Текст книги "Вокруг Пушкина"

Автор книги: Ирина Ободовская

Соавторы: Михаил Дементьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

«...Мы получили разрешение владетельницы Парголово княгини Бутера на то, чтобы нам открыли ее прелестный дом, и мы уничтожили превосходный обед – пикник, привезенный нами с собой, в прекрасной гостиной, сверкающей свежестью и полной благоухания цветов. Николай Трубецкой взял на себя дорогостоящую поставку вин и исполнил это широко и щедро. Креман и Силлери (марки французских вин) лились ручьями в горла наших кавалеров, которые встали все из-за стола более румяные и веселые, чем когда садились, особенно Дантес и Мальцов... Только в десять часов мы смогли оторваться от прелести упоительного вечера, от цветущих парголовских рощ и по дороге сделали остановку на даче княгини Одоевской, чтобы выпить чаю. Что до наших мужчин, то они вовсю угостились глинтвейном, который приготовил для них князь».

Можно предположить, что подобные пикники и прогулки бывали в течение всего лета. Письма Екатерины Николаевны за этот период совершенно не говорят о ее увлечении Дантесом. А между тем именно тогда они часто встречались. Если бы это было обычное ухаживание, она, вероятно, поделилась бы этим с братом, но сложность обстановки заставляла ее молчать... Стремясь постоянно видеться с Дантесом, она, возможно, упрашивала Наталью Николаевну всюду ездить с ними, так как тогда не было принято девушкам выезжать одним. В этом отношении очень характерно письмо от 1 августа 1836 года, в котором Екатерина Николаевна пишет брату о празднике, устроенном офицерами в Павловском. Она не говорит, был ли с ними Пушкин. Возможно, что именно за ним заезжали они на городскую квартиру. Но поэт был еще в трауре по матери (не могла пойти на бал по этой же причине и Наталья Николаевна, как мы видим из письма), и вероятнее предположить, что сестер сопровождал кто-нибудь из братьев или знакомых. Во всяком случае дамы поехали туда не одни.

Описывая этот праздник с «множеством дипломатов и иностранцев», Екатерина Николаевна, по-видимому, все сильно преувеличила: надо полагать, ей хотелось похвастать перед братом и невесткой, в каком «высоком» обществе они вращаются!

В конце лета в семье Гончаровых произошло важное событие: женился Дмитрий Николаевич. Эта совершенно неожиданная перемена в семейной жизни брата взволновала обеих сестер. И под любезными поздравлениями чувствуется тревога: а как это отразится на их судьбе, на их материальном положении? Из дальнейших писем мы видим, что опасения их были не напрасны. Интересно отметить большую разницу в письмах сестер по этому поводу: если письмо Александры Николаевны написано в свойственных ей шугливо-иронических тонах, то старшая сестра озабочена тем, как будет к ней относиться невестка, и боится потерять дружбу брата, к которому была всегда очень привязана.

12 сентября Пушкины и Гончаровы вернулись с дачи и поселились в новой квартире на Мойке в доме княгини Волконской.

Нет сомнения, что в это время обстановка в семье Пушкиных была уже напряженной. Об этом свидетельствует известное письмо С. Н. Карамзиной от 19—20 сентября, описывающей свои именины, праздновавшиеся на даче в Царском Селе, на которых присутствовали и Пушкины, и Гончаровы. Приведем выдержки из этого письма.

«... В среду мы отдыхали и приводили в порядок дом, чтобы на другой день, день моего ангела, принять множество гостей из города; ... среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три – ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями), мои братья, Дантес, А. Голицын, Аркадий и Шарль Россет... Сергей Мещерский, Поль и Надина Вяземские... и Жуковский. ...Послеобеденное время, проведенное в таком приятном обществе, показалось очень коротким; в девять часов пришли соседи... так что получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, – не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо!»

Насколько правдиво описываются эти события Карамзиной, сказать трудно. Во всяком случае, всей трагичности переживаний Пушкина она не поняла. Софья Николаевна не видит ничего особенного в ухаживании Дантеса за Гончаровой, считая это обычным флиртом. В одном из писем она прямо пишет, что флирт придает остроту светской жизни. Поговорив о Пушкиных, она легко переходит к следующей теме, тем самым не придавая значения подмеченному ею душевному состоянию поэта.

У нас нет оснований особенно доверять Карамзиной, женщине злоязычной и пристрастной, но доля правды, по-видимому, в ее словах есть: поведение Екатерины Гончаровой обращало на себя внимание. Влюбленная в Дантеса, она, очевидно, уже пренебрегала светскими приличиями и давала повод ко всевозможным сплетням. Следует обратить внимание на следующие слова С. Н. Карамзиной в этом письме: «...который продолжает все те же штуки, что и раньше». Значит, ухаживание Дантеса за Екатериной Гончаровой началось значительно раньше. В те времена такое настойчивое ухаживание молодого человека могло означать или что у него имеются серьезные намерения, или что он имеет какое-то право на это...

1836 год был очень трудным годом для Пушкина. Тяжелое моральное состояние, запутанность материальных дел – все это угнетало поэта. К тому же наглое поведение Дантеса, который, демонстративно ухаживая за Екатериной Гончаровой, «не сводил глаз» с Натальи Николаевны, тревожило Пушкина. Не потому, что он не доверял своей жене, нет, он был в ней совершенно уверен, но его в высшей степени раздражало двусмысленное поведение Дантеса. Возможно, что до него доходили какие-то сплетни, распространяемые его врагами. Он не мог допустить, чтобы имя его жены было каким-либо образом связано с именем проходимца кавалергарда.

События нарастали день за днем. 4 ноября Пушкин получил по городской почте анонимный пасквиль, оскорбительный для его чести и чести его жены. Уверенный, что это дело рук Геккернов, в тот же день он послал вызов на дуэль Дантесу. Вечером старик Геккерн был у Пушкина (Дантес находился на дежурстве) и просил у него отсрочки на 24 часа, т. е. до возвращения Дантеса с дежурства. На другой день, 5 ноября, и затем 6 ноября Геккерн опять приезжал к Пушкину и получил от него согласие на двухнедельную отсрочку дуэли, т. е. до 17—18 ноября.

В свете всех этих событий письмо Екатерины Гончаровой от 9 ноября представляет исключительный интерес, и мы считаем необходимым остановиться на нем подробнее, а также привести высказывания некоторых пушкинистов о событиях, предшествовавших женитьбе Дантеса.

Дмитрий и Екатерина, как мы говорили выше, были очень дружны с детства. Судя по ее письмам к брату, она была с ним гораздо откровеннее, чем с сестрами. Не желая тревожить Дмитрия Николаевича своими печальными мыслями, стараясь владеть собою, Екатерина Николаевна начинает письмо с денежных и семейных дел, хотя и говорит, что ей «тоскливо до смерти». Но мысль о счастье недавно женившегося брата выводит ее из душевного равновесия, она не выдерживает, и из души вырывается крик отчаяния... Всего несколько строк, но они говорят о ее каких-то тяжелых переживаниях...

Что привело ее к мысли о смерти? В пушкиноведении давно известна версия о том, что Екатерина Гончарова была в связи с Дантесом до его сватовства и даже якобы забеременела от него. П. Е. Щеголев в книге «Дуэль и смерть Пушкина» опубликовал письмо матери, Н. И. Гончаровой, к дочери Екатерине от 15 мая 1837 года, т. е. после ее выхода замуж за Дантеса.

Наталия Ивановна пишет дочери:

«...Ты говоришь в последнем письме о твоей поездке в Париж; кому поручишь ты надзор за малюткой на время твоего  отсутствия? Останется ли она в верных руках? Твоя разлука с ней должна быть тебе тягостна».

Основываясь на этом письме, точнее, на его дате, известный литературовед Л. Гроссман выдвинул версию, что дата рождения Матильды, старшей дочери Е. Н. Дантес-Геккерн, 19 октября 1837 года – фиктивная и что на самом деле она родилась в апреле 1837 года. Расхождение официальной даты рождения Матильды с предполагаемой, по Гроссману, требовало более веского обоснования, чем дата письма Н. И. Гончаровой, которая, в конце концов, могла быть и ошибочной.

Но вернемся к этому же письму от 15 мая. В начале Наталья Ивановна пишет:

«Дорогая Катя, я несколько промедлила с ответом на твое последнее письмо, в котором ты поздравляла меня с женитьбой Вани; та же причина помешала мне написать тебе раньше. Свадьба состоялась 27 числа прошлого месяца..! Все твои сестры и братья приезжали к свадьбе».

Прежде всего кажется совершенно невероятным, чтобы в апреле 1837 года, будучи в трауре и глубоко переживая гибель мужа, Наталья Николаевна поехала на свадьбу. Но это наше предположение, а нужны документы. Таким документом могла бы быть точно установленная дата свадьбы Ивана Николаевича Гончарова.

В архиве Гончаровых нам удалось найти три документа, неопровержимо устанавливающие год и дату бракосочетания Ивана Гончарова. Это, во-первых, письмо самого Ивана Николаевича из Яропольца, датированное 26 февраля 1838 года, в котором он сообщает Дмитрию Николаевичу, Наталье Николаевне и Александре Николаевне, жившим тогда на Полотняном Заводе, о своей помолвке с княжной Марией Мещерской. Приведем начало этого письма:

«Ярополец, 26 февраля 1838 г.

Дорогие друзья брат и сестры!

Пишу вам всем вместе, так как я буду говорить только об одном предмете... Извещаю вас о моей женитьбе на княжне Марии Мещерской. Я не хочу распространяться об этом при помощи избитых фраз или изысканных выражений, которые многие употребляют, извещая о подобном событии, скажу только, что вот уже три дня, как будущее мое решено».

Во-вторых, нами найдено также письмо Натальи Ивановны, тоже из Яропольца, от 28 февраля того же года, в котором она сообщает о женитьбе сына. Несомненно, Иван Николаевич приехал в Ярополец просить у матери благословения на брак, и оба письма были отправлены оттуда одновременно. И, наконец, третьим документом является запись в бухгалтерской книге расходов семьи Гончаровых за 1838 год, в которой значится, что 11 апреля этого года И. Н. Гончарову было выдано на свадьбу 3000 рублей ассигнациями.

Свадьба состоялась 27 апреля 1838 г. в Яропольце, о чем свидетельствуют письма Н. И. и И. Н. Гончаровых.

Таким образом, в свете этих новых материалов можно считать доказанным, что письмо Н. И. Гончаровой к дочери было написано 15 мая 1838 года. Что касается неправильной датировки его 1837 годом, то можно предположить, что или Наталья Ивановна ошиблась, или цифра «восемь» написана неясно, а надо сказать, что почерк у нее очень неразборчивый и иногда с трудом поддается расшифровке. Следовательно, версия о том, что Е. Н. Гончарова была беременна до брака, отпадает.

Письмо Екатерины Николаевны от 9 ноября – несомненно, реакция на вызов Пушкиным Дантеса на дуэль и последовавшие за этим события. Независимо от исхода дуэли она считает, что ее брак с Дантесом невозможен: «мое счастье  уже безвозвратно утеряно». Чем можно объяснить ее отчаяние? Как бы оно ни было глубоко в тот момент, все же она могла предполагать, что когда-нибудь впоследствии она встретит другого человека, с которым сможет связать свою судьбу. Однако, очевидно, это было невозможно. Невольно напрашивается мысль: если Екатерина Гончарова и не была беременна до брака с Дантесом, возможно, все же она была в связи с ним? Не на это ли намекает в своем последнем письме от января 1837 года Александра Николаевна, говоря, что Екатерина «выиграла в отношении приличия». Не в этом ли состояла тайна, разглашения которой так боялись и Жуковский, и Загряжская, и Геккерны?

Приведем несколько выдержек из конспективных заметок Жуковского о дуэли Пушкина.

«7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерну... Открытия Геккерна... О любви сына к Катерине... О предполагаемой свадьбе... Мысль все остановить – возвращение к Пушкину. Les revelations (откровения). Его бешенство».

Если предположить, что Геккерн «открыл» Жуковскому тайну связи Дантеса с Екатериной, а Жуковский сообщил об этом ничего не подозревавшему Пушкину, то становится понятной его реакция на это «откровение»: его бешенство.

В недавно опубликованном письме графини С. А. Бобринской, подруги императрицы Александры Федоровны, занимавшей видное положение в придворных кругах, мы находим очень прозрачные намеки на обстоятельства, предшествовавшие свадьбе. Приведем некоторые выдержки из этого ее письма, адресованного мужу.

«... Никогда еще с тех пор, как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн, Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустую молву... Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицой, поэтичной красавицы жены Пушкина... ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и, чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю. ...Под сенью мансарды Зимнего дворца тетушка плачет, делая приготовления к свадьбе. Среди глубокого траура по Карлу X видно одно лишь белое платье, и это непорочное одеянье невесты кажется обманом! Во всяком случае ее вуаль прячет слезы, которых хватило бы, чтобы заполнить Балтийское море. Перед нами разыгрывается драма, и это так грустно, что заставляет умолкнуть сплетни».

И, наконец, в письме А. Н. Карамзина к брату от 13 (25) марта 1837 года есть одна знаменательная фраза, относящаяся к Екатерине Геккерн:«... Та, которая так долго играла роль сводни, стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой».

Таким образом, в настоящее время имеется несколько документов, свидетельствующих в пользу этого предположения.

Не подлежит сомнению, что письмо Екатерины Гончаровой отражает и тяжелую, напряженную обстановку в доме Пушкина в эти дни. О пасквиле и о предполагаемой дуэли узнали и Наталья Николаевна, и Екатерина, и Александра, а также и Иван Николаевич Гончаров. Последний был немедленно послан сестрами в Царское Село за Жуковским. Семья волновалась.

В письме Екатерина Николаевна спрашивает брата: «Думаешь ли ты приехать и когда?» По-видимому, после 4 ноября Дмитрию Николаевичу было послано кем-либо из Гончаровых сообщение о событиях с просьбой приехать. Надо думать, что письмо Екатерины побудило его экстренно выехать в Петербург.

В архиве Гончаровых нами обнаружены документы, датирующие этот отъезд. В послужном списке Д. Н. Гончарова имеется запись о том, что ему был предоставлен отпуск: «...1836 г. с 14 ноября на 8 дней; в архив явился 27 ноября». Далее в расходной книге по дому Гончаровых за 1836 год записано: «...15 ноября издержано за подорожную для господина Дмитрия Николаевича в С.-Петербург – 3 р. 45 к.»

Надо полагать, Дмитрий Николаевич получил письмо сестры 12—13 числа, и в тот же день подал прошение об отпуске. Очевидно, он выехал 13 ноября и 17-го уже был в Петербурге. Расхождение на один-два дня с записью в расходной книге объясняется тем, что иногда эти записи делались с запозданием.

Срочный выезд главы семьи Гончаровых в Петербург свидетельствует о том, насколько его взволновало письмо Екатерины Николаевны, дата же отъезда из Москвы, а следовательно, и прибытия в столицу, косвенно позволяет датировать письмо Е. И. Загряжской, приводимое ниже.

Общеизвестно, какие усилия прилагали Жуковский, Загряжская и секунданты к тому, чтобы предотвратить дуэль. Но можно легко себе представить и те бурные переживания, которые волновали всех в доме Пушкина, и не принимать их во внимание никак нельзя. Несомненно, и Наталья Николаевна, и все Гончаровы старались повлиять на Пушкина. Не умоляла ли его и сама Екатерина Николаевна отказаться от дуэли?..

В свете этих предположений приведем письмо поэта к его секунданту графу В. А. Соллогубу.

«17 ноября 1836 г.

Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека.

Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным. Примите уверения в моем совершенном уважении.

А. Пушкин».

Обращает на себя внимание, что намерение Дантеса жениться на Е. Гончаровой является как бы главным мотивом отказа Пушкина от дуэли. П. Е. Щеголев писал по этому поводу: «Показать своим друзьям и знакомым Дантеса до нелепости смешным, заставив его под угрозой дуэли жениться на Е. Н. Гончаровой, – значило для Пушкина подорвать его репутацию в обществе». Но в свете новонайденных писем нам кажется, что тут были другие, более веские причины. И не случайно Пушкин пишет, что у него нет никаких оснований приписывать это решение соображениям, недостойным благородного человека. Не означает ли этот намек, что всякий благородный человек должен жениться на девушке, с которой уже вступил в связь?

По поводу этого письма А. Ахматова писала, что оно имело целью изобразить Дантеса трусом, под угрозой дуэли согласившегося жениться на обесчещенной им девушке, и что письмо компрометирует Екатерину. Но можно ли представить себе, что Пушкин мог таким образом опозорить сестру своей жены, живущую у него в доме? Не компрометировать свояченицу, а скорее защитить ее, побудив Дантеса жениться, – вот чего хотел добиться Пушкин этим письмом.

Итак, 17 ноября Пушкин послал Соллогубу письмо с отказом от дуэли. Далее события последовали одно за другим с невероятной быстротой. В тот же день Дантес сделал официальное предложение через Е. И. Загряжскую. Очевидно, днем 17-го приехал и Д. Н. Гончаров. Вечером того же дня на бале у С. В. Салтыкова было объявлено о помолвке Е. Н. Гончаровой с бароном Ж. Дантесом-Геккерном...  Сохранилась недатированная записка Е. И. Загряжской к Жуковскому:

«Слава Богу, кажется, все кончено. Жених и почтенный его батюшка были у меня с предложением. К большому счастию за четверть часа пред ними приехал из Москвы старший Гончаров и он объявил им родительское согласие, и так все концы в воду».

Все концы в воду... Эта загадочная фраза Загряжской до сих пор не расшифрована: какие концы – неизвестно, но они были! Трудно придумать какое-либо другое объяснение этим словам, кроме того, что наконец-то браком все будет «прикрыто»...

Известие о сватовстве Дантеса к Гончаровой вызвало большое удивление. Приведем несколько высказываний современников.

В письме Ольги Сергеевны Павлищевой к отцу от 24 декабря 1836 года мы читаем:

«...По словам Пашковой, которая пишет отцу, эта новость удивляет весь город и пригород не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из наиболее модных мужчин, имеющий 70 ООО рублей ренты, женится на мадемуазель Гончаровой, – она для этого достаточно красива и достаточно хорошо воспитана, – но потому, что его страсть к Наташе не была ни для кого тайной. Я прекрасно знала об этом, когда была в Петербурге, и я довольно потешалась по этому поводу; поверьте мне, что тут должно быть что-то подозрительное, какое-то недоразумение и что, может быть, было бы очень хорошо, если бы этот брак не имел места».

Анна Николаевна Вульф, соседка Пушкиных по Михайловскому, писала своей сестре баронессе Евпраксии Вревской 28 ноября того же года:

«...Вас заинтересует городская новость: фрейлина Гончарова выходит замуж за знаменитого Дантеса, о котором вам Ольга наверное говорила, и способ, которым, говорят, устроился этот брак, восхитителен». 28 декабря Анна Николаевна сообщает подробности, передавая содержание полученного Пушкиным диплома. «Что касается других версий, я пока о них ничего не пишу, чтобы было о чем тебе рассказать при свидании».

«Пушкин проиграет несколько пари, – пишет С. Н. Карамзина брату, – потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится. Все это по-прежнему очень странно и необъяснимо, Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюбленный. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он».

Есть свидетельства, что Дантес пытался избежать женитьбы на Гончаровой, и за две недели до своего сватовства к ней просил руки княжны Барятинской, но получил отказ. В дальнейшем обстоятельства сложились так, что у него не было другого выхода: или дуэль, или женитьба. Высказывавшееся ранее некоторыми пушкинистами предположение, что Николай I приказал Дантесу жениться, никак пока документально не подтверждается. Но несомненно, что все препятствия (подданство, различие вероисповеданий, вопрос о том, что будущие дети будут католиками, и т. д.) были быстро устранены, и жениху и невесте было дано высочайшее разрешение на брак.

Казалось бы, после официального объявления о помолвке все стало на свои места и наступила разрядка. Но этого не произошло: положение продолжало оставаться напряженным.

В конце декабря Пушкин писал отцу: «У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна, племянника и приемного сына посланника короля Голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской». Пушкин ошибался: предсвадебные хлопоты не радовали Екатерину Николаевну, наоборот, письма говорят, что она находила их отвратительными и с нетерпением ожидала их окончания, опасаясь, что все может рухнуть в последний момент.

Геккерны не бывали у Пушкиных. Дантес, по свидетельству Данзаса, приезжал со свадебным визитом, но не был принят. Екатерина Николаевна встречалась с женихом у Загряжской и в свете. Дантес разыгрывал влюбленного, по крайней мере в письмах к своей невесте. Но вряд ли Екатерина Николаевна обманывалась этими письмами. Как женщина неглупая и волевая, она умела владеть собой, и никто из посторонних не догадывался о том, что она думает и чувствует на самом деле. Об этом свидетельствуют два ее письма к брату от 18 ноября и 3 декабря. Она «со смертельным нетерпением» ждет конца всей предсвадебной суматохи, считает оставшиеся дни и все же до конца не верит в реальность этой свадьбы, которая состоится, «если Бог поможет». Чтобы придать своему бракосочетанию вид обычной, счастливой свадьбы, она хочет, чтобы на ней присутствовали все члены ее семьи.

Здесь нельзя не отметить совершенно противоположное стремление Е. И. Загряжской, которая старалась, чтобы на свадьбе было как можно меньше приглашенных. Вот что об этом пишет С. Н. Карамзина.

«...Я присутствовала при одевании мадемуазель Гончаровой, но когда эти дамы сказали, что я еду вместе с ними в церковь, ее злая тетка Загряжская устроила мне сцену. Из самых лучших побуждений, как говорят, опасаясь излишнего любопытства, тетка излила на меня всю желчь, накопившуюся у нее за целую неделю от нескромных выражений участия; кажется, что в доме ее боятся, никто не поднял голоса в мою пользу, чтобы по крайней мере сказать, что они сами меня пригласили; я начала было защищаться от этого неожиданного нападения, но в конце концов, чувствуя, что голос мой начинает дрожать и глаза наполняются слезами досады, убежала. Ты согласишься, что помимо доставленной мне неприятности, я должна была еще испытать большое разочарование: невозможно сделать наблюдения и рассказать тебе о том, как выглядели участники этой таинственной драмы в заключительной сцене эпилога».

Столь резко выраженное Загряжской нежелание, чтобы С. Карамзина была в церкви на венчании, свидетельствует о том, что тетушка старалась отстранить ее от участия в церемонии, причем она даже не постеснялась переступить границы приличия: отношения Гончаровых с Карамзиной были таковы, что не пригласить ее на свадьбу было по меньшей мере неучтиво. Очевидно, у Загряжской были на это какие-то очень веские причины.

Итак, 10 января 1837 года свадьба все же состоялась. Венчание, ввиду различия вероисповеданий жениха и невесты, было совершено дважды: в римско-католической церкви св. Екатерины и в православном Исаакиевском соборе. На бракосочетании со стороны невесты присутствовали Е. И. Загряжская, Наталья Николаевна, Александра Николаевна, Дмитрий и Иван Гончаровы. Пушкин на свадьбе не был, а Наталья Николаевна уехала сразу после венчания и не была на свадебном обеде.

Но и совершившийся брак не внес существенных изменений в отношения обоих семейств. Более того – они ухудшились. Геккернов не принимали у Пушкиных: как мы теперь знаем из публикуемых писем, не бывала в их доме и Екатерина Николаевна. Молодожены поселились в доме Голландского посольства на Невском. «На следующий день, вчера, я была у них, – пишет С. Н. Карамзина. – Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно».

Это письмо – яркий пример того, как осторожно нужно подходить к свидетельствам посторонних лиц. Письма Екатерины и Александры от января 1837 года подтверждают это: «Все кажется довольно спокойным». Кажется. Но под внешним спокойствием и беззаботностью течет другая жизнь, тайная...

Чем объяснить внезапный отъезд после свадьбы братьев Гончаровых, даже не простившихся с сестрой? Было ли это следствием нежелания Дмитрия Николаевича вести какие-либо дальнейшие переговоры по поводу денег, о которых упоминает Екатерина Николаевна? Или они хотели избежать свадебного обеда у Строгановых, который состоялся в день их отъезда? Но вряд ли только это могло повлиять на их решение. Надо полагать, здесь были какие-то очень серьезные обстоятельства, возможно, связанные с самой Екатериной Николаевной, вынудившие их так поступить. Следует отметить также, что братья не нанесли визита и старой тетке Загряжской. Здесь тоже, несомненно, есть какая-то связь. Недаром она так бурно реагировала на этот поступок племянников. Не обвиняла ли ее семья Гончаровых в том, что, заменяя в Петербурге сестрам мать, она не сумела предотвратить события?

Отъезд братьев и обидел и взволновал Екатерину Николаевну. Но она спешит примириться с ними, в особенности с Дмитрием, от которого зависела материально.

Екатерина Николаевна старается уверить братьев, что она счастлива, и вместе с тем признает, что это счастье не может долго длиться. Даже Александру Николаевну она пытается ввести в заблуждение, но та слишком проницательна и под внешним спокойствием видит другие чувства.

П. Е. Щеголев говорит: «Прямо не можешь себе и представить ту трагедию, которая разыгрывалась около баронессы Дантес-Геккерн и которой, кажется, только она одна в своей ревнивой влюбленности в мужа не хотела заметить или понять». В свете новых публикуемых материалов можно сказать, что это было не так. Неверие в свое счастье в будущем даже после свадьбы – это отголоски ее тяжелых переживаний.

Предчувствие какой-то катастрофы, неуверенность в своем положении, боязнь потерять хотя бы видимость счастья и благополучия – вот что, по собственному признанию Екатерины Николаевны, отравляло ей жизнь. Не могла она не чувствовать всю ложь и фальшь внешне любезного отношения старика Геккерна, не могла не понимать, что брак с нею был навязан Дантесу.

Последнее письмо Александры Николаевны не имеет даты, но оно, несомненно, написано всего за несколько дней до дуэли, может быть, даже за день-два. Письмо это очень важно и интересно как по своему содержанию, так и по тому, что оно позволяет нам по-новому судить об отношении самой Александры Николаевны ко всем происходящим событиям. Уезжая, Дмитрий Николаевич просил сестру писать ему: он, очевидно, не был спокоен, несмотря на то, что свадьба, казалось бы, положила конец всем драматическим переживаниям последних месяцев. Но Александра Николаевна, хотя и выполняет его просьбу – пишет ему, однако она далеко не откровенна и умалчивает о многом, вернее – о главном. Письмо написано в смятении чувств; она пропускает две внутренние страницы почтового листка не нечаянно, как она говорит, а потому, что она нервничает.

Рассмотрим это письмо подробнее.

Впервые из этого письма мы узнаем об отношении Александры Гончаровой к Геккернам. «Я бываю там не без довольно тягостного чувства, – пишет она, – мои отношения с дядей и племянником не из близких».

Совершенно в другом свете рисуется нам и присутствие Александры Николаевны на обеде у Геккернов, в чем ее всегда упрекали. Базировалось это утверждение на письме Густава Фризенгофа, ее мужа, который якобы со слов самой Александры Николаевны в 1887 году писал ее племяннице, А. П. Ланской-Араповой:

«Ваша тетка перед своим чрезвычайно быстрым отъездом на Завод после катастрофы была у четы Геккерн и обедала с ними. Отмечаю это обстоятельство, ибо оно, как мне кажется, указывает, что в семье и среди старых дам, которые постоянно находились там и держали совет, осуждение за трагическую развязку падало не на одного только Геккерна, но, несомненно, также и на усопшего».

До сих пор эти строки письма рассматривались как подтверждение того факта, что Александра Николаевна обедала у Геккернов после дуэли, а вторая часть отрывка как бы указывает на то, что и она находилась в числе осуждавших Пушкина. Однако, как мы видим из ее письма, все это не соответствовало действительности: обед имел место, но до катастрофы, и Александра Николаевна не была на стороне Геккернов.

В статье «Женитьба Дантеса» Л.Гроссман считает эти воспоминания «добросовестными и бесхитростными». Но письмо Г. Фризенгофа далеко не так бесхитростно, как кажется: не исключено, что оно написано от начала и до конца им самим, а не со слов жены, как он говорит, а Александра Николаевна, надо полагать, уклонилась от сообщения каких-либо сведений своей племяннице, настроенной против нее, о чем она, несомненно, знала. Достаточно отметить, что слова «...как мне кажется... осуждение за трагическую развязку падало... несомненно, также и на усопшего», т. е. на Пушкина, исходят непосредственно от Фризенгофа, а не от его жены. В письме определенно чувствуется нота враждебности к Пушкину; Александра Николаевна, хорошо относившаяся к нему в молодости, вряд ли изменила это отношение к старости и, надо полагать, не стала бы писать о нем в таких тонах к дочери Ланского. Кроме того, из писем Е. Н. Дантес-Геккерн в последующие годы из-за границы видно, что Александра Николаевна не поддерживала с ней связи, а это свидетельствует о том, что она не хотела иметь что-либо общее с Геккернами.