Текст книги "Ведьмина диета (СИ)"

Автор книги: Ирина Сорока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Ирина Сорока
«Ведьмина диета»

Почти первая глава

День первый или последний

Все началось с того, что купец Еремей заболел. Я его, как родного, десять дней выхаживала, хотя до этого ни разу не видела. Привезли его ко мне, едва дышащего, караванщики. То ли он со своими людьми на разбойничий люд наткнулся, то ли Ветрянку, ту, что болезни на всех насылает, по дороге встретил. Но едва ли не с того света вытащила.

За то он мне решил сделать, поистине царский, подарок – зеркало. Да не абы какое, а в человеческий рост, да покроям искусной резьбой украшенное. Я этими листочками, да цветочками долго любовалась, аж до тех пор, пока в само зеркало не заглянула, да и не обомлела.

Из самых таинственных глубин зазеркалья, на меня смотрела странная девица. То, что ей двадцать четыре года угадывалось легко. А вот все остальное за свое не признала. Водица-то другое показывает.

Что это за рыжие волосы? Выбившиеся из косы волосинки так и топорщатся колечками, напоминая о знаменитых на все княжество, рыжих баранах в отаре местного богатея. Справный мужик и меня второй женой звал. Только теперь понятно, решил, что одна из овец от стада отбилась.

А это что? Нет, я вас спрашиваю это что? Почему лицо у меня такое круглое? Если вот так прижать к шее подбородок, можно даже намек на складку увидеть. Зато если так повернуть, вроде еще и ничего…

Но хуже всего, эта россыпь веснушек во все лицо.

М-м-м, а вот глаза мне нравятся. Голубые, как небо весной. Такого в речушке не увидишь, а когда скажут – не поверишь. Я и не верила до сего дня.

Надо бы и остальное рассмотреть.

Воровато выглянула во двор. Никого. Завесила окошки. Разделась.

Стыдно смотреться в зеркало, как будто подглядываешь, но решила рассмотреть, значит надо.

Нет. Так нельзя. Что-то нужно делать, а то от обиды слезы на глаза наворачиваются.

А я еще мужика хорошего ждала. Да откуда ему взяться? Живот торчит, бока вместо впадин, в районе талии, непонятные валики имеют, а на бедра, так вообще без слез не глянешь.

Это все бабка Пелагея. Она говорит, ешь внученька, а то совсем отощаешь. Я и ем, на слово верю, да добавки еще прошу. А оказывается, вон, как отощала, от ее пирогов. Теперь никто замуж не возьмет.

Понятно, что Терентию надо! С ведьмой под боком, что твой сыр в масле кататься любой будет. И в доме будет все справно, и детишки одеты-обуты. А что лицом не вышла, так то пустяки. Можно глаза закрыть и соседскую молодку представить. Он мне все, у тебя, Глаша, душа прекрасная. Ага, душа прекрасная, а тело безобразное.

Оделась, отвернула зеркало к стене, чтобы больше не видеть. Села на лавку, схватилась руками за голову.

Этак мужа и до старости ждать можно. Надо что-то менять. Хотела было пойти в лес за травками для отвара. Пусть и не сильного, но помогающего немного вес сбросить, да вспомнила, что этот отвар-то на ведьм не действует. А мне бы хоть чуток. Но магия наша, в крови бурлящая не даст отвару разгуляться, сделать свое доброе дело.

Эх, остается одно. Диета.

А пока. Напекла я пирогов гору знатную. Вся деревня от запаха слюной изошлась. Наварила щи наваристые, да мясца пожирнее пожарила. Если напоследок не наемся, то и не смогу на диете сидеть. Так хоть вспомнить будет о чем.

– Ты это чего? – забежала ко мне Фимка.

Моя ровесница, а уж не один год замужем, да и детишек полный дом. А фигура-то фигура, словно тросточка, гибкая да стройная. Завистливо шмыгнула носом.

– Да, вот решила пару килограммов сбросить, – говорю.

– И поэтому наготовила, так что весь мир накормить можно? – хмыкнула в ответ подруга.

– Надо же с чего-то начинать, – хмуро отвечаю. – Не всем же так везет, как тебе.

– Ну-ну, – не стала спорить она, зато с самым беспечным видом цапнула пирожок со смородиной со стола. – Ты начинай, а я пока перекушу. С утра маковой росинки во рту не было.

С немым укором проследила, как исчезает шедевр кулинарии, у нее во рту. Не подавилась же!

– А меня чайком не напоишь, красавица? – это занавеску на двери отодвинул Крумык, и чуть прихрамывая проковылял к столу.

Пришлось наливать ему чай, а заодно, и Фимке, и себе. Пока осматривала пастуху ногу, блюдо наполовину опустело.

Мне бы порадоваться, что не самой все есть. Ан нет, завтра же нельзя уже будет, так что сегодня должно мне больше достаться! Это же справедливо. Правда?

– Ладно, я побежала, а то Ивашка, должен вот-вот проснуться. Опоздаю – свекровь запилит.

Не успела за Фимкой занавеска закрыться, а я вздохнуть с облегчением, как показался Еремей.

– Хозяюшка, не накормишь богатыря, я тебе уже колья нарубил и поленницу под самый верх забил.

Пришлось, как положено гостеприимной хозяйке, кормить, да поить помощника. Он у меня еще дней десять на постое будет. Пригодиться.

А потом завертелось. То один придет за снадобьем от тараканов, то другая попросит мазь от мозолей. В этом бы не было ничего необычного, если бы каждый не просил покормить.

Так что к вечеру один пирожок-то, надкушенный кем-то с краю, и остался. Эх, придется опять к Пелагее идти. Нельзя же на голодный живот диету начинать?!

Глава совсем первая

Ведьма и зеркало

Проснулась я, как водится еще до зорьки. Слезла с нетопленой печи, выпила чарочку водицы. Хорошо.

Только что-то покоя не дает. Как настырный комар кружит, вроде и не кусает, но писком изводит.

Покрутилась по комнате, собираясь, да так и не вспомнила. Ничего, вот подою свою красавицу, да в стадо выпущу, тогда уж точно пойму.

Хорошо на улице в ранний летний час, да больно холодно. Чувствуется, что осенняя непогода уже подкрадывается к нам. Поежилась и юркой мышкой нырнула в хлев. Здесь после сырой прохлады идущей от леса тепло.

Завидев меня, радостно прострекотала на своем Охта. Кречет мой белый. Прошлой зимой нашли мы с бабусей погибающую птицу. Принесли домой, обогрели. Да так и прижилась она здесь. За добро наше зимнее, подарки из лесу носит. Любит сесть на плечо и, аккуратно перебирая лапками, наблюдать за тем, что я делаю.

Зорька лениво выбралась из сена сваленного большой кучей в углу. И легонько боднула безрогим лбом. На, мол, хозяйка, дои.

Терпеть не могу молоко, но куда же без него? Ни масочку молодильную не приготовишь, ни больного не поддержишь. Присела, дою. А странное чувство надвигающейся беды все не проходит. Только сильнее делается.

Не знаю, как вытерпела, но только Зорьку выгнала за околицу, как сама в дом кинулась искать беду.

Пока делами занята была, солнышко выглянуло. Растянуло свои красные и фиолетовые лучи по небу. Разогнало мрак, оставив на его месте сумрак, да и показало мне, где прячется беда!

Притаилась она в углу! Зеркало!

Покрутила заморскую диковинку и так и этак. А отражение не меняется. Худеть надо.

Вздохнула, пошла пирожки искать. Просто вспомнила, что штук десять в подпол опустила, чтобы не испортились. Может быть, их не успели съесть? А худеть я после завтрака будет легче.

Убью! Вот только узнаю, кто тут был и сразу убью. Это же надо?! Все пирожки съедены, только пустое блюдо на полочке стоит!

Хотела уже приступить к допросу провинившегося, но его и след простыл. Лишь на столе тоскливо лежит записка.

«Вызвали срочно в столицу. Пирожки взял в дорогу. Решу дела – вернусь».

Обессилено опустилась на скамью. Еремей, Еремей, так-то ты отплатил за мою доброту. Уехал не попрощавшись. И пирожки забрал.

Вздохнула еще раз и взгляд за окно бросила. Ой, что же я сижу! Мне же цветень нужно собрать до полудня! Цветет эта неприметная травка всего одну неделю в году. И только в это время ее нужно собирать. Да не просто так, а по-особому, обрывая в трех коленцах от соцветия.

Схватила лукошко и бегом в лес. До полянки с цветнем больше часа идти. Редкая травка, но ужасно полезная. Сколько хворей лечит, ни одна другая так не сможет. А если еще и заговор хороший знаешь, то не будет лучшей помощницы ни роды принять, ни воина после сражения вылечить.

Хорошо на дворе светень – последний месяц лета. В это время лес полон грибов да ягод. Попросила белку принести, что-нибудь поесть, пока цветнем занимаюсь. Она принесла гроздь дикого винограда. Все же какое-то подспорье.

Быстро пролетело время. Вернулась домой, а во дворе меня уже староста поджидает. У него отец, яблоки с дерева решил обтрясти, да так и грохнулся со стремянки. Теперь лежит, стонет.

Быстро, связала цветень в пучки, да в тенечке повесила. Нельзя его просто так оставить. Вся польза уйдет.

Бросила тоскливый взгляд на печь, да и побежала к старостиному деду.

Раскинула над ним руки, позвала силу. Ой, не просто так стонет! Перелом, да еще и в нескольких местах.

Долго провозилась. Заговоры шептала, да лекарства давала. Долго ему выздоравливать. Долго. Да только теперь помочь я уже почти не смогу. От самого деда зависит, как скоро выздоровеет. Будет соблюдать мои советы – месяц и опять бегать сможет.

Усталая, но довольная вошла в горницу, а тут Игнатьевна стол накрывает.

Томленная в печи картошечка с мясцом, борщик, свежий хлеб – ароматы наперебой зовут всех к ужину.

Слюнки против воли побежали. Только и успевай сглатывать. Но я ведь худею?

Стараясь, чтобы меня не заметили, поспешила к сеням, да не тут-то было.

Игнатьевна, хоть глуха и слепа, но ничего в деревне не пропустит.

– Куда?! Ужин на столе, а ты в сени, – прикрикнула она на меня.

– Баб Клав, я худею, – тоненьким голосочком пропищала я, делая стратегический шаг назад. К двери.

– Вот поешь по человечески и худей. Я тебя знаю, целый день мотаешься, маковой росинки в рот не взяв.

И так мне себя стало жалко после ее слов, что ноги сами понесли к столу, на который Игнатьевна как раз чугунок с картошкой поставила. Но тут я вспомнила про зеркало, притаившееся в углу моей избы и снова предприняла попытку к бегству.

– А я блинчики испекла, да Селентий медку свежего собрал…

Остановилась. Знает, коварная, чем меня подкупить.

– И ватрушечки вот-вот поспеть должны, – как будто ни к кому не обращаясь, добавила Игнатьевна.

Зеркало? Отвернем.

Диета будет завтра!

Пришла домой, зажгла свечи, села на лавку. В животе тяжесть, но на душе тяжесть поболе будет. Даже отражение из зеркала смотрит укоризненно. Кажется, от обиды на хозяйку сейчас развернется и уйдет. Отвернулась сама. Может книга, Большая волшебная, знает, как помочь моему горю?

Книга, та из поколения в поколение передается. Много мудрости в ней и много ответов. Только найти их бывает не просто. Вот и сейчас, с трудом дотащила до стола огромный фолиант. Все-таки мудрость веками нажитая, тяжело дается.

Нашла раздел с красой девичьей, читаю. Сколько здесь всего! И от веснушек средство и от мозолей, и бородавки есть чем свести, и морщины разгладить. Всего не упомнишь. Нужно чаще заглядывать. А то девки да молодицы то и дело прибегают за снадобьем, лишь бы девичью красу приумножить.

Так, а вот и средства для фигуры. Ничего себе! Надо запомнить, не думала, что этот заговор помогает мышцы после родов подтянуть. Всегда считала его отличным средством от ушибов. Ой, а это что?

Стоп, опять не туда потянуло. Ищем нужный раздел. Вот же он, как я его смогла два раза пропустить?

«Если у ведьмы появился лишний вес, то выход только один. Меньше жрать», – сообщила мне книга.

Накрутила выбившуюся прядь на палец. Перечитала. Задумчиво потянулась, переваривая увиденное.

Нет, я, конечно, все понимаю, но ведь и так всего ничего ем. За целый день только борщик с картошечкой и с дюжину ватрушек, сегодня было. Большой, сладкий петушок на палочки, что Терентий принес, и виноград не считаются. Так, петушков было два, еще Игнатьевна одним одарила.

Еще блины были, но их тоже считать не будем.

Итак, что имеем? Я почти ничего не ем, но все равно толстею?!

Вскочила с лавки, начала мерить шагами горницу.

В чем же причина? Может, я воды много пью?

Подошла к деревянному ведерку с водой, скептически заглянула. Нет, вряд ли. И тут вспомнилось, что у Фимки невестка приезжая. Ведьмы-то не везде есть, вот и приходится бабам своими средствами спасаться. Может она что посоветует.

Выскочила во двор, поежилась. Надо бы шаль с собой прихватить, да возвращаться не хочется. Примета плохая. Пробежала по деревне к нужному домику, поскреблась в светящееся еще окошко. А там кто-то охнул, что-то гулко упало, а потом другой голос помянул всю мою родню в пятом колене. А мне – то что? И не такое слышала. Мужики они народ сварливый. Их лечишь, а они тебя поносят почем зря. Особенно заезжие.

Вышла Любава Путятишна на крыльцо, да я сама ей и залюбовалась. Знатное имя подобрали дочке родители. Черная коса, в мою руку толщиной, бровки в разлет, да глазки синее самого неба. Не удивительно, что Сашка к ней с пятнадцати сватов засылал, пока ее родителям не надоело, и за него замуж не выдали.

– Тебе чего на ночь глядя? – шепотом спросила она меня.

– Да, вот с просьбой к тебе. Помоги, расскажи, как у вас в городе девки худеют.

Рассмеялась она в ответ.

– Велика премудрость – одну кашу ешь, пока не похудеешь, да как солнышко к горизонту подбежало, окромя водицы ничего в рот не клади.

Загрустила я, домой отправилась.

Не люблю я кашу, сколько бы ни говорили, что полезная. Может, ну ее, стройность? И так вроде ничего. Сало пока по земле не волочится. И чего себя мучить?

* * *

Следующим утром.

Сижу, давлюсь гречневой кашей, да без фруктов, да без соли. Просто она в доме закончилась, а на ярмарку только через неделю идти. Чувствую, как злые слезы по щекам катятся.

Но я же решила! Мое слово кремень.

Как раз в тот момент, когда готова была кашей с курами делиться, в горницу влетает бесенок.

– Где Еремей?

Вот, ни здрасте вам, ни до свидания, а сразу, где предатель и мучитель.

– Уехал твой Еремей, – с обиды еще одну ложку в рот отправила.

– Как же так? – жалко хлюпнула носом Забава.

– Дела, – философски отвечаю и снова ложку в рот.

– А я ему чернобурку принесла, – опустилась на лавку девушка, и только что не плачет. Но часто-часто носом хлюпает.

Смотрю на нее, красавица, каких мало. Стройная, высокая, глаза, что драгоценный камень – изумруд. Волосы, правда, коротки, да в мужскую одежду одевается, но это дело поправимое. Одна беда уже четыре года, как сироткой осталась. Вроде и девка видная, да приданного нет, вот никто и не сватается.

– Ты не расстраивайся, – пожалела я девушку, он записку оставил, обещал вернуться. За тобой.

Ой, зря я это сказала. На девичьем лице расцвела счастливая улыбка, и теперь она готова была расплакаться от счастья.

Дернул же нечистый такое сказать… Хотя. Забава девушка хорошая, работящая. Еремей тоже ничего, если не считать коварного обмана с пирожками. Решено, нужно их поженить. Хорошая пара получится.

– Да, ладно тебе, – погладила сиротку по плечу, – может осенью еще и свадебку сыграем.

Не успела сказать, как снова на пороге гости. Может и мое счастье пожаловало?

– Эй, ведьма, выходи! – гаркнули за околицей.

Ага, на смертный бой. Знаем мы таких храбрых молодцев, два века, как приказом всех царей, запрещено ведьм истреблять, но эти все не успокоятся.

Вышла на крылечко стала в позу сахарницы, руки в боки. И как можно противнее спрашиваю.

– Чего надо?

– Письмо для тебя, от самой царицы! – торжественно отвечает стоящий на улице воин.

Я от удивления со ступеней чуть не свалилась. Мы же с царицей в ссоре, лет сорок как.

Хотя не так. Это бабка моя в ссоре, а я так за компанию. Даже причины ее не знаю.

«Повелеваю ведьме из деревни Трясуны, прибыть ко двору. Сейчас же!»

И даже личная подпись стоит.

Впервые молодец даже не вызвав на смертный бой победил.

Стою, хлопаю глазами, как какая-то благородная девица, а в уме прикидываю, чем мне это грозить может. Задумала что-то царица краев наших. Вот точно. Бабка мне про нее не сказывала, да сейчас и не спросишь. Ушла на Дальние луговицы травы на зиму собирать. Значит, выход один, ехать. На месте разберусь что делать. Чай не убьет, побоится.

– Жди, – коротко служивому отвечаю, а сама в горницу, собираться в путь-дорогу.

– Ты куда? – с лавки Забава спрашивает.

– В Молнеград, царица призывает, отвечаю, а сама в узелок смену одежды, да мешочек с крупой складываю.

– И я с тобой! – подскочила сиротка ко мне.

– Нечего баловаться, дома сиди, – строго ей отвечаю и за порог.

Посмотрел на меня растеряно служивый.

– А конь твой где?

– Где, где, не родился еще, поди, вот где.

– Так на чем же ты поедешь?

– Пешком пойду, – отвечаю, в сторону тракта разворачиваюсь, иду.

А служивый-то тонкий весь и хлипкий. Лет двадцати от роду, толку только то, что басом разговаривает. Он вздыхает и плетется за мной.

– Может, у кого коняшку попросишь? – жалобно так спрашивает. – А то до столицы три дня идти пешком.

– На сенокосе они нужнее, – не оборачиваясь, отвечаю. Путь хоть и не близкий, но дойду, чай не развалюсь.

Вздохнула и дальше отправилась.

Солнышко все выше, а мы все медленнее идем. Устали.

– Слышь, ведьма, давай на привал остановимся? Покушаем, отдохнем?

Покушаем, говоришь?! Представила, что мне кашу снова есть, только шага добавила.

– Царица, написала, срочно, так что некогда прохлаждаться, – как можно серьезней говорю, а у самой живот от голода сводит. Трели на все окрестности распевает.

Снова вздохнул служивый, да не решился с голодной ведьмой спорить.

Сколько-то мы шли с ним, только солнышко уже к западу клониться начало.

– Слушай ведьма, а давай мы вместе на моем коне поедем, глядишь, все быстрее будет?

Подумала, а действительно, все же у лошади четыре ноги и ходит она быстрее. Для обычной девки так-то путешествовать неприлично. Но я-то ведьма, у нас свои законы. Так и порешили. Только перед закатом выбрали себе полянку, да на ночлег устроились. Костер развели, лапника на постель натаскали.

Витязь откуда-то достал большой шмат сала и мне предложил. Глянула на него исподлобья, убрал и даже сам есть не стал. Кашей попросил поделиться. Наверное, чтобы мне обидно не было. Глупый, не обидчивая я. Но сало лучше при мне не есть.

Неспешно спустились на лес сумерки, а за ними и ночь пришла. Ухнула где-то сова, завел свою заунывную песнь шакал.

Хорошо. Лежу, смотрю на звезды.

Вдруг из чащи кто-то лезть к нам начал. Ломает ветки, ругается. Вскочили мы с солдатом. Он меч достал, я травки-помощники. Ждем, кто же выйдет, на наш веселый огонек.

И только приготовиться успели, как на полянку вывалилось чудище лохматое. Высокое, все в лохмотьях, да волосы в стороны торчат, на манер одуванчика. Насилу Забаву признала.

– Ты зачем здесь?

– Глашка! – со слезами на глазах кинулась она мне на шею. – Родная-я-я! Думала не найду вас, погибну в лесу-у-у!

– Говорила глупой, дома сиди, – строго так с ней разговариваю, а сама по спине плачущую девчушку глажу. – Лучше расскажи, почему в таком виде.

– Глаша-а-а, – девушка разрыдалась еще сильнее. – Ты уехала, а там Терентий за углом меня поджидает. Затащил в ближайший сарай и начал приставать. «Ты Забава девка ничейная и никому нужна не будешь. Тебе терять нечего. Давай Забава позабавимся», – говорит. Насилу ноги унесла. На его коня вскочила и за вами, а конь по дороге в кусты сбросил. Вас догнать не успела. А потом пешком шла. Назад боюсь и вас не встретить – тоже бою-ю-юсь.

Последние слова с трудом разобрала за непрестанными всхлипами.

– Служивый, тащи воду скорее, – говорю, а самой кровавая пелена перед глазами. Я когда в Трясуны от бабушки перебралась, сразу предупредила деревенских, что бесчинствовать не позволю. Каждого накажу, так что век помнить будут. Для нас ведьм закон не писан, мы сами закон творим.

За семь лет, что у них живу, все спокойно было. А только стоило отлучиться, как в разгул пошли.

Ну, Терешка, вернусь я! Земля гореть под ногами будет!

– Глаш, ты чего, – испуганно спросила Забава, забыв, что еще пару секунд назад рыдала у меня на плече.

Встряхнулась, как собака, сбрасывая с себя огненные искры, отпуская злость и усмиряя силу. Пугать обычных людей не стоит, взбешенная ведьма зрелище не для слабаков.

– На, – говорит солдат, и вместо Забавы мне водицу протягивает.

Посмотрела на сиротку и впрямь мне сейчас вода нужнее.

Поседели у костра немного, и спать легли, завтра дорога дальняя будет. На коне втроем сильно не поездишь.

Так неспешным ходом на третьи сутки дошли до Молнеграда. За последние дни каша так приелась, что смотреть в ее сторону стало тошно, не то, что есть. Одна радость: то там, то тут попадались ягоды ежевики, голубики, заросли кизила. Хоть Любава и не советовала, но все равно добавляла в кашу, чтобы с тоски ночами не выть.

А еще на второй день догнала меня Охта и больше не покидала, то седлая мое плечо, то носясь под небесами. Верность спасенной птицы растрогала до слез, и теперь время от времени я поглаживала ее по лапкам и жестким перышкам крыла.

Каким бы не был долгим путь, у всего есть начало и конец. Вот и мы чуть за полдень попали в Молнеград. Белокаменной скалой возвышавшийся над раскинувшимися в обе стороны золотыми полями.

Подошли к воротам, а там два стражника стоят, скучают. От полуденного солнца в крепостной тени прячутся. Увидели нас, подобрались. В глазах алчный огонек зажегся. Еще бы, нежданная прибыль в ручки-то плывет.

Подошли ближе. Солдат откуда-то из-за пазухи вытащил странную бляшку и стражникам показывает. Скуксились оба. Как будто из воздушного шара воздух выкачали. Но пропустили нас, пошлины не взяв.

Усмехнулась. Считайте, повезло, что у меня вымогать деньги не начали. А то вместе с деньгами и руки отсохнуть могли бы. Что-то настроение плохое последние дни. Может, заболела?

Пустынный город Молнеград в послеобеденный час. Никому не охота жариться на солнцепеке. Даже куры по траве возле заборов прячутся.

– В царицыны палаты направо, – говорит солдат.

– Э, не, – отвечаю. – К царице мы завтра с утра пойдем. Негоже с дороги пред светлые ее очи являться.

А мысленно добавляю. Негоже незнамо, что за дела творятся, идти к царице на поклон.

– Ты пока комнату нам в Петушке сними, – бывала я здесь раньше, все таверны приличные знаю. А не приличные нам и не надобны. – Да, водицы чтобы помыться накажи согреть. А мы с Забавой на рынок сходим, одежку, какую подберем.

На том и порешили.

Мы налево отправились, служивый прямо пошел.

– Глаш, – протянула Забава, стоило нам шагов на сто отойти, – а у меня денег нету.

– Зато у меня есть столько, что мне и тебе хватит и еще останется. —

Отмахиваюсь. Вот еще сиротку в лохмотьях заставлять ходить.

А рынок в столице знатный. Раскинулся он, сколько хватает глаз во все стороны. Здесь вам и суконный ряд, и ювелирный. Покупай, не хочу. Только животными торгуют на выезде, указом царицы, чтобы в городе вонь не разводить.

– Ой, Глашка, смотри, смотри! Калачами торгуют, – подпрыгивая на месте и дергая за рукав, воскликнула Забава.

Ой, дите малое, только, что с виду взрослая.

– Идем, – тяну ее за руку. Не отвяжется же, пока не купим.

Подошли к лоточнице, а каких только у нее кренделей нету! И с творогом и с фруктами, и пирожки различные. Только и успевай есть. И все такое румяное, наливное. А как пахнет, слюнки так и текут.

Зажмурилась, чтобы на всю эту красоту не смотреть. Полезла в кошель за медяками.

– Выбирай скорее, – говорю Забаве, а у самой настроение портится, того и гляди, кидаться на людей начну. Точно, заболела! Надо бы травок заварить, чтобы с простудой на чужой сторонушке не слечь.

И тут вспомнила я, что про Еремея спросить хотела, да слухи местные разузнать.

– А ты красавица не будешь? – удивленно спрашивает дородная баба продающая крендельки.

– Не хочется что-то сейчас, – полу правдиво отвечаю.

– Так давай я тебе с собой заверну, – обрадовалась она в ответ.

С тоской посмотрела, как порхают руки женщины, над прилавком заворачивая в серую бумагу несколько ароматных пирожков и большой сладкий калач.

– Скажите, а вы купца Еремея Кудрявцева, что торгует заморскими диковинками, знаете? – спрашиваю, а сама стараюсь на довольную мордашку жующей Забавы не смотреть. Даже бочком повернулась и будто бы ряды лавок рассматриваю.

– Как не знать? Его каждый в стольном граде, знает, – отвечает мне баба и сверток промасленный протягивает. – А вам зачем?

– Так знакомец он наш, хотели зайти поздороваться, да гостинцев передать, – а сама на ногу Забаве наступаю, чтобы та не сболтнула чего лишнего.

– Ну, тогда вам нужно прямо пойти, до последних рядов, – женщина махнула в нужную сторону, – а потом направо. Магазины смотрите. Сегодня Еремей пробегал, так что застать должны.

На том и расстались. Мы пошли Еремея искать, а баба зазывать новых покупателей стала.

Пробираясь между рядов то и дело останавливались, спрашивали то одну вещицу, то другую. Слушали, что рассказывает словоохотливый торговый люд и шли дальше.

Так, некоторое время спустя, Забава разжилась: белоснежной рубашкой, зеленым сарафаном с обережной вышивкой, чудесными сапожками и лентой для волос. Столько радости я давно не видела. Сиротка обнимала сверток с покупками и иногда кидалась, чтобы меня расцеловать.

Только обиделась, когда я сразу переодеться не дала. Негоже на грязное тело обновки одевать.

– Где же лавка Еремея? – задумчиво вопрошала я еще час спустя. Вроде весь рынок исходили, а магазина заморских диковинок так и не увидели.

– Так вот же он, – ткнул за спину мне скучающий рядом торговец.

Повернулась сзади только магазин «Дамская услада».

– Уважаемый, а вы уверены, что именно этот магазин Еремея, может у вас еще какой Еремей имеется?

– Правду говорят, что если девка хороша собой, то мозгов не надобно. – Обиделся торговец. – Говорю тебе это магазин Еремея.

Пожала плечами. Зайду в магазин, за спрос денег не берут.

Зашла и потерялась! Зачем сюда заглянула, забыла! Чего тут только нет. И перья разноцветные, словно радуга переливающиеся, и хрустальные, словно девичья слеза бокалы, и самоцветы разные. Но больше всего мне понравились книги. Толстенькие, что пирожки Игнатьевны, обтянутые кожей и все еще пахнущие краской. Так бы все и утащила домой. Потянулась рукой, погладила корешок одной.

– Чего угодно, госпоже? – как черт из коробки, выскочил паренек. И так низко кланяется. А у меня сердце захолонуло от неожиданности.

Отдышалась, говорю.

– Еремея мне.

А парень удивленно на меня смотрит, будто не понимает.

– Это Еремея Кудрявцева магазин? – видя, что толку не будет, уточняю.

– Да, – обрадовался продавец, поняв, наконец, что я от него хочу, – только его нету. Ушел уже. Завтра обещал с утра быть.

Задумалась и уточняю:

– Где живет, знаешь?

– Нет, – и для пущей верности головой помотал. – Покупать, что будете?

– Ничего не будем. – Честно отвечаю. – Лучше скажи. Записку передать сможешь?

– Могу, – вроде и улыбается, а по глазам видно злиться, что без навара остался. Ничего с него не убудет.

Написала я записку Еремею. Так, мол, и так. В столице, остановились в Петушке, нужно срочно встретиться. Повезет, сегодня записку передадут. Нет – завтра свидимся.

А в Петушке творилось что-то невероятное.

Стоило нам дверь открыть, как лавиной накрыл гомон множества голосов. Первая мысль – драка. Но нет. Все чин чином. Люди за столами сидят, каждый своим делом занятый. Кто ест, кто пьет, а кто просто так лясы точит.

– Что здесь твориться? – спрашиваю у служивого, с трудом пробравшись к занятому им столу.

– Говорят, сам князь Ольгред Зареченский пожаловал, да здесь свиту разместил, Только – то одна комната свободной и осталась, – а сам смотрит на меня виновато-виновато. – Да и говорят в Молнеграде нынче нет пустых дворов, все желающими найти царевну забито.

– Царевну? – переспрашиваю. Много слышала сегодня, но вот про царевну ни словечка.

– Так пропала, четыре седмицы назад, – удивленно солдат отвечает. – Неужто не слыхала?

– Откуда? Будто бы дел у меня больше нет, как царские сплетни собирать.

А сама думаю. Вот она причина. Век не вспоминала о ведьмах царица, а тут-то вспомнила. Я все голову ломала, а ответ-то словно былинка, на воде плавал.

– Так что с комнатой-то делать будем? – все также виновато спрашивает спутник.

– Я могу и на сеновале ночь провести, а вы поместитесь?

– Поместимся, – отмахнулась от него. – Хозяина тюфяк попросим выдать, чтобы и ты поместился.

– Но как же с незамужними девками негоже!

– Негоже, мне тебя потом лечить или руки распускать, – рыкнула в ответ. А у самой мысли уже по залу плавают, кто что кушает, проверяют.

Разозлилась на себя и так резко встала, что стул неловко обронила. Хорошо, что в общем гаме звук потонул, лишь ближние соседи укоризненно посмотрели.

– Вы ешьте, а я мыться пошла.

Уходя, заметила два сочувствующих взгляда, раззадоривших не хуже красной тряпки для быка. Еще чего меня жалеть вздумали!

Взлетела, словно птичка по ступеням, да не рассчитала – налетела на кого-то и вместе с ним в полутемный коридор рухнула. Он, сильно ударившись затылком, ну, а я мягонько сверху.

– Я, конечно, еще полежать могу, но людям ходить мешать будем, – услышала ворчание своей негаданной перины.

Что за день-то такой?!

Стала сползать, да ногами в юбках запуталась и вместо того чтобы встать носом в широкую грудь уткнулась. Хорошо пахнет, не пойму чем, но о море напоминает. Была я как-то, раз на морском берегу. Век помнить буду!

И этот запах, словно по волшебству, успокоил меня. Как будто дождь прошел и оставил после себя ласково припекающее солнышко. Аж сама не поверила. Только встала я уже без смущения и без злости, клокотавшей в груди минуту назад.

– Прости, добрый молодец, – кланяюсь, а сама украдкой рассматриваю.

Высокий, на голову Забаву выше, а она у нас в деревне самая высокая девка. Плечистый, про таких говорят, и дом срубит, и поле спашет. А вот дальше – сплошное разочарование.

Чернявый. Волосы короткие, так в разные стороны и торчат, а мне по нраву, когда колечками на плечи ложатся. Да и цвета русого привычнее. Глаза голубые, скулы широкие, да маленькая ямочка на подбородку. А вот губы мне нравятся. Не большие и не маленькие, не пухлые и не тонкие, такие как я люблю.

– Нравлюсь? – насмешливо спрашивает. Паршивец, заметил мой интерес.

– Нравишься, – вздыхаю. – Только надо что-то с волосами сделать. Да цвет глаз поменять. А еще роста, чуток поубавить и почти мой идеал получится.

Пока говорила, лицо богатыря на глазах менялось, а под конец так перекосило, что я бояться начала. Почти.

– Ведьма! – зло бросил богатырь. Вижу, добавить что-то хочет, но молчит, лишь руки в кулаки сжал, да зубы сцепил.

– Да я и не отказывалась, – отвечаю.

– А смысл отказываться. Сразу видно: ни воспитания, ни фигуры. Один гонор, что на десятерых хватит.

Теперь уж я, руки в кулаки сжимаю, да гневно смотрю. От былого спокойствия и следа не осталось.

– Уж, не со своего ли лика, портрет писал? – уточняю, а сама бочком по над стеночкой, в сторону вожделенной двери пробираюсь. – Может тебе травки, какой заварить? Хотя нет, травками воспитание не восполнишь. И вежливость не заменишь, – и не важно, что это я на него упала. Главное он не извинился!