Текст книги "Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба"

Автор книги: Ирина Баранчеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Оговорка о здоровье жены в письме Шаляпина не случайна: Иола Игнатьевна была больна. Мимолетные, бездумные измены Шаляпина ранили ее слишком сильно. Она вынуждена была обратиться к врачу. «Думаю, что у меня какая-то нервная болезнь, потому что бывают моменты, когда мне кажется, что для меня все кончено, я чувствую себя брошенной, и в голову мне приходят мысли, как у сумасшедшей», – откровенно признавалась она мужу.

Тем не менее она пыталась казаться бодрой, не забывала молиться о Шаляпине и спрашивать о его успехах. В дни его выступлений она по-прежнему шла в церковь и просила Мадоннупослать ее Феденьке большой успех. Униженно, с мольбой, она просила его только об одном – когда он захочет изменить ей в очередной раз, пусть он вспомнит о ней, о его преданной собаке,которая дышит лишь им одним… Его измены – и с этим она не могла ничего поделать – убивали ее!

«Видишь ли, мой Федя, – писала она, – даже твой самый незначительный поступок, которым ты причиняешь мне боль, заставляет меня невыносимо страдать, так же как мне приносит счастье любая твоя маленькая любезность или ласка. Если бы ты всегда мог показывать мне в мелочах, что любишь меня, то я тебя уверяю, что мы были бы счастливы и прожили бы так всю нашу жизнь, любя друг друга и наших обожаемых детей».

Но об этом можно было только мечтать! Шаляпин не был создан для этих милых домашних мелочей…

В марте 1903 года он уже был на гастролях в Одессе, откуда намеревался отправиться в Константинополь, Афины, Александрию, Каир, а затем – «к тебе, моя голубка, в Неаполь», где Иола Игнатьевна с детьми и мамой жила в пансионе.

Шаляпин ехал в Африку впервые. Пирамиды поразили его. Ему захотелось подняться на самый верх, но на полпути у него закружилась голова, и он вынужден был вернуться обратно.

Из Александрии Шаляпин собирался доплыть пароходом до Мессины, съездить в Палермо, а затем на поезде приехать в Неаполь и просил Иолу Игнатьевну встретить его на Сицилии. Ему хотелось побыть с ней вдвоем. Они так редко бывали вместе. Это сказочное путешествие по югу Италии, когда все заботы на миг отступили прочь, было короткой передышкой, вспышкой счастья, перед теми испытаниями, которые ожидали их в будущем…

В Неаполе случился большой скандал. В пансионе, где они жили, Иола Игнатьевна встретила своего давнего знакомого, они сердечно обнялись и расцеловались. Это была всего лишь теплая встреча двух старых друзей, но Шаляпин увидел в этом иное. Ревнивое воображение тотчас же дорисовало остальное, последовала ужасная сцена, в которой Шаляпин был взбешен, а Иола Игнатьевна оскорблена. Вскоре Шаляпин уехал в Россию.

Дорогой он понял, что был несправедлив, груб, жесток. «Дорогая моя женушка, – писал он из Москвы, – прошло только пять дней, как я без тебя и моих дорогих детей, а я уже соскучился ужасно, но скоро-скоро мы увидимся и будем мирно жить все лето».

Он снова пытается быть нежным мужем, любящим отцом. «Знай, что нет другой души в мире, которая бы любила тебя так же сильно, как я», – убеждал он Иолу Игнатьевну.

А пока его семья была в Италии, Шаляпин снова отправился на гастроли. Киев, Екатеринослав, Новочеркасск, Ростов-на-Дону… Изо всех городов на Иолу Игнатьевну сыплются телеграммы с краткими сообщениями о его артистических успехах.

Но Иола Игнатьевна уже находилась в постоянной тревоге. Частые отъезды Шаляпина пугали ее. Она знала, что вдали от семьи с ним случались вещи непростительные, постыдные – с ним могло случиться все, что угодно! И она об этом узнавала не сразу, а какое-то время спустя, стороной. Узнавала, что когда ее муж писал ей нежные и ласковые письма – почти такие же, как теперь! – он в то же самое время обманывал ее самым недостойным образом. И как она могла мириться с этим? Как с этим можно было жить? Иола Игнатьевна чувствовала себя оскорбленной, обманутой, смешной, ее гордость и чувство собственного достоинства не позволяли ей больше верить легковесным и обманчивым словам Шаляпина, и потому она переживала глубокий внутренний конфликт. «Я несчастна, мой Федя, и потому тебе иногда кажется, что я не люблю тебя. Нет, я люблю тебя, но у меня больше нет к тебе доверия…» – это были жестокие слова.

Но Шаляпин как будто не слышал ее. Из России он звал ее к себе. Он нашел на лето дачу под Харьковом и теперь с нетерпением ждал приезда Иолы Игнатьевны. «О, как я хочу прижать тебя к моему сердцу, моя обожаемая женушка. О, как я люблю тебя, моя Иоле, как обожаю, я бы хотел, чтобы ты вот так любила бы и меня, и я был бы счастливейшим человеком», – писал он из Екатеринослава.

Но хорошего летнего отдыха на Украине тоже не получилось. Именно там, в одном из красивейших уголков южнорусской природы, которой они и не успели толком насладиться, на злосчастной даче Енуровского под Харьковы, как наказание за все их грехи, их невнимание и нечуткость друг к другу, семью постигло страшное горе – в три дня от аппендицита умер их первенец, их обожаемый мальчик Игорь.

Все произошло настолько быстро и неожиданно, что казалось почти немыслимым. Осознать случившееся было невозможно… В один из отъездов родителей мальчик по недосмотру няньки объелся ягодами и захворал. Вернувшись и обнаружив сына в ужасном положении, Шаляпин пригласил из Харькова врачей, Игорю была сделана операция. На короткое время мальчику стало лучше, но затем боли возобновились. Врачи были бессильны: у ребенка началось воспаление большой кишки. После суток страданий он скончался. Истошные крики, наполнявшие дом несколько последних дней, сменились молчанием.

В первый момент Шаляпин не помнил себя от боли. Он находился в невменяемом состоянии, и друзья не оставляли его ни на минуту одного. В. В. Иванов, невольный очевидец этих событий, пишет в своих воспоминаниях: «Шаляпин, как подстреленный зверь, буквально обезумел. Стеная, он бросился в поле, пытаясь криками притупить остроту своей боли. Я и Слонов [16]16
  Слонов М.А. – композитор, певец, педагог; близкий друг Ф. И. Шаляпина и С. В. Рахманинова.


[Закрыть]следовали за ним по пятам, слушая стоны и вопли, надрывающие душу: „Где ты, Бог?.. Как ты мог, как ты смел отнять у меня моего ребенка?! Нет Бога, нет… Одна жестокость!..“ Незаметно мы приблизились к Васищевской церкви, и Шаляпин, поднявшись по ступенькам к закрытой двери, опустился на колени и поцеловал висящий замок».

Вскоре Шаляпины собрались и уехали в подмосковное имение своих друзей Петра Петровича и Натальи Степановны Козновых. Находиться в одном доме с умершим ребенком у них не было сил.

Шаляпин был совершенно раздавлен, сломан, морально уничтожен случившимся. Он не хотел больше жить, он стал совершенно беспомощным – его надо было кормить, поить, укладывать спать, что и делали его друзья. Иола Игнатьевна как будто окаменела в предчувствии нового несчастья: этот мальчик, который соединил их жизни, покинул их, «улетел на небеса». Что их ждет впереди?

В. В. Иванов вспоминает: «Иола Игнатьевна, жена Шаляпина, отрыдав в лесу, старалась скрыть свое смертельное горе и молча суетилась возле девочек. Она понимала, что потеряв сына, она теряет и ту связь с Шаляпиным, которая так прочно поддерживалась погибшим ребенком». Их внутренний конфликт был виден даже посторонним.

23 июня Игоря похоронили на кладбище Скорбященского (Новодевичьего) монастыря в Москве. Его тело привезли с почтовым поездом из Харькова. Газета «Одесский листок» писала: «В Москве на вокзале ко времени привезения тела сына Ф. И. Шаляпина – Игоря… явились выразить сочувствие горю артиста и его супруги масса товарищей, друзей и почитателей. Среди них были представители трупп обеих опер, преподаватели филармонического училища, консерватории и масса артистов частных театров. Похоронное шествие, растянувшееся на несколько кварталов, у ограды монастыря встретила многотысячная толпа народа…»

После похорон Шаляпин и Иола Игнатьевна снова уехали к Козновым. Вероятно, именно к этому времени относится первое воспоминание об отце трехлетней Ирины: «Помню, как в саду, около большой клумбы, на скамье, в безмолвном горе, обнявшись, сидят мои родители, такие необычные для меня. Мне непонятно, что произошло, я не знаю о смерти брата, но чувствую, что надо приласкаться к ним. Я рву цветы на клумбе и складываю их на скамейке, рядом с родителями. Плачет мать, а отец гладит меня рукой по голове».

Но у Козновых, на свежем воздухе, среди прелестей деревенской жизни и доброго, чуткого отношения к себе со стороны своих друзей, Шаляпин – не сразу, не в один день – стал успокаиваться, постепенно приходить в себя. Рана в его сердце была еще очень глубока, от него по-прежнему прятали ножи и вилки, чтобы он не сделал над собой чего-нибудь ужасного, но Шаляпин быстрее, чем Иола Игнатьевна, возвращался к жизни. Он больше любил и ценил жизнь, чувствовал вкус к жизни.

В августе 1903 года они вместе отправились в Нижний Новгород. Как и в предыдущие два года, Шаляпин должен был выступать в Большом ярмарочном театре с труппой антрепренера А. А. Эйхенвальда, а также петь на открытии Народного дома, созданного по инициативе Максима Горького, на строительство которого Шаляпин пожертвовал немало средств.

Они ехали в Нижний Новгород с надеждой. Эта поездка многое значила для них. В Нижнем снова была ярмарка, и все было так же, как и семь лет назад – пароходы у берега, пестрые, радостные краски лета и голубое безоблачное небо над этим родным для них старинным городом. Все должно было напомнить то далекое и счастливое время их встречи, пробудить прекрасные воспоминания.

В этот приезд Шаляпины остановились в квартире Пешковых на Мартыновской улице. Но несмотря на восторженный прием публики, поездки по Волге, встречи со старыми друзьями, знакомство с новыми людьми и взволнованную, интересную атмосферу в доме Горького, их не покидало грустное, тревожное настроение.

По традиции они отправились в мастерскую фотографа М. П. Дмитриева, у которого сфотографировались когда-то на память в августе 1896 года. Тогда перед ними стояла угроза близкой разлуки, и потому на той давней фотографии они вышли такими невыразимо грустными, печальными. Теперь Иола Игнатьевна была не просто грустна, в ее лице появилось нечто трагическое, безнадежное. У ее ног распластался огромный Шаляпин. Обреченно он смотрит в одну сторону, она в другую. Оба они одиноки и несчастны. Трещина, которая прошла между ними, становилась все более и более заметной…

По возвращении в Москву Иола Игнатьевна сразу же отправилась к Козновым, где находились ее дочери. Шаляпин остался в Москве. Что-то произошло между ними – какая-то размолвка, которая мучила и терзала обоих. Наконец Шаляпин решил объясниться…

Его сребробородый, похожий на библейского патриарха слуга Иоанн привез Иоле Игнатьевне длинное письмо, написанное по-русски. Это был тревожный сигнал: текущие новости Шаляпин всегда сообщал ей по-итальянски, русский он приберегал для решительных объяснений.

Это длинное-предлинное и очень путаное письмо Шаляпин написал, вероятно, в минуту отчаяния или тоски. Возможно, когда он писал его, он даже плакал. Его жизнь шла под откос, он понимал это и, не желая с этим мириться, протестовал как мог. И это его письмо было отчаянной попыткой и оправдаться перед женой за свои промахи и проступки в прошлом, и объяснить – хоть как-то! – свое поведение, и, может быть, вымолить прощение… Но сделано это было нескладно, несуразно и очень по-шаляпински – свою вину он признать не мог!

«…Давно уже я замечаю, – писал он Иоле Игнатьевне, – что чувства твои ко мне погасли, и мне кажется, что ты этим тяготишься. Ты, может быть, рада была бы, если бы обстоятельства нашего семейного склада были бы другими, то есть у нас бы не было детей, тогда ты, не задумываясь, сказала бы мне: Федя! я жить с тобой не могу и прошу тебя меня оставить…»

«Ты всегда думала и думаешь, что я тебя не люблю, – писал он дальше, – душу ты мою знаешь мало, не потому, что не хочешь знать, а просто потому, что я тебе по духу чуждый человек… Духовная моя жизнь идет одиноко, и все, что чувствует моя душа, все это чувствует она одна и, не интересуя тебя, ищет компанию друзей, ищет, с кем бы ей поделиться, и в результате – бессонные ночи, трактиры и люди всякие, достойные и недостойные, и твое недовольство…»

Не преминул он ей напомнить и о встрече с ее «старым итальянским другом» в Неаполе. Почему этот невинный эпизод так больно задел Шаляпина? «Я – русский, а следовательно, груб в обращении, мало умею говорить комплиментов и не обращаю внимания на мелочи, видимо, необходимые для женщины, а для тебя в особенности…» – оправдывался он. В Неаполе он увидел рядом с ней мужчину, который был с его женой галантен и предупредителен, для которого Иоле Торнаги по-прежнему оставалась прима-балериной, женщиной необыкновенной и исключительной. Это был какой-то ее собственный, особенный мир, которого он не знал и который был закрыт для него. Ревность Шаляпина была непроизвольной. Он понял, что не может дать своей жене того, что она заслуживает.

И вот теперь он написал это письмо… Его мысли путались. Единственное, чего он хотел, это чтобы она простила его и все было бы, как прежде. Но пытаясь объяснить свое поведение и оправдаться, Шаляпин – такова уж была его натура! – сваливал часть вины на любимую женщину – неблагородно, не по-мужски!

И все-таки, несмотря ни на что, он по-прежнему любил ее. Страшные события последних месяцев помогли ему осознать это с особой силой: «В заключение еще раз скажу тебе, милая Иола, что пишу все это с такой болью в моем сердце, что выразить ее не имею слов, хоть это тебе и все равно, хоть этому ты никогда не верила, но клянусь тебе, что я тебя люблю. И любовь моя, быть может, и заставляет меня написать тебе все это, потому что видеть тебя принужденной к чему бы то ни было мне ужасно тяжело…»

Впервые они так близко подошли к возможности разрыва. Будущее – без семьи, без любимой женщины – пугало Шаляпина. «Жизнь моя, о какой я мечтал, сломалась», – написал он в конце. Он хотел уехать на Волгу.

Потратив несколько часов, Иола Игнатьевна все же дочитала это письмо до конца. Была глубокая ночь. В доме Козновых все спали, а она все сидела в своей комнате, как будто окаменев, глотая слезы несправедливости и обиды.

Ее жестоко упрекали – и кто же? Человек, которому она отдала всю себя, на которого перенесла всю надежду на любовь, на честную и достойную жизнь. Человек, которого она бесконечно любила, решился оскорбить ее, затронув самую чувствительную сторону ее души – ее честь.Неужели за семь лет знакомства Шаляпин так и не понял, насколько его Иоле выше всех этих «бесконечных низостей человеческой жизни»?

Шаляпин подозревал ее в неверности, вернее, в готовности совершить этот акт. Она не стала оправдываться. Если он думает, что она не изменяет ему только потому, что боится быть уличенной,значит, он слишком мало знает ее.

Он обвинял ее, что она не понимает его, не знает его душу.

«…Сказать по правде, ты не открывал мне души своей, – отвечала ему на это Иола Игнатьевна, – наоборот, кажется, ты избегаешь меня, ты скрываешь от меня свою душу, это ты отдаляешься от меня и предпочитаешь все остальное своей Иоле. Я не ищу никого, ничего не желаю, я дома с моими детьми, с нетерпением жду тебя, желаю тебя, а ты не идешь, не идешь, чтобы открыть мне свою душу, которую я так желала бы узнать и которую, к несчастью и к большому моему сожалению, вижу, что ты доверяешь кому-то другомуили другой,а не той, которой бы ты должен доверять и с которой должен делить радости и боли и всю жизнь…»

«В те семь лет, что мы знакомы, – продолжала она, – ты должен признать и согласиться, что я от тебя не имела ничего, кроме слез и неприятностей (были очень короткие моменты счастья), и, несмотря на это, я все вынесла и простила, потому что всегда любила тебя, потому что всегда ждала момента, когда ты изменишься и когда ты полностью вернешься ко мне, когда ты узнаешь преимущества настоящей семьи, которая тебя по-настоящему любит, как твои бедные дочери, которые ни в чем не виноваты».

Ее письмо к Шаляпину было не менее длинно, чем его к ней, но более разумно, рационально. Она могла бы ответить на каждый пункт его обвинения. Ей было не в чем оправдываться. Но за чувством оскорбленного самолюбия она так и не увидела главного – его растерянности, его – несмотря ни на что! – любви к ней, его раненой души… Письмо Шаляпина лишь обидело ее – оно еще раз показало ей, что ее Федя слабый человек и что он совсем не понимает ее. Но как ни больно и ни обидно было ей, она всегда была готова простить Шаляпина. Да и как могло быть иначе? Ведь она любила его…

Свое письмо Иола Игнатьевна отправила Шаляпину на следующий день после того, как он спел «Фауста» в Большом театре. Не хотела волновать его перед выступлением. Начиналась обыденная жизнь. Как бы между прочим она упомянула в конце о том, что собирается в Москву, но сначала заедет в Новодевичий монастырь на могилку Игоря. Зная, что Шаляпин скоро должен петь Владимира Галицкого в «Князе Игоре», она просила оставить для нее один билет. Если этого нельзя сделать, она согласна посидеть в его уборной, лишь бы увидеть его в этой роли…

Что же касалось дальнейшего выяснения отношений, решать их судьбу она предоставила Шаляпину. Свой выбор она сделала давно, а как поступить ему, пусть он решает сам: «Как только мы встретимся и я увижу твое лицо, я все пойму без слов…»

После смерти любимого сына Иола Игнатьевна чувствовала себя особенно одинокой. Единственный человек, с кем она могла поделиться своими переживаниями, – ее мама – был далеко. Джузеппина Торнаги была уже немолода и к тому же больна. Она быстро уставала, долгие путешествия из Италии в Россию были для нее тяжелы, поэтому она могла только издали молиться о дочери и посылать ей свое родительское благословение.

Когда Игорь заболел, Иола Игнатьевна сразу же сообщила об этом матери. Та ответила, что молится за внука, но было уже поздно: несчастный ребенок умер.

Из Сальсомаджиоре, где она проходила курс лечения, Джузеппина Торнаги сразу же написала дочери, что она не имеет права падать духом и предаваться отчаянию. Надо просить у милосердного Бога сил, чтобы вынести все трудности и испытания. У нее есть долг перед семьей, у нее еще есть две дочери, а потому она должна успокоиться сама и успокоить Федю. Бог даст, у них еще будут дети! А если она будет мучиться и терзаться, Игорю будет плохо на небесах.

Тяжелая, тернистая жизнь, полная трудностей и испытаний, сделала Джузеппину Торнаги философом. «Но дорогая моя Иоле, – убеждала она дочь, – необходимо понять, что все мы здесь для того, чтобы уйти, и те, кто покидают эту землю быстрее, более счастливы, ибо они не испытывают мучений этого существования…»

Но Джузеппина Торнаги многого не знала. Ее Иоле потому и плакала, и отчаивалась, что смерть «их бедного ангела» показала ей, что все, что связывало ее с Шаляпиным, разрушено, уничтожено. Никаких преград для разрыва больше не существовало. Каждый из них остался со своим горем один. Страстно любя друг друга, они не смогли объединиться перед лицом несчастья, выдержать испытание достойно.

«Я чувствую себя настолько измученной, как будто уже умерла, – писала Иола Игнатьевна в октябре 1903 года Шаляпину в Петербург, куда он уже отправился на гастроли. – Во мне не осталось жизни, не осталось энергии. Я, как идиотка, не могу прийти ни к какому решению, бывают моменты, когда мне кажется, что жить незачем, и в голову мне приходит мысль оборвать жизнь, в один момент покончить со всем. Но я думаю о том, что у меня есть мать, брат, у меня еще есть две дочери, которые меня любят, и потерять меня будет для них слишком тяжело… Я так одинока с моими страданиями, с моими переживаниями…»

Письмо это рассердило и обидело Шаляпина. Призыва о помощи он понять не сумел – ухватил лишь то, что лежало на поверхности. Значит, она будет жить ради мамы, брата, детей, а он? Он?! Он совсем ничего для нее не значит? Он, который может воплотить на сцене образы царя и простого крестьянина, понимает их чувства и переживания, плачет их слезами и радуется их радостью, понимает чувства и переживания стольких людей, не может понять одного-единственного человека – свою жену? Она отказывает ему в этом! «О! как это тяжело мне, как тяжело!.. Слезы наворачиваются на глаза в этот момент, и я чувствую себя таким несчастным», – написал он в ответ.

В Петербурге Шаляпин жил тихо. Пирушки на время были забыты. Он почти нигде не бывал. После спектаклей возвращался в свою одинокую комнату, где его никто не ждал, и эта комната навевала на него тоску и грусть, заставляя о многом задуматься.

Несмотря на все неприятности, которые он доставил жене, Шаляпин безумно любил ее. Но сейчас он начинал понимать, что за все его безответственные поступки должна наступить расплата. Иола Игнатьевна могла разочароваться в нем, разлюбить его. Эта мысль не давала ему покоя, а между тем нечистоплотные люди, не гнушаясь даже горем, которое он только что пережил, писали ему анонимные письма о том, что Иола Игнатьевна им недовольна и если она встретит подходящего человека, она оставит его…

Поверить в это было невозможно, но испуганный, отчаявшийся Шаляпин готов был верить всему. А вдруг это правда, думал он, вдруг его Иоле, за которую он готов был отдать жизнь,действительно уйдет от него? Ему приснился страшный сон: Иоле покидала его, и когда он спросил, кто ее избранник, она ответила: «Это человек, понимающий мои страдания и переживания…»

Возможность разрыва между ними все еще оставалась весьма вероятной, и нервы Шаляпина были напряжены. Он устал бороться, устал оправдываться, он только хотел, чтобы она услышала его: «В конце скажу тебе, поступай, как хочешь, хочешь верь мне, хочешь не верь, но я говорю тебе искренне, как перед Богом, что я тебя люблю и в моей жизни есть только мои дети и ты, это истинная правда, но ты можешь делать со мной все, что захочешь, потому что моя жизнь кончена…»

И все же он протягивал ей руку, надеялся на примирение… «Если бы ты приехала сюда, я был бы бесконечно счастлив», – написал он в самом конце.

Получив это письмо, Иола Игнатьевна не могла не улыбнуться. Так по-детски выражать свои чувства мог только Шаляпин! Это немного успокоило ее – Феденька ее еще любит! Какая же она была глупая, что огорчила его, когда он должен быть в хорошем настроении, чтобы с блеском спеть свои спектакли. Но то, что Шаляпин боится ее потерять, не могло ее не тронуть.

«Прошу тебя, мой Федюша, – отвечала ему она, – будь спокоен, не думай ни о чем, ты же знаешь прекрасно, что я живу только для моей семьи и если иногда боюсь за тебя, то только потому, что всегда думаю о том, что ты недостаточно меня любишь и раз ты уже обманул меня, то сможешь обманывать еще и еще. Вот почему я страдаю».

Теперь Иола Игнатьевна жила в мире постоянных страхов и сомнений, которые увеличивались с каждым днем. Непонимание между ними росло, Шаляпин все больше отдалялся от нее (так она думала), и это заставляло ее все чаще возвращаться к мысли о том, смогут ли они и дальше быть вместе? Ведь Шаляпин уже не был тем простодушным пареньком, которого она встретила в Нижнем Новгороде. Он стал известным артистом, он очень изменился. Его стремление к богемной светской жизни, желание постоянно бывать в обществе подсказывали ей, что она со своими простыми и бесхитростными христианскими идеалами, со своим культом семьи скоро будет не нужна ему. Возможно, рядом с ним должна быть совсем другая женщина – более молодая, более красивая, более светская и блестящая? Вот какие мысли закрадывались в голову бедной Иолы Игнатьевны: «Я страдаю, страдаю, потому что постоянно думаю о том, что занимаю не свое место…»

Она очень обрадовалась, когда Шаляпин позвал ее в Петербург. Это напомнило ей давнюю поездку по поручению Мамонтова, когда она должна была привезти Шаляпина в Москву. Она ждала, что в следующем письме Шаляпин подробно напишет ей, когда приехать, но неожиданно от него перестали приходить письма.

В такие моменты Иоле Игнатьевне сразу же начинало казаться, что Шаляпин разлюбил ее, что он не хочет ее видеть. А ехать без приглашения и чувствовать себя незваной гостьей она не могла.

В ноябре Шаляпин отозвался. Извинился, что не писал ей, так как у него не было ни одной свободной минуты. Конечно, он ждет ее, он будет рад ее приезду. Но в письме проскользнула горькая фраза: «Не знаю почему, моя дорогая, но я неспокоен, мне все время кажется, что ты больше меня не любишь, но довольно, больше не думаем об этом».

Начинался новый этап их жизни. Они больше не верили друг другу – хотели, но не могли. И оба мучались этим. Такие яркие, талантливые, по-детски впечатлительные и вспыльчивые, они оказались не готовы к трудностям и испытаниям взрослой жизни, не знали, что им делать, как выбраться из этой чаши неразрешимых противоречий, вечных конфликтов и ссор… Каждый хотел, чтобы изменился другой – чтобы другой пошел к нему навстречу, – и потому все оставалось по-старому.

В мае 1904 года Шаляпин отдыхал и лечился в Сальсомаджиоре в Италии. Он опять не получил писем от жены и рассердился. Но и когда новости из дома приходили довольно регулярно, горечь все равно не проходила. Ведь он был один.

«Мысль моя не позволяет мне быть спокойным, – писал он Иоле Игнатьевне. – Так и сейчас. Когда я с тобой, я почти обо всем забываю, но когда остаюсь один, то все дни и ночи думаю обо всем, даже о мелочах… Ты не знаешь меня, не знаешь моего характера, совсем-совсем ничего не знаешь обо мне. Я вижу, что ты любишь детей, но вижу также, что ты не любишь меня. Я же вижу, вижу… прости меня!»

Постоянная разлука губила их жизнь, разъединяла и отдаляла друг от друга. Подолгу задерживаться на одном месте Шаляпин не умел. Тихие прелести семейного существования, диккенсовский уют и покой и мирно дремлющий у камина хозяин – все это было не для него! Всегда его ждала у крыльца его русская тройка с валдайским колокольчиком, звавшая и манившая в дальний путь – к новым свершениям и новым победам… Но его нелюбовь к обывательской жизни не касалась Иолы Игнатьевны. Это было другое… Если бы она ездила с ним – чего он очень хотел – это было бы доказательством ее любви к нему, но она оставалась дома… Долг матери, проклятый долг —слово, которого Шаляпин не понимал! – удерживал ее рядом с детьми.

Однако и самой Иоле Игнатьевне эти частые расставания давались нелегко. Она переживала, что вынуждена оставлять Шаляпина одного. Но что же было делать? Ее малыши не отличались здоровьем, а после смерти Игоря, заболевшего в ее отсутствие, Иола Игнатьевна находилась в постоянной тревоге за жизнь дочерей. И потому, Скрепя сердце, она отпускала мужа одного, а Шаляпин думал, что она не любит его и только ради детей терпит его присутствие и все это заставляло его сходить с ума и совершать глупости, после которых начинались угрызения совести и мольбы о прощении. Но теперь он и не пытался оправдаться. Он знал, что Иоле Игнатьевне все равно донесут о его бесчинствах, о его позорных падениях, и она поверит другим, ему – не поверит (она больше не верила ему!), и будет думать, что он опять изменил ей, предал ее. Она так и не поймет, что все это, не отдавая себе в том отчета, он сделал с раной в сердце, и виной этому – она.

«Прошу тебя, будь спокойна и не смотри больше на то, что я делаю, – написал он ей в минуту отчаяния. – Я стал сумасшедшим. Я не знаю больше, что делать, я хотел бы умереть!»

Своими руками он губил семью, разрушал свою жизнь и жизнь любимой женщины. Но переломить себя не мог. Это было выше его сил. Постепенно их семейная жизнь превращалась в кошмар. Мириться с положением нелюбимого мужа Шаляпин не мог – это было слишком тяжело, слишком унизительно. Его бунт и протест принимали чудовищные масштабы. Иногда между ними происходили ужасные сцены. Упреки и оскорбления сыпались на Иолу Игнатьевну градом. Шаляпин – вконец запутавшийся человек – пытался достучаться до ее сердца, пробить холодный лед ее отчуждения, отстраненности, которое он принимал за холодность, ее «проклятого молчания»… Да, она была лучше и чище, благороднее и порядочнее его, но как бы ему хотелось, чтобы она раз и навсегда забыла о том, что между ними было (она же, как назло, напоминала ему об этом в каждом письме!) и приняла бы его таким, каков он есть – со всеми его слабостями и недостатками. Тогда бы он знал и чувствовал, что она любит его! Но этого не было!

Впрочем, иногда Шаляпин как будто опоминался, приходил в себя и, еще сердясь, пытался что-то объяснить ей на не родном ему итальянском языке: «Ты должна только знать, что все это я говорю тебе, потому что очень-очень сильно люблю тебя. Если бы я не любил, мне было бы все равно. Но поскольку я очень-очень люблю тебя, все это причиняет мне невыносимые страдания. Думай как хочешь, но если есть в твоей голове хоть немного ума, ты поймешь, почему я бью тарелки, ссорюсь с тобой и всегда грублю тебе. Потому что это очень неприятная вещь – не видеть того, чего желал бы, от той, которую любишь, обожаешь».

Но, похоже, Иола Игнатьевна действительно не понимала его…

Из Сальсомаджиоре Шаляпин отправился в Мариенбад. Оттуда он написал Иоле Игнатьевне о том, что скучает по ней и детям и каждую ночь видит их во сне… Из Мариенбада он отправился в Милан, затем в Париж, откуда прислал телеграмму, что скоро приедет в Россию. Но не успел он возвратиться в Москву (Иола Игнатьевна с детьми была в имении Козновых), как сообщил ей, что вместе с К. Коровиным и М. Слоновым уезжает на несколько дней в Итларь. Обещал затем сразу же приехать к ним, обнять ее и дорогих деток. Но по возвращении в Москву вместо того, чтобы ехать к семье, Шаляпин принял предложение немедленно ехать на гастроли в Кисловодск.

Иола Игнатьевна была возмущена. Вот цена словам Шаляпина! У него есть время на все, только не на свою семью. После такого долгого отсутствия он собирается уехать больше чем на месяц, даже не повидав своих детей, которые с утра до вечера только и спрашивают ее: где папа, когда папа приедет и почему папа все время уезжает от них? Она вообще не понимала, зачем нужны эти бесконечные гастроли, если семья и так была хорошо обеспечена.

В Кисловодск Шаляпин все-таки поехал. Перед отъездом они мельком увиделись. Иола Игнатьевна, по обыкновению, собрала его в дорогу сама. Она была взволнована и расстроена, и Шаляпин это понял.

Из Кисловодска он сразу же прислал ей нежное письмо, старался успокоить ее: «…Милая моя, хорошая, несравненная Иолочка! Мне было крайне тяжело сейчас уезжать от тебя, потому что я видел, что ты, провожая меня, осталась взволнованной, думая, что я уехал от тебя в ненавистный тебе Кисловодск не только для пения, а еще и с другими намерениями, то есть чтобы подурить с женщинами и, может быть, тебе изменить. Спешу поэтому предупредить тебя, что эти времена, когда я дурачился, прошли, и я уверяю тебя, моя милая, что этого больше не повторится. Верь мне, что я тебя люблю, искренно, хорошо, спокойно, как несравненную женщину и мать дорогих моих деток и никогда в жизни не променяю тебя ни на кого…»