Текст книги "Вокруг Пушкина"

Автор книги: Ирина Ободовская

Соавторы: Михаил Дементьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

СЕСТРЫ ГОНЧАРОВЫ И ИХ ПИСЬМА

Когда Наталья Николаевна вышла замуж за Пушкина, Екатерине было 22 года, Александре – 20. По понятиям того времени они были уже «засидевшиеся» в девицах невесты, во всяком случае старшая. Весною 1831 года за Александру Николаевну посватался калужский помещик Александр Юрьевич Поливанов. Пушкин был с ним знаком и поначалу, вероятно, по просьбе Натальи Николаевны, принимал в этом сватовстве деятельное участие. Он переписывается по этому поводу и с дедом Афанасием Николаевичем, и с другом своим Нащокиным, даже знакомит Поливанова в Петербурге с теткой Е. И. Загряжской, представляя его как будущего племянника. Но в дело вмешалась Наталья Ивановна. Что имела она против Поливанова, неизвестно, но во всяком случае именно она расстроила свадьбу, а Александра Николаевна не сумела настоять.

После замужества Натальи Николаевны и отъезда ее с Пушкиным весной 1831 года в Петербург сестер отправили на лето, как обычно, на Полотняный Завод, и там они остались на целых три года. Вероятнее всего предположить, что таково было желание матери, Натальи Ивановны. Периодически она наезжала на Завод, но отношения ее с дочерьми были далеко не родственными. Так, в письме Натальи Ивановны к Дмитрию Николаевичу от 8 октября 1833 года из Яропольца мы читаем: «Я льщу себя надеждой, что во время моего краткого пребывания там (на Полотняном Заводе) твои сестры соблаговолят оставить меня в покое; это единственное доказательство уважения, которое я желала бы от них иметь и которого я не могу добиться, как только оказываюсь с ними».

Предоставленные сами себе, «брошенные на волю Божию», по выражению Александры Николаевны, они вели скучную, однообразную жизнь. От дедовских времен на Полотняном Заводе были манеж и конный завод. Именно здесь сестры научились великолепно ездить верхом и потом, в Петербурге, приводили этим в восхищение великосветское общество.

Они, несомненно, много читали. В доме была большая старинная библиотека, которая пополнялась и новыми изданиями. Так, Наталья Ивановна пишет старшему сыну 4 ноября 1832 года: «Сестры просят тебя абонироваться на книги и их им привезти». Сообщая о посещении имения соседа Хлюстина, Александра Николаевна говорит с восхищением и завистью: «...У Семена прелестная библиотека. Я умирала от желания украсть у него некоторые из его прекрасных книг». В том же письме она просит Наталью Николаевну передать мужу, не пришлет ли он ей третий том сборника своих стихотворений. Много занималась она и музыкой. Екатерина Николаевна любила рукодельничать и была в этом большая искусница.

Годы шли, и вполне естественно, что мысли об уходящей молодости не давали покоя девушкам. По тем временам для них был единственный выход устроить свою жизнь – замужество. Но в глухой деревне, почти без знакомых, запертые на Заводе скупым дедом, не желавшим тратить денег на «барышень», как он их называл, сестры имели мало шансов сделать подходящую партию. Письма их к брату в 1832 году полны  тоски и девических страданий. Им больно, обидно видеть равнодушие семьи, в которой «каждый думает о себе».

А между тем в Петербурге происходили важные для Гончаровых события. Афанасий Николаевич отправился туда с намерением просить у царя субсидии для поправления своих дел на Заводах или разрешения на продажу майоратного имения. Однако его намерениям оказал сопротивление наследник майората старший внук Дмитрий, служивший тогда в Петербурге.

Пушкины, несомненно, были в курсе всех петербургских дел деда, который часто посещал их. Так, в его записной книжке за 1832 год значатся такие расходы: «Февраля 23 – Наташе Пушкиной купил 32 фу разного варенья по 1 за фу – 32 р.... Мая 22 – Наташе на зубок положил 500... Июня 9 Мите на крестины к Пушкиной дал 100...»

В ожидании окончания дела Афанасий Николаевич с юношеским рвением развлекался в столице. Между тем он был уже серьезно болен. В его записных книжках то и дело мелькают расходы на докторов и лекарства. Получив отказ на свои прошения, старик слег и 8 сентября 1832 года скончался. Внуки перевезли его тело на Полотняный Завод и похоронили в семейном склепе.

Начались длительные хлопоты в Москве и Калуге по утверждению опеки над душевнобольным отцом Николаем Афанасьевичем и о передаче управления майоратом старшему сыну, Дмитрию Николаевичу. Наталья Ивановна временно поселилась на Заводе в качестве, по ее словам, «экономки», чтобы наблюдать за предприятиями и хозяйством в отсутствие сына.

Пушкин пишет около 3 октября 1832 года Наталье Николаевне из Москвы: «Брат Дмитрий Николаевич здесь. Он в Калуге никакого не нашел акта, утверждающего болезненное состояние отца, и приехал хлопотать о том сюда. С Натальей Ивановной они сошлись и помирились. Она не хочет входить в управление имением и во всем полагается на Дмитрия Николаевича. Отец поговаривает о духовной: на днях будет он освидетельствован гражданским губернатором. К тебе пришлют для подписания доверенность. Катерина Ивановна научит тебя, как со всем этим поступить».

В письме от 31 октября Наталья Николаевна сообщает брату, что доверенность эта ему послана.

Казалось бы, смерть самодура-деда и приход «к власти» Дмитрия Николаевича, судя по письмам сестер, хорошо к ним относившегося, должны были изменить их участь. Однако этого не произошло. Семье было не до них. Жесткая экономия, которую наводит молодой хозяин, чувствуется в письмах этого периода. Покупка ситцу на платья, а уж тем более сукна на амазонки – целое событие в жизни сестер, которым хочется приодеться по случаю приезда младшей сестры, чтобы не показаться ей совсем уж старомодными. На ее приезд они возлагали большие надежды. В письмах к сестре они, несомненно, жаловались на свою судьбу, и их печальное положение, вероятно, обсуждалось в доме Пушкиных.

Наталья Николаевна намеревалась навестить сестер еще в 1833 году. В марте 1833 года она писала брату: «Прощай, дорогой Митинька, крепко целую сестер, я так перед ними виновата, что уж не знаю, как у них просить прощения, скажи им, что я их по-прежнему очень люблю и жду не дождусь их обнять».

В письме П. В. Нащокину в феврале того же года Пушкин писал:

«Вот как располагаю я моим будущим. Летом после родов жены отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да, может быть, в Астрахань». Но после тяжелых родов Наталья Николаевна долго не могла поправиться, и поездка не состоялась. Пушкин снял для нее дачу под Петербургом на Черной речке и в конце лета уехал на Урал собирать дополнительный материал к «Истории Пугачева», а затем в Болдино.

Еще в 1833 году, по-видимому, существовал проект переезда старшей сестры, Екатерины Николаевны, в Петербург. Пушкин пишет жене 21 октября 1833 года: «Что Жуковский? Мне пишут, что он поздоровел и помолодел. Правда ли? Что же ты хотела женить его на Катерине Николаевне? И что Катерина Николаевна, будет к нам или нет?» В отсутствие Пушкина Наталья Николаевна сняла новую, значительно большую квартиру. Возможно, она это сделала, имея в виду приезд сестры. Однако по каким-то причинам Екатерина Николаевна осталась зимовать на Заводе.

Но в 1834 году, наконец, свидание сестер состоялось. Существовавшая до сих пор версия, что Наталья Николаевна поехала на Завод главным образом для поправления здоровья после преждевременных родов, в свете новонайденного письма А. Н. Гончаровой от 20 февраля 1834 года отпадает. Из этого письма мы видим, что сестры начали готовиться к ее приезду еще до ее болезни, в феврале месяце.

Пушкин писал П. В. Нащокину в марте 1834 года: «Жена во дворце. Вдруг, смотрю, – с нею делается дурно – я увожу ее, и она, приехав домой – выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить), слава Богу, здорова и едет на днях в калужскую деревню к сестрам, которые ужасно страдают от капризов моей тещи». Следовательно, одной из основных причин поездки Натальи Николаевны на Завод было стремление повидаться с сестрами и обсудить со старшим братом, как устроить их судьбу.

В течение всего этого лета Наталья Николаевна в переписке с мужем и с Е. И. Загряжской, по-видимому, подготавливала почву для переезда сестер в Петербург. Об этом свидетельствуют ответные письма Пушкина. Приведем два из них.

«11 июня 1834 г. Петербург ...

Охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно откажут; а во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому Петербургу. Ты слишком хороша, мой ангел, чтобы пускаться в просительницы. Погоди; овдовеешь, постареешь – тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей. Мой совет тебе и сестрам быть подале от двора: в нем толку мало. Вы же не богаты. На тетку нельзя вам всем навалиться».

«14 июля 1834 г. Петербург ...

Теперь поговорим о деле. Если ты в самом деде вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! смотри... Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети покаместь малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься, и семейственного спокойствия не будет. Впрочем, об этом еще поговорим».

Но положение девушек было так печально, а взаимоотношения с матерью так тяжелы, что и Пушкин и Наталья Николаевна не смогли им отказать. Уже по другому поводу он писал жене: «Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни».

Судя по письму Екатерины Николаевны от 8 декабря 1834 года, вначале предполагалось, что у Пушкиных будет жить только Александра, а Екатерина – во дворце вместе с тетушкой Загряжской. Однако это намерение почему-то не было осуществлено, и Пушкиным пришлось принять в дом обеих девушек.

В начале августа Пушкин закончил все дела и, по-видимому, 16 или 17 августа выехал из Петербурга. Пушкин уже приезжал ранее на Полотняный Завод в 1830 году, когда сватался к Наталье Николаевне. Теперь он прогостил у Гончаровых две недели. По воспоминаниям современников, он вставал рано и уходил один гулять в парк. Особенно любил он сидеть в беседке, стоявшей на высоком берегу реки Суходрев, откуда открывался красивый вид на луга и леса. Часто гулял он с женой и свояченицами по большой липовой аллее; вероятно, совершали они и дальние прогулки верхом. На Полотняном Заводе, как уже говорилось, была большая библиотека, главным образом книги XVIII и начала XIX века. В течение всего своего пребывания в Заводе Пушкин работал в этой библиотеке. Сохранился «Регистр книгам у г. А. С. Пушкина», в котором значится 82 названия; возможно, Дмитрий Николаевич подарил их поэту.

В начале сентября Пушкин с семьей и сестры Гончаровы выехали в Москву.

В расходной книжке Д. Н. Гончарова за сентябрь 1834 года от 6-го числа значится расход ямщикам за 4 тройки и 2 лошади на поездку до Москвы. Деньги эти в сумме 200 рублей отнесены на счета Е. Н. и А. Н. Гончаровых и Пушкиных. Из этого можно сделать вывод, что они выехали в Москву числа 5—6 сентября.

В Москве, пока Наталья Николаевна ездила в Ярополец проститься с матерью, сестры готовились к отъезду. Пушкин уехал в Болдино.

В расходной книге по московскому дому за 1834 год есть две очень интересные записи:«19 сентября. От г-на Пушкина к барышням с почты за письмо – 6 коп.»;«21 сентября. От барышень к А. С. Пушкину по почте два письма – 78 коп.»

Письма эти неизвестны, о них мы здесь узнаем впервые. О чем писал Пушкин сестрам? Вероятно, как человек с доброй и отзывчивой душой, он прислал им теплые пожелания счастливого пути, как радушный хозяин – желал хорошо устроиться в его доме. Сестры, по-видимому, были тронуты его письмом, и каждая из них немедленно написала ответное письмо.

Ни Екатерина, ни Александра не ездили с младшей сестрой в Ярополец. Надо полагать, ни разу за все лето не приезжала на Завод и Наталья Ивановна, во всяком случае ни в одном ее письме к сыну за этот период об этом не упоминается. Но Дмитрий Николаевич в середине лета, судя по одному из писем Натальи Ивановны, ездил к матери, очевидно, чтобы переговорить о предстоящем переезде сестер в Петербург.

В последних числах сентября все три сестры выехали в столицу. Дмитрий Николаевич проводил их до Петербурга. В его записной книжке за сентябрь – октябрь 1834 года значатся расходы: «Из Петербурга до Москвы издержано – 357 р. 82 к. От Москвы до Завода – 76 р. 62 к.»

Есть записи и других расходов. Возвратившись, Дмитрий Николаевич ездил к матери в Ярополец поделиться петербургскими впечатлениями, рассказать, как устроились сестры. Это подтверждается письмом Натальи Ивановны. 7 октября она писала сыну, вероятно, в Москву:

«В письме, которое ты мне прислал в момент отъезда из Москвы в Петербург, ты писал, что предполагаешь приехать ко мне; возможно, я увижу тебя раньше, чем это письмо дойдет до тебя».

Как мы уже упоминали, еще до отъезда на Полотняный Завод Пушкин сменил квартиру на большую – они поселились в бывшей квартире князя Вяземского, уехавшего надолго за границу, в доме Баташева на Гагаринской набережной (теперь набережная Кутузова, 32).

Старики Пушкины писали из Михайловского дочери О. С. Павлищевой 7 ноября 1834 года: «Наконец, мы получили известие от Александра. Наташа опять беременна. Ее сестры вместе с нею и снимают прекрасный дом пополам с ними. Он говорит, что это устраивает его в отношении расходов, но несколько стесняет, так как он не любит отступать от своих привычек хозяина дома...»

Наталья Николаевна надеялась выдать старших сестер замуж и сразу же по приезде начала «вывозить их в свет». Богатая старая фрейлина Екатерина Ивановна Загряжская, родная сестра Натальи Ивановны, также принимала самое деятельное участие в их судьбе. В семье Пушкиных Екатерина Ивановна играла заметную роль. Она постоянно бывала у них, помогала своим племянницам материально. Пушкина она любила, об этом говорят его неоднократные упоминания о ней в письмах к жене. В свою очередь и он платил ей привязанностью и уважением. Но характер у Екатерины Ивановны был очень властный, и все три сестры находились под ее влиянием. Искренне желая им добра, она, однако, понимала его по-своему. С молодых лет находясь при дворе, она считала близость к императорской фамилии залогом жизненных успехов своих племянниц.

Очевидно, еще до приезда сестер Е. И. Загряжская начала хлопотать об устройстве Екатерины во дворец фрейлиной к императрице, надо полагать, не без участия и помощи их родственницы Натальи Кирилловны Загряжской, пользовавшейся большим влиянием при дворе.

Назначение Екатерины Николаевны фрейлиной состоялось очень быстро. Об этом сообщает она брату в письме от 8 декабря 1834 года. На этом письме следует остановиться особо.

₇

Более чем благосклонный прием, оказанный императорской четой незнатной и бедной Гончаровой, вызывает удивление.

Хотели ли они этим доставить удовольствие старой фрейлине Загряжской или первой красавице двора Н. Н. Пушкиной, сказать трудно. Во всяком случае, салонные любезности императора выходят, как нам кажется, за рамки официального приема новой фрейлины. О том, какую роль играли многие фрейлины при дворе, хорошо известно. Не потому ли, вероятно, под влиянием родных, Екатерина Николаевна не поселилась во дворце, как предполагалось?

Но более всего обращает на себя внимание в этом письме разговор Николая I с Натальей Николаевной о ее муже. Пушкин избегал придворных балов, на которые он был вынужден являться в камер-юнкерском, столь ненавистном ему мундире. Накануне этого бала, 5 декабря 1834 года, Пушкин делает запись в своем дневнике:

«Завтра надобно будет явиться во дворец – у меня еще нет мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами – молокососами 18-летними. Царь рассердится – да что мне делать?»

Екатерина Николаевна пишет, что Пушкин «сказался больным, чтобы не надевать мундира». Здесь расхождение с дневниковой записью поэта, который говорит, что у него нет мундира. Видимо, мундир у него был, но ему так не хотелось ехать, что он решил сослаться на его отсутствие. Надо полагать, что помимо высказанных Пушкиным причин были и другие мотивы.

А. Н. Вульф (сын П.А.Осиповой, соседки Пушкина по Михйловскому) записал в своем дневнике, что он нашел Пушкина «мало изменившимся от супружества, но сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир... Он говорит, что он возвращается к оппозиции».

День именин Николая I, 6 декабря, всегда торжественно праздновался во дворце. Император, видимо, был взбешен умышленной неявкой Пушкина и не постеснялся высказать это Наталье Николаевне во время танца. Можно предположить, что Екатерина Николаевна написала брату об этом разговоре в смягченных тонах.

Через несколько дней Пушкин записывает в «Дневнике»:

«Я все-таки не был 6-го во дворце – и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта».

Вероятно, это та часть разговора Николая I с Натальей Николаевной, о которой умолчала Екатерина Николаевна в письме к брату. До сих пор не было известно, откуда Пушкин узнал о таком намерении царя, теперь можно предположить, что об этом рассказала ему жена.

Первые шаги сестер Гончаровых в Петербурге не были радостными. Великосветское общество встретило их, несомненно, очень сдержанно. Провинциальные девушки были там действительно «белыми медведями», как откровенно говорит Екатерина Николаевна в письме от 16 октября. Их принимали только ради сестры, мадам Пушкиной. И хотя Александра Николаевна и пишет брату в конце ноября 1834 года: «Мне кажется, что нас не так уж плохо принимают в свете», это не совсем верно.

Сестры возлагали большие надежды, как мы видим из их писем, на назначение Екатерины фрейлиной, но эти ожидания не оправдались: их положение в великосветском обществе не улучшилось. Приведем выдержку из «Дневника» Пушкина от 8 января 1835 г.: «В конце прошлого года свояченица моя ездила в моей карете поздравлять В. К. (великую кн.Елену Павловну). Ее лакей повздорил со швейцаром. Комендант Мартынов посадил его на обвахту – и Кат. Ник. принуждена была без шубы ждать 4 часа на подъезде. Комендантское место около полустолетия занято дураками; но такой скотины, каков Мартынов, мы еще не видали». Запись Пушкина свидетельствует о неуважительном отношении к молодой фрейлине даже дворцового коменданта. Не менее характерным является и поступок графини Пален (письмо от 28 января 1835 г.), не пожелавшей идти в Эрмитаж в сопровождении какой-то Гончаровой.

Письма сестер пестрят просьбами о деньгах. Назначенного им Дмитрием Николаевичем содержания не хватало, а главное – он высылал деньги с большим запозданием. Приходилось занимать направо и налево. В письме от 14 августа 1835 года Александра Николаевна пишет, что если бы Дмитрий Николаевич регулярно выплачивал им содержание, их письма были бы гораздо интереснее, не было бы этого непрестанного «бормотанья», цель которого – деньги. В более поздние годы Александра Николаевна шутливо напишет брату: «Твой образ, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там – у меня на сердце». Сестры получали по 4500 рублей в год. По тем временам это было не много. На эти деньги они содержали прислугу, лошадей, вносили свою долю расходов за стол и квартиру, делали себе туалеты. А туалеты стоили дорого. Богатая тетушка Загряжская много делала для своих племянниц; так, она подарила Екатерине Николаевне придворное платье, а оно стоило немалую сумму, около двух тысяч рублей.

Но вот она кончилась, эта первая зима... Прав был Пушкин, говоря, что Наталье Николаевне не удастся выдать сестер замуж. «...Ты пишешь мне, что думаешь выдать Катерину Николаевну за Хлюстина, а Александру Николаевну за Убри: ничему не бывать; оба влюбятся в тебя; ты мешаешь сестрам, потому надобно быть твоим мужем, чтоб ухаживать за другими в твоем присутствии, моя красавица», – писал Пушкин Наталье Николаевне летом 1834 года.

Мнения современников о внешности сестер противоречивы. Некоторые насмешливые высказывания по этому поводу нам кажутся неискренними и пристрастными. Так, в письме к брату П. А. Вревский сравнивает Екатерину с «ручкой от метлы». Но о ее свадьбе он узнает в Ставрополе от Льва Сергеевича Пушкина, и сам называет это «кавказской любезностью». Несомненно, это идет от Льва Пушкина, а мы знаем, что он был маленького роста... «Кто смотрит на посредственную живопись, если рядом Мадонна Рафаэля», – пишет о Екатерине Николаевне и Наталье Николаевне злоязычная Софи Карамзина. Но в другом письме она же вынуждена признать: «...среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями)». «Они красивы, эти невестки, но ничто в сравнении с Наташей», – говорит сестра Пушкина О. С. Павлищева.

Екатерина и Александра были похожи на младшую сестру, но меркли рядом с ее необыкновенной красотой. А между тем они были недурны собой, особенно Екатерина.

«...Среди портретов, находящихся на Полотняном Заводе, имеются два, изображающие Екатерину Николаевну, – пишет художник А. Средин, побывавший там еще в начале XX века. – На одном – бледной акварели – она представлена молоденькой девицей; быть может, он близок ко времени первого пребывания Пушкина на Полотняном, в середине мая 1830 года, вскоре после того, как он стал женихом Натальи Николаевны. Круто завитые темные букли обрамляют ее розовое личико; глаза смотрят доверчиво и, пожалуй, немного наивно, черты ее лица довольно правильны, а шея и посадка головы очень красивы. Радужный легкий шарф окутывает худенькие девичьи плечи».

На более поздних портретах – парижском, работы художника Сабатье, и другом, где она изображена во весь рост, с лорнетом в руке, – мы видим женщину скорее южного типа, с большими черными глазами, довольно привлекательной наружности.

Об Александре Николаевне мы находим интересные сведения в книге Н. Раевского «Если заговорят портреты»:

«Принято считать, что умная Ази Гончарова... была некрасива. Чуть заметное косоглазие Натальи Николаевны, которое нисколько ее не портило, у старшей сестры было много сильнее. Позировать, а позднее сниматься анфас она обычно избегала. Однако бродянские портреты Александры Николаевны показывают, что в молодости она была далеко не так некрасива, как обычно думают... На большом овальном портрете, несомненно пушкинских времен, у Ази Гончаровой очень миловидное и духовно значительное лицо».

Вероятно, причиной неуспеха девушек являлась не внешность, а бедность: обе были бесприданницами. Их стремление во что бы то ни стало выйти замуж вполне естественно. Приятель Пушкина, сосед по Михайловскому, А. Н. Вульф писал о своей сестре Анне Николаевне:

«Жалобы ее на жизнь, которую она ведет, справедливы: положение девушек ее лет точно неприятно; существование ее ей кажется бесполезным, – она права. К несчастью, девушки у нас так воспитаны, что если они не выйдут замуж, то не знают они, что из себя делать. Тягостно мыслящему существу прозябать бесполезно, без цели». Эти слова можно полностью отнести и к сестрам Гончаровым.

Наступила весна 1835 года. 14 мая Наталья Николаевна родила сына Григория. Это был уже третий ребенок в семье. Дальнейшее ухудшение материального положения заставляет Пушкина летом этого года еще раз попытаться уехать на несколько лет в деревню. Однако, как мы знаем, и на этот раз ему не удалось вырваться из Петербурга.

В связи с намерением Пушкиных переехать в деревню, по-видимому, возник вопрос о возвращении сестер на Завод. В одном из писем Александра Николаевна весьма бурно реагирует на предложение брата вернуться домой. Она прекрасно понимала, что Петербурга они уже больше не увидят.

Нет сомнения, что присутствие сестер Гончаровых осложняло семейную жизнь Пушкиных. Они стремились чаще бывать в обществе, и Наталья Николаевна вынуждена была сопровождать их. Не случайно сестры называют ее «наша покровительница», и когда она, беременная, не может выезжать, они не знают, «как со всем этим быть».

В июне Пушкины и Гончаровы переезжают на дачу на Черной речке. Сестры настойчиво просят Дмитрия Николаевича прислать им четырех лошадей, одну для Пушкина. Верховые прогулки были любимым развлечением поэта в Михайловском. Очевидно, он ездил и на даче, – и один, и с женой и свояченицами.

Что касается сестер Гончаровых, то вполне понятно, почему они так стремились во что бы то ни стало добиться от брата присылки лошадей: они хотели блеснуть в дачном обществе своим великолепным умением ездить верхом. И не случайно они пишут Дмитрию Николаевичу, что можно прислать им лошадей и в конце июля, «жары будут меньше». Дело совсем не в жаре, а в том, что именно к этому времени возвращался с маневров кавалергардский полк, стоявший в летних лагерях недалеко от Черной речки, в Новой деревне. Там, в курзале Завода минеральных вод, устраивались концерты, давались балы. Не здесь ли началось «двойное» ухаживание Дантеса: за Натальей Николаевной и для отвода глаз – за Екатериной Гончаровой?

По-видимому, в первых числах сентября 1835 года Пушкины и Гончаровы вернулись в Петербург, а 7 сентября Пушкин уже уехал в Михайловское с намерением провести там три месяца. Однако на этот раз и любимая им осенняя пора не располагала к работе. Не было нужного поэту душевного спокойствия. Мысли о семье, неустроенности жизни, о тяжелом материальном положении не давали ему возможности работать. «...Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен»,– пишет Пушкин Плетневу 11 октября. В половине октября вызванный в Петербург в связи с ухудшением здоровья матери, он вынужден был вернуться в столицу. В письме от 1 ноября Екатерина Николаевна говорит, что зима для Пушкиных будет нелегкой, сетует на легкомыслие матери, не желающей им помогать, но все это не задевает ее чувств, она гораздо больше заинтересована предстоящей «блистательной зимой».

Письма сестер за период осень 1835 года и зима 1836 года отличаются от предшествующих прежде всего тем, что они уже меньше жалуются на скуку. Они «довольно часто танцуют», каждую неделю катаются верхом в манеже.

«... Ну, Нина, посмотрела бы ты на нас, так глазам не поверила, – пишет Екатерина Николаевна 4 декабря 1835 года гувернантке Нине, – так мы теперь часто бываем в большом свете, так кружимся в вихре развлечений, что голова кругом идет, ни одного вечера дома не сидим. Однако мы еще очень благоразумны, никогда не позволяем себе больше трех балов в неделю, а обычно – два. А здесь дают балы решительно каждый день, и ты видишь, что если бы мы хотели, мы могли бы это делать, но право, это очень утомительно и скучно, потому что если нет какой-нибудь личной заинтересованности, нет ничего более пошлого, чем бал. Поэтому я несравненно больше люблю наше интимное общество у Вяземских или Карамзиных, так как если мы не на балу или в театре, мы отправляемся в один из этих домов и никогда не возвращаемся раньше часу, и привычка бодрствовать ночью так сильна, что ложиться в 11 часов – вещь совершенно невозможная, просто не уснешь. Не правда ли, как это странно? А помнишь, на Заводе – как только наступало 9 часов, велишь принести свою лампу, тогда как теперь это тот час, когда мы идем одеваться. Вот совершенно точное описание нашего времяпрепровождения, что ты на это скажешь? Толку мало, так как мужчины, которые за нами ухаживают, не годятся в мужья: либо молоды, либо стары».

С семьей Карамзиных Пушкина связывала давняя дружба, еще с лицейских времен, и дом Карамзиных был для него, пожалуй, одним из самых приятных в Петербурге.

В одном из писем Екатерина Николаевна пишет, что «говорильные» вечера в светских гостиных им кажутся скучными. У Карамзиных же бывать они любили. Вероятно, их привлекали и содержательные, интересные беседы, которые там велись, но главным образом, конечно, возможность в интимной обстановке встречаться с ухаживавшими за ними мужчинами. У Карамзиных постоянно бывал и Дантес, и поэтому Екатерина, несомненно, стремилась как можно чаще посещать этот дом.

Однако и эта зима не увенчала успехом чаяния сестер: женихов не было.

На лето 1836 года Пушкины и Гончаровы сняли дачу на Каменном Острове. Еще в январе Пушкин получил разрешение на издание литературного журнала. Таким образом, он оказался вынужденным летом жить в Петербурге или вблизи него в связи со своими издательскими делами.

На этот раз дача состояла из двух небольших домов, стоявших на одном участке. Очевидно, стремясь иметь спокойную обстановку для работы, Пушкин снял для себя и Натальи  Николаевны отдельный дом, а дети, вероятно, жили вместе с сестрами Гончаровыми во втором доме. Возможно, что находившийся на этом же участке маленький флигель занимала Е. И. Загряжская: во всяком случае, она жила где-то недалеко, судя по письмам Пушкина и сестер.

Вернувшись из Михайловского с похорон матери, Пушкин в последних числах апреля выехал срочно по издательским делам в Москву. Наталья Николаевна переезжала с сестрами на дачу без него. Она была на сносях. 23 мая вечером она родила дочь Наталью. После родов Наталья Николаевна долго не могла поправиться и целый месяц не выходила из комнаты. Таким образом, сестры были предоставлены сами себе. Пользуясь относительной свободой на даче, они участвовали во многих увеселительных прогулках.

В пушкинские времена Каменный Остров был местом отдыха петербургской знати. Парки, каналы, красивые дачи и дворцы придавали ему живописный вид: «Недалеко, у моста на Елагин остров, стоял Каменноостровский деревянный театр... В летний сезон 1836 года здесь выступала французская труппа. По вечерам площадь перед театром наполнялась экипажами. С окрестных дач и из города на спектакли съезжался бомонд Петербурга». На противоположном берегу Большой Невки в летних лагерях стоял кавалергардский полк. Вероятно, именно в это время «молодой, красивый, дерзкий» Дантес посещал дачу Пушкиных – Гончаровых, делая вид, что ухаживает за Екатериной Николаевной. По свидетельству современников, Екатерина была влюблена в него до безумия. Этим летом, надо полагать, она постоянно встречалась с ним и в театре, и на пикниках, и на верховых прогулках. Это была все та же компания молодежи, что посещала зимою салон Карамзиных. Приведем некоторые выдержки из писем С. Н. Карамзиной и ее сестры, очень ярко рисующие характер этих увеселительных прогулок.

«Сегодня после обеда поедем кататься верхом с Гончаровыми, Эженом Балабиным и Мальцевым, – пишет 27 мая 1836 года Софья Николаевна, – потом будет чай у Катрин в честь Александры Трубецкой, в которую влюблены Веневитинов, Мальцов и Николай Мещерский. Завтра всей компанией устраивается увеселительная прогулка в Парголово в омнибусе». Более подробно об этой прогулке сообщает брату на следующий день Катрин Мещерская, сестра С. Н. Карамзиной.