Текст книги "Бывший муж (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Глава 8. Яна
В субботу Ярослав пришел с ребенком. Я знала, что он приедет, мы с Илюшкой даже погадали, куда он нас в этот раз потащит. Я энтузиазма не проявляла, но пусть хотя бы все на моих глазах происходит. Однако… такого я не ожидала. Ярослав вошел в прихожую, которая сразу показалась слишком тесной и внес люльку с младенцем, я даже отшатнулась от неожиданности.
– Побоялся оставлять ее одну в машине, – сказал он. – Илья, ты готов? Поехали.
Я медленно отступила назад – разглядывать ребенка не хотелось. Не знаю почему, но само существование ни в чем не повинного малыша задевало меня за живое. Хотя бы тем, что когда Илья был маленький, Ярослав работал. Только работал. А теперь – таскает с собой младенца, словно у нее матери нет.
– Ты с ума сошел? – спокойно спросила я.
– А в чем дело?
Конечно, я могу сказать, что это не мое дело. Мне вообще все равно, что с этим ребенком будет. Но я мать, пусть и не этого малыша. Просто так я на это смотреть не могу.
– Во-первых ты принес ребенка, а так мы не договаривались. Во-вторых этому ребенку только две недели и она недоношенная. Куда ты собрался тащить ее в марте, когда все в соплях? На хоккей? Жрать пиццу в ресторане? Или кататься на ватрушках? Ладно у мужиков мозгов нет, но куда смотрит ее мать?
Ярослав опустил люльку на комод. Внутри зашевелилось, я отвела взгляд. Не хочу смотреть!
– И что ты предлагаешь?
– Я предлагаю тебе забрать своего ребенка и ехать домой. А с Ильей встретишься потом, без младенца.
– Нет, – твердо сказал Ярослав. – Мы будем видеться каждую неделю.
Разулся, гад, и потащил люльку в комнату. Я закатила глаза и призвала себя к терпению. Один раз я уже не удержала свои эмоции в узде. Сейчас он поговорит с ребенком и уедет. И у нас снова будет неделя спокойствия и тишины.
– Что делают люди, если никуда не идут? – спросил Ярослав у сына.
Илья покосился на люльку, подошел, заглянул внутрь. Ничего интересного, похоже, не увидел, пожал плечами, повернулся к отцу.
– Можно поиграть в настольную игру. Можно пазл собрать. А еще у меня приставка есть… мам, можно?
Я кивнула. Младенец молча лежал в люльке, наверное, спал. Ярослав и Илья устроились на ковре перед телевизором. Я позволила бывшему мужу вмешаться в нашу жизнь, но изображать счастливое семейство вовсе не желаю. Я взяла книгу и ушла в детскую – читать. И даже увлеклась книгой, сумев выбросить из головы и бывшего мужа, и его нового ребенка. Словно забыла про них, вот чем книги хороши. Отвлеклась только, когда ровный гул игры-стрелялки и восклицания сына прервались. Доминировал другой звук. Тихий. Плакал ребенок.
Поневоле заинтересовавшись я отложила книгу, поднялась. Я ожидала того, что Ярослав попросит помощи, и я отказала бы ему, просто из принципа. Я априори считала всех мужчин плохими отцами. Вот мой отец пытался быть хорошим, но мать не заменит никто.
Но… Ярослав отложил джойстик и сам подошел к ребенку. Достал маленькое тельце из люльки. Я догадалась, почему ребенок проснулся – ей просто жарко стало, а вытащить ее из мехового конверта папаша не додумался, только сейчас раздел. Ярослав же достал смесь из сумки термоса, вполне привычно ею потряс и устроил ребенка кушать. Ничего себе.
– Наверное, твоя жена в восторге, – заметила я.
– О, да, – сухо отозвался Ярослав.
Я все еще не смотрела на ребенка, видела только крепко сжатый маленький кулачок. Куда больше меня интересовала реакция своего сына, но его внимание новорожденный ребенок привлечь не сумел. Да и какому семилетнему мальчику интересны младенцы?
– Какая голодная, – с улыбкой сказал Ярослав.
Мое сердце сжалось. Хотелось взять Илюшку за руку и увести прочь. Чтобы не смотрел. И любить его сильно-сильно, чтобы компенсировать не только равнодушие родного отца, а весь остальной мир вместе взятый. Илюшка же поймал мой взгляд и улыбнулся, словно говоря – все будет хорошо. Легко верить в это, когда тебе семь.
– Сейчас доиграем и поеду домой, она скоро какать захочет.
И поднял ее, словно показывая мне. Голову придерживает указательным пальцами, маленькие ноги в ползунках поджаты. Лица я не вижу, она спиной ко мне. Значит и про столбик после еды в курсе. При кормлении бутылочкой дети часто заглатывают воздух, и их лучше некоторое время подержать вертикально.
Народная премудрости сработала – маленькая девочка весьма громко срыгнула. Не только воздухом – белое пятно растеклось по рубашке Ярослава. Он чуть слышно выругался, уложил ребенка на диван и принялся искать салфетки.
– Наверное, в машине остались.
– Идем в ванную, – со вздохом решилась я.
Показала ему где упаковка с одноразовыми бумажными полотенцами, влажные салфетки и закрыла за ним дверь. Вернулась в комнату. Илюшка стоял возле дивана и разглядывал ребенка.
– Она тебе нравится? – спросила я.
– Слишком маленькая и непонятная.
И тогда я посмотрела, сейчас, когда Ярослав не может видеть моего любопытства. Илья был прав – она была маленькой. Очень. Сам Илья даже при рождении был гораздо крупнее ее двух недельной. Она не плакала и не спала. Разглядывала комнату мутным, ничего не видящим взглядом, сжимала кулачки. Мне бы хотелось ее ненавидеть, эту чужую, по сути мне, девочку. Да, она ни в чем не виновата. Но она рушит мою жизнь вместе со своим отцом.
Только очень тяжело ненавидеть трехкилограммовое дите по имени Катюша.
Маленькая явно жила в каком то своем мире и мы ее интересовали мало. Новорожденный Илья разражался гневным криком, стоило его положить, и кумушки на лавках ругали меня, что сделал ребенка ручным. А как не взять на руки, если плачет? Жалко же… Малышка лежала молча и плакала видимо только если что-то нужно было.
В ванной тишина, я оставила Илью возле ребенка, которого он разглядывал с немного брезгливым интересом и пошла смотреть, что случилось с Ярославом. Надеюсь он не думает, что если позволил моему ребенку принять у себя душ, то может мыться у меня. Я вообще была очень зла, на языке крутились колкие фразы и сдерживать их было все труднее и труднее. Я дернула дверь ванной именно с парой обидных слов наготове. И замерла.
Ярослав казался таким огромным в маленькой комнатке, хотя оставался стройными несмотря на то, что за последние годы заматерел. Он стоял обнаженные по пояс, сняв рубашку и пытаясь застирать пятно мылом. Услышал меня, обернулся, чуть улыбнулся уголками губ.
– Я конечно с ней уже несколько дней… но детская рвота и какахи все еще не умиляют.
Вернулся к своему делу, отжал рубашку, приподнял, посмотрел на свет. Я уже видела Ярослава полуобнаженным, в тот вечер, когда сорвалась и устроила истерику, но тогда он интересовал меня меньше всего, и я его не разглядывала. А сейчас он стоял ко мне спиной, нисколько не стесняясь демонстрировал несколько шрамов, которые перечеркивали кожу почти крест накрест.
– Это авария, – пояснил он. – Пару лет назад. Ничего серьезного, но и приятного тоже мало.
Натянул рубашку, стал неторопливо застегивать. Изначально маленькое молочное пятно расплылось в большую замытую кляксу, влажная ткань собралась грубыми неопрятными складками. Мокрая рубашка. Можно предложить хотя бы погладить, но внутри меня все протестует. Я… я не хочу ему помогать. Я просто хочу чтобы он ушел.
– Ярослав…
Я хочу, чтобы он ушел. Сейчас. Я хочу ему это сказать.
– Смотришь на меня, – усмехнулся он. – Глаза чернющие. Злые. Думаешь, я в восторге от того, что происходит? Думаешь я умираю от любви к этому маленькому ребенку? Да я до смерти ее боюсь! Мне страшно, когда она плачет. Если она не плачет это еще страшнее. Я ничего не знаю. Но я учусь, Ян. Я научусь быть отцом, научусь ее любить. И сейчас я не только о Кате говорю. Как бы не прожигала меня своими взглядами, чтобы не говорила ты или твой отец, я не уйду больше. Слышишь?
Обошел меня и прошел в комнату. Я на негнущихся ногах следом.
– По-моему она пукнула, – сказал Илья. – Но на все сто я не уверен. Но она точно издала какой-то звук и точно не ртом.
Ярослав рассмеялся и я даже не смогла уловить горечи в его смехе. Если он изображая счастье, то делал это очень правдоподобно.
Илья все так же смотрел на ребенка – с брезгливым интересом. То есть, ему было любопытно, но сам младенец казался ему, как он сам сказал – непонятным. Посторонился, пропуская Ярослава. Я стояла за их спинами и наблюдала, как мой бывший муж неуклюже запихивает ребенка в меховой конверт.
Бережно придерживает одной рукой голову, другой рукой собственно пихает. У меня буквально чесались руки отодвинуть его в сторону и сделать все нормально, хотя бы для того, чтобы не мучить это маленькое инертное создание. Но… я молчала.
– Я что-нибудь придумаю к следующим выходным, – обещал Ярослав.
Илья кивнул. Я пошла провожать, чтобы запереть дверь. Люлька с младенцем снова на комоде, Ярослав обувается. Малыш первый раз настолько близко ко мне. Она молчит и глаза ее закрыты, поди пойми спит она, а может просто медитирует. А потом внезапно глаза открыла и посмотрела – прямо на меня. Нет, я прекрасно знаю насколько развито зрение младенцев, но от внимательного взгляда малышки мне стало немножко жутко.
– Надеюсь, через неделю ты будешь без нее, – сказала я в последней попытке пробить его броню.
Он медленно выпрямился, чуть поморщившись, – нога болит, догадалась я. Посмотрел на меня. И, наверное, именно в этот момент мне стало по настоящему страшно. Нет, как такого самого Ярослава я не боялась. Я свято верила в то, что он никогда меня не ударит. Не сделает больно. Меня пугало то, насколько он намерен изменить мою жизнь. В этот момент я поняла, что перемены неизбежны, как бы я им не сопротивлялась.
– Возможно ты думаешь, что я тебя ненавижу, – мягко сказал он. – Но нет, я горжусь тобой, Ян. Честно.
Замолчал, подбирая слова. А я подумала – что мне его гордость мной? Где она была семь лет назад? Где он был семь лет назад, когда мы так легко сломали все то, что пытались строить? Нет от нее никакого толку, разве мое эго потешить.
– Ты сильная, – продолжил он, подхватывая люльку. Замер с ней в руках, разглядывая крошечное лицо младенца. – Но знаешь… иногда ничего не зависит ни от нас, ни от наших сил.
Он ушел, причем клянусь – девочка смотрела на меня столько, сколько смогла. Меня лихорадило. Я то бросалась что-то делать, то сидела и смотрела в пустоту. Все валилось из рук и его слова не шли из головы. Илья смотрел на меня недоуменно, я привычно вымучивала ему улыбки. Несколько раз звонил Антон, я просто не брала трубку. Надеюсь, он снова уедет, и мне не придется думать хотя бы о нем.
А ночью я подхватила одеяло с подушкой и пошла к сыну. Глодало неясно предчувствие неприятностей. Дерьма, которое только и ждет, когда я в него вляпаюсь. Хотелось к сыну. Такой уже большой… Я надеялась, что он спит и моего вторжения не заметит, но нет.
– Мам, ты чего? – удивился он, приподнявшись на локтях.
– Кошмар приснился, – соврала я.
Илья хихикнул над глупой мамой и подвинулся, освобождая мне место. Я обняла его и попыталась в уверить себя в том, что все делаю правильно. Что семь лет назад поступила верно, обрубив все концы и уехав с одной лишь фотографией. И сейчас, когда подхватываю эти самые оборванные концы и пытаюсь связать их узлами ради моего маленького семилетки.
– Ты ревнуешь? – спросила я. Не смогла сказать папу, и выдавила – отца? К Кате.
– Не знаю, – ответил в темноту мой сын. – Он пока какой-то не настоящий. И девочка тоже. Как будто не взаправду. Я еще не привык.
Я поцеловала его в теплую макушку. На кровати полуторке вдвоем было тесновато, но уходить не хотелось. И спать тоже. Мне казалось, что стоит мне уснуть, мне будут сниться чужие младенцы и их папаши. Будут душу бередить неясные чувства – ну его! Не буду спать и все, проблема решена.
– Я не знаю, какое ты занимаешь место в его жизни, – сказала я. – Но в моей ты просто фундамент. Ты маленький, но я держусь только на тебе. И я… Илюш, ты, наверное, не поймешь, но я ради тебя всю землю переверну верх тормашками.
Илюшка не ответил – уснул. И я, несмотря на то, что боялась спать уснула тоже. Я тогда еще не знала, насколько Ярослав прав, и что порой даже перевернуть землю мало.
Глава 9. Ярослав
В последние дни я часто вспоминал о маме. Воспоминание робко маячило на самом краешке сознания, растворялось, чтобы затем вернуться обратно. Маленькая не спала. Подслеповато щурилась, находила глазами светящийся ночник и молча на него смотрела. Я ужасно хотел спать, но спать боялся. Мне казалось, что если я усну с маленькой непременно что-то случится. Засыпал, когда уже валился с ног от усталости.
И в часы таких вынужденных бодрствований часто думалось о всяком. О маме вот. О детстве. Нищем. Нищета это первое мое осознание. То есть, все было нормально пока мама, как щит, прятала меня от всего мира. А потом выяснялось, что велосипеда не будет, потому что дорого. Ну, или будет, если достанется от старшего кузена. Что на яркие витрины лучше не смотреть. Мне, маленькому, становилось обидно – почему так? Все одинаковые, у всех руки ноги торчат, голова, но у Сашки велик есть, а у меня нет.
Вот тогда то я и понял. И нет, зависти к остальным и более успешным у меня не было, не знаю, если только в самом глубоком детстве. Родилось упорство. Я знал, что мне нужно работать. Много работать. И просто любая работа не годится – мама работает всю жизнь, а денег у нее как не было, так и нет. Нужно было рисковать.
Все мечты мамы упирались в то, что я поступлю в вуз. Стану инженером. Тогда бы она мной гордилась. В университет я поступил, да. Даже не вникая, на какую специальность, корочка для меня ничего не значила, я уступил матери. Когда мне было девятнадцать умерла бабушка по отцу. Ее я толком никогда не видел, как и отца, который почти всегда сидел, в одну из таких сидок мама с ним и развелась. Насколько я понял, отец несмотря на непреодолимую тягу к неприятностям человеком был незлобивым и к разводу отнесся легко. И деньги даже присылал. Иногда, когда не сидел.
Бабушка удивила хотя бы тем, что помнила о моем существовании. Оставила квартиру… целую, мать вашу, квартиру. Две просторные комнаты. Мы с мамой жили в однушке, факт бесивший, но уже привычный.
– Сдадим, – мечтательно сказала мама. – Это же каждый месяц деньги. Конечно, коммунальные услуги платить, но все равно… слышишь, сынок?
У меня были другие планы. Я был готов рискнуть всем. Я просто понимал, что если в ближайшие пять лет я ничего не сделаю, то ничего и не изменится. И тогда я на всю жизнь застряну в этом спальном районе. Я к тому моменту уже активно работал, на учебе толком не появляясь. Как сказать о своем решении матери я не знал. Для нее эта двухкомнатная квартира с поблекшими обоями и щелястыми рамами была святым Граалем. На разговор решился, когда узнал, что она уже составила объявление об аренде.
– Я ее продам, – сообщил я. – Есть один человек… мы можем открыть бизнес на паях. Потом будет поздно.
Боже, что началось. Мне шел двадцатый год, признаю, не возраст для взвешенных решений, но мама…
– Ты маленький, – отрезала она. – Господи, о чем ты думаешь? Тебя обманут черные риэлторы, я видела программу. А если не они, так этот твой человек! Ты просто все потратишь, Слава! А это недвижимость…
Мне было искренне ее жаль. Она боялась. Черных риэлторов, белых – любых. Боялась политических агитаторов, свидетелей Иеговы, теток из ЖЕУ. Она боялась жить. А если бы узнала, что я квартиру даже не продаю, а отдаю по дарственной, чтобы избежать налогов, она бы просто сошла с ума. Впрочем, она и так была близка к этому.
– Если продашь… если ее продашь, уходи, – сказала мама. – Я не могу так. Мне твоего отца хватило. Я хочу просто спокойно умереть! Господи, целая квартира… можно было бы сдавать, пока учишься, а потом женился бы, внуки…
К слову тогда матери немногим за сорок было – молода и здорова. И умирать ей явно было рано. Она и сейчас молода… своих решений не изменили мы оба. Я остался при своем, она при своем. Маму было жаль, но она была слишком категорична. Я… я просто не хотел жить, как она. И я готов был рискнуть даже если меня ждало одно лишь фиаско.
– Прости, мам, – сказал я. – Но так нужно.
Она так и не сменила гнев на милость. До сих пор. Иногда я даже думаю, что с отцом они разошлись так же – мама просто не смогла простить его за инаковость мышления, а ему оказалось проще сидеть в тюрьме, чем с ней спорить. Та квартира была лишь ступенькой. Маленькой такой. Я потом еще несколько лет впроголодь жил на съемных квартирах с тараканами. Но своего добился.
Илюшке когда полгода стукнуло я возил его к матери. Встретила она нас сухо, напоила чаем, отдавая дань гостеприимству и закрыв за нами двери вздохнула с облегчением. Я переводил ей деньги, не знаю, пользовалась ли она ими. Один раз купил путевку на круиз – ею она точно не воспользовалась.
Я уже давно примирился с таким раскладом дел – мама взрослый человек и вполне ответственна за свои поступки. Но вот сейчас… когда все так закрутилось, с Яной, Дашей, когда я вернул в свою жизнь сына, мне вдруг хотелось снова к ней поехать. Приехать, показать это маленькое молчаливое чудо. Может, она простила бы меня? И нужно ли мне ее прощение?
В моих мыслях прочно царили женщины. Дашка, и вечное за нее беспокойство. Вдруг втесавшийся в строй образ мамы. Яны. И доминировала над всеми маленькая Катя. И я… заблудился. Запутался.
С Яной я познакомился, когда мне было двадцать два года. Она была такой отличной от всех. Она не была слишком робкой и напротив не была слишком развязной. Яна покоряла удивительной гармоничностью. Красивая яркой и одновременно мягкой красотой, матовой смуглостью кожи, темно карими глазами… Высокая, уверенная в себе. Она была особенной.
Наверное, эта встреча была судьбоносной. Увидев ее я вдруг подумал, что как бы не повернулась жизнь, Яна останется в ней навсегда. По сути – так и получилось. Пусть мы не вместе, Янку не в силах выбросить из моей головы ни одна другая женщина. Даже трехкилограммовая Катюша.
Катя не спала. Я вошел в комнату и внимательно пригляделся к ребенку. Она лежала на специальном матрасике анатомически имитирующем нахождение ребенка в матке – о таких я прочитал на форуме и приобрел. Казалось, ей нравилось. Может, и правда напоминало маму, которой рядом нет? Я сел рядом. Катя молчала. Привычно смотрела на лампу. Иногда медленно, устало моргала, словно раздумывая уснуть ей или нет. Меня беспокоила эта ее невозмутимость.
– С ребенком все хорошо, – успокоила меня педиатр. – Все мы разные… ваша – молчунья. А может причина в том, что малышка недоношенна. Вот доберет свое и покажет, где раки зимуют.
Я искренне надеялся, что покажет. Пусть кричит, как Илья кричал. Требует. Когда он родился мне было двадцать четыре. Беременность, разумеется, незапланированная, но тем не менее, Илюшка был желанным. В раю, который в шалаше, было легко вдвоем. Казалось один крохотный ребенок не нарушит течения нашей жизни. Янка училась, как раз университет заканчивала, я работал столько, сколько мог. Нам был удивительно хорошо, так наверное, уже никогда не будет.
– Ярик, – позвала меня тогда Янка. – У меня есть… кое что.
Я посмотрел выжидательно, а она положила передо мной тест. Дешевенький, китайский, с двумя яркими полосками. Я сразу поверил, что она беременна, без каких либо дополнительных проверок. От чего еще получаться детям, как не от такой любви? А Янку я любил. Наверное, я никогда никого не любил вообще, или не любил так сильно, и мои чувства меня удивляли. Иногда, когда приходилось отправляться в дальние поездки или допоздна засиживаться в крохотном офисе, я возвращался домой поздней ночью, когда она уже спала. Тогда я садился на постель и просто смотрел на Яну. Даже это доставляло мне удовольствие. Поэтому я сразу принял и этого ребенка, который обитал где-то в ее плоском животе – подумать только.
– А ты хочешь рожать? – осторожно спросил я.
Напрягся. Наверное, я принял бы любое ее решение, как не крути, а матка принадлежит ей. Но отказ от этого, двухмиллиметрового пока ребенка нашей любви необратимо бы все сломал.
– А ты женишься на мне, Ларин? – засмеялась она.
Тогда все казалось просто. Легко и достижимо. Мир, в котором все возможно – стоит только захотеть. В августе мы узнали о беременности, сразу же подали заявление и в сентябре уже расписались. Свадьба была шумной и бестолковой. Тогда у меня еще были друзья. А со стороны Янки вообще вся группа вчерашних студентов пришла.
Денег у меня не было. Вообще, они вроде как были, но все уходили в дело – пока бизнес рос, он больше жрал, чем приносил доход. Кредиты и займы я считал ярмом. Но деньги я нашел, мы выбрали Янке то самое платье, о котором мечталось, и закатил шумную пирушку. Яна пила яблочный сок из бокалов для шампанского, а ее глаза все равно казались пьяными. Наверное это счастье и есть.
Ребенок заволновался, выдергивая меня из воспоминаний. Пока – приятных, пусть и шумно-хлопотливых. Катя не плакала, она вообще редко плакала. Кряхтела. Дергала ручками ножками. Округляла губки, словно пытаясь что-то сказать. Я развел смесь, но пила она неохотно, отказывалась глотать, молочная капля смеси стекла по щеке и спряталась в легком пушке волос.
Сначала, в самые первые дни, когда она не ела, я паниковал. Теперь уже нет. Ждал час, предлагал еще раз, вот если не ела и потом, тогда паниковал и звонил педиатру. Она у нас была из маститой частной клиники и на мои звонки отвечала в любое время суток.
– Ну, чего ты? – спросил я у Кати.
Она снова округлила ротик, но из него не вырвалось и звука. Сердясь на свою неспособность выразить свои желания, резко дернула ручкой и едва не заехала сама себе по глазу.
– Осторожнее, – велел я. – Вот выпишут твою маму, а у нас синяк.
Взял малышку на руки и принялся ходить по комнате. У нас была люлька, которая вибрировала чуть покачиваясь, но мне сейчас самому не помешало бы успокоиться, и я черпал спокойствие из самого близкого мне человека – Кати. Маленького, почти бессознательного, но ближе никого нет. Подошли с ней к зеркалу.
– Смотри. Это ты.
Взгляд ее блуждал, но на руках она стала волноваться меньше. Так мы и стояли у зеркала, я и маленькая девочка на моих руках. Колено, которое щадить в последние дни было недосуг болело как-то особенно агрессивно. Подумал, что в аптечке лекарство. Хорошее. Но оно нагоняло сонливость, а спать крепко мне нельзя – у меня Катя.
Вспомнилось вдруг, как я на земле лежал. Вспоминать об этом я не то, чтобы не любил, просто не считал нужным. К чему бередить старые раны? Но Катька, эта маленькая девочка, заставляла меня думать о прошлом.
Земля была холодной. Удивительно даже, ведь стояла середина лета, пусть и не жаркого. Холодной и отвратительно сырой, я лежал, и чувствовал, как сырость пробирается под одежду и леденит кожу. Но холод возвращал к реальности, помогал бороться со звоном в ушах.
– Все понял? – спросил парень, склоняясь надо мной.
Ему бы удивительно подошла военная форма. Погоны. Всем им.
– Что? – переспросил я.
Получилось некрасивое што. Неразборчивое. Губа была разбита, пощупал языком зубы – пара качается, один сломан. И сам язык прокушен и распух. Так себе расклад. Вечерело уже, закат был удивительно красивым. Где-то Янка празднует первый день рождения сына, лениво подумал я. Наверное, будут фотографироваться, и сей прекрасный закат увековечат.
– Тебе велено передать, – раздельно, чуть не по слогам сказал парень. – Как встанешь на ноги, так и заявляйся. Не раньше.
Звучало, как издевка, учитывая, что одна нога у меня сломана. Парни ушли, я слышал, как трещали сухие ветки под их абсолютно целыми, здоровыми ногами. Я остался лежать. Я был готов лежать там целую вечность, пока не сдохну. Эта мысль меня даже забавляла. Здесь до ближайшей деревни километров десять, грибники потом найдут мой раздувшийся на жаре почерневший труп. Опознают, кошелек у меня не забрали, в нем права. Похоронят. Янка может на похороны придет, ей идет черный. Елагин, конечно же, ничего ей не расскажет. И не надо, зачем?
Да, я был готов умереть. Не от отчаяния. Просто… ничего не хотелось. При мысли о том, чтобы встать на сломанную ногу, превозмогая боль в треснутых ребрах, головокружение, к горлу подкатывала тошнота. Я не смогу. Прав Елагин – на ноги мне не встать. Буду, блядь, лежать. Сдохну. Похер.
Но уже глубокой ночью, когда появились и принялись тонко жужжать комары, когда я уже начал проваливаться то ли в сон, то ли в больной бред, мне захотелось ссать. Такое вот, ничтожное человеческое желание. Я был готов сдохнуть, тут в лесу. Но лежать и ссать прямо в штаны нет. Не мог. Я попытался перевернуться на бок и из глаз брызнули слезы. Сука! Это было больно, пиздец как больно. Но главным было решиться. Я перевернулся, на четвереньках стоять не смог – с одним коленом творилось нечто невообразимое. Затем, вечность спустя поднялся на ноги, хватаясь за кривой ствол березки.
Красивый закат сменил такой же красивый рассвет. Реально – красивый. А я стоял, опираясь спиной о березу и ссал. И знаете – жить снова захотелось. Смешно, да? И застегнув штаны похромал по проселочной пыльной дороге к деревне, опираясь на кривой сук.
– Завтра маму будут выводить из комы, – сказал я ребенку, возвращаясь в реальность. Девочка, разумеется, никак не отреагировала. Я продолжил. – И все будет хорошо. Должно. Мы же крепко стоим на ногах, не правда ли?
