бой продолжался, зрители визжали от восторга, высказывая свое одобрение работе спортсменов: как применяли ноги, искусно обменивались ударами, делали смертоносные выпады – и притом мазали по цели на какой-то волосок. Уверенность в самом себе у Рокки росла. К четвертому раунду он отважно стоял перед Джоем, открывая для удара подбородок, а его быстрые кулаки то устремлялись вперед, то зрелищно оттягивались назад. Его друзья в толпе визжали от удовольствия, а чей-то громоподобный голос призывал:

– Убей этого большого подонка, Рокки! Давай, Рокки!

Тяжело дыша, он нанес Джою молниеносный удар в ухо – голова того резко дернулась в сторону, а на лице появилось выражение легкого удивления.

– Прибей его! – гремел все тот же голос среди почитателей Рокки.

Встав на полную ступню, он нанес еще один встречный Джою в ухо. И в эту секунду раздался гонг.

Дженсел, наклонившись, обрабатывал Джоя.

– Послушай, Джой,– шептал он ему,– он наседает! Скажи ему – пусть прекратит. Мы зададим ему, если не прекратит.

– А-а,– протянул Джой,– наплевать! Это все работа на публику, там его приятели. Им требуется небольшое возбуждение. Со стороны он выглядит неплохо. Не беспокойтесь, мистер Дженсел.

– Прошу тебя, скажи ему – пусть прекратит наседать! – взмолился менеджер.– Ради меня, Джой! Он должен драться с нами десять раундов, но победа должна остаться за нами. Мы не можем себе позволить такого -проиграть Рокки Пиджену. Помни это, Джой!

В пятом раунде Рокки продолжал атаковать, работая обеими руками, агрессивно ими размахивая; он все время пихал Джоя, отталкивал по всему рингу, а его болельщики из родного города, встав на своих местах, охрипшими голосами всячески выражали ему поддержку. Джой с успехом запирал его в углах, отбрасывал назад, прикрываясь от ударов перчатками, наносил скользящие, время от времени – целую серию по груди. Загнав Джоя в угол и бросив на канаты, Рокки правой рукой нанес ему сильный удар по спине и заворчал от удовольствия, поняв, что удар пришелся в бок.

Джой, чувствуя нестерпимую боль, ушел в клинч.

– Послушай, Рокки,– прошептал он, стараясь оставаться вежливым, ему на ухо,– прекрати наседать!

– Ах! – пробормотал Рокки, словно внезапно вспомнив об уговоре, и отступил. Дальше вели бой довольно деликатно; Джой все еще не мог оторваться от канатов.

– Дава-ай, Ро-окки! – орал противный голос.– Кончай его! Этот подонок уже плывет! Молодец, Ро-окки!

В глазах Рокки загорелись довольные огоньки, и он, изловчившись, нанес сильный удар, который пришелся Джою опять в ухо, но в эту секунду раздался гонг. Джой устало покачивался на канатах, косился, ничего не понимая, на Рокки. Тот легкими шагами направился в свой угол под гром аплодисментов. Джой пошел в свой, сел на подставленную ему железную табуретку, спросил Дженсела:

– Ну, что скажешь?

– Ты этот раунд проиграл,– быстро откликнулся, чувствуя, как сильно он нервничает, менеджер.– Ради Бога, Джой, скажи ему – пусть прекратит наседать! В результате ты проиграешь бой. Если ты проиграешь Рокки Пиджену, всем нам придется драться с мальчишками из еврейского сиротского приюта. Почему ты не сказал ему, чтобы он прекратил наседать?

– Да говорил я ему! – огрызнулся Джой.– А он завелся. Его дружки там, в зале, орут как бешеные, вот он и в самом деле мнит себя великим боксером. Еще раз залепит мне по уху – так я встречу его где-нибудь в темной аллее после боя и вытрясу из него все кишки.

– Скажи ему – пусть не старается, не обращает внимания на вопли болельщиков,– озабоченно посоветовал Дженсел.– Напомни, что мы... обязались протянуть его десять раундов. Только напомни, больше ничего!

– Какой все же дурак этот Рокки. Урезонить его следует вам, это ваша работа.

Прозвучал гонг, и противники вновь кинулись друг на друга. Огонек жажды все еще горел в глазах Рокки – он начал серию яростных атак. Джой пытался его сдерживать, плотно держал. На полном серьезе предупредил:

– Послушай, Рокки, тебе же сказали – хватит, значит, хватит! Прекрати корчить из себя героя на ринге, добром прошу! Все в зале считают, что ты непревзойденный, чудесный боксер. Ладно, пусть, если им так хочется. Прекрати наседать, Рокки! Здесь пахнет деньгами, большими деньгами. Ты что, спятил, Рокки? Послушай, Рокки, ты понимаешь, о чем я толкую?

– Конечно...– промычал Рокки.– Просто хочу устроить настоящее шоу. Нужно ведь хорошее шоу – что скажешь?

– Да,– ответил Джой.

В этот миг рефери растащил их в разные стороны. После этого они еще потанцевали друг перед другом минуты две, но как раз перед окончанием раунда Рокки с близкой позиции нанес смертоносный апперкот – кровь брызнула из разбитого носа Джоя. Прозвучал гонг. Рокки радостным воплем его приветствовал, изображая, что радостно пожимает на расстоянии руки всех своих неистово орущих болельщиков. Джой взглянул на него и, выплюнув изо рта большой сгусток крови, направился, пошатываясь, на свое место в углу. Дженсел, встревоженный, выбежал ему навстречу, проводил к табуретке.

– Ты так и не сказал ему, чтоб прекратил наседать? Почему ты меня не слушаешь, Джой?

– Да сказал я! – с горечью отмахнулся Джой.– Посмотри – он разбил мне нос. Для чего я приехал в Филадельфию? Чтобы мне расквасили нос? Этот проклятый Рокки! О чем он думает?

– Скажи ему еще раз, да потверже, чтоб прекратил лезть на рожон! -Дженсел осторожно обрабатывал его нос.– С этого раунда пора начинать выигрывать, Джой. Нельзя просчитаться ни в коем случае.

– Я приехал выступать в "Старлайт-парк", в Филадельфии,– искренне возмущался Джой,– и мне разбили нос! И кто, вы думаете, это сделал? Рокки Пиджен. Боже праведный, Иисус Христос!

– Джой,– умолял его Дженсел,– ты не забудешь, что я тебе сказал? Скажи ему, чтобы прекратил...

Вновь гонг – и соперники прыжком кинулись друг на друга, а толпа так завопила, словно и не было никакого минутного перерыва. Знакомый громоподобный голос теперь уже, возбуждая своих болельщиков, перешел на мелодичное скандирование:

– Ах, Рокки! Ах, какой ты молодец, Рокки! – И повторял эту фразу снова и снова.

С мрачным видом Джой обеими руками обхватил Рокки.

– Послушай, ты, подонок! – хрипло прошептал он.– Я еще раз тебя предупреждаю: прекрати наседать на меня! Или после матча я уведу тебя в укромное местечко и выбью тебе все зубы! Понял? Последний раз предупреждаю! – И в подтверждение своих слов нанес подряд два сильных удара в ухо.

Целую минуту Рокки держался на почтительной дистанции от Джоя, и тот очень быстро набирал очки. Вдруг чуть ли не половина аудитории "Арены" подхватила песнопение:

– Ах, Рокки! Ах, какой ты молодец, Рокки!

Возбужденный до предела всеобщим восхищением, Рокки, сделав глубокий вдох, нанес сильнейший удар правой – он пришелся как раз на разбитый нос Джоя, опять хлынула кровь. Джой тряс головой, пытаясь ее остановить. Рокки продолжал яростно его атаковать. Джой, сделав решительный шаг, пошел на сближение и хладнокровно нанес сильнейший хук левой (словно неожиданно выпрямилась мощная пружина), а правой – встречный. Рокки тут же обмяк, глаза его остекленели; спотыкаясь, теряя равновесие, он проковылял четырнадцать футов до конца ринга и там рухнул лицом вниз.

На какую-то долю секунды довольная улыбка озарила лицо Джоя; потом он вдруг все вспомнил. Делая глотательные движения, попробовал избавиться от страшной сухости во рту. В ушах звенел неистовый рев взорвавшейся негодованием толпы. Джой бросил взгляд на свой угол: как раз в это мгновение Дженсел повернулся к нему спиной; так и сидел, не глядя на ринг, закрыв лицо руками. Посмотрел на угол Рокки: Мак-Элмон прямо-таки зашелся в истерике -в отчаянии подпрыгивал, барабанил обоими кулаками по своей шляпе и визжал, что было сил:

– Рокки! Ну-ка, вставай, Рокки! Вставай или я набью всю твою требуху свинцом! Рокки, ты меня слышишь?!

За спиной Мак-Элмона Джой видел Пайка и Пертроскаша: стоят на своих креслах, посылают ему милые улыбки, с большим интересом за ним наблюдают, не вытаскивая рук из-под мышек.

– Рокки! – хрипло прошептал Джой, при счете рефери "пять".– Старина Рокки, вставай! Рокки! Ради Бога, вставай! Прошу тебя. Пожалуйста...-Вспомнил о тысяче долларов, и слезы навернулись у него на глазах.-Рокки!..– всхлипывал он, наполовину опустившись на колени в своем углу.

Судья произнес "семь".

– Рокки, вставай, ради любви к Богу нашему!..

Рокки, перевернувшись, встал на одно колено. Джой закрыл глаза, чтобы не видеть этой страшной картины. Когда он их открыл, то увидел перед собой Рокки. Тот еле стоял, сильно шатаясь из стороны в сторону. Из груди у Джоя вырвался короткий вздох, с губ слетела молниеносная благодарственная молитва, и он через весь ринг бросился к Рокки, понимая всю серьезность сложившейся ситуации. Было противно, но, схватив рукой за шею, он пытался его поддержать. Но даже с поддержкой Рокки продолжал "плыть". Просунув руки ему под мышки, Джой делал вид, будто предпринимает невероятные усилия, чтобы освободить их из "зажима" противника.

– Держись, Рокки! – хрипло прошептал он, поддерживая отключившегося боксера.– Напряги мышцы ног! Держи ровно колени! Ну, все в порядке?.. Ну, Рокки! Скажи наконец: все в порядке, да? Отвечай же, Рокки! Прошу тебя, да скажи хоть слово!

Но Рокки молчал, лишь висел на Джое; блеск в его глазах потух, руки висели как плети, и теперь Джою приходилось вести с ним бой одному.

Прозвучал гонг. Джой все удерживал Рокки на ногах, покуда к ним не подбежал Мак-Элмон и не потащил его к углу. Рефери косо поглядывал на Джоя, а тот хладнокровно направился в свой угол.

– Очень милый, интересный раунд,– подытожил рефери.– Да, сэр?

– Да.– Джой опустился на табурет.– Эй, мистер Дженсел! – позвал он менеджера.

Дженсел впервые с середины этого раунда повернулся лицом к рингу. Двигаясь как глубокий старик, вскарабкался по деревянным ступенькам помоста и машинально стал обрабатывать своего боксера, шипя при этом:

– А теперь объясни мне – о чем ты там думал? О чем, я тебя спрашиваю?

– Да во всем виноват этот Рокки,– устало оправдывался Джой.– У него в голове мозгов, как у оленя в упряжке чукчи. Все время лез на рожон, наседал. Расквасил мне нос – я, наверное, не меньше кварты крови потерял. Ну и ударил его, чтоб научился уважать соперника.

– Да, понимаю,– проворчал Дженсел.– Это было прекрасно. Считай, что здесь, в Филадельфии, нас уже наполовину закопали.

– Но ведь я не сильно,– оправдывался Джой.– Обычный, точно рассчитанный удар средней силы. У него подбородок как у кинозвезды, как у Мины Лой. Ему бы не заниматься нашим бизнесом, а обслуживать покупателей в магазине. Или на молочной ферме работать – масло сбивать, яйца подсчитывать...

– Послушай, сделай мне личное одолжение! – не слушал его Дженсел.-Будь настолько добр, постарайся продержать его следующие три раунда! Обходись с ним поделикатнее. Не стану я наслаждаться этим зрелищем, посижу-ка лучше в раздевалке.– И удалился.

Джой вышел на ринг и стал наносить сильные удары по дрожащим локтям Рокки. Присоединившись через пятнадцать минут к менеджеру в раздевалке, он без сил лег на массажный стол.

– Ну что? – обеспокоенный Дженсел не поднимал головы.

– Все в порядке,– хрипло отозвался Джой.– Мы выиграли. Я провозился с ним, как с маленьким ребенком, целых девять минут: качал его на руках, как девятимесячную малютку. Такой он, этот Рокки. Стоит его как следует ударить разок – выходит из строя года на три. Мне еще никогда в жизни не приходилось так работать, даже тогда, когда я делал резину из каучука в Акроне, в Огайо.

– Кто-нибудь догадался? – спросил Дженсел.

– Слава Богу, мы в Филадельфии,– ответил Джой.– Они здесь ничего не замечают – ведь война еще не закончена. Вон, слышишь: до сих пор все стоят на своих местах и вопят во всю силу легких: "Ах, Рокки! Какой ты молодец, Рокки!" Потому что он проявил смелость и отвагу и все же выстоял в этом бою. Боже мой! Представляешь, каждую минуту мне приходилось бить его по коленкам, чтоб они под ним не подкашивались,– только чтоб стоял, не падал!

Дженсел вздохнул.

– Ну, что ж, в результате мы заработали кучу денег.

– Да,– бесстрастно, без особой радости констатировал Джой.

– Послушай, Джой, я хочу угостить тебя хорошим обедом – за полтора доллара.

– Не-е-т! – Джой вытянулся на массажном столе.– Я останусь здесь -отдохну. Я останусь здесь и буду отдыхать долго-долго...

ЖИВУЩИЕ В ДРУГИХ ГОРОДАХ

Когда пришли большевики, жители города – крестьяне, чиновники и мелкие торговцы,– срочно нацепив на лацканы красные банты, радостно побежали встречать их, распевая "Интернационал" и с трудом вспоминая при этом плохо заученные слова. Пришедшие удерживали в своих руках город, улицы по ночам патрулировали милиционеры, повсюду царил дух поставленной перед собой высокой цели, все обращались к другим со словом "товарищ" – даже к евреям.

Потом, когда белые отбили город, те жители, которые не оставили его вместе с большевиками, радостно побежали их приветствовать. Женщины вместо флагов размахивали в распахнутых окнах белыми простынями. Тогда же начались погромы: еврейские дома грабили, евреев убивали, молодых девушек насиловали городские хулиганы. Такое происходило в Киеве в 1918 году. Город неоднократно переходил из рук в руки: война все продолжалась, и полный отчет о таких переменах можно было прочитать в глазах его жителей – евреев.

Мятежи начались в пять часов вечера. Весь день люди молча собирались на главной городской площади и в небольших трактирах поблизости. Потянулись со своих полей крестьяне, с топорами в руках; солдаты разбитой царской армии сидели за столиками в трактирах, а рядом стояли винтовки – те, из которых они стреляли по немцам.

Мы знали, что они придут, поэтому припрятали семейное серебро, хорошие одеяла, деньги и пеструю шаль матери. Все члены нашей семьи собрались в доме отца, все восьмеро,– четыре мальчика и четыре девочки – и еще мой дядя с женой. Мы выключили свет, заперли двери на ключ, закрыли ставни и в надвигающихся сумерках собрались все в гостиной,– даже самые маленькие сидели на полу, боясь пошевельнуться. Жена моего дяди кормила грудью четырехмесячного младенца – ей здесь, в комнате, где собралась вся семья, было не так страшно. Я внимательно следил за ней. Красивая женщина жена моего дяди Сара. Очень молоденькая, всего девятнадцать, и груди такие полные, и торчком стоят, а не висят. Тихо что-то напевает младенцу, сосущему ее грудь, и только эти звуки нарушают воцарившуюся в гостиной тишину.

Отец сидел один, в центре, и лицо его сохраняло некое абстрактное выражение, какое бывало, когда он возглавлял молящихся в синагоге,– будто напрямую связан с ангелами Господа и ведет с ними возвышенную, оживленную неслышную беседу. У него было узкое лицо ученого мужа. Он очень мало ел, больше интересовался духовными вопросами и недолюбливал меня за то, что я похож на широкоплечего, крепко сбитого крестьянина, слишком крупного для моего возраста, и еще потому, что я посещал художественную академию и рисовал там обнаженных женщин. Он перехватил мой взгляд, когда я разглядывал пышную грудь своей тетки, его ноздри расширились от негодования, а губы поползли вверх. Но я все равно глядел еще секунд тридцать, сопротивляясь отцовской воле.

С улицы притихшего города до нас издалека донесся чей-то вопль. Младенец на руках тетки, вздохнув, спокойно заснул. Она, прикрыв грудь, теперь сидела неподвижно, наблюдая за мужем, а мой дядя Самуил медленно ходил взад и вперед по комнате – от жены до двери. Скулы у него то напрягались, то расслаблялись, на них то и дело появлялись белые желваки и исчезали. Так все время. Мать быстро сняла несколько книг с полок и теперь засовывала между страниц по банкноте. Закончив работу, она снова расставила книги по полкам, и они стояли теперь как прежде. На этих полках насчитывалось до двух тысяч книг – на еврейском, русском, немецком и французском языках. Я посмотрел на часы: без четверти пять. Часы новые, ручные, такие носили обычно армейские офицеры,– я ими очень гордился. Мне так хотелось, чтобы что-то на самом деле произошло. Мне было шестнадцать.

Вот что такое погром. Вначале слышишь чей-то вопль – он доносится издалека; за ним – второй. Потом – звуки бегущего человека. Чьи-то шаги быстро приближаются, они все ближе. Открывается и громко захлопывается дверь где-то по соседству, рядом. Через минуту-другую на улице еще больше беготни. Потом все стихает, лишь иногда до нас долетают какие-то звуки – словно ветер гонит перед собой кучу опавших листьев. На несколько мгновений воцаряется тишина, и вот вы слышите, как приближается толпа, со своим особым гулом – его ни с чем не спутать.

Толпа прошла мимо. Мы не выглядывали в окна, не произнесли ни единого слова; все сосредоточенно молчали. Дядя расхаживал взад и вперед по комнате, а тетка не спускала с него глаз. Когда мимо нашего дома проходила толпа, мама закрыла глаза и открыла, только когда ее гомон затих. Мама сидела положив руки на колени. Вдруг мы услышали плач женщины на улице: горько плача, она прошла мимо наших окон и завернула за угол.

Они пришли через полчаса. Зазвенели стекла разбиваемых дубинками окон, слетела с петель дверь, изрубленная топорами, и вскоре в наш дом набилось множество людей – не меньше еще оставалось на улице перед домом. Сразу в нос ударил резкий запах пота, густого деревенского пота, смешанного с легким запахом алкоголя. И вот наш маленький, опрятный домик, который мать убирала, мыла, скребла и вытирала мокрой тряпкой пыль трижды на день, заполонила разноликая толпа, в грязных пальто и рваных тулупах, а в руках – пистолеты, ножи, топоры, штыки и дубинки. Они зажгли все лампы, и какой-то крупный мужик с усами, в форме сержанта царской армии, заорал:

– Всем заткнуться! Ради Бога, замолчите, позакрывайте свои гнусные рты!

Все мы сбились в углу комнаты, а здоровяк сержант прохаживался взад и вперед перед нами. Мой дядя Самуил заслонял собой жену с младенцем на руках, а мать встала перед отцом. Маленькая Гестер плакала – это были первые в ее жизни слезки.

Сержант постукивал острием штыка по ладони.

– Старший сын! – сказал он.– Где ваш старший сын?

Гестер все плакала. Никто из нас не произнес ни слова.

– Ну, будем играть в молчанку?! – заревел сержант, с размаху вонзив штык в доску стола – от нее разлетелись мелкие щепки.– Черт бы вас побрал, отвечайте! Где ваш старший вонючий сынок?

Я вышел вперед. Мне было шестнадцать. Брат Элиа и брат Давид были старше меня, но вышел вперед я.

– Ну,– произнес я,– что вам нужно?

Сержант наклонился надо мной.

– Какой малыш! – Он ущипнул меня за щеку.

Стоявшие за ним засмеялись.

– Ты еще так мал, а уже хочешь нам помочь. Похвально!

Я посмотрел на отца. Он внимательно наблюдал за мной, как всегда, с самым абстрактным выражением на лице, глаза его сузились,– по-видимому, в эту минуту он вел неслышный разговор с ангелами.

– Что вам нужно? – повторил я вопрос.

Я один стоял впереди, перед всей этой страшной, непредсказуемой толпой взрослых; чувствовал, как в моих жилах судорожно бьется кровь, локти у меня онемели, колени дрожали.

Сержант схватил меня, правда не очень грубо, за воротник.

– Ну, ты, жиденыш, мы забираем все, что есть в вашем доме. Ты покажешь нам, что вы припрятали во всех комнатах, понятно? – И сильно тряхнул меня,– в этом великане было никак не меньше двухсот двадцати пяти фунтов веса.

Мать пробилась через толпу ко мне.

– Даниил, отдавай им как можно меньше! – прошептала она на идиш.

Сержант затолкал мать на прежнее место.

– Говорить по-русски! – приказал он.– Все говорят только по-русски!

– Она не знает русского,– солгал я, торопливо намечая про себя, что могу им отдать, а что не отдавать.

Я ходил из комнаты в комнату, а за мной следом шли пятеро из толпы. Мне казалось, что с каждым сделанным сейчас шагом я становлюсь старше, хитрее, опытнее, ловчее, раздумчивее. Я им показывал такие вещи, которые они и без моей помощи могли легко отыскать,– кое-какие серебряные безделушки, кое-какие, не самые лучшие одеяла, несколько дешевых украшений матери. Ведь за этой толпой явится другая, и они тоже захотят кое-что поиметь, поживиться.

Когда я снова проходил через гостиную, то увидел страшную картину. Дядя Самуил лежал на полу, из раны на голове у него сочилась кровь. Крепкий, здоровый крестьянин держал на одной руке четырехмесячного младенца. Сара стояла в углу и плакала. Ее окружили мужики, игриво хватали ее за одежду, задирали юбку. Гестер сидела на полу, посасывая кулачок. Мать, маленькая, полная, флегматично сидела перед стеклянными дверцами книжного шкафа. Отец, худой, высокий, стоял мечтательно глядя в потолок, время от времени подергивая маленькую бороденку. Эти погромщики весело смеялись, что-то говорили, хотя трудно разобрать, что именно. На ковре я заметил осколки разбитого стекла.

В спальне матери я решительно остановился. Мои сопровождающие уже связали в громадный узел все изъятые у нас вещи. Он лежал в прихожей.

– Все,– сказал я им.– Вы забрали все. Больше ничего нет!

Сержант, широко ухмыльнувшись, потянул меня за ухо.

– Какой ты милый маленький мальчик,– похвалил он. Ему ужасно нравилась его роль.– Ты же не станешь мне лгать, правда?

– Конечно нет.

– Ты знаешь, что может произойти с маленькими мальчиками, которые осмелятся мне врать, или не знаешь?

– Знаю. Оставьте в покое мое ухо. Мне больно!

– Ах вон оно что! – Он повернулся к своим головорезам, делая вид, что ужасно удивлен моими словами.– Вы слышали? Я ему делаю бо-бо! Я причиняю боль этому маленькому жиденышу, тащу его за ухо. Ну куда это годится!

Его люди дружно засмеялись. Повсюду в доме только и слышался смех. Все эти толпы погромщиков, которые побывали в нашем доме, всегда смеялись.

– Послушай, может тебе его отрубить? – предложил сержант.– Тогда и не будет больно. Что скажете, ребята?

Ребята, конечно, все согласились.

– Очень хорошее, вкусное ушко,– заметил один из них.– В самый раз для кошера1. Можно приготовить похлебку.