Текст книги "Бывший муж (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 6. Яна
– Никогда, – воскликнула я. – Никогда так больше не делай!
Я поступила неправильно, да, напугала сына да и беременную клушу, наверное, тоже. Но… повернуть вспять время и все сделала бы так же. Потому что единственное, что может довести меня до состояния истерического ужаса – это страх за сына. А теперь рядом он, глажу его ладонь и никак не могу им надышаться.
– Просто звони мне, – попросила, уже успокоившись немного. – Всегда звони, ладно? И я не буду так сильно волноваться.
Илюшка кивнул. Антон смотрел на меня чуть вздернув брови, удивленно. Его забавляла моя материнская одержимость. Но я… я работала над собой, несмотря на подспудное желание спрятать ребенка под своей юбкой навсегда. Он вырастет. Станет самостоятельным. Только… пусть звонит.
– Пока.
Антон целомудренно поцеловал меня в щеку и уехал. А меня отпустило только ночью, когда Илья уснул. Я долго слонялась по маленькой квартире, а когда все же уснула… Снился мне Ярослав. Он обнимал меня, его руки были нежны, легко касались, поглаживая. Спустились к животу… Живот был округлым, разбухшим…
Свою беременность я отходила легко. Рожала в июле, а еще в мае мы ходили на природу с палатками. Меня почти не тошнило, у меня не падал гемоглобин, не ломило поясницу… А теперь вместе с этим пузом на меня свалилось все сразу. Я чувствовала, как устало ноют мои отекшие ноги. Как мягко и неотвратимо подкрадывается тошнота. Как тонко звенит в ушах. А руки Ярослава… они словно даровали спокойствие. Обещание того, что все будет хорошо.
Но даже во сне их у меня отняли. Знакомые, пусть и забытые уже потуги скрутили тело. Схватка за схваткой, оглушающая боль, что сметает все вокруг. И цель – вытолкнуть из себя маленького узурпатора. Дать своему телу отдохнуть. И наконец – ребенок выходит. Я чувствую его тельце поверхностью голых бедер. Приподнимаюсь на локтях, тяну к нему руки… и ничего.
– Где мой ребенок? – в страхе спрашиваю я. – Я только что родила!
– Какой ребенок? – чужой равнодушный голос. – Вы не были беременны.
Проснулась в ужасе. Воскресенье. Двадцать третье февраля. Позднее, пасмурное серое утро. Должна была выспаться, но чувствую только разбитость. Черт бы побрал Ярослава, снова принесшего в мою жизнь хаос! Со стоном поворачиваюсь на бок, поневоле тяну руки к животу – он такой же плоский, какой был раньше. Все это только кошмар.
– Мам!
Мой совеныш тоже уже проснулся. Нужно подарить ему подарок. А пока… он забрался ко мне в постель, я крепко-крепко его к себе прижала, такого маленького, и одновременно такого уже большого.
– Мам, – сказал наконец Илья. – Если ты хочешь… если хочешь, я больше не буду с ним общаться.
У меня спазмом перехватило дыхание, запершило в горле. Уткнулась лицом в светлую макушку – волосы пахнут яблочным шампунем. Некстати вспомнила, что вчера Илья приехал в новой футболке – наверное, Ярослав купил…
– Ты бы удивился, сколько я всего хочу, – улыбнулась я. – А может ужаснулся бы. Но от меня зависит не так много… Общаться или нет, решать только вам двоим. В большей степени тебе. Ты хочешь?
Мы снова молчим. Тихо тикают часы. В сотый раз думаю о том, что нужно завести кота. Или хотя бы рыбок… Наконец Илья говорит.
– Я знаю, что люди разводятся, я уже сто миллионов раз это видел. У половины в классе родители развелись. Но… они знают своих пап. А я нет. Мне интересно.
– Значит, ты будешь с ним общаться. Но наедине я вас оставлю еще не скоро. И главное, только звони мне.
Для Ильи у меня открытка. Я каждый год на каждый важный праздник дарю по самодельный открытке, Илья мне тоже. Раньше делала только своими руками, а теперь частью отпечатываю в своей типографии, но дизайн мой. В свое время я так этим делом и увлеклась, когда мастерила сыну открытку на его первый день рождения. Теперь – это мой бизнес. Помимо открытки у меня весь день расписан и буквально завален подарками – мы сходим в океанариум, пообедаем самым вредным фаст-фудом, который найдем, а потом наведаемся в кино. Когда думаю о том, что весь день на ногах, поневоле устаю заранее. А еще иногда касаюсь ладонью живота – так ярок был сон, что мне все еще не верится, что я не беременна.
Отец приехал неожиданно, когда мы уже позавтракали. Хотя мне бы стоило привыкнуть – он всегда сваливался, как снег на голову, а теперь, когда я наконец решилась рассказать ему, что Ярослав появился в нашей жизни… Папа был привычно огромным, хотя к старости уже начал немного сутулиться, похудел. Принес с собой свежесть морозного дня и запах сигаретного дыма.
– Привет, – улыбнулся он. – Да у вас блинчики! Я в деле!
К старости он стал гораздо мягче. Причем в этом нет моей заслуги – только Ильи. Именно он сумел растопить дедовское сердце еще в нежном младенческом возрасте. Отец пил кофе из самой огромной кружки, что у меня нашлась, Илья громко ему что-то рассказывал, я начала робко думать о том, что уж океанариум то точно можно на отца повесить.
– Ты надолго? – спросила я, когда Илья убежал одеваться.
– Нет, утром уеду.
Замолчал, словно подбирая слова, мне это очень не нравилось – не ждала я ничего хорошего. Последнее время жизнь любила меня удивлять, и все больше ее сюрпризы были не очень приятными.
– Я долго думал, все эти дни… говорить тебе или нет. Потом решился. Тот конверт с фотографиями Ильи, что ты отправила Ярославу в первый день рождения сына до сих пор у меня. Я предупредил девушек в отделении почты и мне его отдали.
Я… не нашла слов. Я жила мыслью о том, что пережила все свои обиды. Что я выше мелочной ненависти. Что я больше не думаю о том, что было. Я живу настоящим. Тогда я еще наивной была. Вдруг подумала, что лишать Ярослава сына полностью нечестно просто с моей стороны. Тогда у него еще не было столько сил и возможностей, как сейчас. С отцом и бетонным забором военного городка он бодаться бы не смог. Шпана – говорил про него отец. Качал головой на очередное его авантюрное мероприятие. Говорил, что он плохо кончит… Ярослав никогда не нравился отцу. Не для него он растил единственную дочку.
Те фотографии… Глупая я была. Молодая. Решила, что обязана держать Ярослава в курсе. Рассказывать и показывать, как растет его сын. Думала может, что они смогут видеться, когда все страсти, с разводом, на котором вместо меня был адвокат, улягутся. Но… письмо ушло и ничего не случилось. Тогда я поняла, что инициатива не то, чтобы наказуема. Порой она просто остается незамеченной.
– Зачем? Зачем… ты говоришь мне это сейчас?
Отец закрыл дверь на кухню, прикурил, стоя у открытого окна, старательно выдувая дым на улицу. Я ждала. Не то, чтобы это было важно… Некоторые этапы своей жизни я стараюсь просто пролистывать.
– Теперь, когда он снова нарисовался в вашей жизни… Эта информация может всплыть. Я бы не хотел, чтобы ты поставила себя в неловкое положение.
– Ясно.
Вот и все. И правда – давно неважно. Но руки, которыми я собирала со стола грязную посуду предательски дрожат. Нет, я не лелею никаких мечтаний. Я рационалистка. Но даже прожженым сучкам порой бывает очень обидно.
– Больше ничего сказать не хочешь? – уточнила я.
Папа покачал головой. Но… после паузы. Пауза мне не понравилась. Суматошный день прошел, папа уехал рано утром, забросив по дороге Илью в школу. Я осталась дома одна, я редко бываю в одиночестве. Подумала о том, что на работу можно и опоздать. Достала папку с рисунками. На очереди была поздравительная открытка на рождение младенца. Стилизованная под старину, отпечатанная на грубой желтой бумаге. Ее еще не было, а я уже представила все. Сначала открытку отпечатают, а декор доработаем вручную.
Но сейчас нужно нарисовать младенца. Милого и пухлого. Со всеми положенными складочками. В смешном чепчике с оборочками. Серые линии легко ложились на бумагу, я выводила детскую ножку с трогательных ямочками когда меня вновь посетило дежавю. Что-то не так со всеми этими младенцами. Я даже снова на свой живот посмотрела. Плоский. Прижала ладонь, словно боясь верить одним лишь глазам, ощутила, как нервно бьется пульс чуть выше пупка. Что-то нужно делать, так и до психоза недалеко.
– Антон, – позвонила я. – Чем ты занят?
Прислушиваюсь – на заднем фоне монотонный бубнеж, Антон подтверждает.
– Слушаю, как старые скучные люди скучно рассказывают о том, как делать деньги.
– Как думаешь, тот люкс еще можно снять?
Наверное, дурная идея выбивать из головы одного мужика сексом с другим. Но отчего бы не попробовать? На работу я опоздать уже решилась, справятся и без меня, Илья в школе, а в моих мыслях чужие младенцы и бывший муж. Люкс для новобрачных был занят, но номер достался отличный. Весь город – как на ладони. Если приглядеться, что видно школу Илюшки, если знать, где искать. А высотка Ярослава торчит совсем рядом.
– Шампанское? – шепот Антона обжигает кожу шеи.
– Нет, мне еще на работу, – смеюсь я.
Мой смех – искусственный. Мне не хочется, чтобы Антон это почувствовал. Торопливо снимаю с себя одежду, теперь смеется Антон. Наверное, ему кажется, что я по нему соскучилась. А ко мне вернулось давнее ощущение… замужнести без мужа. Это когда уже развелась, но к новому состоянию еще не привыкла. И взгляды мужчин встречаешь броней – я замужем. А потом уже вспоминаешь, что нет уже. И все равно не можешь избавиться от гадливости представляя себя с кем то другим. Как долго я избавлялась от всего этого, а оно вернулось!
Концентрируюсь на том, что происходит здесь и сейчас. У Антона красивое тело, оно мне всегда нравилось. Нравилось его тепло. Прикосновение рук. Он, в о отличие от Ярослава… Блядь! Опускаю глаза, чтобы Антон не прочел в них всю гамму моих смятений. Прижимаюсь к нему крепче. И понимаю, что секс – просто механика. И если голова забита миллионом мелочей, то тело не предаст. По крайней мере – не в этот раз.
– Янка, – зовет меня Антон.
Простыни смяты, шелк липнет к коже. Смотрю на время – на работу уже бежать нужно. Нашариваю на полу свои трусы, ищу глазами лифчик.
– Чего?
– А выходи за меня замуж.
Я даже поперхнулась. Сделала глоток воды из стакана, что стоял рядом на тумбе. Потом все же не сдержалась и прыснула со смеху. Ну, бред бредовый же! Мы с Антоном вместе, потому что нам приятно проводить время. Изредка. Он смешной. У него красивое тело. Наверное, во мне тоже есть плюсы, которые ему импонируют. Но замуж?
– Тебя что, по дороге сюда покусал счастливый женатик?
– Не подумай… я даже не думал об этом. Раньше. А теперь, когда появился твой бывший, ты словно от меня ускользаешь, и я понял, что мне это не нравится.
– Не глупи, – отчитала я его, как Илюшку. – Ярослав женат, у него жена на сносях, а у меня мозги на месте. Звони, в выходные с Ильей посидит няня.
В офисе я пробыла только час, злополучного младенца так и не дорисовала – дело не шло. Ехала за ребенком в школу и думала о том, что приняла правильное решение насчет Ярослава. Позволила ему видеться с сыном. Он получил желаемое, а я спокойствие. Я бы не смогла прожить еще десяток лет в постоянном ожидании, оглядываясь и боясь того, что вот сейчас бывший снова ворвется в нашу жизнь. Пусть лучше будет под присмотром.
– Какой-то неправильный младенец, – задумчиво сказал Илья.
Дело было вечером. Мы сидели за кухонным столом, я пыталась рисовать, а Илья читал вслух. Читал монотонно, нагоняя сон, который я стряхивала с себя заметным усилием.
– Что в нем не так?
– Глаза.
Я вгляделась. У пухлощекого карапуза и правда глаза неправильные. Должен быть счастливым, а смотрит с таким испугом, словно его людоед в свое логово тащит. Вздохнула – и правда никуда не годится. Порвала бумагу пополам, пятый младенец уже за сегодня, скоро тошнить от них будет.
Звонок в дверь был таким неожиданным, что я вздрогнула. Первая мысль – папа что-то забыл и вернулся. Нет, у нас есть друзья, но не такие, чтобы без предупреждения в десятом часу вечера, когда я только начинаю битву за то, чтобы совеныш шел спать. Гостей мы не ждали, я поймала удивленный Илюшкин взгляд.
– Я сама, – сказала я Илюшке, который бросился к дверям. – Иди в комнату.
Мой голос звучал напряженно, я видела, как сыну интересно. Звонок прозвенел еще раз, ударил по ушам и нервам. Илья все же не ослушался, ссутулился и понуро побрел к себе. Я приникла к глазку. Вздохнула. Стиснула кулаки. Вот он, кошмар моих последних дней во плоти. Собственной персоной. И такой соблазн не открывать дверь, не впускать его в мою жизнь больше.
– Янка, – просит Ярослав, словно угадывая мое желание. – Я слышу, как ты сопишь за дверью.
Я могу не открыть, думаю я. А если он не уйдет так просто? Тогда я добьюсь только того, что снова напугаю сына. Он и так после той моей выходки смотрит настороженно. Я ненавижу себя и дверь открываю. Смотрим друг на друга, молчим. У Ярослава волосы чуть растрепаны, на щеках – минимум трехдневная щетина. В глазах усталость. А еще от него густо пахнет алкоголем.
– Ты пьян, – утверждаю, не спрашиваю я.
Словно мы снова женаты и я имею право его упрекать. Сама на себя сержусь за эту фразу, жалею, что произнесла, но – слово не воробей.
– Да, – устало отвечает он. – Пустишь? Я ненадолго.
– А если я скажу нет?
Он улыбается, словно не верит, что я могу ему отказать. Входит, огибая меня. В прихожей с любопытством оглядывается – он у нас в первый раз. Затем разувается, ставит ботинки в сторону, у стенки. Идет на кухню, садится на табурет, замолкает.
– У меня дочка родилась, – говорит он. – Вчера.
– И ты как истинный мужчина решил напиться по этому поводу.
Он снова улыбается. Подпирает рукой щеку, мой бывший мужчина, смотрит на меня долго-долго. Мне не по себе. Я вдруг вспоминаю, что срок у его жены был небольшой. Как она плохо выглядела. Как испуганно смотрела. Вспоминаю свой дурной сон. Все… не к месту.
А Ярослав берет со стола разорванный пополам рисунок, про который я уже забыла. Соединяет половинки. Смотрит на нарисованного мной испуганного младенца. Внимательно так. У меня… вдруг слезы подкатывает к горлу. Нет, я не буду плакать, нет. Давно уже все пережито. И этот мужчина – чужой. Не просто по факту разлуки. Я не чувствую его своим больше, хотя когда-то казалось, босиком за ним пойду. Потом оказалось – комфорт мне дороже. Босиком больно.
– Как назвали?
Ярослав задумался.
– Никак… никак не назвали. Ты позовешь Илью? Я на минуту и домой поеду… дела.
У нас тоже были дела когда-то. Кроватка, которую Ярослав тащил по лестнице, так как в тесный лифт она отказывалась влезать даже в разобранном виде. Как потом собирали ее, теряя детали. Как привезли домой Илью. Вот он кричал! В жизни бы не подумала, что такое мелкое создание может так громко верещать. И вдруг горько стало от мысли, что Ярослав проходит через эти приятные хлопоты, а я больше не пройду. Сознательно. Я решила больше не выходить замуж, не рожать детей. У меня есть Илья, интересная работа. Мне этого хватит для счастья. Должно хватить.
– Илья! – уступаю я неохотно.
Он показывается через несколько секунд – значит подслушивал. Он умница, мой семилетний защитник, но любопытства ему не отнять. Я сомневаюсь доли секунд но оставляю их наедине. Впрочем, далеко не ухожу, как истинная мать своего сына буду подслушивать.
– Маленькая, – говорит Ярослав. – Меньше трех килограмм. Ты был куда больше. Здоровяк.
– Мама рассказывала…
Молчат. В квартире снова становится жутко тихо и я снова думаю о том, что нужно завести кота. Чтобы вмешивался в такие паузы, не давал им длиться.
– Я решил… что ты вполне можешь дать ей имя. А то уже нужно свидетельство о рождении получать, а она у нас безымянная.
Разве можно просить о таком семилетнего мальчишку? Во-первых он отца то знает от силы месяц, если не меньше. Во-вторых вопрос очень важный, а моего сына интересует хоккей да комиксы. Сейчас предложит Джину Грей или Гамору.
– Я не знаю, – предсказуемо говорит Илья. – Я ее даже не видел. Я вообще младенцев видел только по телевизору.
– А какое имя тебе нравится?
– Мне вообще девочки не нравятся, – запальчиво возражает сын. – Только мама. Еще Екатерина Викторовна, моя училка. Она классная. Может, Катей? А то Яна у нас уже есть.
У нас, горько улыбаюсь я. Только у тебя, сынок.
– Катя… – перекатывает на языке Ярослав. – Красивое имя. Спасибо.
Илья прошел мимо, я вышла из подполья. Ярослав уже обувался, с его ботинок порядком натекло. Его визит и правда занял лишь несколько минут.
– Спасибо, – вдруг сказал он.
– За что?
– За все, – пожал плечами Ярослав.
Когда я вернулась на кухню, поняла, что нарисованного младенца нет. Не было его и в мусорном ведре. Он не завалился под стол. Исчез. По всему выходило, его забрал Ярослав. Чудные творятся дела, необъяснимые.
Глава 7. Ярослав
Меня преследовал трусливая надежда, что кроху не выпишут до того, как Дашка встанет на ноги. Я очень волновался за мелкую, а еще – боялся ее. Она была слишком, слишком хрупкой. Но на третьи сутки после родов у жены развил я сепсис, за ним вторая остановка сердца. Я начал надеяться, что ее просто выпишут. Когда-нибудь.
– Если бы роды проходили в другой клинике, – терпеливо говорил врач. – Вашу жену бы не спасли. И это не хвальба. Это факт. Сейчас у вас есть надежда.
И Дашку ввели в кому. Искусственную, словно мне от этого легче. И отказывались давать прогнозы, только уповать на надежду. Старшая медсестра, которая часто ко мне выходила посоветовала молиться. Я не ударил ее только из уважения к ее полу и возрасту.
Девочка, имя к которой еще не прилипло, уже получила свидетельство о рождении. Катюша. Катя. Екатерина. Я перекатывал имя на языке и старался к нему привыкнуть. Этот маленький человек в моей жизни навсегда. У Кати началась желтушка, частая у недоношенных детей, она потеряла триста граммов веса. Но насчет ребенка прогнозы делали с удовольствием – она здорова. И ее скоро выпишут.
Колено, словно чувствуя, как мне хреново добавило и свою лепту – отчаянно ныло. В воскресенье, когда мелкой была ровно неделя я встретился с Ильей. Под бдительным взором Яны, разумеется. Чувствую, наедине с сыном после последней выходки она еще нескоро меня оставит.
– Весна настала, – констатировал я.
Она посмотрела на меня пытливо, затем отвела взгляд. О чем думает? Явно не о весне, которая несмотря на календарь еще не спешила. Парк утопал в снегу, дорожки чистили, но их снова припорошило. Мы шагали и позади оставались отпечатки. Мои большие, Илюшкины мелкие, и Яны – словно дико винный зверек проскакал, остренький сапожок и тонкая шпилька каблука.
– Ты не слишком похож на счастливого отца, – заметила Яна.
Илья убежал кататься на ватрушке с горы. Даже у меня перехватывало дыхание, когда он на бешеной скорости слетал вниз, хохоча зарываясь в снег, а Янке наверное и вовсе волнительно. Мы присели рядом на припорошенную снегом лавку. Словно… словно семья. Я прогнал это ощущение, закурил. Янка поморщилась.
– Парк. Дети.
– Ни на одного ребенка я не дымлю.
Да, нечего было воображать. Счастливый, блядь, папаша двух детей. Один из них меня не знает. Вторая только ждет часа познакомиться. И это знакомство меня пугает. Няня, которую мы с Дашей старательно подобрали заранее, по своему контракту освободится только через три недели. Мелкую скоро выпишут. Даша в коме. Счастлив ли я? Если только очень глубоко. Страшно ли мне? Да пиздец как.
Появилось жгучее желание рассказать обо всем Яне. Просто – посоветоваться. А еще я понял, что в этой многолетней гонке за успехом я потерял и себя, и всех друзей. Но часть меня навсегда останется в Яне. Просто потому, что она помнит меня прошлым. Без забот. Без сломанной ноги. Полного надежд, а главное – желаний. Мы помнили, каково быть просто счастливым, но помнить и уметь тоже разные вещи. Ничего я ей не скажу, просто потому, что груз моих проблем ей не нужен. Пусть лучше привычно ненавидит, чем жалеет.
– Вы назвали ее Катей?
Я кивнул. Екатерина Ярославовна – звучит впечатляюще. Надеюсь, не станет преподавателем начальной школы, первоклассники сломают язык. Илья прибежал совершенно мокрый, весь в снегу. Янка ворчала, а я… понял, что отогреваюсь. Что стоит терпеть Янкино презрение просто для того, чтобы погреться возле них.
– Снег ел? – сурово спросила Яна.
– Я что, маленький? – рассердился Илья.
И так это потешно вышло, что я поневоле рассмеялся, первый раз за много дней. Янка тоже улыбнулась, отвернулась, пряча свою улыбку. В небольшом кафе недалеко от парка мы заказали огромную пиццу и горячий шоколад. Он был сладкий, в нем плавали мармеладки и еще невесть что – в моем детстве такого не было. Нищее у меня было детство. Пицца была горячей и вкусной, наверное, я перестал не только смеяться, но и есть.
– Наверное, на этой неделе твою сестру выпишут из больницы, – сказал я Илье.
Пожалел, что сказал. Мы и правда были словно семья, пусть и недолго, а сейчас действительность вмешалась и все испортила. Илюшка перестал дурачиться, отложил недоеденный кусок пиццы, посерьезнел.
– Это хорошо. Наверное ей не нравится в больнице. Я один раз лежал, мне не понравилось.
А я даже не знал, почему он лежал. У нас с Елагиным существовала договоренность. Раз в год он присылал мне отчет. Совершенно сухой. Вырос на столько то сантиметров. Весит вот столько то. Словно мне ребенок на мясо нужен. Иногда к нему прилагалась фотография, чаще – издалека. Скупые слова. Тот самолет, что я прислал ему нравится. Играет. В садик ходит. Начал говорить. Но… никаких подробностей. Вот Илья лежал в больнице, а я этого даже не знал. Я много не знал, это незнание просто убивало.
– Теперь, – сказал Илья и вдруг запнулся. – Теперь, когда у вас есть другой ребенок, вы больше не будете приезжать?
Меня скрутило в узел. В бараний, блядь. Никакие сломанные ноги не сравнятся по уровню боли с этим. И смотрит так серьезно, а у меня дыхание перехватило. А Янка отвернулась, но я вижу ее отражение, глаза в нем темные-темные. Она этого же боится, Яна. Того, что я предам ребенка, а теперь он достаточно взрослый чтобы это понять и запомнить. А я слов, блядь, верных подобрать не могу, ребенок ждет…
– Теперь уменя будет два ребенка, – сказал я и улыбнулся, стараясь не выпустить ищнутр бушующую бурю. – Конечно, сейчас она маленькая и скучная, но быть может потом вы подружитесь.
– У меня скоро матч, – переключился сразу же Илья. – Вы придете?
А до того, как я заговорил о Кате, пару раз у него проскочило ты. Теперь все начинать заново. Телефон завибрировал, я достал его из кармана висящего на спинке стула пальто. Мы с Яной обменялись телефонными номерами, но не писали друг другу. До этих пор.
«Если ты его обидишь, я тебя убью»
И как ни в чем ни бывало щебечет с ребенком, словно никаких угроз и в помине не было. Глаза только как вишни, они всегда у нее темнели от злости.
«Ты красивая, когда злишься»
Написал, просто для того, чтобы разозлить еще сильнее. Чтобы переключилась немного с Ильи. Сработало. Мы поговорили еще немного о предстоящем матче, а потом пришлось отпустить их. Я вернулся в пустую квартиру. Пожалел, что умерла Принцесса, лежала бы сейчас на подстилке, смотрела бархатными глазами, вздыхала печально. Один. Совсем.
А утром следующего дня мне позвонил врач. Обрадовал. Катю выпишут – вес набирается, желтушка проходит, кушает хорошо. Нет никаких предпосылок держать ее в роддоме и дальше. Послезавтра и выпишут, на десятый день от рождения. А Даша? А Даша без изменений, что само по себе уже хорошо.
Меня скрутило очередным приступом паники. Я подумал о том, кого презирал. Когда-то даже ненавидел, потом поутихло. О Елагине. Он… он смог. Он плел косички, а моя Катя пока вовсе лысая. Он смог и я смогу. Справлюсь. А там и Дашку выпишут. И все будет замечательно, ХЭ, мать вашу.
– Тебе не обязательно делать это самому, – заметил мой зам.
Да, не обязательно. Я мог бы заставить, хоть секретаршу, вон… куда бы она делась? Я мог бы найти няню. Конечно, второпях найденная няня это не та, что с рекомендациями, через знакомых… но – какая-нибудь бы нашлась. Но только не хотелось какой попало. И жгло чувство ответственности, выжигало изнутри. В этот раз я не подведу. Елагин, мать вашу… Я не упаду перед ним в грязь лицом, не в этот раз. Буду крепко стоять на переломанных ногах всем назло.
– Я сам, – ответил я. – Буду мониторить все из дома.
– Тендер…
Я махнул рукой – справитесь. Мной овладел странное равнодушие. Разговор состоялся утром дня икс, утром, когда я должен был забрать из роддома свою маленькую дочь. Катю. Катюшу Екатерину… Ярославовну. В джипе уже установлена детская люлька для перевозки, смотрится она диковато и непривычно. Когда родился Ярик у меня была тарантайка тойота, купленная через третьи руки и доживающая свой век. Люльки и автокресла тогда были скорее исключением, и Илья, если уж его мать решалась сесть в автомобиль ездил на руках. Всего семь лет прошло, в кажется – вечность. Все изменилось.
Мне сказали приезжать после десяти утра. Я подготовился. Дома была именно такая смесь, какая нужна. Крошечные подгузники. Одежду и прочую хрень купила еще Дашка. Все было, кроме уверенности. Я посмотрел в сети несколько роликов. Как кормить, как купать. Конечно, это не подготовило меня особо, скорее – напугало. Но теперь я хотя бы знал, как младенцы выглядят.
Утром поехал в офис. В этом здании мы когда то и начинали. Сначала снимали комнату на первом этаже, хотя аренда была слишком высока. Хотелось хорошего адреса для фирмы, хотелось презентабельности. Потом сняли вторую комнату… Сейчас занимаем целый этаж, мало того, я выкупил здание в собственность и остальные офисы сдаю в аренду. Приехал рано утром, никого еще не было, ходил по пустым коридорам. Зарабатывание денег еще недавно было буквально смыслом – всему миру хотел доказать, что могу. Смог. Теперь – рутина. Но именно сейчас, этим утром офис показался особенно родным. Покидать его стены не хотелось. Но…
На парковке достал сигарету, хотел привычно выкурить ее в машине. Затем медленно обернулся. Люлька. Теплого серого цвета, с нежно-розовыми кляксами, Даше бы понравилась. Не нужно иметь педагогическое или медицинское образование, чтобы догадаться – сигаретный дым вреден крохам, в которых нет десяти килограмм. Вышел. Закурил. И понял, насколько я здесь не уместен, мужик с небритой рожей и унынием в глазах. Может, стоило купить шарик? Все такие… нарядные. Радостные. Кто-то уже тащит кулек в машину, вокруг родня вьется. А тут – я. Стараюсь излучать оптимизм.
Докурил, отбросил сигарету и широким шагом пошел к парадному входу – именно там выдавали младенцев. Окунулся в суетное тепло. Где-то плакал младенец. Щелкал, освещая все вспышкой фотоаппарат. Ленточки на стенах, шарики. Смеется кто-то. Пришлось обойти шумную компанию чьих-то родственников. Потом уже набрал врача. Старшая медсестра нашла меня сама.
– Сейчас принесем вашу кроху, – улыбнулась она. – Ваша Катя в нашем отделении самый образцовый ребенок.
И потом ее вынесли. В руки дали не сразу. Забрали у меня одежду на выписку, еще Дашей приготовленную, уложили дочку на пеленальный стол и шустро раздели, оставив только памперс. Девочка подслеповато щурилась, дрыгала тощими ножками, сжимала кулачки. И не плакала, все то время, что ее переодевали, словно смирилась.
– Принимайте.
И я принял. Держать малышку было не страшно, наверное потому, что она была упакована в объемный конверт. Она была легкой. Совершенно невесомой, и все еще не плакала. Мне давали последние распоряжения, засыпали вопросами.
– Справитесь?
– Справлюсь, – кивнул я.
И понес свою добычу прочь, из этого царства радостных людей. Но на выходе из зала меня окликнул фотограф.
– Не хотите несколько кадров? Через несколько дней я перешлю вам уже обработанные фотографии. Стоимость…
– Нет, – грубо отрезал я. А потом посмотрел в крошечное лицо. Она же вырастет, моя дочка. Ей будет интересно, как прошел этот первый день. И что я скажу? Что мама лежала в коме, а мне было стремно среди чужой радости и поэтому у тебя нет даже фотографии? Я остановился. – Фотографируйте.
И поймал чей-то взгляд, сочувствующий и одновременно любопытный взгляд. Людям было интересно чужое горе. Они жаждали подробностей, но не решались подступиться. Я напустил в глаза холода – в сочетании с небритой рожей должно сработать. Нам с мелкой чужая жалость вовсе не нужна. И фотосессию мы терпели молча, что я, что она.
А потом я возился с ремнями, стараясь пристегнуть ребенка по всем правилам. На улице потеплело, мокрый снег сменился мелким моросящим дождем. Мелкая в своей люльке, наверняка ее кулачки крепко сжаты. Я стою на улице, курю, вода с неба холодит кожу, норовит забраться за шиворот. Курю и смотрю через покрытое каплями стекло на ребенка. И горечь затапливает изнутри. Здесь где-то, на четвертом этаже будет ее мама, и мне страшно думать о том, что она может не увидеть свою дочку.
– Мы сильные, – сказал я дочке и завел двигатель.
И всю дорогу до дома ехал со скоростью в сорок километров в час, доводя до бешенства всех остальных водителей. Плевать. Пусть спешат. А я… я везу домой два с половиной килограмма. Маленького человека, который не плачет, словно плакать не умеет.
Она и правда не плакала. Лежала и смотрела сосредоточенно в пространство. Я водил ладонью перед ее лицом, иногда она следила. Иногда утомленно закрывала глаза и засыпала сама по себе. Я развел смесь, но пила она мало и вяло, словно и это ее утомляло. Завтра придет педиатр, нужно будет спросить нормально ли это, быть такой тихой и так мало кушать. Иногда малышка сопела до того тихо, что появлялся соблазн приложить зеркало к ее губам, поймать дыхание, убедиться в том, что она жива.
Но к ночи она все же покакала, доказав, что очень даже живая. Я порадовался и испугался – мыть было страшно, страшно брать на руки без защитного кокона конверта. Я решил, что кучи влажных салфеток для первого раза достаточно. А потом она вырастет и станет не так страшно. Только надо кормить, больше кормить, чтобы скорее выросла.
Ночью я проснулся. В квартире темно, только из прихожей струится свет. Не понял поначалу, что меня разбудило, а потом… Девочка плакала. Тихо, и как будто особенно горько. Безутешно. И словно не человеческий детеныш плачет, а подменыш, нечто такое, что не принадлежит этому миру. Я тяжело поднялся, развел смесь и все же решился взять ребенка на руки.
Сейчас она сосала лучше, смесь пузырилась в уголке рта. Видимо, проголодалась. Сосала и медленно засыпала. А я сидел, держал на руках ее невесомое тельце и ощущал… одиночество. Сейчас оно было особенно сильным, именно сейчас, ни днем раньше, и маленький ребенок вовсе не служил защитой от него. Закрыл глаза. Вспомнил нашу старую съемную квартиру. В холодные дни шторы сквозняком шевелило. С тараканами мы сражались, но они иногда заползали через вентиляцию от соседей, жирные, черные, неповоротливые и юркие одновременно. Я представил кухню, так четко, словно только недавно там был. Кухонный гарнитур, одна дверца покосилась, столешница испещрена царапинами от ножа. Пузатый чайник на плите, он так чертовски медленно кипел. Умирающий кактус на подоконнике. Тишина. За окнами – темнота. Посередине комнаты на стуле сидит Яна. На руках у нее Илюшка, маленький совсем. Сосет грудь, сопит так же сосредоточенно, как маленькая Катя. А в глазах Яны – одиночество. Такое же бескрайнее и беспросветное, в котором тону сейчас я.
