Текст книги "Бывший муж (СИ)"
Автор книги: Ирина Шайлина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Глава 20. Ярослав
Мне казалось, что я насквозь пропитался запахом Яны. И это нравилось, я плыл словно. Смешно, даже в душ было идти жалко – смывать с себя ее поцелуи. Но и потом мне мерещился аромат шампуня Яны, ее духов, ее кожи. Шел к Даше и даже надеялся, что она вдруг почувствует запах другой женщины. И тогда – все решится. Ибо я не знал что делать, не сказать нельзя, сказать сейчас – слишком жестоко.
– Есть сподвижки? – спросил я у ее врача заглянув в кабинет.
Тот только плечами и пожал.
– Я больше не вижу смысла держать тут вашу жену. Конечно, вы платите хорошие деньги… Но смысл? На природу ее надо, на солнышко, в реабилитационный центр, весной дышать.
Я все еще приходил к жене редко. Отчасти потому, что работа и Катя отнимали все свободное и не свободное время. Отчасти потому, что хотел выбить ее из зоны комфорта. А еще – потому что стыдно. Что она здесь, в четырех стенах заперта, а все мои мысли не о ней. Занята моя голова другим целиком и полностью.
Я откровенно блефовал, сказав о том, что признаю Дашу недееспособной. Прощупывал. Сейчас у меня папка документов, которые Даше требуется подписать, и она их подпишет, чего бы это мне не стоило. На кону стоит жизнь ребенка, все риски я взвесил – да и что здесь можно было взвешивать вообще?
Привычно не торопясь, оттягивая тягостный разговор поднялся по ступеням. Потом уже сам на себя разозлился, коридор преодолел стремительно, в несколько широких шагов. Рывком распахнул дверь. И замер обескураженный.
– И давно ты ходишь? – спросил я.
Из меня буквально сочилась едкая горечь напополам со злостью. Дашка обернулась, меня увидела, лицо ее некрасиво скривилось, словно рябью подернулось. Плакать будет, со злостью подумал я. Главное, чтобы не решила падать в обморок, на рыцарские жесты меня может и не хватить сейчас. Не в этот момент.
– Слава…
– Когда. Ты. Начала. Ходить.
Говорю именно так, чеканю слова, словно точками делю. Это помогает не сорваться – нужно просто дозировать свою ярость. Даша слава богу решила не ломать комедий и в обморок падать не стала. Вполне уверенно дошла до кровати, села, накрыла ноги одеялом, а лицо в ладонях спрятала. И оттуда уже сказала глухо.
– Три недели.
Я сдержал мат. Как выяснилось, я вообще над многим в себе властен. Я могу сдержать злость, ярость, перетерпеть боль. Только Янка проделывает бреши в моей обороне, она всегда это умела. От нее защищаться не получалось.
Сажусь в кресло – я спокоен. Разглядываю папку документов в своих руках – ровные ряды букв, в них будущая судьба моего ребенка. Его жизнь. Мотаю назад, вспоминаю. Три недели назад Илье готовились делать химию. Катька как раз вошла во вкус и начала верещать. Я чуть не проебал тендер. Я разрывался между всеми ними – Яна, Дарья, двое моих детей, работа. Я не жалуюсь – моими руками моя жизнь же и запутана. И я отнюдь не пытаюсь повесить маленького младенца на женщину, которая пережила удаление матки, сепсис и искусственную кому. Для этого у нас есть няня. Но, блядь… Вспоминаю, как беззубо Катька улыбается Яне, как тянется к ней, явно выделяя из всех прочих людей и снова злюсь. Мне кажется, что Даша украла у моей дочери мать.
– Теперь ты меня бросишь, да? – я только глаза закатываю, а Даша продолжает. – Мне просто страшно так, Ярослав, ты не представляешь. Столько всего случилось… А ты думаешь только о них. О своей бывшей жене и ее сыне. Слава, он даже заболел словно специально, словно перетягивая твое внимание на себя!
Кажется я отчетливо скриплю зубами. Еще кажется – еще немного и я стисну зубы так, что они рассыпятся в крошку.
– Даша…
– Если ты бросил их, то нужно бросать до конца, – торопливо говорит она, слово фразу заранее наизусть заучила.
Я думаю бесполезно напоминать ей, что решение мы принимали оба. Вдвоем. Дашка всегда была слабой и податливой, но я старался подстраиваться и не давить на нее слишком. Я давно решил, что пора возвращаться в жизнь своего сына, хватит довольствоваться редкими фотографиями от Елагина. Беременность Даши несколько смешала планы, но и тут жена меня поддержала. Сказала, что знакомиться с Ильей нужно до того, как родится дочка. Чтобы он успел побыть единственным моим сыном хотя-бы несколько месяцев. Сейчас понимаю – она просто вторила мне.
Но мне по прежнему ее жаль. Она разбита. Уничтожена. Сейчас я не могу просто взять и доломать ее до конца, словно бракованную куклу. Нужно что-то делать с ней, нужно приучить ее снова не бояться жизни, не прятаться от нее за дверями палаты.
– Это разрешение на донорство, – говорю я и бросаю папку на постель. – Тебе нужно подписать.
Она даже не смотрит на документы. Смотрит на меня. Я снова чувствую жалость. А еще – брезгливость. Даша словно бездомный котенок, грязный и блохастый, которого вроде и жалко, и на руки взять противно. Разница только в том, что Даша, прячась за больничными стенами вновь расцветает.
– А если я подпишу их, ты меня не бросишь?
– Ты даже не спросишь, не опасно ли это для Кати?
Не опасно. Я знал. Сам костный мозг брать не будут, материал возьмут из переферийной крови, сначала подготовив Катю. Так ей не придется делать наркоз. Но Даша этого не знала. Я снова сержусь, мне хочется, чтобы за Катю сражались так же, как Яна за нашего сына. Эта маленькая девочка вполне этого заслуживает.
Я смотрел на Дашу и не находил слов. А слова нужны были, какие-то особенные, важные, чтобы донести до жены всю серьезность ситуации, позволить заглянуть в пропасть, в которую мы, судя по всему, летим.
– Ты же хороший, – сказала Даша. – Я знаю. Они не знают, они тебя никогда не ценили. Ты им не нужен.
Зато мне они нужны. Все эти годы четко понимал. И понимал, что не сбежать от этого, пусть и больно резало то, что так легко от меня отказались.
– Подпиши документы, Даша, – попросил я. – А потом будем собирать твои горшки цветочные и коврики. Всему этому не место здесь, ты же понимаешь? Я тебе сегодня найду хороший реабилитационный центр. Будешь заниматься с психологом и проходить все процедуры. А потом мы поговорим. Поняла?
Дашка кивнула и все же подписала. Ставила витиеватую подпись на каждой странице даже не вчитываясь в то, что там написано. Я забрал хрусткие документы и спустился к врачу Даши. Произвел очередную оплату и договорился о выписке. От него получил кипу буклетов с рекламой подходящих нам вариантов. Нет, я не собирался сплавить жену в психушку. Мне кажется, там просто доломали бы ее. Я планировал поставить ее на ноги, надеялся, что ей вернут жажду жизни. Дальше – не загадывал пока.
Только понимал, что все эта ситуация – ловушка. Как капкан, стальные челюсти которого сомкнулись на моей ноге, да так, что не разжать. И четко понимаешь – без потерь не выбраться. Придется резать по живому. Я даже посмотрел на проблемную свою, больнючую ногу, словно воочию представив, как перепиливаю тупым ножом неподатливую плоть.
Я перекатывал ситуацию со всех сторон весь день. Подходил и так и эдак. Потом заставлял себя думать о хорошем – о том, что все документы у врача, что Катю начнут подготавливать к процедуре. А затем вновь возвращался к тому, что настала пиздец, какая жопа.
– Я дома! – сказал я входя.
В качестве компенсации за регулярные опоздания сегодня вернулся на час раньше. Няня ушла, позволив мне сначала принять душ – щедро. Катька не спала и не плакала даже – лежала пузом на своем развивающем коврике и гипнотизировала взглядом погремушку. Погремушка, вот же бестыжая, приближаться сама отказывалась.
– Как день прошел?
Катя сфокусировала взгляд на мне и выдала длинную фразу, целую тираду. Она состояла из свистящих согласных, пропетых гласных, а в конце восклицание – явно сердится. Точно, еще и кулаком стукнула. Серчает Катерина Ярославна.
– Завтра со мной поедешь, – вдруг решился я. – Будем маму твою переселять вместе со всем ее барахлом. Согласна?
Катька агукнула. А я понял – я начал воспринимать ее человеком. Не чем-то маленьким беззащитным, о котором надо заботиться, потому что это обязанность, потому что без заботы она пропадет. Именно – человеком. Со своими эмоциями, привычками, привязанностями. Я понимал, когда она сердится. Например если ее сейчас надолго уложить в люльку, она не примется сразу плакать – сначала ругаться будет. Сердито, почти басом. Потом уже, не дозвавшись, разревется. И она явно Яну больше меня любила, но тут я ее понимал – Яну вообще невозможно не любить.
И такая тоска обуяла. Хотя бы потому, что сегодня Яна не придет – она с сыном. И я рад за него, его мама ради него на все готова, через себя перешагнет, и горло перегрызет кому угодно, если нужно будет. Но – легче не становится. Рисуются иддиличные картинки со счастьем, которого не бывает. В них – я и Яна вместе. Илья здоров. С нами маленькая Катя, ползает, собирая пыль коленками в белоснежных штанишках. И да, в этих мечтах есть место для ушастого щенка, которого Яна обещала купить Илье. Я даже смотрел уже породы – бассет хаунд, например. Очень ушастый, смешной и при этом серьезен до чопорности. Сразу после лечения щенка нельзя, иммунитет будет катастрофически низок, но Илюшка оправится, я свято в это верил.
Только Дашка в эти мечты никак не вписывалась. Когда я вспоминал вдруг о том, что у меня еще жена есть – скручивал стыд. Совесть шептала – ничему жизнь не учит. Опять на тех же граблях пляшешь, лоб в кровь разбив.
Катька, Господи, как хорошо, что Катька есть. Она не давала упасть в пучины самоонализа. То банально испачкает подгузник, то кушать захочет, то на ручки. Или вовсе измучает тем, что спать хочет, а уснуть никак не может.
– А поехали кататься, – предложил я ребенку ближе к десяти вечера.
Она согласна была – разве можно отказаться? Сравнили тоже, сидеть дома со скучным папой, или лежать в уютной автомобильной люльке с восторгом разглядывая десятки тысяч ночных огоньков. О, вид ночного города завораживал мою дочку!
Раньше собственные руки казались мне неуклюжими. Ребенок – скользким. Одеть малышку целое мучение. Теперь я все делал быстро и мастерски, благо Катя начала понимать – мучают одеждой, значит скоро на улицу и стоически терпела. Днем на улице уже совсем тепло, до двадцати, а ночи прохладные, поэтому все же надеваем комбинезон и теплую шапочку. Катька кряхтит, но терпит.
Идея ехать к Яне настигла внезапно, у одной из кофеен, откуда я вынес себе картонный стаканчик с напитком. Хотя, кому я вру? Уж с собой можно быть честным. Кого то все дороги ведут в Рим, а меня к бывшей жене.
Да, она в больнице сейчас. С сыном. Но все равно магнитом тянуло. Заехали по дороге к круглосуточному ларьку с цветами и подарками. А потом уже к больничной парковке. Теплую, приятно тяжеленькую Катьку на руки, обойти здание – нужные окна с другой стороны, со стороны больничного сквера.
Достал телефон. Я редко звонил и писал Яне – все еще боялся излишне резко вмешиваться в ее личное пространство, хотя, куда уже больше. А сейчас отправил смс.
"Выгляните в окно"
Нужное – светилось. Вскоре Янка показалась, затем и Илья – тонкий совсем похудевший, зато уши гордо торчат.
– Пора, – сказал я Кате. – Смотри внимательно, тебе точно понравится.
Шары были завернуты в огромный хрусткий кулек, который я едва запихнул в машину, а теперь с трудом удерживал за веревочку – в этой же руке Катька. Сначала хотел китайские шарики, потом вспомнил, что их применение небезопасно. Купил простые шары, разных форм и размеров, наполненные гелием – а внутри светодиодная мигалка. Шары вырвались из моих рук буйным великолепием, которое мягко светилось разными цветами, понеслись к темному небу.
Катьке и правда очень понравилось – от восторга даже дышать на несколько секунд перестала, чем порядком меня напугала.
Глава 21. Яна
Молоко сочилось. Едва-едва, но мне, паниковавшей, казалось, что я чувствую, как грудь наливается молоком. Нажимаю на сосок – выступает белесая густая капля. Молозиво. А я…я не знаю, что делать. Все дни, что я была с сыном металась из крайности в крайность. Снова начали сниться сны, в которых Илья совсем маленький. Плачет и просит грудь. А я не даю, потому что там, во сне, я ассоциирую его с чужим ребенком и четко понимаю – нельзя. Два раза плакала во сне, пугая Илью.
Сначала я, как всякий человек нашей страны надеялась, что пройдет само. Не прошло. Мы с Ильей спали вместе, ему так нравилось, мне приходилось под футболку надевать лифчик, а в него – ватные диски. Чтобы он ничего не заметил. Конечно, он и не понял бы, но и излишние вопросы мне не к чему.
Затем я пошла в аптеку, сразу, как сдала вахту у сына. Забежала, предварительно поискав в интернете информацию. Купила самое дорогое и рекомендуемые средство – по отзывам лактацию без стимуляции он прекращал на раз-два. На работе сидела, ерзала, как на иголках. Хотелось к Кате – скоро будут процедуры, мне казалось, что сейчас ей нужна моя поддержка, но бог мой, ей лишь несколько месяцев, что я фантазирую! Но – хотелось.
Я себе все же уступила, но моя паранойя достигла небывалых высот. Теперь мне казалось, что Катя чувствует запах молока. Она стала еще более плаксивой, чаще просилась на руки и успокоиться на руках не могла. Кричала яростно, сжимая кулаки, а у меня сердце переворачивается. И лифчик будто бы мокнет или кажется мне уже? Словом накрутила я себя до максимума, зато свои плюсы были – эта проблема несколько оттеснила на задний план Ярослава. Столько всего разом моя бедная головушка вместить уже не могла – пухла и грозила лопнуть.
– Это неправильно, – сказала я Кате на очередной ее крик. – Я тебе не мама, ты понимаешь это? Я не могу тебе грудь дать, это аморально, это неправильно.
Катя снова начинала плакать. Возможно у нее колики были. А может – зубы собираются резаться. Или просто настроения нет. Все возможно. Но замученной мне казалось, что Катя обвиняет меня в том, что я отказываюсь приложить ее к своей груди.
– Она как будто злится на тебя, – удивился вернувшийся Ярослав.
Вот, не я одна вижу. Значит точно обвиняет. Ярослав взял Катю у меня, наши руки соприкасались на пару секунд дольше положенного. Но сегодня я уходила радуясь этому. Я не могла дать Кате то, чего она хотела, или по крайней мере того, что мне казалось она хочет. Я могла бы заняться сексом со своим бывшим мужем – падать ниже мне было некуда, а секс здорово отвлекал. Но опять же – я боялась, он поймет, увидит, что ко мне пришло молоко. И решит, что я чокнутая. Да, я точно чокнутая.
Волшебная таблетка не помогла – утром на футболке снова пятна. Перед работой я съездила и сдала анализы на гормональный фон. Результаты в обед, еле дождалась.
Расшифровывала цифры на бумажке при помощи интернета. Оказалось – пролактин повышен. Почти, как у кормящей матери. Почему мне это, зачем? Снова в аптеку пошла.
– Нет, этот я уже пробовала, – отказалась я от знакомой коробочки. – Не помогло.
– Ну, тогда я не знаю, что вам посоветовать, – озадачилась провизор. – Этот препарат самый мощный из безрецептурных. Может травки попьете? Сколько вашему ребенку?
Восемь летом будет. Лет. Но истерически хохотнула я только мысленно – зачем пугать человека?
– Я уже не кормлю, – поделикатнее объяснила я. – А сейчас молоко вернулось.
– Вам нужно к врачу. Не хочу пугать вас, но вдруг это онкология?
Я знала, что нужно. Только…стыдно. Стыдно нести все это чужому человеку, проще самой пережевать и проглотить не морщась. Все это мое, мои проблемы, и родом они из моей же головы. Я купила травки, просто потому, что девушка за кассой была милой, в их пользу я не верила. И понимала – к врачу идти нужно. Да и возможная моя онкология не пугала, честно. Как-то в этом состоянии вообще до всего ровно-фиолетово.
Главное, чтобы с Ильей все было хорошо. А еще – с маленькой кнопочкой, от которой зависит его жизнь.
Я переломалась и в последний день свободы не пошла к Ярославу. Хотя тянуло – жуть. К хлопотам его маленькой семьи, к крикам Катьки, к теплым рукам бывшего мужа. Чтобы глаза закрыть и не думать. Вместо этого сидела в офисе допоздна. Так долго, что выходя поздно вечером из офиса напугала вахтера на первом этаже – он думал, что в здании уже нет никого.
– Работа не волк, – покачал он головой. – Такая молодая, разве можно? Покушала бы лучше и поспала, как следует.
А я забыла, что такое получать удовольствие от еды и сна. А ведь раньше бывало утром сердилась на Илью если по какому то недоразумению просыпался рано и шумел. И поесть вкусно любила. Сейчас даже не могу вспомнить, какие на вкус мои любимые блюда.
– Работа не волк, – пробормотала я выходя. – Не убежит. А вот молоко, блядь, бежит.
А потом пошла в ресторан. Просто для того, чтобы доказать себе – я живая. Вспомнить, какова еда на вкус. И вина выпью, я пусть и молочная, но слава богу, не кормящая.
Наверное, выглядела я после стресса последних месяцев так себе – фейс контроль на входе напрягся. Но глянула я на них злобно и возражать они не посмели. Вечер буднего дня, свободный столик нашелся. Я заказала себе огромный стейк, а к нему – три бокала вина. Сначала ела через силу, потом увлеклась и смогла осилить весь кусок мяса.
От вина предсказуемо расслабило. Снова захотелось к Ярославу. Но раз решила нет, значит нет. Вот справлюсь с молоком, проведу два дня с Ильей, потом пойду. Ярослав сам позвонил.
– Яна, учитывая все, что происходит, скажи мне, насколько с тобой все приемлемо? Я волнуюсь.
Я помолчала. Подумала. Вот, что ему сказать? Точно не правду.
– Все совершенно приемлемо, – ответила я. – Я вина выпила. Спать буду. И звонок по второй линии.
Звонил Антон, но трубку я не брала. Телефон на беззвучный ставить боялась, вдруг насчет сына из больницы позвонят, поэтому всю дорогу до дома ехала под надоевшую вибрацию. К тому времени, когда добралась до постели, хмель выветрился, а с ним и сон. Часы в коридоре тикали. Я вообще любила эти часы. Они очень мне помогали – я всегда в утренние сборы бросала на них взгляд. А сейчас наводят только тоску и уныние, и спешить мне точно некуда – уехал уже мой поезд. Я встала и выковыряла из них батарейку. Засыпать легче не стало, но отчего-то успокоилась. И даже решила – утром поеду к врачу. Только в частную клинику, не хочу вываливать всю подноготную бабушке одуванчику, терапевту моего участка.
– Анализы нужно сдать, – протянула врач общупав мою грудь. – На гормоны.
– Уже, – отрапортовала я. – Все в папочке на столе.
Женщина усиленно ломала над моими проблемами мозг – даже приятно, что теперь это не только меня парит. Между делом я сбегала в лабораторию клиники и сдала мазок молозива на анализ – сделать обещали сразу же, люблю платную медицину.
– На первый взгляд вы совершенно здоровы, – удивилась врач. – Если не считать того, что гормональный фон у вас, как у кормящей матери. Вы когда ели последний раз?
– Вчера.
– А до этого?
Меня поставили на весы. Заставили раздеться. Снова щупали. Отправили к гинекологу. Я лежала на кресле, раздвинув ноги и с тоской размышляла на тему, сколько денег я тут оставлю. А ведь могла бы их на сына потратить.
В конце концов резюмировали, что у меня нервная анорексия. И что на ее фоне у меня гормональный скачок. Нужно больше спать и больше кушать, а не как я – раз в три дня. Я только хмыкнула – порой спать и кушать уже недостижимо. Назначили мне еще кучу обследований, на которые, я уже знала, не пойду – до того ли мне сейчас. А под конец сообщили, что молоко мое вполне обычное. Здоровое молоко кормящей матери.
Но самое главное – мне дали рецепт на препараты, которые могли мою молочную проблему решить раз и наверняка. А большего мне и не нужно.
В аптеку я заехать не успела – к сыну опаздывала. Лежала свернувшись в постели клубком, пока сын мучил планшет и думала – ну, почему так? Когда я безумно хотела кормить грудью своего ребенка, когда искренне наслаждалась этими моментами тишины и единения, молоко пропало. Потому, что не спала толком. Потому что не ела – некогда и аппетита нет. Потому, что нервничала. А теперь, по тем же причинам молоко пришло.
– Может, таксу? – спросил сын.
– Говорят, таксы самые агрессивные собаки.
– Да ну, – не поверил он.
Щенок, которого у нас еще не было, стал отдушиной. Мы мечтали о нем. Он – символ того, что все наладится, станет хорошо. Наверное, ни одна семья так долго не выбирала себе питомца. Нет, не потому, что мы настолько придирчивы, Илья думаю был бы рад и беспородной дворняжке с улицы. Просто щенка было нельзя. Пока. А мечтать о нем – можно. Поэтому мы целыми часами шерстили сеть и восхищались толстобокими щенятами.
– И умоляю, только не мопса, – попросила я.
День был обычным. Я знала, что плановая химиотерапия подходит к концу – перед пересадкой она более агрессивная, чтобы убить иммунитет и по максимуму уничтожить раковые клетки, подготовить организм к будущей пересадке. И она более короткая по времени, что, как могло в данной ситуации меня радовало. Но я все же не думала, что все будет настолько быстро.
Просто трах-бах и как снег на голову.
– Через три дня, – сказал наш еврейский врач. – Девочке проводили подготовку и через три выброс нужных нам клеток в кровь будет максимальным.
Если я хотела остаться с сыном, мне больше нельзя выходить. Там внешний мир – зараза. Я и так регулярно сдавала анализы и проверялась, чтобы не дай бог не принести какой вирус. А теперь вообще здесь арестована.
И снова не спать. Как спать вообще можно? Илья не волновался почти. Я пришла к выводу, что детская психика куда гибче взрослой. По крайней мере – моей. Илью спасало незнание жизни и вера в то, что все будет хорошо. Он еще жил в счастливом неведении, считал, что вот где-то случаются болезни и землятресения, драмы и страдания, но не здесь. С одним отдельно взятым почти восьмилетним мальчиком ничего страшного случиться не может.
Я поцеловала его бритую макушку. Она была лысой совершенно, но ежик волос уже лез – значит не все выпали. Значит вырастут, хотя уж волосы точно не самая страшная из наших проблем.
Обвела взглядом палату. Пусть и небольшая, но отдельная, хрен знает, сколько это Ярославу стоило. Несколько наших фотографий в рамках – я принесла. Клюшка в углу. Клюшку я тащить не хотела, боясь, что она будет напоминать сыну о том, что ему сейчас недоступно. Но Илья настоял и я сдалась, благо медперсонал был непротив. Они были категорически против мягких игрушек, обилия еды в палате, и, почему-то, против огромного бластера.
Илья уснул. Я осторожно поднялась с постели, убрала в сторону планшет. В коридор вышла, дошла до тупика, со входом в душевые – сейчас здесь никого. Уселась на подоконник. Выглянула на улицу – весна беснуется. Фруктовых деревьев вокруг больницы нет, но, наверное, уже цветут.
Я всегда весну любила. Время обновления. Самое чудесное в году. А теперь, наверное, навсегда впечатаются в память те страх и тревога, что прожила я в эти месяцы.
Я позвонила Ярославу. Он на работе был, возможно даже совещание – несколько донельзя серьезных голосов на заднем фоне. Но Ярослав вышел из комнаты, я слышала, как прикрылась, отсекая шум, дверь за его спиной.
– Процедура очень долгая, – говорит он. – От четырех часов. Нужен кто-то из близких, чтобы быть рядом с ней все это время, я…
– Я пойду, – сразу же вызвалась я. – Это самое малое, что я могу для нее сделать. Тем более, я точно здорова, а тебе придется проверяться перед допуском в отделение. Ты главное документы сделай, чтобы они позволили рядом с ней быть.
И стало немного…не легче, нет. Просто смирилась. Срослась с тем, что будет. Поняла, что не все могу изменить. Ох, да разве позволила бы хоть одна мать погибнуть своему дитю, если бы это было в ее силах? Посмотрела на свои руки – тонкие пальцы. Маникюр облупился совершенно, надо бы снять. Разве в этих руках судьба?
Можно было бы поплакать. Но реветь сейчас – словно уступить. А я смирилась, но не сдалась. Верить буду. Кто-то верит в бога, кто-то в дьявола. А я буду верить в своего сына, в маленькую девочку, в то – что все будет хорошо.
И весь остаток дня чуть не на голове ходила – только бы ребенок мой смеялся. Мне казалось, что это сейчас самое главное. Мы так разошлись, что старшая медсестра к нам в палату заглянула обеспокоенно.
– Я уж думала вы тут свадьбу гуляете, – улыбнулась она. – А тут всего лишь одна мамаша танцует.
Не всего лишь одна мамаша, а целая, блядь, боевая единица под названием мать! Вот с таким настроем следующие дни мы с Ильей и прожили.
А потом настал день икс. Мне принесли нотариально заверенное разрешение на ребенка, на представление его интересов – на Катю. В хрустящем, наверняка стерильном, файлике. Потом отвели куда-то по лабиринту коридоров, выдали халат, шапочку, тапочки.
– Садитесь, мамочка, сейчас ребенка принесут.
Я поняла, что эта усталая женщина ничего не знает. Возможно, ей все равно. Для нее я – просто мама. И один мой ребенок спасает другого.
– Вот и Катя ваша.
Малышку дали мне в руки. Она была недовольна – наверное, уснула в машине, а потом растормошили, переодели в казенные ползунки, притащили сюда. Но меня узнала, улыбнулась мне даже, затем потянулась к моей шапочке – наверное, не понимает, куда мои волосы делись, которые так здорово дергать было.
– Процедура длится от четырех до шести часов, – объяснил мне высокий мужчина, такой же безлико-стерильный, как и все здесь. – Забирать всю кровь у ребенка никто не будет, не волнуйтесь. Процедура максимально щадящая и чем-то похожа на гемодиализ, а его сейчас делают даже младенцам. Кровь девочки будет забираться из организма, из нее в этом аппарате будут вытягиваться необходимые для пересадки клетки, а затем она будет возвращаться обратно в организм. Все понятно?
Ни хрена не понятно, но я киваю, потому именно это от меня и требуется. А еще – обеспечить покой ребенка. Никаких препаратов и тем более наркоза ставить нам не будут. Мне нужно проследить за тем, чтобы венозные катетеры были в порядке, чтобы ребенок был сух, чист, сыт. И звать врача в любой непонятной ситуации. Вот это я действительно поняла, это я умею.
– Ну вот и все, – сказала я Кате, когда жужжащий аппарат подключили, кровь потекла в него тонкой струйкой, мужчина все проверил и ушел. – теперь будем развлекаться.
Первые полчаса Катерина была паинькой, после того, как реветь от проколов перестала. Она успела по мне соскучиться, и одной меня ей вполне хватало – то и дело вскрикивала, будто что-то рассказывая. Размахивала кулачком – тем, который был свободен от катетера. Потом поняла, что не может свободно дрыгать всеми конечностями. Поняла, что ей нельзя переворачиваться – спрашивается, зачем она тогда училась это делать? Если бы она могла, то думаю просто сорвала бы надоевшие, причиняющие боль и дискомфорт катетеры.
– Потерпи, пожалуйста, – попросила я. – От тебя так много зависит.
Мне и жаль ее до слез, и понимаю – назад пути нет. Вскоре она разревелась так горько, что нас проведал доктор. Я обещала ребенка утешить – справилась. Дала бутылочку, затем поменяла памперс. Катька уснула – слава богам. Она спала, а я смотрела на кровь, которая по одной трубочке текла, по второй возвращалась. Слушала, как Катя дышит. Думала, что сейчас мой лысый, лопоухий сын один. Что скоро, может сегодня даже, проведут пересадку – как только материал подготовят. Может и он сейчас на процедурах. Я сотню раз сказала ему, что здесь буду, рядом…
Катька спала два часа. Два блаженных сна тишины и покоя – нас даже похвалили. А потом проснулась. Редко кто спросонья доволен жизнью, а уж маленький ребенок, из которого иголки торчат и подавно. Она кричала так, что сначала покраснела, затем побледнела.
– Сиську дайте, зачем ребенка мучаете, – заглянула медсестра. – Недолго уже осталось. Потом, после процедуры дадим легкое успокоительное ей и понаблюдаем.
Дверь снова закрылась, оставляя нас в одиночестве пустой комнаты – две другие кровати были свободны. Аппарат тихо жужжал, процесс шел. Катька дышала тяжело, со всхлипами, тряслась всем маленьким тельцем. Но процедура проходила хорошо – дважды в час к нам заходил доктор и проверял, как все идет.
– Да что же от меня все невозможного требуют, – прошептала я.
Катька плакать перестала. Нашла глазами лампочку и уставилась на нее, словно разом возвращаясь назад, туда, где призрачным подкидышем казалась, разом регрессируя. Лучше бы орала право слово – есть силы орать, значит все нормально.
– Я просто об этом забуду, – сказала я. – Как будто этого не было.
Воровато оглянулась – врач приходил недавно, значит минут пятнадцать нас точно никто тревожить не будет. Катька смотрела на лампочку, кожа вокруг губ белая – так орала. Не моргает даже, дышит только чуть слышно. Совсем устала, совсем отчаялась.
Я расстегнула халат на груди. Господи, что делаю… Задрала наверх футболку, отстегнула лямку лифчика. Прилегла рядом. Позволила соску коснуться щеки ребенка.
Естественно, она не поняла, ребенок, за свою недолгую жизнь никогда не видевший материнской груди. Но повернула голову. Потянула свободную ручку. Наверное, хотела схватиться за сосок, грудь, но руки ее пока слушались так себе, поэтому уцепилась за отворот халата.
А потом – ротик открыла. Соска коснулась. Причем выражение лица такое – словно лимон в рот засунули. Наверное, у меня такое же. И я искренне надеюсь, что Катька сейчас просто сосок выплюнет. Но она делает первое сосательное движение. Потом второе. Мне кажется, из меня вытягивают не капли молока – саму жизнь. Катька сосет, и засыпает даже, а я реву молча.
