Текст книги "Бывший муж (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава 16. Ярослав
– Это что? – осторожно спросила Даша.
– Ребенок, – пожал плечами я.
Несчастный малыш, творение Яны. Я так и не выбросил этот рисунок. Доставал иногда, смотрел. Потом прятал с глаз долой. А сегодня вдруг решился, проклеил порванный рисунок скотчем, купил простенькую рамку по дороге, и вот – привез. Поставил на тумбу в палате жены.
– Забери пожалуйста.
Я головой покачал – нет. Дашка тяжело села в постели, потянулась к тумбе. Взяла рамку в руки, покрутила. Малышка до жути похожа на Катьку. Может поэтому Яна рисонок разорвала пополам?
Я тоскливо посмотрел по сторонам – Даша здесь уже совсем обжилась. Она умела создавать уют, и видимо обладала талантом обрастать уютом даже не поднимаясь на ноги. На подоконнике горшок с цветком. Он цветет нежно-розовым. Несколько мягких игрушек. Даже небольшой ковер вопреки правилам больницам, наверное, подруги притащили. Я озадаченно подумал о том, что Даша создала здесь новую зону комфорта, которую покидать отчаянно боится.
– Даш, – решился я. – Я теперь реже буду приходить. Может, раз в неделю. Сама понимаешь, работа, Катя…
Я так или иначе приходил в больницу каждый день, в онкологию. Но мне подумалось, что если я стану приходить реже, может это разозлит Дашу?
– Но…
Я поцеловал ее в лоб и вышел. Маршрут проторенный уже – из одного корпуса в другое. Нужно наверстать общение с Ильей, во время лечения он будет практически недоступен, находясь в стерильных условиях, а препараты уже подобрали.
Я любовался сыном. Смешно, но так и было. Узнавал его. Иногда с удивлением находил в нем что-то свое. Иногда – Яны. Но вообще этот мальчик был сам по себе. Он был не повторим – Мы с Яной создали нечто уникальное. И разве могло быть иначе?
И с каждой новой встречей он открывался мне сильнее. Позволял приблизиться к себе. Наверное, виной тому сама больница – Илья поневоле хватался за то, что считал своим. А я…я был его отцом. И больше всего боялся, что я не справлюсь. Я не мог позволить этому мальчику умереть.
– Пап, – спросил он. – А бояться это плохо?
Он уже перестал воспринимать происходящее, как приключение. Иногда мне казалось, что мое сердце просто со скрежетом поворачивается в груди, обрывая сосуды и выплескивая кровь. Только мысли, но резкая боль казалась реальной. И тогда я понимал, что вот это наверное и есть любовь. Любовь к своему ребенку. Беспощадная. Болезненнная. И я не мог представить, каково сейчас Яне.
– Это нормально, – ответил я. – Мне часто просто ужасно страшно. Конечно, я притворяюсь храбрым…
Вот сейчас мне страшно. Просто страшно любить нечто, такое маленькое и беззащитное. Хрупкое. Ненадежное.
– Только маме не говори, – попросил Илья. – Она все же девочка…
Я проглотил ком в горле и кивнул. А Илья вдруг рядом сел, совсем близко, и прислонился белобрысой макушкой к моему плечу. Мы редко друг друга касались, все же недостаточно еще знакомы. А сейчас сижу и дышу через раз. Вспомнилось, как в детстве села бабочка на руку. Вот сейчас так же – одно неловкое движение и спугнешь.
Илье уже сказали, что для него нашелся донор. Молодой, пока безымянный для нас юноша из далекой страны. С такой же группой крови. С подходящим генотипом. Почти идеальный донор. Я свято верил в нашего онколога, знал, что он поднимал почти безнадежных, и перевозить Илюшку не хотел, а парень был согласен на все, даже на приезд в дикую Россию. Еще бы – за такие деньги. Денег было не жаль.
Но… Всегда было но. В прошлый раз, когда я приносил Катюшку на свидание к матери, я переговорил с врачом и сдал анализы на совместимость. И она была почти стопроцентной. Если и существовал идеальный донор для Ильи, то рожать его было не нужно. Вот он, маленькая печальная, словно с картинки Яны девочка. Малышка, едва перевалившая за три килограмма. Тоже – хрустальная. Тоже моя.
Только одного лишь моего согласия будет мало. Нужно говорить с Дашей. А она от всего сознательно дистанцируется. Хотя может именно этот разговор вытолкнет ее из зоны комфорта?
– Уже вечер, – сказал я сыну. – Я пойду?
– Ты только приходи еще, – попросил он.
Я кивнул, снова затолкнув обратно рвущуюся наружу горечь. Все будет хорошо. Я это знал. Я свято в это верил. Вышел из больницы, темнеет уже, несмотря на то, что весна уже в самом разгаре. Апрель. Небо темное, хмурится тучами, висит низко, кажется, что упирается серым пузом в крыши высоток. Под стать моему настроению все.
Я не поехал домой. Я поехал к Яне. Каждый вечер одним и тем же маршрутом. Уже давно высчитал, какие именно окна ее. Светилось окно на кухне – значит дома. Вряд-ли готовит, по крайней мере раньше она это дело терпеть не могла. Может сидит и рисует, кабинета у Яны не было, значит на кухне. Волосы выбиваются из пучка, она заправляет их за уши, сдувает с лица, психует. Рисует. Я всегда любил смотреть, как она рисует, часами мог наблюдать – Яна просто отключалась от мира. А может она просто мерит шагами квартиру, не в силах найти успокоения.
Мы могли бы дать его друг другу. На время. Просто забыться друг в друге. Но… Долбаное время и миллионы ошибок между нами. Да, я приезжаю сюда каждый вечер. Сначала к Илье, потом сюда. Смотрю на окна, выглядываю, есть ли на парковке автомобиль того пижона – нет. Потом курю. Не поднимаюсь в квартиру, хотя от желания это сделать буквально сводит судорогой тело. И дело не только в сексе, хотя секс с Яной тоже особенным был. Выключающим мозг. Просто, хотелось прикоснуться. Смотреть, как рисует. Успокоить. Сказать, что все будет хорошо. Обнять.
На часы посмотрел – нужно принимать Катюшку у категоричной няни. Еще одна сигарета и поеду. Сигарета скурилась до обидного быстро.
– Днем хорошо спала, – отчитывается няня. – Я постирала и погладила все детское белье. Сейчас волнуется, наверное, ночь будет нелегкой.
И ушла, отсекая нас с маленькой Катей от своей жизни, оставляя нас в тишине квартиры, которая казалась пустой. Я сходил в душ, смывая с себя запах сигарет, я уже научился мыться за пять минут, с открытой дверью – вдруг заплачет.
– Ты чего волнуешься? – спросил у ребенка.
Она махнула маленьким кулачком – лампочку ей загородил. Сердится всеми своими тремя килограммами. Я подхватил ее на руки. Такая маленькая. Такая легкая. Если мы решимся использовать ее донором, нужно будет хоть немного подождать, чтобы набрала вес, она только начала это нормально делать. У таких маленьких могли не забирать костный мозг, нужные для донорства клетки вычленялись из переферийного кровопотока. Нужно поговорить с Дашей…
Я носил Катьку по квартире два часа. В ней проснулась жажда к рукам – просилась. Жадно, словно впрок. На руках умолкала, сопела, привычно искала взглядом лампочки. Положишь – плачет тихонько. Как сирота, что выворачивает душу наизнанку, в сотый раз за день.
Она такая легкая, моя дочка, но если носить ее долго, немеют руки. Спать Катя отказывалась словно принципиально. Но недавно я понял, что у нее есть еще одна слабость – автомобиль. В нем она засыпала, и сегодня я решил прибегнуть к проверенному уже методу. Торопливо одел ребенка, устроил в автокресле.
Ночь уже, дороги свободны. Поколесил по городу, дочка спит. Можно ехать обратно. Но я опять во дворе дома Яны. Окна светятся – теперь два. И вдруг решаюсь. Отстегиваю люльку, выхожу, с ребенком в руках, звоню в домофон.
– Кто? – отрывисто спрашивает Яна.
– Это я… – потом смотрю на спящего ребенка и добавляю – мы.
Дверь открылась через несколько мучительно долгих секунд. Открылась с мелодичный звоном, я бросил взгляд на малышку – поморщилась, но не проснулась. И с каждым мгновением, люлька с ребенком казалось становилась все тяжелее. Словно не дочку несу, а весь ворох своих нерешенных проблем разом.
Яна в дверях стоит. Кутается в длинный теплый халат, волосы влажные, под глазами темные круги.
– Не стой на холоде, – сказал я. – Простынешь.
Янка усмехнулась, но послушно ступила вглубь квартиры, пропуская меня внутрь. Посмотрела на ребенка, но не сказала ничего, видимо, уже смирилась с тем, что маленькая почти всегда со мной.
– Зачем пришел?
– Просто не знал, куда идти еще, – подумав ответил я.
Яну такой ответ вполне удовлетворил. Я устроил дочку в комнате, прошел на кухню. На столе – пирог, вот чем пахло так. Не один даже. Три. Все прикрыты салфетками.
– Кулинарию ограбила?
– Сама испекла. Сублимирую тревожность в тесто.
Я приподнял салфетку – вполне себе аппетитно. И тесто не зубодробительное на вид – румяное и воздушное.
– Раньше ты не умела готовить.
– А ты деньги зарабатывать не умел, – пожала плечами Яна. – Всех нас меняет время.
Время меняет. Кого-то любовь. Кого-то – одержимость. Янка молча поставила чайник. Порезала пироги – они были нетронуты. Я подумал, как наверное паршиво и горько было их печь, пироги, которые даже скормить некому. И как сложно ей сейчас, лишенной своего якоря.
Мы сели пить чай. Словно нормально вот так, после болезненного развода, нескольких лет наполненных отчаянием, после всего, что случилось, просто сидеть и пить чай. С пирогами, которые сама Яна, кстати не ела – бултыхала чай ложкой и думала что-то явно невеселое.
– Ешь, – велел я и пододвинул к ней блюдо с мясным пирогом. – На тебя уже без слез не взглянешь.
– Ларин, – покачала головой Яна. – Ты мне давно уже не муж.
– Я отец твоего ребенка.
Янка фыркнула, но пирог взяла. Вообще она сегодня удивительно тихая. Задумчивая. Язвит даже через раз, что пожалуй, плохо. Надо раззадорить ее, чтобы боевой дух снова проснулся.
– Буду надоедать тебе, пока не доешь.
Снова головой покачала. Раскрошила, разломала несчастный кусок пирога, вывернула наружу аппетитным нутром, но все же немного поела.
– А Илье нравятся с вишней…
Я вспомнил, что у меня дочка с собой. Про Катю вообще не забывалось, теперь она постоянно елозила у меня на самом краешке сознания, чем бы я ни был занят. Словно маленькая Катя – кнопка. Кнопка для возвращения в действительность.
Пошел в комнату. Наверное, нужно уходить. Не бередить старое, не пытаться найти покой у того, кто сам в нем нуждается. Но навалилось все разом – не унести. Опустился на диван рядом с Катюшкой, не зажигая света. Вскоре и Янка пришла, села в кресло, стоящее неподалеку. Здесь все было рядом, в этой маленькой квартире.
– Посиди еще немного, не спеши, – попросила Яна, порядком удивив.
Я кивнул, не подумав, что в густой чернильной темноте она просто этого не увидела.
– А у тебя бывает, – спросил я, – что ты по прежнему, забываясь, считаешь меня своим?
Янка хихикнула, короткий горький смешок резанул по нервам.
– Я от тебя два года лечилась. А может и больше… Но у меня Илья был. А как лечился ты?
– Работал.
И снова тишина. Густая, вязкая, буквально осязаемая. Она разделяет нас с Яной куда сильнее этих семи лет врозь, стремится раскидать по разным лагерям, додумать за нас все несказанные слова.
А мне многое сказать хочется. Почему Яна на развод не пришла? Я пришел, как дурак, надеясь ее увидеть, надеясь, что вдруг что-то изменится, слова нужные найдутся, волшебство, блядь, случится. Не случилось – вместо Яны был доверенный адвокат. Даже Елагин не явился, хотя уж его то стоило ожидать. Не развод получился – фарс. Я и напомаженный индюк, который сухим бюрократическим языком излагал волю моей жены. Тогда еще – не бывшей. И делить нам нечего было, кроме Ильи. Но я не мог его у Яны отобрать. Не мог сделать ей еще больнее. Лучше – сердце свое вырвать. Или сломать колено, впрочем мне его и так сломают, только я об этом тогда еще не знал.
– Зачем ты женился на своей Даше?
Сейчас я сотни раз задавал себе этот вопрос. И ответы всегда были разными.
– Я был одинок. Она была одинока. Мне казалось, что так будет правильно.
Янка засмеялась. И хорошо – пусть смеется лучше, чем плачет. Потянулась в кресле – глаза к темноте привыкли и силуэт бывшей жены угадывался на фоне зашторенного окна. И коснулась моей ноги своей. Наверняка – нечаянно. В такой маленькой квартире наверное миллионы случайных прикосновений. Но словно током дернуло. Хотелось одновременно и ногу свою отдернуть, и Янку к себе, и дышать ею, жить ею. Я не пошевелился – пусть хоть так, но касается меня. А о смуглом теле, маленькой груди с коричневыми, съежившимися от моих поцелуев сосках, о темных прядях волос, что падают на мое лицо, когда она сверху… Об этом я не буду думать. Привык уже за семь лет.
– А если по честному, Ларин?
Теперь уже засмеялся я. Она меня хорошо знала. Так же, как и я ее.
– Мне нужен был барьер, Ян. От тебя. Мне нужно было чем-то жить, чтобы при встрече с тобой, быть готовым.
– Помогло?
– Нет.
Я почти научился счастливым быть. И думал, что дальше смогу. Я, блядь, готовился к предстоящей встрече. Надеялся, что буду во всеоружии. Но разве можно защититься от того, что внутри? А Яна была внутри. Только понял я это, уже взвесив на себя обязательства. Но в этот раз я все сделаю правильно…
– Прогнать бы тебя, – протянула Янка. – Да только без тебя хуже во стократ. Ты только не говори ничего, хорошо? Ничего такого, от чего я потом реветь буду. И так тошно.
Я промолчал. Я могу вообще молчать – только бы не спугнуть это хрупкое перемирие. Слушать дыхание Яны. Слушать, как сопит моя дочка – возможный залог нашего будущего счастья. Нужно только решиться… я так старательно прислушивался к их дыханию, что сразу понял, когда Янка уснула.
Можно было просто уйти. Можно было остаться, понадеявшись на сонное мягкое пробуждение, теплоту ее родного угловатого тела. Яна любила заниматься сексом по утрам. Мысль об этом ударила в голову почище алкоголя, пьянила, туманила разум. Яна бы не устояла – не сейчас, когда мы так не осторожно сломали очередной барьер. Но… это было бы неправильно. Я, мать вашу, все сделаю правильно, и пусть меня потом тошнить будет и рвать желчью от собственных же решений.
Осторожно я переставил люльку с дочкой в сторону, подхватил Янку на руки – спросонья она даже протестовать не стала. Переложил на диван, в кресле так себе сон. Накрыл пледом. А потом не устоял – тихонько поцеловал ее в лоб. Кожа была прохладной, чуть покрытой испариной, я глубоко, полной грудью вздохнул ее запах. Чтобы запомнить.
Тогда, в ту ночь, что Яна ко мне пришла, она ушла сразу же, едва все закончилось. Я так давно не видел ее безмятежно спящей. И потом уже, когда я захлопнув дверь ушел, прижимая к себе люльку со своим детенышем, я чувствовал запах Яны. А облизнув губы – ее легкий солоноватый вкус.
Глава 17. Яна
Я чувствовала себя лимоном. Выжатым. Я представляла его себе воочию – жалкий, скукоженный, желтый ошметок. Словно чувствовала пряный запах. А на языке – кислоту и горечь. Такого же вкуса была и моя жизнь.
Из меня словно стержень вынули. Я думала, моя жизнь полна. Оказалось – я жила сыном. Теперь, когда его не было рядом, я чувствовала себя мелкой домашней собачкой, вдруг сорвавшейся с поводка и оглушенной тем, как огромен и страшен мир. Я не хотела ничего, ни свободы, которой стало так много вдруг, ни отдыха. Я хотела своего сына и вместе с ним назад, под свою скорлупку относительно благополучной жизни.
Когда начались месячные у меня едва не случилась истерика. Я в страшном сне не видела себя беременной, я не хотела детей больше – у меня сын есть. Лучший. Мой. Но… Ради него я бы родила еще десяток раз. Но мои ожидания оправдались, я не забеременела.
И снова остро к Ярику захотелось. Не делать новых детей, нет. Он давал мне спокойствие. Умел убеждать в том, что все хорошо. С ним я вспоминала вдруг, что была же счастливой. Когда-то. Без страха даже.
– Ничего не получилось.
Ярослав без лишних слов понял, о чем я говорю. Последние дни мы старательно избегали друг друга, боясь и стыдясь того, что с нами происходит, что может произойти. Я четко понимала, что все это не нужно мне, а сама ночами лежала и в потолок смотрела. Просто потому, что смысла никакого не было. Не могло быть.
А теперь специально его караулила. Все посещения Илье отменили – началась химиотерапия. Высокодозная, перед пересадкой донорского материала. Я жила с сыном несколько дней в неделю, иногда меня сменяла нанятая сестра. На этом настояли внезапно объеденившиеся отец и Ярослав. Сказали, что я так завяну. Словно дома, одна, я просто цвету и пахну.
– У нас есть донор, Ян, – напомнил Ярослав.
– Я столько читала… Я так боюсь отторжения, Ярик. Второго шанса не будет. Родственный донор лучше…
Он обнял меня. Я не стала протестовать. Пусть хоть минуту будет не страшно. Глаза закрыть, прижаться щекой к чуть колкой ткани его пальто. Не думать. Сейчас, с ним – не стыдно быть слабой. Можно не притворяться уже стальной.
– Лучше, – сказал Ярик, словно вдруг решившись на что-то. Подняла голову, поймала его взгляд, кажется, вглубь себя смотрит. – Ян…
Не договорил. Я вдруг остро осознала, что стою в фойе больницы и прижимаюсь к чужому мужу. Волной накатила неловкость – торопливо отстранилась.
– Ты поспи, Ян. Поешь обязательно. Высохнешь…
Будто сам образец здорового выспавшегося человека. Лицо осунулось, под глазами круги. И колено, видимо, мучает – прихрамывает ощутимо. Мне стало его жаль, но это была эгоистичная жалость. В его боли я видела отголоски своей.
Попрощалась сухо, ушла. Дома раздевалась торопливо, стараясь избавиться от запаха больницы, который казалось, пропитал насквозь. Оставила вещи на полу неопрятной кучкой, приняла душ. Выполнила программу минимум, сейчас с сыном поговорю по видео связи, а что делать потом – неизвестно. Пироги печь и себя есть. Поедом.
Подняла вещи с полу и замерла. Стою в руках с темно-серой толстовкой и дышу через раз. Через силу. Потому что на темной ткани – волосы. Длинные, светлые, чуть завивающиеся. Химиотерапия. И выть хочется, и из дома бежать, далеко, пока ноги держать не перестанут, пока не упаду без чувств.
Но я взяла себя в руки. Точнее – сделала вид. Ради сына. И даже улыбалась во время разговора с ним. А потом полночи смотрела в потолок и даже плакать сил не было, хотя хотелось. Телефон стоял на беззвучном, но после часу ночи недвусмысленно подмигнул световым сигналом – смс пришло.
"Ты спишь?"
Ярослав конечно же. После недолгого колебания я ответила и телефон разразился звонком сразу же, будто только этого и ждал.
– Я боялся звонить. Вдруг спишь…
Говорит, на заднем фоне девочка плачет. Я ее слушаю и вдруг реветь захотелось, хотя до этого – никак. Но не плачу, жду, что еще скажет.
– Она кричит. Которую ночь, Ян. Это не зубы еще, рано. Она здорова. У нее хорошая смесь. Я купил все от коликов, а она плачет. Я просто не могу уже. Не знаю, что делать с ней. Яна… Помоги пожалуйста.
И замолчали оба. Только Катя плачет. А я вдруг подумала, что вполне понимаю Ярослава. Отчего не понять? Я сама через это все прошла. Ребенок, который спать отказывался, орал так, что у меня в глазах троилось от недосыпа и пропало молоко. И абсолютное одиночество вокруг.
Раньше, когда я не была беременна, я нормально относилась к тому, что Ярослав живет своим бизнесом, который мне казался хренью на постном масле. Я не верила в то, что его идеи принесут деньги. Но я любила его и казалось – море по колено. Наверное, мне думалось, что я смогу его изменить. Убедить, что совершенно неважно доказать всему миру то, что можешь. Потому что я сама не верила в то, что у него получится.
А потом родился Илья. И оказалось, что во мне чертовски мало терпения. А ночи были длинные, так скоро осень наступила. Темные. В моей жизни трое мужчин. Все трое значат для меня безумно много. Первый – отец. Тот, что дал жизнь. Был опорой всегда. Второй – Ярослав. Мой муж. Тот, которому я поклялась верна быть, хотя разве сложно, верной быть? Нет, ни капли. Сложно жить, когда денег нет. Счастье куда-то улетучивается, утекает, как песок сквозь пальцы.
И наконец третий мой мужчина – Илья. Первопричина того, что я плакала по ночам от бессилия и одиночества. От усталости. Потому что отец и муж договориться не смогли. Отец категорически отказался хоть как-то участвовать в моей жизни, пока в ней есть Ярослав. А Ярослав не хотел кланяться и падать в ноги тестю, вымогая его любовь и прощение. Ему важно было доказать… И они просто оставили меня одну наедине с маленьким любимым монстром, оба уйдя в работу.
Так что я очень тебя понимаю, Ярослав. Мне даже было бы тебя жаль, если бы осталась во мне жалость, не выжало ее досуха. Но… я хочу к нему. Просто для того, чтобы его присутствие и плач его маленькой дочки заполнили на время пустоту внутри меня. Мне хватило храбрости признаться себе, но ему я ни за что не скажу.
– Ярослав, – говорю я и сама себя за эту гордость ненавижу. Потому, что ночь бесконечна. – Ты понимаешь, что мне это не нужно? Это твой ребенок, Ярослав. Не мой. Эта девочка не имеет ко мне никакого отношения.
– Она сестра Ильи. Но ты права… Мне не стоило тебя просить. Извини. И поспи уже, ты не сможешь так уснуть. Выпей снотворного или хотя бы тот коньяк.
А тот коньяк отец выпил. Молча сидел на кухне, курил, пил. А я в комнате. И каждый сам по себе, не в силах заполнить пустоту внутри друг друга. Ярослав снова извиняется и сбрасывает звонок. Теперь я ненавижу его – за то, что так быстро сдался. Что не стал меня уговаривать. Потому что я не знаю, как пережить эту ночь, я бы даже Антону позвонила, но он – уехал. И он совершенно точно не моя таблетка от одиночества.
Я вдруг принимаю решение, и от этого становится легче. Одеваюсь, сдерживая нетерпение. Я рада тому, что моим рукам будет дело. Тому, что рядом с Ярославом мысли, что терзают душу, ненадолго улягутся. Если даже мне больно будет – я рада этой боли. Боль позволяет чувствовать себя живой. А потом наступит утро и я смогу позвонить Илюшке.
Я собралась на удивление быстро. Ночь была морозной, хотя весна, снег уже растаял. Я видела, как мое дыхание вырывается изо рта белыми облачками. С удовольствием вздохнула полной грудью – меня радовало, что можно делать хоть что-то, не сидеть в тишине квартиры, слушая, как поскрипывает при ходьбе пол у соседей сверху.
Доехала до дома Ярослава тоже быстро. Остановилась на парковке, пожалела, что сигарет нет – так и скуриться недолго. Нашла глазами окна Ярослава. Светятся. Наверное, ходит сейчас по квартире, баюкает девочку, которая отказывается спать.
Я уже привычно кивнула консьержу и беспрепятственно прошла. Ярослав открыл сразу – малышка ожидаемо на руках. Солирует. Меня увидела, замолчала на несколько мгновений, видимо, от удивления, а потом заплакала снова. Ярослав облегченно выдохнул.
– Такая маленькая, – поделился он. – А через пару часов руки немеют.
– Сейчас, руки помою, – кивнула я, сбрасывая плащ.
Руки я мыла долго и старательно. Тянула время, что смешно – сама же приехала. А затем приняла плачую девочку.
– Ты так потяжелела! – удивленно воскликнула я.
С того далекого дня, когда я едва не покормила ее грудью прошел уже добрый месяц. Малышка времени не теряла – килограмма полтора набрала точно. Она все еще была очень маленькой, но уже не казалась призрачной. Вполне себе реальная девочка. Плачет, пусть и тихо, зато от души, со знанием дела. Так, что сердце переворачивается.
– Я кофе сварю, – сообщил Ярослав, наконец избавленный от ноши.
Я кивнула и прошла с ребенком в гостиную. Катя перестала плакать, меня рассматривает. Глаза круглые, пока еще серые, но по-моему уже прячут в глубине голубизну. Скоро станут синими, как у отца. И мне приятно, что эта девочка, похожа на папу. Так она словно менее чужая. Хоть капельку, но своя.
Малышка отдохнула, перевела дыхание и снова заплакала. Я встала с нею на руках. Голову она держала вполне уверенно, поэтому я держала ее так, чтобы она могла все рассматривать.
Пока Ярослава не было, с любопытством огляделась. Квартира была уютной. Сотни маленьких мелочей, из которых соткано само ощущение дома и тепла. Самодельная рамка под фотографию. На фото – Ярослав смеется. Любовно подобранные шторы, мягкий свет идеально дополняющий интерьер. Все это было сделано с любовью. Но на всем печать запустения. Даши явно давно здесь не было.
– Кофе?
Я оторвалась взглядом от фотографии и кивнула. Так в свои мысли погрузилась, что даже и не заметила, что ребенок успокоился окончательно. Не спит, нет. Безвольно обвисла на моих руках и сопит сосредоточенно – тоже все разглядывает.
– Идем вразнос? – спросила я, когда Ярослав принес початую бутылку коньяка.
Дорогой коньяк, мой отец такой уважал очень. Они вообще очень похожи, эти двое мужчин, что поделили мою жизнь на отрезки до и после. Только сами не понимают.
– В кофе.
Я не стала возражать. Коньяка в кофе было немного, едва чувствовался привкус. Ярослав было хотел ребенка у меня забрать, но я только головой покачала. Это он не может с ребенком на руках кофе пить. А я могу и пить, и жрать, и мыться, и танцевать, и по магазинам. Единожды пройдя уже не забудешь. Руки помнят.
– Только успокоилась. Не нужно.
Заберет у меня Катю, отнимет уважительную причину, по которой я могу здесь находиться. А в пустоту и одиночество своей квартиры я больше не хочу.
– Я схожу в душ? Просто времени вообще не было. Она плачет с вечера.
Я его отпустила и вернулась в гостиную. Веду себя робко – гость. И никакого значения не имеет то, что я уже трахалась с Ярославом на их супружеской постели, благо, эту тему мы старательно обходим. Села на диван, малышку положила на колени.
– И чего ты не спишь? – спросила я. – Устала же.
Она и правда устала. Зевала, забавно морща мордочку. Утомленно, через силу обводила комнату сонным взглядом. И все равно не спала упрямо. А потом забила сердито кулаками, плакать собралась.
– Как будто требует чего-то, – отметил вернувшийся Ярослав.
О, она требовала. Я даже не сомневалась. Мелкая активно крутила головой, и мне все казалось – хочет добраться до моей груди. Она была упорной, эта маленькая девочка, лишенная материнской заботы и ласки. Вся в папу. Тот тоже если решал, делал…
– Она просто устала…
Я отвела взгляд от Ярослава. С мокрыми волосами, в белой футболке, с босыми ногами он был таким домашним. Родным. Трусливо порадовалась тому, что у меня месячные. Еще одна причина держать себя в руках, не искать успокоения в объятиях бывшего мужа.
Нашла глазами фотографию Даши. В добеременном состоянии она была очень даже милой, и этот факт раздражал. Я говорила себе – Даша вовсе не увела твоего мужчину. Ты сама его бросила, и не стоит забывать об этом. Поставила перед выбором, который для него словно гордиев узел, хотела сломать. Просто – для своего удобства. А когда не получилось, ушла. Потому что гордость. Потому что в молодости все таким категоричным казалось – либо черное, либо белое. Это сейчас я знаю, что вся долбаная жизнь просто серая. Тогда не знала…
– Спи, – сказала я Кате.
Снова поднялась с ней на руках, может, от ходьбы малышка укачается и уснет. Подумала – ко всему люди привыкают. К тому, что у мужчины, которого когда-то больше жизни любила, есть свои дети, тоже. И к самой маленькой Кате. А быть может, причина в том, что теперь, когда Илья, кажется, так далеко, во мне скопилось слишком много нежности, которую некуда деть?
Я подняла малышку на вытянутых руках, позволяя ей смотреть на себя сверху вниз. Смотрела Катя серьезно, словно что-то важное происходит.
– Я тебя не люблю, – сказала я шепотом, чтобы Ярослав не услышал. – Мне тебя жалко, но я не люблю тебя.
Отчего-то мне казалось важным донести это до ребенка, который явно не понимал моих слов. А может я для себя самой хотела озвучить, чтобы перестать бояться привязаться к чужому ребенку? Как бы то ни было, Кате мои слова показались ужасно забавными. Она взмахнула ручками, а потом…улыбнулась. Широко, по настоящему, показав розовые беззубые десны.
– Ярослав! – воскликнула я, разом забыв про все свои мысли. – Ярослав, она улыбнулась! По настоящему!
Ярослав спал. Вытянул длинные ноги, закинул их на подлокотник дивана и спит. Я подумала – смешно. Ездим друг к другу по очереди, укладываем спать. А сама смотрю на него, не боясь быть пойманной. Лоб хмурит – вряд-ли его сны приятны. И во сне таким похожим на Илью кажется, что это подкупает. Обезаруживает. Лишает силы воли.
– Тетя Яна просто старая дура, – шепотом сказала я малышке. – Давай скорее засыпай.
Девочка снова потянулась к моей груди, словно ставя ультиматум – дай сисю, а я взамен посплю. Я только головой покачала.
– Нет, маленькая чужая девочка. Придется засыпать так.
