Текст книги "Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба"

Автор книги: Ирина Баранчеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Об одном из таких вечеров – каких, наверное, было немало – оставила свои воспоминания Ирина Шаляпина:

«В столовой на огромном столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли закуски, графин с водкой и бутылка красного вина „Бордо“. Это было любимое вино отца и посылалось ему специально из Франции, на этикетке стояла надпись: Envoi special pour m-eur Chaliapine (Специально для г-на Шаляпина).

За столом уже сидели домашние и друзья отца: Коровин, Сахновский и другие. Отца встретили импровизированным тушем.

Смеясь и шутя, отец занял свое председательское место. В столовой было тепло и уютно, крестная мать отца Людмила Родионовна разливала чай.

За столом шутили и веселились. Отец был в отличном настроении, рассказывал смешные анекдоты, соперничая в этом с К. А. Коровиным…»

Каждую минуту, несмотря на поздний час, звонил колокольчик у двери, прибывали все новые и новые гости. Был непременно «знаменитый шаляпинский Исайка» – Исай Григорьевич Дворищин, бывший хорист, а теперь секретарь Шаляпина и преданнейший ему человек. Шаляпин встретил его в бесконечных своих разъездах по городам России и был привлечен его острым умом и необыкновенным чувством юмора. Почувствовав в нем талантливого человека, Шаляпин сблизился с ним, и Исай Дворищин стал непременным его спутником и советчиком во многих делах.

Когда за столом был Исай Григорьевич, веселье не прекращалось ни на минуту. С ним мог соперничать только Константин Коровин – блестящий рассказчик.

В разгар ужина, вспоминает Ирина, появились И. М. Москвин, Б. С. Борисов и А. А. Менделевич:

«С их приездом за столом стало совсем оживленно.

Иван Михайлович прочитал известный рассказ „Ждут Иверскую“. С огромным мастерством и тонким юмором изображал он подвыпившего дьячка, хор певчих и собравшуюся у кареты, в которой везли икону, толпу зевак.

Потом отец, вспомнив свои юные годы, когда мальчиком служил певчим в церковном хоре, предложил Ивану Михайловичу спеть вместе с ним несколько церковных песнопений. На два голоса с Москвиным они замечательно спели „Ныне отпущаеши раба твоего…“ и „Да исправится молитва моя…“ Затем отец попросил Исая спеть еврейские песни…

– Ну, а теперь надо закончить вечер оперой. – И вдруг, схватив графин с водой и держа его на плече, отец запел, идя вокруг стола: „Ходим мы к Арагве светлой каждый вечер за водой…“

За ним встал Москвин, а затем и все остальные. Процессия двинулась по всем комнатам и с пением вернулась в столовую.

Было уже поздно, но гости и не думали расходиться…»

В доме на Новинском бульваре Шаляпин отдыхал душой. Здесь он мог резвиться, дурачиться, как ребенок, зная, что окружен друзьями. Сюда приходили только самые близкие по духу люди – московская интеллигенция. «Истуканов с набитыми золотом лбами», с которыми иногда еще водился Шаляпин, Иола Игнатьевна не жаловала. Где-тос Шаляпиным могли происходить – и по-прежнему происходили – постыдные истории: пьяные драки, ночные кутежи. Где-то, но не здесь… В этом доме он становился другим – чутким, добрым, отзывчивым. Здесь раскрывались лучшие стороны его души, и эту атмосферу создавала для него Иола Игнатьевна – своей добротой, терпением, всепрощением…

Конечно, Шаляпин не мог не понимать огромность тех жертв, на которые шла ради него Иола Игнатьевна. В нем было много эгоизма, но хорошее, доброе к себе отношение он ценить все-таки умел. И он понимал, что не каждая женщина вела бы себя по отношению к нему подобным образом. И потому его дружескоечувство к Иоле Игнатьевне было сильным и глубоким.

Вспоминая о возвращении отца домой после спектакля «Борис Годунов» в Большом театре, Ирина пишет:

«Машина свернула с Новинского бульвара в ворота нашего дома и остановилась у подъезда.

Дверь открыла горничная Ульяша, навстречу вышла моя мать. Радостно блестели ее живые темные глаза. Она поздравила отца с успехом. Сняв шубу, он привлек ее к себе и крепко поцеловал…»

Это был искренний порыв, движение, шедшее из самой глубины его сердца…

Трижды в году Иола Игнатьевна и Шаляпин устраивали для своих детей и их друзей воскресные утренники. Сверкающий огнями Белый зал заполнялся народом, необыкновенно яркими детскими костюмами. Заводили патефон, и дети танцевали… Тогда еще никто не догадывался, что среди этих милых юных созданий есть будущие деятели российского искусства – первая советская кинозвезда Любовь Орлова, драматург Иосиф Прут…

На Рождество – самый любимый детский праздник – Иола Игнатьевна устраивала елку. Накануне, в Сочельник, когда дети шли спать, в доме не было и намека на предстоящее торжество. Но утром, едва проснувшись – это было своеобразным ритуалом, – они бежали вниз, и – о чудо! – в зале уже стояла елка, огромная, пушистая, украшенная гирляндами из разноцветных лампочек, хлопушками и разными блестящими безделушками, а под елкой лежали подарки.

Днем начиналось веселье. Иола Игнатьевна приглашала детей из соседних дворов, особенно из бедных семей, родители которых не могли устроить им такой же праздник. Жалея этих несчастных ребятишек, Иола Игнатьевна хотела хоть в эти чудные рождественские дни дать им частицу счастья, частицу тепла… Вначале был бал, затем праздничный ужин, а после ужина приходил фокусник и устраивал целый спектакль. Слышались радостные и удивленные голоса детей, беззаботный детский смех. В этом доме царила какая-то особенная атмосфера – атмосфера любви, добра, теплоты…

Именно сюда – не к Марии Валентиновне! – привез Шаляпин свою крестную мать, встреченную им во время гастрольных скитаний. Людмиле Родионовне Харитоновой было всего тринадцать лет, когда она стала крестной Шаляпина. Мать Шаляпина Авдотья Михайловна долго ходила по соседям, умоляя окрестить ее маленького сына, но никто не соглашался – никому не хотелось родниться с нищей шаляпинской семьей. Только мать Людмилы Родионовны, портниха, жившая с Шаляпиными в одном дворе, сжалилась и послала в церковь свою тринадцатилетнюю дочь.

В 1910 году крестная и крестник встретились в Одессе. Людмила Родионовна пришла на концерт знаменитого Шаляпина, чтобы посмотреть, не ее ли это крестник. Встреча была по-шаляпински радостной и сердечной. Узнав, что она живет совершенно одна, без родственников и знакомых, Шаляпин решил приютить ее у себя. Из Одессы он отправил Иоле Игнатьевне телеграмму: «Сегодня встретишь мою крестную мать. Не удивляйся. Целую всех. Федор». И хотя, возможно, Иола Игнатьевна и была удивлена, но приняла Людмилу Родионовну гостеприимно и радушно, и в доме на Новинском бульваре крестная Шаляпина прожила много лет, вплоть до самой своей смерти.

На хрупких плечах Иолы Игнатьевны лежал гигантский груз забот по дому и о всей их огромной семье. Через нее проходили и те денежные суммы, которыми Шаляпин помогал некоторым близким ему людям, например, вдове его учителя пения Д. А. Усатова. С годами Иола Игнатьевна и Шаляпин сумели смирить свои темпераменты и как-то примириться на почве общих семейных забот и общих интересов в искусстве. Шаляпин по-прежнему советовался с женой по поводу своих театральных работ (в Москве Иола Игнатьевна с детьми неизменно присутствовала на его выступлениях), посылал ей копии контрактов, интересуясь ее мнением. Семья не распалась. Наоборот, в чем-то она стала даже крепче, чем была в то баснословно далекое время, когда ее раздирали их вечные ссоры, конфликты, их постоянное недовольство друг другом. Боль Иолы Игнатьевны уже не была такой нестерпимо острой, как в первые годы их двойного существования, когда она была поставлена перед фактом измены Шаляпина. Она смогла успокоиться, смирить свои чувства, хотя в глубине души измену Шаляпина переживала всю жизнь,но тщательно скрывала ото всех, носила в себе и никогда бы не позволила себе признаться в этом кому-нибудь.

«То, что я выстрадала и вынесла… знаю только я, Бог и стены моей комнаты». Эти жесткие рамки Иола Игнатьевна ставила себе сама. Но она и не могла иначе. Любовь заставляла ее прощать обиды, и она радовалась даже этому призраку их так называемой совместной жизни – в отблесках и отзвуках славы Шаляпина, той яркой и победной жизни, которую вел он. Она успокаивала себя тем, что еще нужна ему, что она может чем-то ему помочь, и это доставляло ей слабое утешение и радость. Но, оставаясь одна, она давала волю своим чувствам. В своей комнате, среди знакомых стен…

Ни с кем, даже с самыми близкими друзьями, Иола Игнатьевна никогда не обсуждала поведения Шаляпина. Она никому не позволяла касаться этой темы и моментально прекращала всякие намеки, сочувственные взгляды и участливые улыбки. Они не нужны были ей! Сила ее любви к Шаляпину была огромна. Она и теперь еще вздрагивала, сердце ее билось и она таяла от счастья,когда он невзначай прикасался к ней, по-дружески обнимая и целуя ее.

При детях они сохраняли эти дружеско-ласковые отношения, шутливые, беззаботные, годами скрывая от них свой разрыв. В редкие моменты приездов Шаляпина они вместе занимали место во главе стола, и на какое-то – очень короткое – время создавалась иллюзия счастливой семьи, счастливого дома.

Иола Игнатьевна воспитывала детей в уважении к отцу. Их обожание «дорогого папы» граничило с обожествлением. Шаляпин нечасто бывал с ними, поэтому его редкие приезды, считанные дни, проведенные с семьей, запоминались надолго, яркими, красочными впечатлениями ложились на детские души. Со своими малышами Шаляпин и сам становился ребенком – неистощимым на выдумки, розыгрыши, шутки. В эти короткие моменты он мог позволить себе жить подлинной жизнью…

Время, посвященное семье, приходилось в основном на летние месяцы, которые Шаляпин любил проводить в собственном имении Ратухино. Имение это находилось на границе Владимирской и Ярославской губерний, в окрестностях города Переславль-Залесский, и Шаляпин, бывало, шутил, что у него очень удобное имение. Если нужно будет вручить ему какую-нибудь официальную бумагу, вроде повестки от судебного пристава, и он заранее об этом узнает, то возьмет и перейдет на другую сторону реки – в другую губернию. Бумага пойдет странствовать и искать его в другой губернии, а он уже перешел обратно – и так до бесконечности.

Летний дом, в котором жила семья Шаляпиных и от которого остались теперь только поросшие травой камни фундамента, построили в 1905 году по проекту друзей Шаляпина, художников К. Коровина и В. Серова. Большой деревянный дом напоминал сказочный терем. Здесь «…были и своды в стиле русских теремов, и много балконов, и терраса. Внутренние комнаты – большие, с огромными окнами, столовая двухсветная, с выложенным мамонтовской майоликой камином. Деревянная лесенка из столовой вела прямо наверх, на антресоли, куда выходила дверь из комнаты отца. Из окна террасы открывался чудесный вид на реку Нерль», – вспоминала Ирина.

Вокруг дома был разбит роскошный парк, возделанный на территории природного соснового леса. За парком располагались дворовые службы: конюшни, сараи, прачечная, птичий двор и другие… В полуверсте от основного дома находились еще две небольшие дачи для гостей, а также баня, которую Шаляпин особенно любил.

Соседство великого Шаляпина приятно льстило крестьянам окрестных деревень. Мужики тянулись к нему – приходили и за советом, и просто так, поговорить о жизни… Но иногда Шаляпин их удивлял – появлялся перед ними то в костюме индейца (этот снимок был напечатан в одном из журналов), то в облике Мефистофеля… Он был артистомдо мозга костей!

В имении Шаляпиных всегда гостило много народу. Приезжал живший по соседству К. А. Коровин, скрипач Н. К. Авьерино, пианист Ф. Ф. Кенеман, композитор Ю. С. Сахновский, дирижер Э. А. Купер. Бывало и много дам, которых галантно развлекал Шаляпин. И непременные журналисты, спешившие поделиться с читателями своими впечатлениями о пребывании в усадьбе Шаляпина:

«Живет Федор Иванович настоящим помещиком.

Встает Федор Иванович, по его словам, ежедневно в восемь часов и сейчас же идет на реку купаться. Следит за своим хозяйством, наблюдает, как растет рожь, овес, накормлены ли лошади, коровы, куры, гуси, утки и прочая живность. Беседует с управляющим и т. д…»

Впрочем, и сам Шаляпин признавался, что хозяин он неважный. Настоящим хозяйством занималась Иола Игнатьевна. Его же разговоры с управляющим носили скорее комический характер и напоминали некоторые сцены, описанные Гоголем.

– Не завести ли нам, Василий Макарович, еще штук двадцать коров, чтобы было побольше навозу? – бывало, спрашивал управляющего Шаляпин.

– Это хорошо бы было, Федор Иванович!

– Ну, а если тридцать?

– А это было бы еще лучше, Федор Иванович!

– А если десять штук, не довольно?

– Что же, и десять хорошо!

– А пять?

– Да ведь и пять тоже хорошо будет!

И этот мечтательный разговор в духе Манилова, как правило, заканчивался тем же, чем и начинался.

Шаляпина привлекало другое – охота, рыбная ловля, катание на лодке, а иногда и на лошади верхом.

С большим удовольствием Шаляпин демонстрировал гостям специальные комнаты – «охотничью», «рыболовную» и «столярную». В «охотничьей» и «рыболовной» размещались все принадлежности и самые новейшие изобретения для охоты и рыбной ловли. В «столярной» Шаляпин шутил, что если уйдет со сцены, то будет зарабатывать себе на жизнь столярным искусством.

Ратухино было преуспевающей усадьбой начала XX века, в которой сохранялось много черт века XIX. Шаляпин держал великое множество собак – несколько волкодавов, гончих, борзых и водолазов. Зимой он приезжал в имение охотиться на волков. А один раз ему даже повезло убить медведя. Кабинет Шаляпина украшал трофей – медвежья шкура.

Летом были иные развлечения. После обеда хозяева и гости отправлялись кататься на лодках. У Шаляпина на реке была целая флотилия – лодки всевозможных сортов – большие для прогулки со столом посередине и скамьями по бокам, маленькая, средняя и даже гоночная, приобретенная у яхт-клуба.

В эти краткие моменты отдыха Шаляпин старался выкроить время из своих светских обязанностей и уделить больше внимания детям. Журналист Н. А. Соколов, подписывавшийся странным именем Diabolo, который отдыхал в Ратухино вместе с многочисленными друзьями и знакомыми Шаляпиных, отметил, что после завтрака Шаляпин обыкновенно проводит время с детьми – «рисует им картинки, которые они очень любят, играет с ними в игрушки и мяч, катается на лодке или же ловит с ними рыбу с мостков купальни». «Они ведь все в меня – большие любители рыбной ловли!» – с улыбкой признавался он.

Дети с нетерпением ждали приезда отца. Плели из цветов гирлянды, украшали дом. Когда на станцию к поезду отправлялся тарантас, запряженный любимым конем Шаляпина Дивным, дети не могли усидеть дома и бежали папе навстречу. А в Ратухино все уже было готово к его приезду. Иола Игнатьевна старалась угодить вкусам Шаляпина, сделать все так, чтобы доставить ему удовольствие…

«Когда мы вернулись на дачу, – вспоминает об одном из таких приездов отца Ирина, – все семейство уже сидело за чаем на террасе. На столе, покрытом кустарной скатертью, красовались „ярославские туболки“ (пироги с творогом), свежая земляника, варенье. Почетное место занимала большая глиняная крынка с топленым молоком, рядом лежала деревянная ложка. Отец очень любил топленое молоко и просил, чтоб его подавали в крынке и разливали бы деревянной ложкой. Он говорил, что это напоминает ему детство…

А вечером состоялся спектакль, приготовленный нами специально для отца. Гостей набралось со всех ближайших деревень. Не все, конечно, попали на спектакль, но фейерверк, иллюминацию и бенгальские огни видели все».

В ночное небо взлетали разноцветные огни, рассыпаясь искрами, освещая счастливые лица детей, Иолы Игнатьевны, Шаляпина… Но какой хрупкой и эфемерной была эта иллюзия счастливой и крепкой семьи! Всего один удар – и она могла рассыпаться, как карточный домик…

Еще одним любимым развлечением обитателей Ратухино были пикники.

«Рано утром к даче подавалась линейка, запряженная парой лошадей, – пишет в своих воспоминаниях Ирина. – За линейкой подъезжал тарантас-шарабан, плетеный, крытый черным лаком, набитый душистым сеном, в который впрягалась лошаденка нашего общего любимца деда Емельяна из деревни Старово.

На линейку усаживались малыши и гости; в тарантас садились отец с матерью, а на телегу, нагруженную всякими кульками, самоваром, посудой, вскарабкивались мы, старшие дети. И наконец все двигались в путь.

Ездили мы чаще всего на наше излюбленное место „Обрыв“, где природа была необычайно живописна. Высокий берег реки Нерль круто обрывался. Река, извиваясь среди лугов, терялась вдали, где виднелся густой сосновый лес. Пахло хвоей, цветами, осокой.

Прямо на траве стелили огромную скатерть, на которую складывали все привезенное. Особенно любили мы ставить самовар…

Усевшись на траве вокруг самовара, мы с особенным наслаждением уплетали деревенские сласти, запивая их горячим чаем. Отец рассказывал нам были и небылицы, на что он был большой мастер.

Иногда мы просили его рассказать о своем детстве, о Казани…

Потом мы шли купаться… Накупавшись вволю, все снова шли к обрыву и, когда сгущались сумерки, зажигали огромный костер, через который с разбегу прыгали. Но отцу благодаря его огромному росту прыгать не приходилось, он просто перешагивал через костер, вызывая этим восторг всех ребят.

Когда становилось совсем темно, мы ходили собирать светляков и насаживали их в волосы отца и бороду деда Емельяна.

С обрыва уезжали уже ночью. Усевшись в свои экипажи, с шутками и смехом, усталые, но счастливые, мы возвращались домой под таинственный шум леса, веселый звон бубенцов и удалую русскую песню».

Это были незабываемые мгновения – незабываемые, потому что очень редкие… Гораздо чаще случалось что, бывая в Ратухино даже и в эти считанные дни, Шаляпин умудрялся уехать куда-нибудь на рыбалку или охоту со своими друзьями К. Коровиным и В. Серовым. Утром, чуть свет, за ним присылали плетеный, крытый черным лаком тарантас. Ирина, любимица отца, выходит проводить его… Раннее утро, дорога подернута туманом, блестит роса на траве… Забрав палатку и съестные припасы Шаляпин покидает их на несколько дней…

Было у них еще одно имение – Отрадное на Волге, которое Шаляпин купил в 1910 году. Места вокруг были изумительно красивые. Рядом с глубоким оврагом, окруженным со всех сторон рощами, в конце липовой аллеи, построили для Шаляпина новый дом. Иногда заезжал сюда Шаляпин, иногда Иола Игнатьевна с детьми, но это было скорее временное пристанище. Настоящая жизнь текла в Ратухино.

Кроме того, семья много путешествовала. Иола Игнатьевна жалела своих детей, которые были лишены отцовской ласки, и старалась превратить их жизнь в праздник, сделать из жизни сказку – с поездками по России и за границей, с детскими спектаклями, фейерверками и балами. Но разве этим можно было компенсировать отсутствие отца?

А дети между тем подрастали. Иола Игнатьевна решила дать им превосходное образование – они учили иностранные языки, занимались музыкой. Борис увлекался рисованием, все остальные грезили театром. Ничто не заслоняло безоблачный горизонт их беззаботного существования, ничто не предвещало грядущих потрясений. Кто бы тогда мог подумать о том, что в недалеком будущем этот праздничный карнавал жизни будет безжалостно разрушен?..

Тем не менее печальные события вторгались и в их хорошо налаженную жизнь. В марте 1913 года Иола Игнатьевна срочно должна была выехать в Италию. Ее мама находилась при смерти. Иола Игнатьевна теряла самого близкого и дорогого человека, которого безгранично любила и в чьей любви никогда не сомневалась. Теперь – со своим горем, со своей болью – она оставалась совсем одна…

В последние годы мать и дочь жили вдали друг от друга. Конечно, каждый год Иола Игнатьевна с детьми приезжала в Италию, но большую часть времени Джузеппина Торнаги проводила одна.

Жила она на небольшой вилле в Монца, купленной Иолой Игнатьевной в 1906 году. Небольшой белый домик, похожий на украинскую мазанку, был окружен тенистым садом.

Во всех смыслах Джузеппина Торнаги была неординарной женщиной. Милосердие, терпение, мужество и стойкость были основными качествами ее характера. Именно их она стремилась передать своей Иоле, с которой ее связывали общие духовные устремления. Обе женщины были талантливы и любили искусство, и обе, к сожалению, были несчастны в любви.

После непродолжительного брака с Иньяцио Ло-Прести Джузеппина Торнаги вышла замуж во второй раз и родила сына Максимилиана Каприлеса, сводного брата Иоле. Но и второй брак оказался недолгим, и уже к моменту приезда Иоле в Россию эта красивая и еще нестарая женщина снова осталась одна.

О том, что происходило в жизни Шаляпина и ее дочери, Джузеппина Торнаги узнала уже после 1903 года. Узнала и пришла в ужас. Шаляпин казался ей «человеком, потерявшим разум». Но своей нежной и хрупкой Иоле отчаиваться она не давала. «Подумай о том, что не ты одна, но мы все, кто больше, кто меньше, должны сражаться в этой жизни, следовательно, необходимо вооружиться мужеством и философией», – убеждала она ее.

Когда же в жизни Шаляпина появилась Мария Валентиновна, Джузеппина Торнаги надеялась, что ее дочь вернется в Италию и будет жить вместе с ней. Но этого не произошло. И Джузеппина Торнаги вновь должна была примириться со своим одиночеством. Ее сын Максимилиан хоть и жил вместе с ней, но почти не уделял матери никакого внимания. Это был деловой человек, занимавшийся поставкой древесины и строительного материала, вечно занятый и эгоистичный («второй Федя», называла она его). С утра до вечера его не было дома, но даже если он и появлялся, то не обращал на свою мать никакого внимания. Духовно они были далеки друг от друга. Иоле – вот кто был Джузеппине Торнаги по-настоящему дорог и близок!

Когда летом 1910 года Иола Игнатьевна пожаловалась матери, что она совсем одна и никто ее не понимает, та ответила:

«…Подумай о том, что здесь у тебя есть мать, которая всегда с тобой, душой и сердцем, и чувствует все то же, что и ты. Твои страдания – это мои страдания, и ты даже не можешь себе представить, как страдает твоя мама. Если бы мне сказали: ты должна провести остаток жизни в тюрьме или даже пожертвовать всем, до последней капли крови, чтобы твоя Иоле была счастлива, клянусь тебе, что я сделала бы это, не раздумывая ни минуты. В своих несчастьях думай о том, что у тебя есть мама, которая мысленно делит с тобой все твои боли».

Обе женщины оказались в одинаковом положении: они страдали от тех людей, которых любили.

«Мы с нашими благородными характерами и искренними чувствами не можем жить с теми, кто думает только о себе», – писала дочери Джузеппина Торнаги, смиряясь с печальной действительностью. «Мы не созданы для того, чтобы жить. Теперь живет тот, у кого нет ничего, ни искренности, ни чести, ни дружбы, кругом одна комедия, представление, но что меня успокаивает, так это то, что мы ближе к Богу, и так милосердный Бог нас защитит и не покинет».

В страданиях Джузеппина Торнаги не утратила мужества. Avanti е coraggio– эти слова стали девизом ее жизни. Раз эта жизнь война, нужно запастись мужеством и терпением, выдержать все испытания достойно, и тогда Бог наградит их. Так она воспитывала и свою Иоле: «После сильной грозы наступит хорошая погода, и ты увидишь, что и для тебя настанет день, когда ты получишь воздаяние за все, что вынесла».

И стоит ли удивляться тому, с каким терпением и самоотречением несла свой тяжкий крест Иола Игнатьевна?

Самые счастливые моменты для двух женщин наступали тогда, когда Иола Игнатьевна с детьми приезжала в Италию. Джузеппина Торнаги считала дни до приезда дочери, а потом… считала дни до ее отъезда, и когда это счастливое время заканчивалось, горько плакала, вновь оставаясь одна.

Теперь это была одинокая пожилая и очень больная женщина. От той гордой красавицы с высоким лбом и огромными глазами, в облике которой было что-то от Марии Стюарт, не осталось и следа. Джузеппина Торнаги превратилась в сгорбленную старушку, полную, маленькую, седую. Все меньше она выходила из дома. В последние годы мир сузился для нее до ее маленького домика в Монца, до ее villa Primavera (вилла «Весна»). Весной и летом она целые дни проводила в кресле в саду. Такой она и осталась запечатленной на последних своих фотографиях. Рядом виднеется белая стена дома, окно, закрытое жалюзями, лестница, прислоненная к стене. Джузеппина Торнаги расположилась под тенистыми ветвями деревьев, скрывающих ее от безжалостно палящего солнца. Вместе с ней – ее единственные друзья, две собаки, Гиги и Бо, покорно сидящие у ее ног. О чем она думала в эти последние спокойные дни? Вспоминала ли прошлое или молилась о бедной своей дочери, обреченной страдать где-то одной в чужой далекой стране безо всякой надежды на избавление?..

Одну из последних своих поездок Джузеппина Торнаги совершила в Милан. Поклонилась – в последний раз! – «дорогим могилам» своих родителей и родных, а потом, задыхаясь, с трудом добрела до Миланского собора, где долго молилась со слезами на глазах о своих детях, которых ей вскоре предстояло покинуть.

В конце 1912 года ей стало совсем плохо. Она слабела с каждым днем. «Я совсем пала духом от того состояния, в котором нахожусь. Поверишь ли, я похудела на тринадцать килограммов, кожа на мне висит, и я теряю между рук мое тело», – это было ее последнее письмо в Москву. Иола Игнатьевна поняла, что конец близок. Взяв с собой маленького Федю, она отправилась в Монца.

В это время Шаляпин был в Петербурге. Опять, как и семь лет назад, когда Иоле Игнатьевне требовалась его поддержка и помощь, он был занят и не мог уделить ей ни минуты внимания. В трудные моменты он неизменно держался на расстоянии, предпочитая писать ласковые и успокаивающие письма «милой своей Иолинушке», которые должны были показать ей его участие и заботу.

«Я знаю и предполагаю, милая Иола, что тебе сейчас приходится переживать, – писал он, – однако прошу тебя и советую не беспокоиться. Детишки, слава Богу, все здоровы, я с ними два или три раза разговариваю по телефону, они веселы и хорошо занимаются… Бедная бабушка, воображаю, как она страдает. Думается мне, что она не имеет много шансов на полное выздоровление. Очень печально это, конечно, но ты должна примириться с мыслью о развязке и не убиваться очень. Что же делать? Это же все вполне естественно. Забери себя покрепче в руки и думай больше всего о своем здоровье… Будь же здорова, дорогая Иолашка, coraggio е coraggio!Пусть Бог дает тебе силы, а я обнимаю тебя крепко и целую.

Еще раз: успокойся и волнуйся поменьше, все мы тебя очень любим. Твой Федор».

Но Иола Игнатьевна не могла не волноваться. Она не принадлежала к тем людям, которые, жалея себя, могут не обращать внимание на страдания других. А тем более сейчас, когда у нее на глазах умирала ее горячо любимая мама. Иногда, на короткие мгновения, Джузеппине Торнаги становилось лучше, болезнь отпускала ее, но вскоре все начиналось сначала, и бедная женщина, пожираемая мучениями, приближалась к своему неминуемому концу. Иола Игнатьевна была в отчаянии. «Уверяю вас, что это очень тяжело – видеть свою бедную маму и страдать, что ты не можешь ей помочь», – писала она в Москву Ирине.

Серьезная, собранная Ирина стала ее поддержкой и опорой. С ней Иола Игнатьевна откровенно делилась своими мыслями и переживаниями: «Как видите, я ничего не имею в этом мире, кроме скорбей». Возможно, тринадцатилетняя Ирина уже о многом догадывалась…

Но и в далекой Италии у постели умирающей матери Иола Игнатьевна постоянно думала о детях. Они были смыслом ее жизни, каждую минутку она стремилась к ним, но… пока печальные обстоятельства задерживали ее в Монца.

Тем временем в апреле в Москву приехал Шаляпин. Иола Игнатьевна надеялась, что он побудет с детьми и уделит им в ее отсутствие больше времени. Как всегда бывало в таких случаях, дети не отходили от него ни на шаг. «…То они у меня на кровати, то играют с Булькой, то ходим в сад», – довольный, сообщал он Иоле Игнатьевне.

На Пасху Шаляпин решил сделать детям королевский подарок – съездить с ними в древний Саввино-Сторожевский монастырь в Звенигороде, расположенный в пятидесяти с лишним верстах от Москвы.

Эта поездка осталась в памяти детей каким-то сказочным сном. «Дорога очень живописна, и сам монастырь очень красиво расположен… – сообщал Шаляпин в письме Иоле Игнатьевне. – Детишки все говели и причащались. Священник их исповедовал, и они рассказали ему все свои грехи. Главный грех у Борьки оказался, что он много врет. Я очень смеялся этому».

Перед самым отъездом в Звенигород они получили телеграмму Иолы Игнатьевны о смерти бабушки. Шаляпин прочел ее детям. «Детишки были очень огорчены как смертью бабушки, так и твоей грустью, и все говорили: „Бедная наша мамочка, как нам ее жалко“. Я, конечно, успокаивал их, как мог…»

Но даже и это печальное событие не могло омрачить для детей чудные, незабываемые дни, проведенные с отцом. Эти несколько радостных пасхальных дней, проведенных в красивейшем месте, называемом русской Швейцарией, в белокаменном монастыре, стоящем на горе, среди зелени, и сияющем золотом своих куполов, пасхальная заутреня в древнем Рождественском соборе XV века со строгими фресками на потемневших стенах, когда посередине службы Шаляпин вдруг неожиданно стал подпевать хору – сначала тихо, а потом все громче и громче, – и как удивленно, а потом и с восторгом стали оборачиваться на него, стоявшего в самом конце храма, лица звенигородских прихожан, остались в их памяти навсегда…

К несчастью, Иола Игнатьевна должна была задержаться в Италии. Не успела она похоронить мать, как заболел дифтеритом Федя. На нее свалились новые хлопоты, новый груз забот. А Шаляпин уже должен был уезжать… Из Петербурга он опять написал ей об их поездке в Звенигород. Видимо, и в его памяти она осталась прекрасным, светлым воспоминанием:

«Детишки все здоровы и веселы, мы прекрасно провели время в Москве и в монастыре. Бориска был очарован и счастлив, что ему пришлось спать со мной в одной комнате, и номер гостиницы поэтому он нашел самым уютным из всех домов и комнат, какие ему приходилось видеть. Лазили на колокольню и звонили во все колокола. Он носит теперь длинные штаны навыпуск и очень этому рад, и чувствует себя уже большим…»

Борис был любимцем отца. В письмах Шаляпина ему уделено самое большое место.

На лето дети, по обыкновению, отправились в Ратухино. Когда Федя поправился, в Россию вернулась Иола Игнатьевна. Потянулась монотонная дачная жизнь.

В этом году исполнилось десять лет с того дня, как умер их первенец, их обожаемый Игорь. 15 июня, в день его смерти, Иола Игнатьевна отправилась в Москву, отслужила панихиду в соборе Новодевичьего монастыря, положила на могилку свежие цветы… Шаляпин откликнулся на ее письмо сразу же. Игорь по-прежнему оставался для него особым, дорогим воспоминанием, крепко связывавшим его с прошлым. «Нужно ли говорить, что я был душой моей с тобой на могиле нашего милого Игрушки. Очень жалею, что меня не было там лично», – написал он Иоле Игнатьевне.