Текст книги "Либитина (СИ)"

Автор книги: Ирина Якимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Да, точно. Впереди на берег языком высунулся лес, и между однообразного рельефного узора черных деревьев мелькали быстро движущиеся серые пятна – стая волков. Когда я, топоча копытами, отфыркиваясь, влетела в лес, они шлейфом потянулись за мной, догнали. Ноги запутались в их мохнатой волне, бока зачесались от неболезненных, дразнящих покусов. Я опять заржала, негодующе, и остановилась.

– Что тебе нужно, Нонус? – настоящая я поднялась с замшелого стола мертвого упавшего дерева, откуда наблюдала за игрой в догонялки, скрестила руки на груди: – Зачем пожаловал?

Большая крылатая тень на миг закрыла бисер звезд над лесом, метнулась вниз, на лесной полог, и скинула крылья, тут же растаявшие клочьями черного тумана. Беловолосый вампир, не изменивший белому цвету в одежде, вежливо наклонил голову в качестве приветствия:

– Лесная Королева, по слухам, любит гостей. Настолько, что не отпускает, превращает в чучела... Я решил проверить эти слухи и свои силы.

– Глупые слухи.

– Почему ты ушла из Карды, Ариста?

Я вздохнула:

– Там слишком много соблазнов... в виде людей.

Опять зашуршали крыльями птицы в небе. Я слышала этот шум десятикратно усиленным ушами марионеток. И мои куклы, и куклы Нонуса рассыпались по равнине, как крупа звезд по небу. Этот кусок ночного мира принадлежал только нам двоим и – всецело нам.

– Когда ты вернешься?

Я опять тяжело вздохнула. "Сейчас? Пусть, сейчас! Отличная ночь для грозы!"

– Когда ты решишь покинуть Карду. Нам лучше меньше встречаться, Нонус. Голод моего одиночества... не слабее вампирского.

– Моего тоже, – глухо признался он. – И этому голоду я впервые за сто сорок лет не прочь уступить.

– Нет, Нонус. Не надо... – он шагнул ко мне, и я отступила. Мягкий от мха трухлявый ствол уперся в лодыжки: даже природа толкала меня в объятия белого вампира. Что же ты упрямишься, Ариста?

Я вскинула голову. Над лесом чертила круги стая птиц.

"Стая птиц..."

– Ты же давно следил за мной, Нонус, верно? Еще с тех пор, когда я была смертной. Я помню твоих птиц. В ночь бала, когда Вако вывел меня в сад и хотел обратить, на ветвях дремала стая птиц. Твоих птиц.

– Да. Ну и что? – вампир непонимающе хмурился. Губы напряглись, сжались: он уже чуял резкий, больно ударяющий по самолюбию отказ.

– Ты видел нашу с Антеей историю с самого бала, верно? Ты наверняка видел и как Митто обращал мою дочь тварью. Не поверю, что ты оставил бы без внимания хоть один уголок дворца в ту ночь, верно?

– Верно, я все видел. Ну и что?

– Ты не помешал Алоису обратить Антею тварью.

– А должен был? – Нонус вскипел. – Ты мать, нужно было лучше смотреть за дочерью! Что за глупые препятствия ты выдумываешь?!

– Ты тогда прошел мимо...

– Знаешь, скольких обратили в ту ночь? Почему я должен был бросаться спасать хоть кого-то из этих дурочек и дурачков?!

– Я бы бросилась, – прошептала я и закрыла глаза. – Все равно, к кому из них. Если б тогда знала то же, что и ты. Тут мы не похожи, Нонус – прими эту причину моего отказа, если она кажется тебе более логичной.

– Что?! Я не понимаю... – его птицы закружились черной стремительной воронкой над лесом, лицо потемнело. – Что за глупости ты себе надумала, Ариста?

– Глупости, да, – снова прошептала я, боясь что более громкий голос выдаст слезы. – Я все понимаю. Многие... проходят мимо. Так всегда было и будет, и я не вправе судить никого. Наверное, если б я не знала, просто не знала, что ты тогда... прошел, я бы была сейчас с тобой, давно с тобой. Но я знаю, и отмести это факт не могу, поэтому бегу от тебя, чтобы не искушать. Ты нравишься мне. Ты силен, умен, хитер, интересный ироничный собеседник, и не озлобился, в отличие от многих тварей и людей, переживших предательство. Я готова любоваться каждой твоей неправильной черточкой часами. Я старалась, правда, старалась остаться с тобой... но – нет.

Тишина. Птицы опустились в кроны деревьев, замерли, молчал принадлежащий нам двоим мир. Я наконец осмелилась взглянуть в лицо Нонусу. Оно было бледно и замкнуто, красные тонкие губы дрожали, но усмехались, а тело было напряжено – хищник перед прыжком. И я вдруг поняла: игра в догонялки сегодня еще не кончена!

– Лесная Королева... – насмешливо произнес вампир. – Ты всегда будешь моя, какую бы стену очередной ложной вины не вздумала возвести меж нами!

"Беги, Ариста!"

Я перескочила через упавшее дерево, бросилась бежать: в чащу, подальше от птиц и черных крыльев тени! Туфли на гладкой подошве оскальзывались в такой же гладкой траве, каблуки завязали во мхе и иголках, сухие сучки на пути со звоном откалывались от ветвей, застревали в платье, в волосах, оставляли красные метки на коже. И очень скоро сильные мужские руки, одетые черным туманом тени подхватили меня и рванули вверх, сквозь сети паутины, сквозь колючие, грустно повисшие еловые лапы – в чистое пустое небо.

Взлохмаченные волосы пополам с паутиной опутали голову. Я ничего не видела, только чувствовала, как холодные пальцы тьмы гладят плечи, грудь, спину под платьем. Поглаживания были изучающими и ласковыми. Да, ласки тьмы в темноте и тиши были единственным ощущением. Умер даже страх, так всепоглощающа была тень, чернее ночи, окутавшая коконом, подвесившая меня между небом и землей. Ноги вязли, утопали в ней – бездонной, руки, раскинутые, как на кресте, были перетянуты ее черными лентами, устремленными в бесконечность. Я совсем растворилась бы в ней, если б не сердце, забившееся от дразнящих прикосновений тьмы, как дикая птица в клетке, и давшее вновь почувствовать тело своим и... живым? Волны крови становились горячее с каждым кругом по телу, согревая не только меня, но и черную, тесную и бесконечную вселенную тени вокруг. Зашумело в голове. Дыхание... – "Дыхание?!" – стало влажным, глубоким. А холодные пальцы тьмы уже скользили вверх по бедрам. Они коснулись чаши живота, надавили, дав ощутить, как полна она сладкой боли, и забылось собственное я, забылось, что тенью вокруг управляет не кто иной, как Нонус. Нас двоих больше не было. Страсть, жажда близости и тьма – вот все, что осталось в мире.

Почувствовав отклик моего тела, тень стала грубее, настойчивее. Ее пальцы по-хозяйски обосновались под юбкой, не стыдясь добираться до самых потаенных мест. Ее ленты змеями скользили по телу – ласкающие и холодящие одновременно, дразнящие прикосновения. Одна, тяжелая, гладкая, поднялась между грудей до шеи, обвилась вокруг, на миг придушив, и, пощекотав затылок, соскользнула вниз по спине.

В какой–то момент, почувствовав приближение последней, главной вспышки наслаждения, я застонала, и тьма влилась в открытый рот, наполнила горло, легкие. Я выдохнула ее вместе с криком – избавлением от сладкой боли, и объятия тени тут же ослабели. Ее ленты укорачивались, черный туман уплотнился, оформившись в человеческую фигуру с огромными перепончатыми крыльями. Вампир уже не держал... он вовсе не касался меня, меня удерживала в воздухе пара таких же черных, сотканных из тьмы крыльев!

– Ого! – выдохнула я, глупо хлопая крыльями. "А вдруг упаду? Наверное, стоит махать еще быстрее!" Нонус засмеялся, глядя на мои нелепые усилия. Тень, окутывающая фигуру превратила его смех, как и мой крик, в вой. Вампир развернулся и махнул: "За мной!"

Через пять минут полета я окончательно уверилась, что крылья легко удерживают тело в воздухе. Тренировки птиц-кукол помогли: я быстро находила ветер и скоро плыла в потоках холодного и теплого воздуха наравне с Нонусом, хотя вряд ли так же ловко. Громадность драконьих крыльев после маленьких и удобных птичьих казалась совершенно излишней.

Мы пролетели над рекой, перед рассветом зябко кутающейся в серую тонкую мягкую шаль тумана, пронеслись через весь Патенс, концами крыльев касаясь узорчатых шапок-лесов. Быстрый свободный полет, полет человека, а не куклы-птицы. Как в детском сне. Постепенно ушло ощущение громоздкости крыльев, я купалась в своей новой силе. Сердце все не успокаивалось после странной близости с тьмой, внизу живота притаился теплый, мурлычащий от удовольствия котенок.

Мы опустились близ истока Несса – Нонус помогал, и я ступила на земля плавно, хоть пока и неизящно. Вампир первым скинул крылатую тень и, едва обретя возможность членораздельно говорить, тут же велел:

– Выдохни резко! Вытолкни тень!

Я послушалась. Холодное нечто ушло из легких все, полностью, как кусок шелка, и мои крылья и чудовищный облик рассыпались знакомыми по превращениям других тварей клочьями черного тумана.

– Ты же хотел подарить мне крылья после выполнения задания? – тихо, боясь, что горло опять выдаст вой вместо слов, спросила я.

– Во-первых, надо сказать...

– Спасибо, – я улыбнулась.

– Засчитаю это "спасибо" за удовольствие. И теперь еще одно, пожалуйста, за крылья...

– Нонус, – я подошла к вампиру, ласково коснулась угловатого по-мальчишески плеча, обтянутого белым шелком. – Зачем сейчас? Чтобы я чувствовала себя должной? Нет в этом необходимости: я и так тебе помогу, сделаю свою часть работы, когда скажешь. Я доверяю тебе.

Отворачивающийся от моего взгляда прежде, сейчас он обернулся, посмотрел прямо в глаза:

– И я доверяю тебе. Поэтому и подарил крылья... просто так. Чтобы ты почувствовала эту свободу.

– Ты что-то делаешь просто так? – не удержалась я и получила холодный острый взгляд:

– Сначала я глупо хотел заключить тебя в клетку бескрылости, но быстро понял, что принуждать тебя к чему–то, Королева диких кошек, смешно и нелепо. Если ты захочешь сбежать, все равно сбежишь. А сегодня понял другое: ты уже не улетишь от меня и на драконьих крыльях, моя покорная Королева...

Он засмеялся, и смех вновь превратился в вой, когда фигуру вампира окутала крылатая тень. Взмах крыльев: он взмыл над лесом и скоро растворился в небе. Марионетки Нонуса в это же время покинули мои леса и поля. Остались я, луна и тихая черная река.

Вскоре после того разговора с Нонусом я задумала путешествие на север – подальше от людей, их городов и селений, их шумной жизни, создающей ненужный хаос в мыслях. Чтобы не скучать, я взяла себе в спутницы речку и направилась ее берегом к истоку. Неглубокая и нешумливая простушка днем, ночью моя новая подруга превращалась в загадочную и печальную королеву, и плеск невидимых рыб в ее бездонных, наполненных тьмой глубинах, казался слезными вздохами. Я утешала ее, как могла. Пела ей песни, ласково поглаживала ее холодную спину, спускаясь к самой воде и окуная в нее ладони. А иногда я оставляла речку и уходила гулять в леса вокруг. Я ложилась на теплую, нагретую солнцем землю. Растирала ее в пальцах, смешно надеясь напитаться ее добротой, дающей жизнь всему, что есть вокруг. Я устраивала в кронах высоких деревьев лежанки и засыпала, качаясь в зеленой колыбели и слушая, как близкий-близкий ветер в оба уха гудит свои жестоко-честные сказки. Так, незаметно для себя, через несколько дней я дошла до истока речки – тривиального болотца. Что дальше?

"Что дальше?" – этот же вопрос можно задать моей вечности. Погруженная в очередную иллюзию – слитости с природой, я продираюсь сквозь живой лес, оставляя кровавый след из убитого зверья, а трава и листья съеживаются и чернеют там, где их касается моя крылатая тень. Марионетки-волки и птицы волной следуют за хозяйкой, и вся живность разбегается в сверхъестественном ужасе с их пути – оттого-то так тихо вокруг..."

– Но моя мечта об исцелении для вампиров вовсе не иллюзорна, – заспорила я с апатией, опускающейся шалью на плечи вместе с тихим синим вечером. – Я еще докажу Эреусу... им всем. Пока не знаю, как, но докажу!

"...Докажешь ли? Теперь ты сама тварь, ты узнала их внутреннюю пустоту, постоянно требующую пищи – крови. Одни, как дикари, бездумно следуют ей и убивают по первому ее зову, другие, как Вако, пытаются управлять, развивать свои волшебные способности через нее, и совершают уже расчетливые, хладнокровные зверства. Которых из них ты хочешь исцелить? И нужно ли это делать? Захочет ли мир, чтобы они были исцелены? Ты бы хотела увидеть живым и счастливым, например, Алоиса Митто, погубившего твою дочь? А ты, ты сама, погубившая похожую юную девушку, заслуживаешь ли быть исцеленной?"

Я вздернула голову – и вынырнула из синего тумана апатии. На небе загорались первые, самые яркие звезды – маячки для странницы-ночи.

"Чего ты хочешь, Ариста? Только в одно слово!"

– Я хочу... понять, – прошептала я. Звезды согласно мигнули и расплылись перед напряженными уставшими глазами. В голове зашумело, может быть, от неудобной позы, а, может быть, опять от голода.

"Хочу понять? Да, действительно, я прежде всего хочу понять. Потерявшая все, ставшая тварью, видевшая немыслимые в прежней жизни злодейства, в глубине загрязненной проклятием carere morte души я все еще остаюсь наивной и милой леди Эмендо, которая до сих пор не может ПОНЯТЬ, что же с ней произошло, как так получилось, что она лишилась семьи и устроенной жизни в одну только ночь? И она хочет понять, почему до сих пор жив мир, равнодушно прошедший мимо ее трагедии! Где спрятано сердце его надежды? Или оно давно замолчало под горой страха?"

"Я победила свое внутреннее чудовище, и больше не боюсь смотреть вперед. Я вышла израненной из этого боя, но живой, не мертвой душевно тварью. И я поняла, чего хочу: я хочу, чтобы моя пустота была заполнена не ненавистью, как у многих тварей, а любовью, – подумала я и почувствовала горячую приязнь к Нонусу, тактично и в то же время безжалостно четко направлявшему и вовремя отводившему мою разящую руку. – Что ж, разобравшись с собой, я вполне могу заняться выяснением того, что нужно миру".

Триптих Либитины. Перед последней сценой.

Я остаюсь сегодня посмотреть рассвет. Возможно, последний рассвет в своей долгой, странной вечности. Я выбираю поврежденную человеческую куклу, уставшую от вековой службы, и ставлю ее на уступе скалы недалеко от входа в главное логово. Ее глазам открывается предгорье: скалистые островки в серебрящемся инеем море травы и далекая речка на горизонте. Гряда тяжелых туч еще вчера днем уползла ниже, на развалины старой Карды. Тот же дождь, что омывал неподвижные лица кукол в сражении с отрядом охотников, поливает камни, когда-то бывшие дворцом Макты и крепостной стеной города. А перед глазами марионетки сейчас чистое синеватое небо. Угольки восхода тлеют на восточном горизонте. "Этот осенний рассвет будет яростен, как лесной пожар..." – думаю я и тут же кошусь на охотников, расположившихся на подступах к моему логову. Смертные еще не чувствуют слабого тепла солнца, они ежатся от холода у остатков костра. Десяток белых шатров, расставленных полукругом, издали напоминают камни, обозначающие место какого-то древнего капища. Двое дозорных негромко переговариваются у почти потухшего костра. Конечно, главная тема их беседы – я, таинственная Северная Кукловодша. ...Или Кукловод.

– Все-таки Либитина играет с нами, – уверяет один охотник, разумеется, тот самый упрямый спорщик с собрания. – Вспомни, что было в селении. Она легко уступила нам, а ведь могла бы убить на подступах к той церкви руками смертных.

– Жители селения не убили бы нас. Они не были армией. Не вооруженные, даже не зачарованные, – нерешительно возражает юный собеседник, но этим лишь дает новый козырь в руки спорщика:

– Да! Даже не зачарованные! А ведь Либитина могла бы направить их на нас, внушить цель убить. Мы бы победили, разумеется, но остались без защиты. Что ни говори, а Хортор блефовал в церкви: пострадала бы наша защита от убийства смертных, и еще как! А без защиты как сражаться с вампиром, трехсотлетним кукловодом?

– Почему трехсотлетним, Либитине всего полтораста, – робко поправляет собеседник, но спорщик его не слышит:

– Даже если не брать для рассмотрения смертных, остается заминированная церковь. Либитина могла взорвать ее вместе с людьми, выставив виновными охотников и также лишив нас защиты, но не сделала этого. А последняя шахта? От конечной камеры дальнего хода оставалось всего ничего до озера. Прорыв тоннель чуть дальше, Либитина могла бы затопить нас в шахте, а она ограничилась небольшим взрывом. Хортор, бывший к ней ближе всех, даже не пострадал. И, главное, этот взрыв открыл тайный проход в горах, прежде заваленный, который ведет на совершенно неизвестную, не отмеченную ни на одной карте пустошь... – вот эту! – он обводит рукой вокруг себя. – И мы опять бросаемся по заботливо указанному нам самой Либитиной пути. Это все ее игра, причем не скрытая, явная. Она просто издевается над нами! Путает, водит, а в конце хорошо, если посмеется и отпустит, а если убьет?! Думаешь, она на это не способна? При том же уровне риска за пять лет можно было Карду очистить от вампиров, а мы все пьесы Кукловода смотрим!

– Владыка вампиров не отдаст Карду, нам ее не очистить ни за пять лет, ни за двадцать пять. Тут, Хортор правильно говорит, мир нужно менять, – тихо замечает собеседник. – И неважно, играет Либитина с нами, или нет, он прав: она проиграет, потому что боится нас. Ее страх не игра, с этим ты не сможешь спорить, -

Они болтают, перескакивая с мысли на мысль, не продолжая, не развивая ни одну, так что завтра вряд ли вспомнят этот разговор. Поделились тревогой, сомнением, идеей – и ладно. Моя кукла чуть улыбается, глядя на них.

– Ты сомневаешься в том, что мы способны победить Либитину, а я... я тревожусь о другом, – говорит охотник помоложе и вздыхает.

– О чем?

– Зачем нам убивать ее? Либитина может стать нашим союзником, я верю. Она пожалела смертных в церкви, даже не зачаровала их, значит, ценит свободную волю. И пусть играет в свои сумасшедшие игры, при ее судьбе неудивительно, что она свихнулась. Но если б нам не войной на нее идти, а попробовать поговорить? Думаю, она приняла бы нашу сторону. Как для того, чтобы уменьшить число кровожадных собратьев в Карде, которых она ненавидит, так и затем, чтобы отомстить владыке вампиров.

– А ты, значит, веришь в легенду, что это нынешний владыка изуродовал Либитину так, что она боится показаться кому-либо на глаза?

– Вполне верю, – собеседник немного озадачивается. – Есть же подтверждения свидетелей! Сто пятьдесят лет тому назад на службу владыке вампиров поступила неизвестная кукловодша, красивая темноволосая дама благородной наружности – это определенно точно известно. Скоро он понял, что она работает против него. Он пытал ее, чтобы узнать, кому она служит, у владыки вампиров тогда было много сильных врагов, но так ничего и не выяснил. Выжившая после пыток Кукловодша основала на севере свой Лабиринт и замкнулась в играх с куклами. Печальная и страшная история, -

Он умолкает. Вдруг весь передергивается, будто чувствует тот же неживой холод, что я, но встряхивается и с надеждой глядит на запылавший горизонт. Солнце идет! Солнце идет! Еще шаг из-за горизонта, и оно явится миру во всей красе, и не все твари в Терратиморэ выдержат его пылающий взор. Занимается заревом большого пожара предгорье, пылают былинки травинок, как головни факелов.

– Возможно, полтораста лет назад к владыке вампиров действительно устраивалась на службу Либитина. Но почему дату начала службы объявляют датой ее рождения? К моменту прихода к владыке эта вампирша уже была опытной кукловодшей. Я полагаю, она гораздо старше, чем принято считать. И ее Лабиринту никак не меньше двухсот лет, а, может, и больше.

– Ты недавно объявил ее трехсотлетней, отправил к самому началу вампиризма... – юный охотник усмехается.

– Да. А почему нет? И, вполне вероятно, что владыке так и не удалось выяснить, кому она служит, потому что она не служила никому, кроме себя. У старейших вампиров свои цели, как правило, очень расходящиеся с примитивными мечтами о господстве над миром смертных, которыми себя тешат вампиры младших поколений, в том числе и владыка.

– А Гесси недавно упоминал, что у Либитины может быть помощник, – вспоминает собеседник. – Или коллега! Это не один carere morte, это тандем кукловодов, мужчины и женщины, отсюда, кстати, и наше постоянное ощущение раздвоенности Либитины. Мы все гадаем: мужчина это или женщина, а на самом деле и мужчина, и женщина, их двое! А ты считаешь, Либитина работает одна?

– Два Кукловода разгромили бы нас еще на подступах к Лабиринту, – мрачно говорит спорщик. – Я не понимаю ее цель, вот что мучительно! – признается он и распаляется. Хватает веточку из кучи хвороста, гнет в пальцах, пока не переламывает надвое, а после бросает в задыхающиеся под серой горой пепла угли костра. – Это просто бездумная игра ради процесса игры? Но ведь целых пять лет, с полусотней охотников одновременно – и для чего? Чтобы расхохотаться в конце нам в лицо? Да, она боится нас, тут Хортор прав, но она боится... и играет! Не боится и бежит, как хочется думать нашему предводителю, нет, она боится – и играет!

– Как мотылек с пламенем... – замечает собеседник. – Так, может, это все же не игра? Может, это ее способ дать нам что-то понять? Ее тело истерзано, как мы и представить себе не можем, разум помутился под пытками. Возможно, она перешла на язык символов, потому что забыла или не хочет больше употреблять человеческий, и рассказывает им, что поняла о мире. Или же... – он в волнении хватает спорщика за руку, – Если она одинока, очень одинока целых триста лет, может, разыгрывая представления, она просто хочет, чтобы ее хоть кто-нибудь понял? Ее и ее цель? Только мы не знаем, как расшифровываются ее послания! -

Неистребимый огонь романтизма юности горит в его глазах. Он уже готов отыскать на краю света несчастную свихнувшуюся принцессу и освободить ее от ее безумия... Я смеюсь, и охотники вздрагивают, будто услышав этот смех – угробное гоготание откуда-то из недр мерзлой северной земли.

– Мы опять ловим несуществующего мотылька Великого Смысла, – усмехается спорщик и плотно сжимает губы, чтобы из них больше не сыпались идеи и догадки. Юный вздыхает, снова бросает взгляд на восточный горизонт и заслоняет глаза козырьком ладони: солнце встает.

Лишь край солнца выполз из-за горизонта, но мир уже преображается под его лучами. Он меняется, также, как расцветает лицо девушки, когда она слышит признание от любимого, также, как сияют глаза детей, когда они встречают мать после разлуки. В мгновения рассвета, когда солнце проникает в каждую пылинку и светит изнутри, как сквозь чистейший бриллиант, мне кажется, что у всего в мире единая живая душа. Только carere morte отречением от смерти отрезали себя и от жизни, и от души... Солнце жжет глаза куклы, скоро придется отпустить ее, чтобы не утонуть в боли. Жаль, за триста лет, я так и не сумела посмотреть рассвет до конца, не смогла дождаться, когда солнечный лик полностью выплывет из-за горизонта. Мои куклы всегда сгорают раньше.

Я так ждала этого рассвета, а встречаю его странно рассеянно. И губы, повторяя за юным охотником, снова и снова шепчут: "Я одинока, очень одинока..." Где ты, Нонус? Охотники говорят о тандеме кукловодов, но я-то знаю, что давно одна. Я многолика и одинока, разделена на тысячи масок-отражений и потеряна где-то между ними...

"Владыка вампиров пытал Кукловодшу", – сказал тот охотник. Да, я отлично знаю эту распространенную версию истории Либитины. Может быть, она верна. Я помню немного: слезающую с пальцев кожу и расплывающееся, распадающееся на части лицо, помню мокрое платье, обратившееся костром боли. Кто-то облил меня водой из источника Донума. Быть может, это был владыка вампиров? Не знаю, не хочу вспоминать. Ни его черные безжалостные глаза, ни холодное бледное лицо... Он молчит сейчас, не встревает в войну охотников со мной, ждет, чтобы они победили его многолетнего врага. Он думает, после моей смерти Карда будет всецело его. Засмеяться бы, да зубы плотно сжаты – я терплю боль рассветного солнца.

Скоро все-таки приходится отпустить куклу: свет жжет немилосердно. Пусть догорает одна – иссушенная временем оболочка с выпитыми до последнего дна эмоциями, памятью и волей. Последнее, что я успеваю увидеть ее глазами, это половину красного солнечного диска и шатры охотников, заполыхавшие его отсветами – валуны капища окрасились кровью. Море заиндевевшей травы полыхет, пожар охватывает предгорье. Огонь солнца подбирается к моему логову.

Кукла писарь в подземелье выбрасывает оплывшую, растекшуюся по столу свечу, ставит и зажигает новую, и я опять гляжу на золотистый ореол вокруг маленького огонька. Нельзя разобрать, где кончается свет свечки и начинается тьма. Они переходят друг в друга нерезко. "Они сливаются, образуя единое... нет, они растут из этого единого!" – понимаю я и почему-то опять вспоминаю Нонуса.

Вдруг является видение широкого спокойного моря, позлащенного закатным солнцем. Какая умиротворяющая и в то же время сильная картина! Совсем, как та, что я видела в Карде, в доме в конце Карнавальной улицы.

Я часто бываю в том доме, давно покинутом хозяевами. Некоторое время назад здесь жил странный вампир-художник, любивший рисовать ночь. Потом и он пропал, но в пустой, без мебели огромной как бальный зал гостиной остались его картины, по-простому прислоненные к стенам. Здесь ночные пейзажи окрестностей Карды, бледные лики кардинских carere morte и жутковатые сценки из их вечности. Немало действительно интересных работ, но я прохожу их все, не глядя. Меня интересует одна картина, оставшаяся на мольберте в середине комнаты: единственное светлое пятно среди квадратов и прямоугольников мрака. На ней изображен рассвет над Кардой.

Золотое сияние, в котором проступают очертания Карды, реки Несса и северных гор. Солнечного диска в белом от света небе не видно, но оно отражается в городе, как в зеркале, сияет из каждого окна, с камней мостовых, склеенных жидким золотом, складывается, как мозаика, из ряби повеселевшего и будто ожившего Несса. Солнце и есть Карда, сбросившая вечное одеяние проклятия Макты... но, в то же время, источник света находится вне картины. Когда смотришь на нее, появляется ощущение, что свет, подобный солнечному, преобразивший вампирскую Карду, исходит из твоих собственных глаз.

В обличье куклы я иногда часами простаиваю перед этой картиной, ни о чем не думая, просто представляя, что светлый мир, изображенный на ней – реальность. Он существует в нашем времени, не в далеком будущем и не в сказке. Надо лишь посмотреть на Карду правильно, солнечными глазами, и город сбросит мрачный покров и станет таким, как на картине.

Дом стоит пустым много лет. Лишь однажды, в один из первых визитов я встретила там другую гостью, женщину-вампиршу. Белокурая, маленькая и худая как девчонка, она спала прямо на полу у картины, ничем не укрывшись от солнца, лишь легкомысленно задернув штору, и ту не до конца. Не думаю, что она желала себе смерти от полуденного солнца, хотя на ее щеке застыла слезинка и губы были скорбно сжаты. Она будто ждала кого-то. Без уверенности, что он жив, что он когда-либо вернется к ней, но с упрямством и... надеждой, той самой, глупой и святой, знакомой мне.

Тогда я уже знала ее историю и догадалась: она ждет художника, что нарисовал Рассвет.

Я задернула штору, чтобы вампиршу не потревожили лучи, подбирающиеся к ряду окон. Потом по непонятному наитию склонилась над спящей, коснулась губами щеки, попробовала на вкус ее слезинку. Какая горькая! Совсем как человеческая на вкус. "Слезы тварей не отличаются от слез людей", – почему-то в тот момент это банальное замечание очень утешило меня. Даже подумалось: пока это так, твари могут исцелиться.

Прячась в быстро тающей с восхождением солнца на престол тени, мои мелкие крылатые и хвостатые марионетки ведут наблюдение за лагерем охотников, и я не пропускаю момент, когда из одного шатра выходит глава отряда. Затягивая ремешки снаряжения на поясе и груди, он окидывает долгим взглядом предгорье, уже готовясь к вечернему сражению. Холод – предчувствие смерти пробегает по коже, когда моя птица ловит взгляд охотника. То же равнодушное бледное лицо, тот же сосредоточенный и безжалостный взгляд, как у владыки вампиров. Скоро эти враги столкнутся в решающей битве, но сейчас оба ждут, когда паду я. Моя смерть – необходимое условие их боя, оба боятся, что я в нем могу принять сторону соперника. Поэтому я должна перестать быть.

Накануне заключительной сцены триптиха страх смерти снова приходит ко мне, на этот раз влекомый за руку другом – одиночеством. "Я одинока, одинока", – шепчу я фразу-заклятие опять и опять, все больше погружаясь в холодный и пустынный океан тоски. Где ты, Нонус? Придешь ли посмотреть, как меня убьют? Да, ты не обещал всегда быть рядом, обещал только не причинять боли. Но откуда нам тогда было знать, что мне будет адски больно... без тебя? Неужели, навсегда разошлись наши дороги?

Я упрямо обмакиваю перо в чернильницу. Проще всего убежать от сложных вопросов в мир витиеватых строчек.

ЧАСТЬ 4 БОГИНЯ

Второе десятилетие правления Макты утонуло в народных волнениях: слишком тяжела стала разросшаяся тень ненависти Первого вампира даже для терпеливой и холодной Карде. Бунт умело управлялся сверху: Асседи при поддержке первой пятерки вампиров надеялся занять трон Терратиморэ. Но Макта не торопился отдавать власть... А люд меж тем вновь славил Лазара Арденса, чье дело клялся продолжить Асседи, и проклинал Макту, спасшего землю страха от разделения.

Пятерка старших вампиров ушла в тень, набирал силу другой бессмертный, объявивший себя владыкой carere morte – Улисс Алитер. Карда расползалась в Патенс и Сальтус. Церковь Микаэля, ранее отмечавшая западный край города, оказалась почти в центре столицы. Знать переселялась за церковь, строила особняки на продолжении улицы Виндекса. Эти роскошные белые дома, полукружьем расположившиеся у подножия северных гор, с высоты полета птиц и carere morte казались жемчужным ожерельем или бриллиантовым венцом, и неудивительно, что новый район скоро прозвали Короной.

Впрочем, среди охотников бытовало иное сравнение. Они говорили, что с высоты колокольни церкви Микаэля новый район знати напоминает оскаленные в усмешке зубы вампира...

Я совершенствовала свои умения, как кукловода. Мои птицы и звери оккупировали северные леса, вовремя предупреждая о гостях, человеческие куклы собирали слухи в Карде. Главное же логово находилось в северных лесах, и в людских сказках оно все чаще упоминалось, как логово Лесной Старухи. Что до моего создателя... Мои куклы порой встречали кукол Нонуса, изредка мы помогали другу другу увести марионеток из-под носа охотников, но – и только. А в последние три года вампир удивил меня, отозвав большинство кукол из Карды и окрестностей. Оставленные им в качестве наблюдателей двигались вяло и неточно, как бывает, когда их хозяин находится очень далеко. Похоже, Нонус покинул пределы Терратиморэ.