Текст книги "Вокруг Пушкина"

Автор книги: Ирина Ободовская

Соавторы: Михаил Дементьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Таким образом, мы полагаем, что если Александра Николаевна и посещала сестру после свадьбы, и обедала там один раз до дуэли, то это было не по причине ее влюбленности в Дантеса, как утверждают некоторые пушкинисты, а в силу родственных отношений к сестре и желания как-то морально поддержать ее в первые дни ее новой жизни. И бывала она там редко, «не без довольно тягостного чувства».

Александра Николаевна, несомненно, знала всю подноготную этой «невероятной» свадьбы, видела наглое поведение Дантеса и после 10 января, ее мучает «то, что происходит в этом подлом мире». Это знаменательные слова, свидетельствующие о ее отношении к событиям.

Судя по этому письму и зная ее глубокую и искреннюю любовь к Наталье Николаевне, можно считать, что Александра Николаевна была на стороне Пушкиных, но в этот момент не нашла в себе мужества решительно порвать с домом Геккернов. Может быть, она надеялась, что со временем все уладится, во всяком случае она, вероятно, пыталась что-то сделать в этом отношении.

Александра Николаевна сознательно умалчивает о том, что же происходило в это время в семье Пушкиных. А между тем обстановка с каждым днем все больше обострялась. Приведем несколько высказываний современников, рисующих достаточно ярко, как назревали трагические события.

Н. М. Смирнов, хороший знакомый Пушкина, дружески к нему относившийся, писал в своих воспоминаниях:

«Поведение Дантеса после свадьбы дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможность приблизиться к Пушкиной, но также предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал волочиться за своей невесткой; он откинул даже всякую осторожность, и казалось иногда, что насмехается над ревностью непримирившегося с ним мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальею Николаевной, за ужином пил за ее здоровье, словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь. Барон же Геккерен стал явно помогать ему, как говорят, желая отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса».

Князь П. А. Вяземский так характеризует создавшуюся обстановку.

«Это новое положение, эти новые отношения (свадьба) мало изменили сущность дела. Молодой Геккерн продолжал в присутствии жены подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отношения его к жене от того не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще нежнее к ней».

Приведем для сравнения описание вечера в доме Екатерины Мещерской (за два дня до дуэли) все той же С. Н. Карамзиной.

«В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя – это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству. В общем все это очень странно...».

Софья Карамзина и тут не увидела за всеми переживаниями действующих лиц ничего, кроме «сентиментальной комедии». Она совершенно не поняла душевного состояния поэта, с поразительным легкомыслием высказывая свои суждения о его отношениях с Александрой Николаевной. М. Яшин писал об этом письме Карамзиной: «С. Н. Карамзина не могла делать вывода о влюбленности Пушкина в Александрину по этому конкретному случаю. Поведение Александрины меньше всего можно назвать кокетством. С человеком, находящимся в раздражении, не кокетничают. Александрина старалась отвлечь внимание Пушкина от Дантеса». Это замечание совершенно справедливо.

В пушкиноведении давно известна версия о том, что Александра Гончарова была влюблена в Пушкина и даже якобы была с ним в связи. Версия эта была в свое время выдумана врагами Пушкина, всеми силами стремившимися очернить поэта и его жену. И, несмотря на всю чудовищность подобного обвинения Пушкина, несмотря на совершенную недостоверность и несостоятельность приводимых «доказательств», эта версия долгие годы жила в некоторых работах» пушкиноведов, и только за последнее время были опубликованы исследования, ее опровергающие. Но одновременно с  этим появилась другая, совершенно противоположная концепция, утверждающая, что Александра Гончарова ненавидела Пушкина и, более того, была влюблена в Дантеса!

Публикуемые письма не дают никаких оснований для подобных утверждений, наоборот, они их опровергают. Глубокая и нежная дружба связывала Наталью Николаевну и Александру Николаевну в течение всей их жизни. В то же время вдова поэта не написала ни одного письма Екатерине, в доме Натальи Николаевны никогда не упоминалось ее имени и не  было ни одного портрета. Не выдерживают никакой критики и ссылки на какой-то до сих пор нигде не опубликованный дневник А. Н. Фризенгоф, в котором якобы говорится о примирении Натальи Николаевны с Дантесом!

Теперь мы располагаем подлинными материалами – письмами, – дающими возможность по-новому рассматривать многие события, а также и взаимоотношения трех сестер.

Публикуемые письма А. Н. Гончаровой нигде не говорят о ее плохом отношении к поэту. Наоборот. Она искренне признательна Пушкину за его заботы о ней во время болезни; через нее постоянно передаются его просьбы к Д. Н. Гончарову (о лошади и седле, о бумаге, о деньгах и т. д.); именно в ее письмах мы встречаем упоминания о детях Пушкиных. Но из этого никак нельзя сделать вывода о ее влюбленности в поэта. По-видимому, благодаря своей близости к младшей сестре Александра Николаевна больше принимала участия в семейных делах Пушкиных. Однако не настолько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитательницы детей, как говорят некоторые исследователи. Она так же, как и Екатерина, интересовалась туалетами и балами и вовсе не избегала великосветского общества.

Что касается версии о влюбленности Александры Николаевны в Дантеса, появившейся в недавнее время, то она базировалась главным образом на одной фразе из ее письма от 1 декабря 1835 года, опубликованном в 1964 году. Описывая катание верхом в манеже в большой великосветской компании, она говорит и о Дантесе. В этой публикации была такая фраза: «... кавалеры: Валуев, образцовый молодой человек Дантес – кавалергард. А. Голицын—артиллерист» и т. д. Однако при внимательном исследовании подлинника оказалось, что эта фраза была неправильно прочитана: после слов «образцовый молодой человек» (в нашем переводе «примерный молодой человек») стоит запятая, следовательно, они относятся к Валуеву, а не к Дантесу. К тому же известно, что Валуева называл «примерным молодым человеком» Николай I, и этот эпитет, о котором знал, очевидно, и Дмитрий Гончаров, приведен Александрой Николаевной, несомненно, в ироническом плане, поэтому она и подчеркнула его. Таким образом, Дантес просто упоминается и никак не выделяется среди других офицеров. Но утверждение о ее влюбленности в Дантеса опровергается еще одним, весьма веским документом. Александра Николаевна любила другого человека. Кто же он? Аркадий Осипович Россет, брат большой приятельницы Пушкина Александры Осиповны Россет-Смирновой. Впервые упоминание об этом увлечении мы встречаем в письме С. Н. Карамзиной к брату от 18 октября 1836 года, где она пишет, что они вернулись с дачи в город и возобновили свои вечера, на которых с первого же дня все заняли свои привычные места. «Александрина – с Аркадием». Здесь следует обратить внимание на слова «привычные места», они указывают на то, что Аркадий Осипович ухаживал за Александрой Николаевной и раньше, в зимний сезон 1835/36 года.

Много лет спустя, в 1849 году в письме ко второму мужу П. П. Ланскому Наталья Николаевна писала: «... Россет пришел вчера пить чай с нами. Это давнишняя большая и взаимная любовь Сашиньки. Ах, если бы это могло кончиться счастливо... Прежде отсутствие состояния было препятствием. Эта причина существует и теперь, но он имеет надежду вскоре получить чин генерала, а с ним и улучшение денежных дел». Однако этот брак не состоялся, а в 1852 году Александра Николаевна вышла замуж за чиновника австрийского посольства барона Густава Фризенгофа.

Несомненно, печальное настроение, которое красной нитью проходило через многие письма Александры Николаевны и которое до сих пор приписывалось ее пессимистическому характеру, теперь можно объяснить этой несчастной любовью. Не имея обеспеченного материального положения, Россет не решился жениться на бесприданнице, и Александра Николаевна, несомненно, тяжело переживала это. Описывая брату их развлечения в великосветском обществе, Александра Николаевна говорит: «Не подумай, что я всем этим очень счастлива, я смеюсь сквозь слезы. Правда».

Образ Александрины Гончаровой, такой, каким мы его видим в пушкиноведческой литературе, довольно противоречив. И это вполне понятно, учитывая противоречивость ее характера. Новые письма подтверждают это. Взбалмошная, неуравновешенная, она всецело человек настроения: то смеется и шутит, иногда остроумно и зло, не стесняясь в выражениях, то впадает в меланхолию, и белый свет ей не мил. Она принимает мало участия в делах и тяжбе семьи Гончаровых, предоставляя это своим сестрам («они бабы путные»), ее больше интересуют личные переживания.

Письма Александры, искренние и непринужденные, значительно пополняют наши сведения о ней. Прежде всего следует обратить внимание на какие-то тяжелые переживания Александры Николаевны в юности. «Достаточно я сделала глупостей в юности, и, может, у меня впереди мало времени, чтобы искупить свою вину». «...Лучше совершить несколько сумасбродных поступков в юности, чтобы избежать их позднее: тогда с ними покончишь, получив урок, иногда несколько суровый, но это к лучшему».

Первый из приведенных отрывков относится к периоду ее жизни на Заводе. Какой проступок совершила она тогда? Не было ли это связано со сватовством Поливанова? Мы можем только высказывать различные догадки и предположения, но, вероятно, это наложило свой отпечаток на формирование ее характера в дальнейшем. И через несколько лет, в 1837 году, она вспоминает о «полученном уроке» в связи со свадьбой своей сестры...

Переезд в Петербург возродил в ней надежды на замужество. Новая обстановка, теплое родственное отношение Пушкиных в первое время отвлекали ее от мрачных мыслей. Потом пришла любовь, вероятно, большая с ее стороны, но не принесшая ей счастья. Иногда ей так грустно, что «не знаю, куда бы бежала с горя. Только не на Завод». Но тяжелые переживания в дальнейшем, как мы видим это из ее последнего письма, заставят ее вспомнить и о Заводе как о тихом, спокойном пристанище, где она была бы счастлива провести несколько месяцев...

Александра Николаевна пытается найти утешение в музыке. Еще на Заводе у нее был свой инструмент, и из писем брата Ивана Николаевича мы узнаем, что он посылал ей из Петербурга большие пачки нот. Два ее письма к Дмитрию Николаевичу с настойчивой просьбой выделить ей деньги на уроки на фортепиано достаточно ярко свидетельствуют о значении музыки в ее жизни. «Часто я думаю о том, чтобы отказаться от уроков, но как только я об этом подумаю, мне делается страшно, потому что тогда у меня больше не будет никаких надежд найти помощь в самой себе...» Эти слова говорят о многом.

Но события конца 1836 и начала 1837 года, несомненно, заставили ее забыть о себе, своих переживаниях. То, что происходило «в этом подлом мире», не оставило ее равнодушной.

О Екатерине Гончаровой до сих пор было мало что известно. Отзывы современников о ней очень кратки и касаются главным образом ее внешности. До 1964 года мы знали только два ее письма: к свекру барону Геккерну и к мужу Ж. Дантес-Геккерну. В 1964 году были опубликованы выдержки из некоторых писем Екатерины Гончаровой за 1835 год. Но для того чтобы судить о ней, этого было недостаточно.

И вот теперь, после того как обнаружено более 20 писем Екатерины Николаевны, написанных при жизни Пушкина, можно сказать, что мы располагаем материалами, в известной степени ее характеризующими.

Эти письма так же живы и непринужденны, как письма Александры, но они более спокойны. Она порой остроумна, любит писать в шутливо-иронических тонах. Дмитрий Николаевич для нее не только глава семьи и старший брат, но и друг. Она с ним советуется, дает советы сама (вспомним ее письмо в Петербург о судьбе Полотняного Завода, и другое – о тяжбе Гончаровых с калужским духовенством), принимает участие в усачевском процессе. В свою очередь и брат часто обращается к ней со своими поручениями и просьбами.

Сопоставляя письма Екатерины с письмами Александры, касающиеся одних и тех же событий, мы видим, что характер у первой более спокойный и уравновешенный, чем у сестры, она более рассудительна. Но в письмах ее мы не чувствуем той доброты и душевности, которыми так щедро была наделена Наталья Николаевна. Она никак не реагирует на смерть бабушки, полагая, что это печальное семейное событие не может помешать им ехать в театр. О том, что свекровь Натальи Николаевны при смерти, она сообщает в конце письма двумя строчками.

В первое время жизни в столице, вдали от деспотичной матери, в семье благожелательно к ним относившегося Пушкина и горячо любившей их младшей сестры, Гончаровы впервые почувствовали себя свободно. «... Я так счастлива, так спокойна, – пишет Екатерина Николаевна 8 декабря 1834 года, – никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам». Можно предполагать, что до лета 1836 года обстановка в доме Пушкиных была относительно спокойной.

Письмо Екатерины Николаевны от 9 ноября свидетельствует о ее отчаянии, однако и здесь не звучит нота враждебности к Пушкиным, наоборот: «Счастье для всей моей семьи  и смерть для меня, вот что мне нужно», – пишет она. Но отказ Пушкина от дуэли и официальное предложение 17 ноября в корне изменили ее положение, и с этого времени она, вероятно, всеми силами начала бороться за свое счастье, в которое не верила до самого последнего момента – дня венчания, когда она навсегда покинула дом Пушкиных...

Трудно сказать, что думала и чувствовала она в этот короткий период времени с 10 по 27 января. Во всяком случае, она, несомненно, должна была очень страдать от возобновившегося дерзкого ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной. И не в смягченных ли тонах, чтобы не огорчать брата, Александра Николаевна пишет, что Екатерина «печальна иногда». В доме мужа, как мы видим из этого же письма, она чувствовала себя неуверенно, и мысль о том, что ее счастье не может долго длиться, постоянно преследовала ее. Скрытная по натуре, она все же делится своими переживаниями с братом, но старается не обнаружить их перед сестрой, опасаясь, очевидно, что это станет известно в доме Пушкиных, а этого она не хочет.

Играла ли Екатерина Гончарова какую-нибудь роль в преддуэльных событиях и какую именно?

Сохранились куски разорванного чернового письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837 года. В них есть две неоконченные фразы: «...Вы играли все трое такую роль...», «...и наконец мадам Геккерн...» Неизвестно, в чем обвинял Пушкин Екатерину Геккерн, так как в окончательный текст письма он эти строки не включил.

Знала ли Екатерина Николаевна о предстоящей дуэли? Возможно, да. Но если это так, то на ее совести, что она не предупредила сестер.

После дуэли и смерти Пушкина Дантес был судим, разжалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Дантес-Геккерн недолго оставалась в России. Как бы ни любила она мужа, вероятно, не могла она в глубине души не чувствовать страшную вину его, и поэтому поспешила покинуть проклятый Петербург», порвать окончательно с прошлым. Семья отвернулась от нее, и в дальнейшем никто, кроме матери и изредка Дмитрия Николаевича, не вел с ней переписки.

Перед отъездом Екатерина Геккерн приезжала проститься с сестрами.

«...Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероятно, навсегда, – пишет С. Н. Карамзина, – и тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была бы чувствовать и на своей совести: она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Трудно поверить, что после пережитой катастрофы, «которая была и на ее совести», Екатерина Николаевна была бы «спокойна и весела». Скрытная и волевая натура позволяла ей не обнаруживать своих подлинных чувств перед посторонними, и письма к брату свидетельствуют об этом.

Небезынтересно привести выдержку из письма Дмитрия Николаевича к сестре, написанного перед ее отъездом во Францию весною 1837 года.

«Дорогая и добрейшая Катинька.

Извини, если я промедлил с ответом на твое письмо от 15 марта, но я уезжал на несколько дней. Я понимаю, дорогая Катинька, что твое положение трудное, так как ты должна покинуть родину, не зная, когда сможешь вернуться, а быть может, покидаешь ее навсегда; словом, мне тяжела мысль, что мы, быть может, никогда не увидимся; тем не менее, будь уверена, дорогой друг, что как бы далеко я от тебя ни находился, чувства мои к тебе неизменны; я всегда любил тебя, и будь уверена, дорогой и добрый друг, что если когда-нибудь я мог бы тебе быть полезным, я буду всегда в твоем распоряжении, насколько мне позволят средства. В моей готовности недостатка не будет. Итак, муж твой уехал и ты едешь за ним; в добрый путь, будь мужественна; я не думаю, чтобы ты имела право жаловаться; для тебя трудно было бы желать лучшей развязки, чем возможность уехать вместе с человеком, который должен быть впредь твоей поддержкой и твоим защитником; будьте счастливы друг с другом, это смягчит вам боль некоторых тяжелых воспоминаний; это единственное мое пожелание...»

Обратим внимание на тот факт, что Дмитрий Николаевич не приехал в Петербург проводить сестру, а только послал письмо.

К сожалению, письмо Екатерины Геккерн, на которое отвечает Дмитрий Николаевич, не сохранилось, но, вероятно, оно не было радостным. «Я понимаю, что твое положение трудное», – пишет Дмитрий Николаевич, и это, очевидно, реакция на то, что ему писала сестра. Дмитрий Николаевич понимал, что возврата на родину ей нет. И там, далеко, она не будет счастлива, в душе он был уверен в этом,  поэтому и желает ей мужественно перенести все, что ее ожидает. Он не говорит о ее муже как о человеке, который ее любит, нет, он только выражает надежду, что муж будет ей  защитником, предчувствуя, что и там общественное мнение будет против них. И он оказался прав. Об этом говорят письма Екатерины Дантес-Геккерн из-за границы.

1 апреля 1837 года, увозя с собой «боль тяжелых воспоминаний», она выехала из Петербурга, с тем чтобы уже  никогда не возвратиться в Россию.