Текст книги "Либитина (СИ)"

Автор книги: Ирина Якимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Я боюсь, что шахта может оказаться ловушкой, – вдруг заявляет тот, который в недавнем споре счел меня мужчиной. – Мы слишком легко прошли предгорье. Нас будто заманивают. Очень скоро лес позади оскалится сотнями звериных масок Либитины!

– Пусть скалится. Главное, чтобы штольня не обрушилась нам на головы, – главный ничуть не утратил присутствия духа, ободряющая улыбка так и приклеилась к его устам. – Мы должны работать слаженно и четко, как единый механизм. Или как марионетки нашего врага, если за пять лет подобное сравнение стало вам ближе.

– Нет, вы не понимаете меня. Весь наш поход – ее игра! – упорствует охотник. – Либитина делает с нами то же самое, что прежде делала с посетителями своего Лабиринта. Сначала заманивает вглубь представениями... – в воцарившейся тишине он увлекается рассказом. – Пьесы о прежних днях, пьесы о жизни посетителя, символические, абстрактные представления... И все – поразительно точные даже в мелких деталях, и все – трогающие глубинные струнки души. Вот только ее актеры – куклы, созданные из мертвецов. Она пугает, завлекает и снова пугает. Она приоткрывает частицу некоего Великого Смысла, который должен открыться посетителю полностью, когда он достигнет центра Лабиринта. Но когда герой добирается до центра, Либитина лишь показывает ему какую-либо особенно отвратительную сценку из его или чужой жизни или вовсе давит на примитивные, инстинктивные человеческие страхи. Эффект неизменен: посетитель бежит прочь из Лабиринта, вопя от ужаса. Нет никакого Великого Смысла, Либитина просто издевается над любознательной человеческой природой.

– И какое отношение этот рассказ имеет к нашему походу? – внезапный холод тона делает голос предводителя отряда надтреснутым и глухим. Ему очень не нравится этот поворот разговора, наверное, он будит и его подспудный, тайный даже для самого себя страх.

– Самое прямое! Мы пять лет бежим по следам неуловимой Либитины в надежде догнать и убить ее. Освободить север от Кукловодши – вот наш Великий Смысл. И она пожертвовала Лабиринтом и селением, позволила зайти вглубь своих земель, чтобы мы поверили, что побеждаем. Чтобы Великий Смысл засиял перед нашими глазами как солнце и окончательно нас ослепил. А в шахте она посмеется над нами. Подсунет очередную куклу вместо себя или покажет пустое логово. И мы вернемся в столицу ни с чем. Если, конечно, она не захочет изменить обычному милосердию и не замурует нас в шахте навеки!

Его слова производят разное действие на собравшихся. Одни горят желанием поспорить, другие кивают в знак поддержки. "И правда, слишком легко мы дошли до самого логова Либитины", – тихо, потерянно говорит один, "Все равно, игра это или нет... но Либитина проиграет!" – уверенно заявляет другая. А предводитель отряда зачем-то рыскает взглядом по шатру, но смотрит не в лица охотников, а им под ноги. Сначала мне кажется, он прячет потускневший, неуверенный взгляд, но нет: он что-то ищет. Что?

"Меня!" – понимаю я, и тут же встречаюсь с ним взглядом. Охотник криво усмехается, делает угрожающий громкий шаг в мою сторону, и страх опять бросает целиком в тело боящегося громадин-людей мышонка. Я не выдерживаю долгий взгляд охотника, холодный, уверенный и смертоносный, как серебро его меча. И я брызгаю в сторону, скольжу между ногами удивленно или брезгливо восклицающих великанов и подныриваю под стену шатра. Прячусь. Но слышу завершающие собрание громкие, уверенные слова предводителя отряда:

– Неважно, как видит и что думает о нашем походе Либитина! Важно, что она боится нас. – веселый и властный тон, подбадривающий отряд и обессиливающий меня. – Ее куклы не притворяются, когда отворачиваются от взгляда любого из нас. Поединок вампира и охотника – это всегда поединок двух частиц Бездны: проклятия вампира и защиты охотника, и изменить, скрыть, заместить эту суть чем-либо иным невозможно. Я чувствую, что моя защита сильнее всей ее черной тени, и то же самое, уверен, чувствуете вы. Мы сильнее Либитины. И сколько бы паутин новых игр она ни плела, прячась от самой себя в них, она знает, что мы способны дойти до настоящего центра Лабиринта, до конца, чтобы убить ее, – и боится...

Дождь все не кончается. Льет и льет, и весь мир словно обращает водой. Облака – плавающая в холодном небесном океане разбухшая серая вата, земля – черная жидкая грязь. Но я все равно бросаюсь по этой грязи к отряду – лавина моих зверей катится из леса на шатры охотников. Зоркая марионетка-мышка запомнила тех, кто кивал, соглашаясь с гипотезой игры Либитины с отрядом. Их защита теперь проседает под моим напором, подпитанным остатками звериной ярости когда-то живых кукол Изредка даже удается коснуться краев их одежды, клацнуть зубами совсем близко к телу. В следующее мгновение куклу пронзают мечом насквозь или лишают головы, но краткое терпкое ощущение их неуверенности, их страха стоит того. Защиту одного вовсе удается разрушить, я валю его на землю и в обличье огромного волка встаю над ним, упираясь в грудь грязными лапами. На помощь спешит высокая охотница, на собрании уверявшая, что я проиграю, и я соскакиваю с поверженного, отшатываюсь в сторону. Уклоняясь от удара ее меча, щерю клыки и рычу, а мякиши лап еще горят от прикосновения к живому телу. Как я отвыкла от этого тепла – не жаркого, как костер, но не слабого, как пламя свечки, огромного и вечного, как солнце в небе, тепла жизни!

Из зевов штолен выкатывается встречная волна кукол: здесь и птицы, и волки, и люди под плащами крылатых теней. Я окружаю отряд охотников, неожиданно уменьшившийся перед моей единой и многоликой черной тенью. Окружаю, но не могу уничтожить. Их защита – чистейшей воды бриллиант, я лишь ломаю об него зубы и когти. Остается изматывать врага. Куклы продолжают нападать и лишившись конечностей, и оставшись без глаз. Даже лишившиеся головы, они еще некоторое время шевелятся, ползают под ногами сражающихся, обрастая панцирем грязи. Долго длится этот бой. Но чаша моей боли от разрубаемых на части кукол наполняется быстрее, чем чаша усталости смертных. И я отступаю. Как, обжегшись, отдергивается рука от пламени, так единая крылатая тень тварей споро всасывается в отверстую пропасть ближайшей штольни. Охотники бросаются за ней. Они уже увлеклись. Они ловят своего мотылька Великого Смысла.

Глава отряда командует двум группам остаться снаружи. Остальные наскоро проверяют стены, пол, потолок, убеждаются в отсутствии сюрпризов в виде взрывчатки, и двигаются дальше по штрекам верхнего, незатопленного этажа шахты. Отряд понемногу растягивается в цепочку. Они шарят по стенам жгучими факелами, опять ищут взрывчатку и маленьких марионеток. Но пусто. В каждом боковом ответвлении идущего под уклон главного штрека, глава отряда выставляет стражу, и цепь охотников вытягивается, редеет... тает. До цели доберется только один.

Тревожных сигналов от оставшихся позади предводителю отряда не поступает, и он уверенно идет вперед. Его нервозность чувствуется только в том, как резко и быстро он водит факелом вправо-влево, освещая путь группе. Черная тень ловко уходит от этого света, но нарочно распускает шлейф, чтобы охотники могли следить за ее перемещением, чтобы им хотелось схватить меня за хвост. Шлейф рвется об острые камни дна тоннеля, клочья тумана путаются под ногами охотников. Коридор идет под уклон вниз, стены сжимаются.

Еще двоих глава отряда оставляет в очередном боковом ответвлении штрека, и теперь с ним остается всего одна девушка-помощница. Я слежу за изменениями ее лица, на котором уверенность в победе потихоньку съедается сомнением, и образовавшуюся пустоту занимает страх.

Из очередного бокового хода на охотников набрасываются три марионетки. Предводитель отряда легко отражает их удары. Сносит голову одной, другой... Последняя обращается в бегство. Охотник наскоро освещает факелом узкий тоннель, которым она ушла.

– Останься здесь, – командует он помощнице. Но охотница, до этого быстро и точно исполнявшая его приказы, вдруг меняется в лице – оно искажется страхом:

– Не ходи! Это ловушка, точно ловушка!

– Стены на всем протяжении шахты чисты. Взрывчатки тут нет, – бросает он и уже дергается за мной. Охотница успевает ухватить его за рукав:

– Пожалуйста! Это ловушка! Либитины здесь нет! Она специально заманивает тебя, но ее логово окажется пусто! Я только сейчас поняла: кукловодша далеко отсюда, она давно сбежала за границу, а нас всех погубит тут!

– Ты видела, как двигались эти трое? Уверенные, быстрые движения, будто свободный вампир, а не кукла. Хозяйка совсем недалеко от этих марионеток, в конце хода!

– Она заманивает тебя! – кричит охотница. – Не ходи! – Но предводитель отряда уже бежит за моей тенью. Оранжевая звездочка факела в руке девушки, отчаянно выкликающей его по имени, все отдаляется, пока не пропадает совсем за поворотом коридора.

Оставшись один, охотник уже не поддерживает на лице маску уверенности. На миг я вижу его усталость, оцепенело-мертвую, равнодушную ко всему в мире живых, и пугаюсь этого лица, вдруг напомнившего отражение темной твари в зеркале. Но в следующее мгновение усталость сменяется злым весельем.

– Ну что, Либитина? – кричит он моей тени. – Сейчас, когда мы наедине, когда до конца твоей вечности недалеко, может, откроешь, наконец, что тебе было нужно от меня этой игрой? Вкруг чего ты водила меня, к чему вела пять лет, пять проклятых лет?!

Тишина ответом. И тонкий, звенящий, завлекающий смешок впереди...

– Да, ты боишься, очень боишься меня, но это не все. Если ты так слаба, как хочешь, чтобы я думал, почему я до сих пор не убил тебя? Если ты так сильна, как хочешь, чтобы я думал, почему я до сих пор жив? Что тебе нужно? -

Он трезв, а говорит и ведет себя как пьяный. Одурманенный ритмом бега, оглушенный грохотом боя, завороженный рваным ускользающим краем тени впереди – близостью и неуловимостью своей цели. Еще не утихло эхо его крика, как я шепчу:

– Я только что получила все, что мне нужно: твое почтение к Владычице мертвых.

Впереди вспыхивает свет, освещая большой подземный зал – центр моего последнего Лабиринта. В центре зала стоит высокая темноволосая скульптурно-красивая дама в старинном платье эпохи Макты. Этой кукле я часто доверяла играть роль хозяйки Лабиринта.

Охотник останавливается в месте перехода тоннеля в зал. Измазанный грязью и кровью кукол, он совсем не похож на лощеного щеголя, каким ухитрялся быть почти все время похода, мокрые волосы слиплись сосульками. Шляпу и плащ он оставил в преддверии шахты, чтобы не стеснять движений в битве, и его темная рубашка и брюки в той же грязи и крови. Бледное лицо искажено смесью злости и страха неизвестности. Он вздергивает заряженный арбалет, но не нажимает на курок, вглядевшись в лицо дамы.

– Это не Либитина, – шепчет он. – Опять кукла! Все-таки ловушка...

Дама улыбается, и поднимает факел, освещая сырой потолок пещерного зала.

– Ты далеко забрался и давно вышел за пределы людской шахты. Вспомни свой путь по подземелью и вспомни карту. Куда ты вышел? Что у тебя над головой, за камнем подземелья? Земля? А если... вода?

Я с удовольствием слежу за ходом мыслей охотника, так ясно отражающимся на его лице. В последних пяти коридорах охотники сворачивали только направо, и последний коридор, которым шел он один, закруглялся вправо. Что там было по карте, справа от шахты? Озеро?! Он сейчас стоит под озером?! Нет, не может быть, оно далеко, они бы не дошли...

Дама касается факелом стены у самого потолка. Пламя освещает короткий фитилек, торчащий из связки взрывчатки.

– Каково умирать в шаге от победы? – шепчу я губами высокой дамы. – Что вы, смертные, чувствуете перед смертью: ту же пустоту, что вампиры, или нечто иное? Скоро я это узнаю... когда прочитаю тебя!

Охотник бледнеет. Правая рука тянется к какому-то предмету, висящему на шнурке на груди. Крестик? Нет, деревянный свисток. Ровным, медленным и в то же время экономным движением он подносит его к губам. Подземелье заливает пронзительная трель. Значит, выбрал предупредить своих.

Огонек пробегает по фитильку и гремит взрыв. Эхо превращает его в канонаду взрывов, кажется, мир рушится. Камни и камешки снарядами и пулями разлетаются по подземелью, прошивают тело куклы, но я едва чувствую незначительные укусы этой боли, меня захватывает величие последнего акта драмы. Потом мир летящих камней превращается в мир пыли, облако которой едва втискивается в подземелье, а затем – серебристые нити протягиваются в зал сквозь дыру в потолке, слышится шелест капель. Пыль постепенно оседает, прибиваемая дождем, льющимся из низко повисшего над подземельем неба.

По задумке в этом месте должно было быть черное ясное небо и чистый свет тысяч звезд. Но природа внесла свои коррективы в мою пьесу с одним героем...

Пыль осела, и я вижу охотника. Перед взрывом он успел отскочить в тоннель. Лежит на животе, прикрыв голову руками, пыль посеребрила его волосы, как седина. А по кротовым ходам шахты до сих пор разносятся трели свистков. Последние группы бегут к выходу. Только у входа в последний на пути к подземному залу коридор осталась девушка, помощница главы. Еще не утихло эхо взрыва, как она бросается в тоннель.

Охотник поднимается. Его ноги дрожат, и приходится держаться за стену, чтобы не упасть опять. Он не верит, что жив, в глазах мутная пленка тумана. Моя кукла лежит там, где упала, изрешеченная осколками. Обращенное к небу лицо омывает дождь – я бы хотела себе такую смерть, но меня ждет другая... А глаза охотника постепенно проясняются. Он отрывается от стены, бредет в центр пещеры. Когда в его макушку и плечи ударяют струи воды, он вздрагивает и поднимает лицо к небу. Ледяная вода смывает с его кожи грязь и кровь, и он чуть улыбается. О чем он думает: переживает второе рождение или пытается примириться с только что по-настоящему открывшейся ему громадой страха смерти, конечности собственного существования? Капли дождя разбиваются о кожу и разбивают напряжение, много дней сковывавшее мышцы его лица. Теперь он будто спит.

Скоро прибегает рыдающая от облегчения девушка, хлопочет, наконец, уводит охотника прочь. Сейчас он подчиняется ей без слов.

Остаток ночи я молчу. Мои звери и птицы ничем не выдают своего присутствия. Охотники устраиваются на отдых в самом широком и высоком зеве шахты. Под защитой каменного потолка они снимают громоздкие тяжелые плащи и шляпы, и теперь видно, какие эти смертные тонкие, молодые... разные. Найдя пару старых тележек, они разжигают из них большой костер. Они не упали духом после очередной неудачи и убеждают друг друга, что логово Либитины все равно совсем близко. Они громко и весело, чуть более громко и весело, чем принято в моем тихом краю, переговариваются. Потерь в отряде по вине кукол нет, и это позволяет охотникам чувствовать себя уверенно. За веселыми разговорами они даже пропускают момент, когда, точно по чьему-то приказу, прекращается дождь. Шелест струй стихает до нуля моментально, будто невидимый дирижер собрал голоса хора капель одним быстрым движением и запечатал в кулаке.

Костер разгорается, а вместе с ним и аппетит смертных. Вот двое, отправленные к ближайшей речке, где вчера были установлены сети, возвращаются с уловом: в основном мелкая рыбешка, но есть и огромная речная хищница с крокодильей пастью и пятнами на боках – щука.

– Опять рыба... – огорчается кто-то из юных.

– В лесах Либитины живого зверья не бегает! – осаживают его. На костер водружается большой закопченый котел из арсенала, подошедшего бы ведьме, – это для ухи, и котелок поменьше, для гарнира на второе. Кучу углей отгребают в сторону. Поставив на нее сковородку, двое охотников начинают священнодействие разделки рыбы для жарки.

Мои крохотные марионетки, невидимые в ночной тьме, перебираются поближе к костру. Его тепло, как и симфония вкусных запахов, далеких от режущего железа крови, все еще способны тронуть меня. Я завороженно смотрю, как выпотрошенную щуку режут на куски, натирают перцем, солью из драгоценного запаса приправ и, обваляв в муке, кладут в раскаленное масло на сковородке. В смертной жизни я была равнодушна к рыбе, а речную и вовсе не любила за запах и привкус тины, а сейчас вечность бы отдала за маленький ее кусочек. Интересно вспомнить, как это: создавать произведение искусства не для глаз или ушей, а для языка. Умело сочетая продукты из разных царств животного мира: мясо, овощу, крупы, добиваться неповторимого вкуса, раскрывающего лучшие стороны каждого ингридиента и всю его историю, под какими дождями оно росло, каким солнцем согревалось. Как жаль, что человеческая еда для меня пресна, я помню ее вкус, но вновь ощутить не могу, и даже если решусь проглотить кусочек, следующие несколько дней буду чувствовать лишь привкус гнили во рту. Тело вампира бессмертно, но человеческая пища в нем не обретает свойства бессмертия – она банально гниет. Единственное, что мы чувствуем – вкус крови, и он для нас распадается на множество вкусов – от кипящего сахара юной жизни до выдержанного терпкого вина старой. Вампиры любят восторгаться богатством вкусов человеческой крови и рассуждают о ней после обильного обеда так горделиво и высокопарно, будто лично создали это произведение вкусового искусства. Хотя вампиры не умеют создавать, как люди, они только присваивают себе шедевры природы... и тут же сжигают их в своей пустоте.

Рыба пожарена, и из масла, оставшегося на сковородке, охотники задумали приготовить соус. Лук, чеснок, грибы, остатки сливок и сливочного масла, купленных в недавно пройденном ими селении – первой мой ловушке, щепотка тимьяна, горстка ягод брусники... А в стороне в большом котле кипит и дышит уха – другая симфония запахов и вкусов.

Это уже слишком для меня. Я отступаю от костра и скрываюсь в тени. Также в стороне от людей до сих пор остается предводитель отряда, и я останавливаюсь понаблюдать за ним. Он устроился на расстеленном плаще, надвинул на глаза шляпу но не спит. Его лицо опять помрачнело, нижняя челюсть каменно напряжена, а в темных равнодушных глазах отражается пламя далекого костра.

– Почему ты не идешь к отряду? – к охотнику подходит другой, уже замеченный мной прежде потомок Гесси. – Не желаешь принять участие в увлекательном споре, кто же все-таки, Либитина: мужчина или женщина?

– Пол не важен, – кратко, хмуро говорит глава отряда, но Гесси не отступает:

– Обсуждение пола Либитины, как всегда, перетечет в обсуждение, каковы ее или его цели...

– Это тоже не важно.

– Она заманивает нас в ловушку или действительно бежит в страхе? – Гессибудто бы просто размышляет вслух, но глядит испытующе. – Она могла бы, в конце концов, объединиться с владыкой вампиров против нас... Неужели это, действительно, старая обида?

– Для нас должна быть важна лишь одна цель: уничтожение Северной Кукловодши, – медленно, чеканно разъясняет предводитель отряда, его глаза горят сдерживаемой яростью. – А Либитина может играть сама с собой в любую игру, нас это не должно трогать.

– Что она показала тебе сегодня в центре Лабиринта? – быстро спрашивает Гесси. Глава отряда усмехается:

– Свои прелестные ножки, – шутка не удается из-за злости в его голосе.

– Я не расположен шутить, – говорит Гесси после паузы. – Но мне важно знать, что за игру ведет Либитина, чтобы понять ее. Может быть, ее уничтожение не необходимо? – снова его голос тих и вкрадчив: он испытывает предводителя отряда. Но у того готов ответ.

– Уничтожение Либитины необходимо, чтобы вывести меня на пост главы ордена. Вот это для тебя сейчас должно быть важно, Гесси, – прямо сообщает он и, не желая продолжать разговор, встает, уходит к костру. Ужин готов, уху разливают по жестяным тарелкам, а жареную щуку, возлежащую на горе картофеля, поливают ароматным соусом.

Значит, там, в тоннеле, сегодня играла не только я, но и со мной? Охотник лишь отвлекал мое внимание вопросами о целях, а на самом деле мотивы Либитины ему совершенно безразличны... Что ж, хороший игрок и достойный соперник! Я усмехаюсь. Страх собственной смерти он оставил позади, также как и страх гибели невинных жертв в селении, но мы еще поиграем.

Костер людей пышет, как целый пожар. Он разыгрался и взметывает языки пламени выше человеческого роста, а в его сердцевине полыхают белым светом угли. Кто-то швыряет в него полешко и оно сгорает как спичка. Насытившиеся смертные развеселились. Вот уже один берет флейту, другой отбивает ритм, а третий присоединяет к наигрышу мотив на губной гармонике. Три пары сразу выскакивают танцевать, постепенно к ним присоединяются и другие. Слышны хлопки бутылочных пробок, терпко и пряно пахнет вином.

Их пир удался, как и мое сегодняшнее, предпоследнее представление. Впереди последнее, но не ждите, охотники, что на нем вам откроется истина обо мне.

Я Либитина, Владычица мертвых, отвратительная для смертных. Старейшая из ныне живущих дочерей Макты, хозяйка Лабиринта. Я пугаю, завлекаю и снова пугаю, но я не покажу вам ничего, чего вы уже не знаете в глубине души о себе и мире. Я не укажу вам Великий Смысл, я только немного поиграю с отражениями ваших страхов – и вдруг случайно разобью их. Но сами думайте, что сложить из этих осколков...

А что же сложится из осколков зеркала, когда-то отражавшего леди Аристу Эмендо? Кукла-писарь тянется к свечке, осторожно очерчивает кончиками пальцев золотистый ореол пламени. Что в нем прячется от меня? По-прежнему не могу вспомнить ясно. Одно теперь вижу: это не тепло и нежность поцелуев дочки, не горячие ласки мужа. Может быть, пламя, что жжет сейчас мои пальцы, также безжалостно, упрямо, бесчувственно, как жажда мести потерявшей все?

ЧАСТЬ 3. ТВАРЬ

По ощущениям я провалялась в забытии пару столетий. Даже представлялось, что, открыв глаза, увижу совершенно новый мир: удивительные летательные аппараты в небе, стеклянные дома и зеленые сады, где на грушах растут яблоки, на яблонях апельсины, а люди гуляют вовсе без одежды, принимая солнечные ванны. Но, увы, когда я открыла глаза, перед ними оказалась все та же темная Карда. Похоже, это была даже та же самая ночь нежданной встречи с Нонусом: в ночном пейзаже недоставало серебристых мазков Луны. Новолуние...

Я пошевелилась, возвращая ощущение тела. Оказалось, я лежу на спине в неловкой позе: голова уперлась во вздутые колонны балюстрады балкона, правая рука подвернута под тело. Я тихонько приподнялась, села. В левой руке зашуршала какая-то бумажка, сложенная вдвое. Я развернула ее. Записка от Нонуса.

"Моя великолепная Королева!

Знаю, как тебя возмутит собственническое обращение: "моя". Но смерть роднит, привязывает друг к другу сильнее всего на свете. Ты еще не убила никого без меня? Убей, тогда поймешь. Тот, у кого отнимаешь жизнь, становится твоим до конца твоей вечности, хотите вы оба того, или нет. Поняв это, ты примешь и мое панибратское отношение. К леди, которой собственноручно вскрывал горло, лишая жизни, чьи последние мгновения видел, уже невозможно обращаться на вы. Это интимнее, чем близость.

Я разболтался, моя Королева. Умолкаю. Отдыхай, охоться. Избегай солнца и охотников. Я покажусь, когда увижу, что ты готова к первому разговору.

Нонус"

Я поспешно разорвала записку, почему-то застыдившись. Будто хотела спрятать ее содержание не только от чужих глаз, но и от себя.

"Да он сумасшедший!" – я попробовала возмутиться, но обнаружила, что улыбаюсь. "Покажусь..." – значит, он и сейчас следит за мной? Я поднялась, держась за перила, огляделась. Территория дворца казалась пустой. Только крону большого дерева слева облюбовала стая ворон. Черные шарики перьев казались нанизанными на ветки – странное ночное украшение. И я зачем-то вспомнила, как играла с маленькой Антеей в зимнем саду, лепя из снега шарики и прицепляя их на голые ветки молодой яблони.

"Антея!" – лицо окаменело. Почему воспоминания о дочери всегда являются так, без предупреждения, в любое, и не отведенное для скорби время? Обычно я тут же погружалась в них с головой, не в силах противостоять напору горестного потока, но сейчас вдруг захотелось сопротивляться. Наверное, в глубине души я понимала: в моем новом состоянии скорбь и тоска могут полностью заполнить пустое тело и толкнуть тварь, которой я стала, на страшные дела.

"Мое новое состояние..." Я дотронулась до шеи, и пальцы нащупали гладкую кожу. Рана полностью затянулась, только покрывшийся панцирем засохшей крови лиф платья напоминал о недавней почти-смерти. Об изменениях цвета кожи сложно было судить в ночной тьме, но, кажется, руки стали бледнее. Если приглядеться, под кожей можно было различить синий узор сосудов.

"Постой, Ариста! Ты видишь тонкие нити сосудов, ты только что прочитала записку... в почти абсолютной темноте?!"

Ого! Значит, твари видят в темноте не хуже кошек! Я с энтузиазмом уставилась вдаль, и скоро обнаружила, что могу различить мелкие детали и даже размытые фигуры людей за стенами далеких домов. Фигуры были не тенями, наоборот, они словно светились. Этот свет мелко, ритмично подрагивал, также часто, как бьется сердце.

"А мое сердце теперь бьется?" – Я приложила ладонь к вене на шее, проверяя. Одна вялая волна пульса, через полминуты вторая. И все. Сердце затихало. Наверное, после первой жертвы остановится совсем.

Тем не менее, я не могла назвать себя мертвой, нежитью. Какая-то странная работа внутренних органов в теле велась. Жгло в правом подвздохе, печень как губка переполнилась очень горячей жидкостью и, будто взяв на себя роль сердца, периодически выжимала ее из себя, наполняя теплом все тело. Желудок молчал. Я со страхом ждала, что проснется голод твари, но он или еще спал, или вообще не был близок человеческому. Десны в области верхних и нижних клыков набухли и чесались. Превращение в тварь шло полным ходом.

"Интересно, можно ли еще остановить его?" – Я чувствовала положительный ответ на этот вопрос. Все можно изменить, кроме смерти. А я, что бы Нонус ни писал в записке, чувствовала себя до сих пор живой. Просто живой немного иначе.

Я простояла на балконе до утра, прислушиваясь к новым ощущениям, пытаясь увязать их со знакомыми понятиями, и чем дальше заходило превращение, тем знакомых понятий становилось меньше. Утром же ушла во внутренние помещения старого дворца.

Оказалось, Нонус напрасно пугал меня солнцем. Для новообращенных тварей оно не было жгучим, только тянуло силы. Оно делалось все ярче и сильнее, в то время как я слабела, превращаясь в тень. К полудню я задремала, улегшись прямо на пол. Сначала иногда приоткрывала один глаз: разбирало любопытство, как же Нонус следит за мной, и я надеялась поймать взглядом его или его соглядатая, потом уснула совсем.

...Снилось, что солнце, обратившись сияющей тварью южан, запустило горячие зубы, длиные и плоские, как у крыс, мне в шею и тянет остатки драгоценной жизни... Я проснулась с криком. Солнечный луч, проникший через щель в створке высокого окна, действительно, проедал шею. На коже появилось отчетливое красное пятно ожога. Превращение в тварь завершалось, закрывая передо мной дверь в дневную жизнь.

Солнце было тому виной или неостановимое безжалостное время, но силы иссякали. Я кружила по пустым залам брошенного дворца почти в беспамятстве. А сияние солнца лишь разрасталось, хотя близился вечер. Оно жгло немилосердно и как тень резко обозначало новую черную пустОту в моем теле. Голодную, очень голодную пустОту. Превращение замедлялось. Внутренним органам для работы требовалось топливо – живая кровь. Без него они останавливались. Холодная кровь замерзала в сосудах, обжигая изнутри. Сердце то отчаянно трепыхалось, то тоскливо замирало в немом ожидании. Это ожидание было хуже всего. Я чувствовала себя висящей над бездной, и от взгляда вниз все мертвело внутри. Осмелеть бы, расцепить пальцы и раскинуть руки в последнем полете-падении!

Я вздрогнула и открыла глаза. Оказалось, я опять забылась, прислонившись к колонне бальной залы, за которой когда-то пряталась от Макты и его тварей. Солнце давно ушло, щели в створках окон чернели дырами в зимнюю ночь. Но я по-прежнему ощущала сводящий с ума неведомый свет вокруг, он все также жег кожу и обозначал дыру внутри, голодную и тяжелую. Что же он?

Я рискнула выйти на балкон и теперь поняла: свет был чужими жизнями. Как его много в Карде, вместе люди сияют ярче солнца! Жаль, что сами они никогда не узнают об этом вдохновляющем эффекте... -

"Ариста, что за голодная философия?" – упрекнула я себя и беззвучно засмеялась. Еще днем я заметила, что дыхание становится легким и вовсе пропадает. Теперь, чтобы громко сказать что-то, требовалось набрать полную грудь воздуха, иначе звука не получалось.

Собратья-твари уже охотились. Обострившееся зрение улавливало быстрые передвижения крылатых теней высоко в небе. Иногда они пикировали на улицы города, поодиночке или группой, и через мгновение вновь ныряли в тучи с сияющей добычей. Наверное, и мне пора присоединиться к ним?

Я представила, как нагоню на улице прохожего, как вцеплюсь зубами ему в шею. Хорошо, что можно не дышать и не узнавать запах немытого тела, незнакомого ни с мылом, ни с духами. Потом буду долго тянуть его кровь – его жизнь, пока она не кончится и сияние не угаснет. Тело задрожит, потом обмякнет в моих руках. И ничего нельзя будет вернуть. Пустота напитается светом украденной жизни, а через день сожжет его и потребует снова. Еще, еще!

Нет, пока эта картина вызывала тошноту, а не голодную слюну. Я возвратилась в тронный зал. К счастью, отвращение пока сильнее голода, но что будет завтра? И я опять кружила по огромному залу:

"Может, все-таки лучше выйти на охоту сейчас? Голод пока слаб, я обойдусь каплями жизни. Остановлюсь вовремя, не убью. А завтра... Кто знает, что будет завтра? Может, завтра жажда крови разрастется до размеров вселенной, мне и города будет мало?"

А тихий расудительный голосок вещал:

"Сегодня или завтра твой голод сравняется с бездной Вселенной, не так уж важно. Главное, однажды он поставит перед выбором: чужая жизнь или твоя вечность. Можешь оттягивать этот момент, можешь приближать – он все равно настанет..."

Нельзя сказать, что до обращения в тварь я была невинным ягненком. Я познала смерть – такую смерть, которая была итогом какого-то принятого мной же решения, или, напротив, невмешательства. Я дважды выносила смертный приговор, прилежно играя роль Королевы. Также я представляла, к каким последствиям приведут некоторые решения моего высокого придворного окружения, но не пробовала ни препятствовать им, ни бороться с ними. Впрочем, за годы в образе Королевы я также и спасла нескольких от не в меру жестокого приговора, пойдя на поводу сиюминутной жалости... Знала я и что мой муж еще в бытность начальником королевской стражи участвовал во многих делах, приведших к смерти кого-либо, а также убивал своими руками людей, угрожавших Королю Арденсу. Но такова была его и моя служба. Все это казалось нормальным.