Текст книги "Вокруг Пушкина"

Автор книги: Ирина Ободовская

Соавторы: Михаил Дементьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Между тем вызов Пушкиным на дуэль Дантеса привел в панику Геккерна. Ведь он и те, кто за ним были, рассчитывали не только отвлечь гнусным намеком пасквиля внимание поэта от Дантеса, но, хорошо зная о его «африканском» темпераменте, хотели натравить его на царя и, тем самым, его погубить. И вдруг расчеты их оказались спутаны. И тут Геккерн, которого «все боялись», проявил себя жалким и презренным трусом. Получив вызов, он в тот же день бросился к Пушкину, заклиная его взять вызов обратно, ибо, говорил он, каким бы ни был исход дуэли, это испортит только что налаженную им своему «сыну» блестящую карьеру. А если это невозможно, согласиться хотя бы на отсрочку дуэли. Одновременно он обратился за посредничеством к пользовавшейся большим уважением двора тетке Натальи Николаевны Загряжской и к Жуковскому. Не исключено, что крайняя растерянность Геккерна и могла натолкнуть Пушкина на мысль о причастности его (через некоторое время она превратилась в уверенность) к «пасквильному диплому» и вместе с тем явиться той нитью, которая помогла распутать весь клубок. В самом деле, зачем, если он так боялся дуэли, он стал бы наводить на нее инспирированный им «диплом». Значит, речь в нем идет не о Дантесе. И в связи с этим-то Пушкин и мог по-новому прочесть и осмыслить «диплом». А это послужило ключом и к разгадке политической подоплеки его.

Тем временем Геккерн, воспользовавшись отсрочкой, придумал неожиданный исход: ухаживая так настойчиво за Натальей Николаевной, Дантес на самом деле якобы увлекался ее старшей сестрой, Екатериной, на которой и мечтал жениться, а значит, и драться с ним Пушкину на дуэли нет никаких оснований. Все это было шито белыми нитками, но вполне устраивало поэта, ведь помимо предстоящего ему боя со своими политическими врагами, участие которых во всей этой истории было для него несомненно, поэт должен был вести и другую, не менее важную для него борьбу. Вяземский в письме к брату царя великому князю Михаилу Павловичу,  в котором он излагал весь ход преддуэльной истории, защищая невинность жены Пушкина и вместе с тем упрекая ее в легкомыслии, с каким она относилась к ухаживаниям Дантеса, укорял и Пушкина, что он «не воспользовался своею супружескою властью, чтобы вовремя предупредить последствия этого ухаживания». Но здесь еще раз особенно ярко проявилось дававшее себя не раз знать в давних, еще лицейских лет, отношениях между Пушкиным и Вяземским непонимание последним натуры поэта, как и глубины его чувств к жене. Поэт не хотел чего бы то ни было ее лишать, ни к чему ее, насильственно пользуясь своей супружеской властью, принуждать. Веря в нее и в то же время отдавая себе полный отчет в ее увлечении, он боролся за ее сердце, за ее чувство к себе. Вынужденная, во избежание дуэли, женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой пришлась очень кстати. «Я заставил вашего сына, – писал Пушкин в заготовленном им еще в ноябре, но отправленном позже резчайшем письме к Геккерну, – играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении, вполне заслуженном». И Пушкин согласился считать свой вызов не бывшим, предупредив, однако, что какая бы то ни было связь между его домом и домом его новоявленного родственника исключена. В то же время он не скрывал, что от мысли разоблачить причастность Геккерна к пасквильному диплому и тем самым обесчестить его в глазах русского и голландского дворов он отнюдь не отказался: «С сыном уже покончено... теперь вы мне старичка подавайте», – сказал он графу Соллогубу, который должен был быть его секундантом, сообщив ему, что, вследствие предложения Дантеса Екатерине Гончаровой, дуэли не будет, и тут же прочел Соллогубу упомянутое письмо к Геккерну. «Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что я мог возразить против такой сокрушительной страсти». Рассказ Соллогуба воочию показывает, до какого состояния довели Пушкина царские «псари».

Весть о намерениях Пушкина, несомненно, дошла и до Геккерна. Карта его была окончательно бита. Речь шла теперь не о карьере Дантеса, а о предстоящем полном крушении его собственного положения и, еще шире, о грандиозном «скандале», угроза которого повисла не только над ним одним, но который мог задеть и его высокопоставленных покровителей, орудием коих он в значительной степени являлся. Теперь оставался уже всего лишь единственный способ обезвредить поэта – физически его уничтожить, пока он еще не успел привести свой замысел в исполнение. И все было направлено именно на это.

Геккерн прежде всего постарался восстановить репутацию Дантеса, сильно пошатнувшуюся в связи с неожиданной и поставившей многих в тупик женитьбой его на Екатерине Гончаровой. Он стал твердить, что эта вынужденная женитьба – рыцарский поступок со стороны его сына, который якобы принес себя в жертву, дабы «спасти честь» беззаветно любимой им жены поэта, – версия, охотно подхваченная в сочувственно настроенных к Дантесу великосветских кругах. Параллельно возникла еще одна версия, очень вероятно, пущенная на всякий случай в ход уже им самим. Да, признался он кой-кому из приятелей, по некоторому допущенному им легкомыслию он пошел навстречу влюбленной в него девушке. И вот, как подобает «благороднейшему человеку», каким он слыл среди своих многочисленных поклонников и поклонниц, он решил покрыть девичий грех законным браком. Развивая эту версию, Щеголев обнаружил «документ» – письмо Гончаровой-матери к Екатерине Николаевне, из которого, как считал он, непререкаемо следует, что она забеременела тогда от Дантеса. Авторам книги в результате своих архивных разысканий удалось закрыть это сенсационное открытие, доказать, что Наталья Ивановна просто описалась в дате письма, на котором и строились все расчеты. Одновременно стали еще больше сгущать вокруг Пушкина атмосферу лжи и клеветы, стремясь комьями грязи забросать уже не только жену поэта, а и весь его семейный быт. В свете заговорили о беззаконной, приравнивавшейся тогда к кровосмешению, интимной связи Пушкина с его свояченицей – второй сестрой жены, Александрой Николаевной. Вместе с тем сразу же после женитьбы на Екатерине Дантес с такой вызывающей наглостью возобновил открытые ухаживания за Натальей Николаевной, что иначе, как намеренной провокацией, объяснить это нельзя.

И вот 26 января 1837 г. Пушкин послал Геккерну то письмо, которое он прочитал в ноябре Соллогубу.

Геккерн тотчас же показал его одному из благожелателей его самого и Дантеса, отцу Идалии Полетики и дальнему родственнику Гончаровых, графу Г. А. Строганову, который пользовался в высшем свете репутацией особого знатока в вопросах чести. Строганов заявил, что такие оскорбления могут быть смыты только кровью. Последовал вызов Дантеса. На следующий же день, 27 января, состоялась дуэль. 29 января Пушкин скончался.

* * *

Через десять лет после гибели Пушкина П. А. Вяземский счел возможным заговорить о таинственных обстоятельствах, с этим связанных, тоже очень глухо, но уже не в частном письме, а в статье «Взгляд на литературу нашу после смерти Пушкина». «Теперь еще не настала пора, – писал он, – разоблачить тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Но во всяком случае, зная ход дела, можно сказать положительно, что злорадству и злоречию будет мало поживы от беспристрастного исследования и раскрытия существенных обстоятельств этого печального события». Как видно, и в это время злорадство и злоречие в среде столь презираемой и ненавидимой Пушкиным «светской черни» по поводу как его самого, так и его жены все еще продолжались.

За последние полвека, благодаря находкам и публикациям неизвестных дотоле и порой очень важных архивных материалов, многочисленным и порой весьма ценным работам пушкинистов, многое из того тайного, о чем пишет Вяземский, стало явным.

Полностью разобраться в мутном потоке сплетен и пересудов, злоречия и клеветы, который был обрушен на последние месяцы жизни Пушкина, отъединить правду от неправды, истину от лжи, слухи и домыслы от действительных фактов и по сию пору не удалось. Исследователи еще спорят об отдельных подробностях (чьим почерком написаны пасквильные дипломы, было ли свидание Натальи Николаевны с Дантесом в квартире Идалии Полетики – ловушкой, в которую пытались ее заманить, была ли Екатерина Гончарова в добрачной связи с Дантесом и т. п.). Однако все это – детали, которые могут быть еще и уточнены, и дополнены новыми находками и публикациями. Но общая картина уже сейчас ясна, и пора для беспристрастного исследования, которое дает возможность не только увидеть, но и понять, объяснить, почему счастье поэта обернулось его гибелью, – наступила. Трагически, безвременно пресеклась жизнь Пушкина: по форме – дуэль, «поединок чести». Но по существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой.

Гласно дерзнул сразу же сказать об этом в концовке своего стихотворения «Смерть поэта» только один человек, мало тогда кому известный «некий господин Лермантов, гусарский офицер». В этой концовке снова вспыхнул ярчайшим пламенем тот «глагол», которым пророк-поэт Пушкин жег сердца людей. Подхватив и развивая основную тему пушкинской «Моей родословной», Лермонтов гневно швырнул свои огненные строки в лицо правящей клики рабов и льстецов («Вы, жадною толпой стоящие у трона Свободы, Гения и Славы палачи...»), прямо обвиняя их в гибели поэта и грозя им неминуемым и беспощадным судом. Лермонтовское стихотворение сразу же получило широчайшую популярность. Но его автор был обвинен в «воззвании к революции» и отправлен в ссылку. А всего четыре года спустя – изумительное четырехлетие, в которое безвестный гусарский офицер развился в гениального поэта, прямого наследника Пушкина – его постигла та же судьба: по форме – дуэль, а по существу – политическая расправа. «Туда ему и дорога»,– отозвался о гибели Пушкина брат Николая великий князь Михаил Павлович. Сам Николай отозвался о гибели Лермонтова еще более грубо-цинично. До нас дошел зловещий рассказ об этом одной осведомленной современницы, подтверждаемый и другими источниками: «Во второй половине июля, в один из воскресных дней, государь, по окончании литургии, войдя во внутренние покои кушать чай со своими, громко сказал: «Получено известие, что Лермонтов убит на поединке – «собаке – собачья смерть!» Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Веймарская, «жемчужина семьи») вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались у богослужения лица, сказал: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Это наигранное актерское лицемерие («Ты был не царь, а лицедей», – скажет в своей эпитафии на смерть Николая I Тютчев) бросает свет и на те «милости», которые оказывал Пушкину Николай.

Две «высочайшие» эпитафии – дополнительный штрих к тому, что сказано выше. Между теми, кто стоял у трона, и теми, кто сидел на нем, в этом вопросе разницы не было.

Настала пора закрыть и затянувшееся почти на полтора столетия обвинительное «дело» против жены поэта.

Да, она была молода, была прекрасна и бесконечно радовала, чаровала Пушкина своей молодостью и красотой. Да, как он и хотел, она блистала в той сфере, где была к этому призвана. Она очень любила балы, наряды, любила кокетничать со своими бесчисленными поклонниками. Глубочайше потрясенная смертью мужа, она сама горько каялась в этом. Но – мать четырех детей поэта – она давала ему то высокое и вместе с тем то простое, доброе, человеческое счастье, в котором он так нуждался, нуждался именно  в годы жизни с ней – в 30-е годы, когда своей мыслью и творчеством ушел далеко вперед в грядущие столетия, а в своем веке ощущал такое страшное одиночество. Один раз за всю их семейную жизнь увлеклась было и она, но и в этом увлечении явила себя его «милым идеалом», его Татьяной. А в истории трагической гибели Пушкина она была не виновницей, а жертвой тех дьявольских махинаций, тех адских козней и адских пут, которыми был опутан и сам поэт. О ней, о ее будущей судьбе были последние помыслы и последние заботы умирающего Пушкина.

И никто не должен, не смеет не только бросить, но и поднять на нее камень.

                                                                                     Д. БЛАГОЙ

ОТ АВТОРОВ

Все, что связано с именем Пушкина, с его жизнью и творчеством, всегда вызывает большой интерес не только у пушкинистов, но и у широкого круга почитателей Пушкина. По крупицам, в течение многих десятилетий, накапливаются новые данные к биографии поэта.

В работе над творческим наследием великого поэта ученые внимательно изучают каждую строчку, каждый черновой набросок в обширных рукописях поэта. Не меньший интерес представляет и все относящееся к его биографии.

Пушкин в своей статье о Вольтере писал: «Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради, или записка к портному об отсрочке платежа».

Тем большее значение имеют письма, вечно живые свидетели жизни ушедших людей, ярко рисующие их мысли, чувства, чаяния и надежды.

В 1963 году по предложению Московского государственного музея А. С. Пушкина мы начали работать в Центральном государственном архиве древних актов над архивом семьи Гончаровых, родственников Н. Н. Пушкиной. Архив этот огромен – в нем насчитывается свыше 10 тысяч единиц хранения, т. е. отдельных папок и пакетов с письмами, различных документов, бухгалтерских книг, тетрадей, записных книжек и т. п., за период с конца XVII века и до начала XX века.

Целью нашей работы были поиски новых данных о Пушкине и его окружении. Мы полагали, что после женитьбы поэта общение семей Пушкиных – Гончаровых было довольно тесным и в письмах можно найти что-то новое, дополняющее уже известное.

Но многие исследователи обращались уже к этому архиву, и можно было думать, что в основном все эпистолярные материалы просмотрены. Однако это оказалось не так, и наши настойчивые длительные поиски превзошли все ожидания.

Среди фамильной переписки Гончаровых мы обнаружили неизвестное большое письмо Пушкина, письма его жены Натальи Николаевны и ее сестер Екатерины и Александры Гончаровых. Все письма адресованы Д. Н. Гончарову, старшему брату Н. Н. Пушкиной.

Новое письмо Пушкина – это редчайшая находка! За последние десятилетия было найдено несколько автографов Пушкина: на книге В. Скотта, пометки на рукописи Вяземского, автограф «Записок о народном воспитании», «Замечания о бунте» и другие рукописи из архива Миллера. Но почти все они при большой их ценности не являлись новыми текстами, так как были известны по спискам или публикациям. Вот почему исключительное значение обнаруженного письма не только в том, что это новый автограф, но и в том, что это совершенно неизвестный текст. Найденное нами письмо свидетельствует о тяжелом материальном положении Пушкиных в 1833 году. Написано оно к шурину Д. Н. Гончарову – это также совершенно новый адресат в эпистолярном наследии Пушкина.

Среди писем пушкинского окружения особый интерес представляют письма Натальи Николаевны, о которой до сих пор мы мало знали достоверного. Это чрезвычайно ценный материал, по-новому освещающий образ жены поэта. Но он представляет большую ценность вот еще почему. Известно, что существовали письма Натальи Николаевны к мужу и что их насчитывалось около 40. Потомки Пушкина бережно хранили их и в конце концов передали в рукописный отдел бывшего Румянцевского музея (ныне Всесоюзная библиотека им. В. И. Ленина). В 20-х годах эти письма исчезли. Появились даже статьи и заметки, пытавшиеся доказать, что письма жены Пушкина якобы и не поступали в музей. Наряду с другими  исследователями мы тоже занимались поисками этих писем, но обнаружить их не удалось. Однако мы нашли интересный документ, доказывающий, что письма Н. Н. Пушкиной не только хранились в бывшем Румянцевском музее, но, более того, в 1920 году были подготовлены к печати (три печатных листа).

Таким образом, публикуемые здесь письма Пушкиной, написанные ею при жизни поэта, являются уникальными подлинниками. Но ценность их не только в этом. Жизнь Пушкина, подробности его биографии запечатлены во множестве воспоминаний и писем его современников, однако среди них до сих пор отсутствовали свидетельства самого близкого ему человека – жены. Пушкиноведение не располагало также подлинными документами, которые говорили бы об отношении Натальи Николаевны к мужу. Теперь такие документы есть. Письмо от июля 1836 года, в котором она так тепло и сердечно говорит о Пушкине, вряд ли можно переоценить.

Письма Екатерины Николаевны и Александры Николаевны Гончаровых также очень важны и интересны. Они охватывают период с 1832 по 1837 год, т. е. тоже написаны при жизни поэта, и более того – почти все они относятся к тому времени, когда сестры жили в Петербурге в квартире Пушкиных. Впервые публикуется большое число писем Екатерины Гончаровой, впоследствии ставшей женой Ж. Дантеса. О ней было известно немногое.

Написанные живо и непринужденно, письма не только рисуют жизнь самих сестер, но в них мы находим упоминания о Пушкине, в том числе характеризующие отношение сестер Гончаровых к Пушкину и Пушкина к ним. Многие из этих писем уточняют и дополняют данные к биографии поэта. Так, например, совершенно новыми для нас являются сведения о посещении Пушкиным Яропольца в 1834 году. Последние письма (конец 1836 и начало 1837 г.) делают нас участниками трагических событий преддуэльных дней.

Мы обнаружили также большое число писем членов семьи Гончаровых: родителей – Натальи Ивановны и Николая Афанасьевича, братьев Ивана и Сергея. Многие выдержки из этих писем, представляющие интерес для данной работы, публикуются здесь впервые.

Все публикуемые письма – чисто семейные, они очень живы и непосредственны, и в этом одно из их достоинств.

Судя по этим письмам, родственные связи Пушкиных и Гончаровых были, очевидно, более тесными, чем можно было предполагать. Об этом свидетельствует, например, участие Пушкина в делах по процессу, который вел Д. Н. Гончаров с купцом Усачевым и в котором была заинтересована вся семья Гончаровых.

Как же выглядят эти письма? Большинство из них хорошо сохранились. Однако некоторые с трудом поддаются прочтению, так как чернила расплылись. Почти все письма написаны на почтовой бумаге гончаровских фабрик голубого, зеленоватого, кремового и белого цветов. Обычный формат их 13х20 см, но встречаются листы и большего, и меньшего размеров.

Все письма, за небольшим исключением (главным образом это относится к письмам Николая Афанасьевича Гончарова), написаны на французском языке (Перевод всех писем сделан И. Ободовской).  Французский язык писем вполне литературен и богат – все Гончаровы владели им в совершенстве. Однако в них довольно часто встречаются русские фразы и слова. Чтобы читатель мог отличить их от основного переводного текста, они набраны в разрядку.

В русских текстах подлинников преобладает обращение на «ты»; такое обращение принято нами за основу и при переводе писем на русский язык.

Большинство писем не имеет подписи: в те времена не было принято подписывать семейные письма. Так, никогда не подписывала своих писем Наталья Николаевна, редко – сестры Гончаровы; обычно ставят свои инициалы в конце письма родители и всегда подписывается полностью только младший из братьев, Сергей Гончаров.

Работа над письмами заняла очень много времени. Неразборчивые, мелкие почерки требовали тщательной расшифровки – именно расшифровки, так как просто читать эти письма нельзя. Особенно трудным оказался почерк Екатерины Гончаровой. Она и сама неоднократно спрашивает: можно ли разобрать, что она написала. Очень неразборчивым мелким бисером написаны и письма Натальи Ивановны. Однако непрочитанных строк и слов в конце концов оказалось немного. Эти пропуски, а также другие замечания авторов оговариваются в сносках. Приписки, сделанные другими корреспондентами, включаются в текст писем с соответствующим подзаголовком.

Во многих письмах отсутствуют указания на дату и место отправления. Мы их определили как по содержанию самого письма, так и путем сопоставления с другими письмами. Они заключены в скобки, а в комментариях даны обоснования датировок.

Не все письма равноценны по значению, но мы сочли необходимым опубликовать и те, которые на первый взгляд мало дают нового, однако в общей цепи хронологического изложения занимают свое место, дополняют предыдущие и последующие и в совокупности рисуют более полную картину событий, а также быта и эпохи.

Из числа обнаруженных авторами писем, написанных при жизни Пушкина, в книгу не вошли те, которые касаются главным образом денежных вопросов.

В книгу включены некоторые письма из архива Гончаровых, опубликованные другими исследователями, – это необходимо для более полного воссоздания событий. Так, нами приводятся публикации  Д. Благого и Т. Волковой и М. Яшина (см. комментарии и перечень литературы).

В поисках необходимых данных для работы над письмами нами просмотрено в архиве значительное количество хозяйственных документов: бухгалтерских книг, входящих и исходящих журналов, описей, актов и т. п., а также семейных документов – ученических тетрадей детей Гончаровых, записных книжек, формулярных списков, метрических выписок и т. д. Мы познакомились также в ЦГАЛИ с архивом Вяземских и в ИРЛИ – с архивом А. П. Араповой.

Поскольку настоящая книга рассчитана на широкий круг читателей, мы сочли необходимым предпослать письмам предисловия, комментирующие их, а также характеризующие действующих лиц и обстановку, в которой они были написаны.

Эти предисловия не исчерпывают всего того, что можно было бы сказать о письмах и их авторах, однако, мы полагаем, они, несомненно, являются очень ценным материалом для пушкиноведения.

В книге публикуются и комментируются письма, написанные при жизни Пушкина. Продолжая исследование архивных материалов, авторы обнаружили интересные письма, относящиеся к периоду после смерти поэта. Новые находки подтверждают и дополняют характеристики образов Н. Н. Пушкиной и ее сестер.