Текст книги "Любовь от кутюр"

Автор книги: Ирина Масарновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Так вот что я вам хочу сказать, уважаемая Валентина Сергеевна: вы как специалист по костюму ошиблись и здорово. Мое платье не куплено за немыслимые доллары у фарцовщиков из ГУМа. Оно мне подарено моим другом!

– О, времена, о нравы! – опять закатив глаза и воздев к небу руки, заверещала фальцетом Алина. – В мои времена скромность была достоянием студентки, а самым большим подарком от юноши был томик…

– Некрасова и Пушкина с базара принесет, – подсказал Вадик прыснув.

– Да, да! Томик стихов не больше! – опять вошла в роль профессорши Алина. – А нынешняя молодежь принимает в подарок платье стоимостью в «Жигули». Вопрос только в том, как за него рассчитываться или чем! – почти взвизгнула Семенова-Алина.

– А вот это уже оскорбление моего человеческого достоинства! – Алина моментально преобразилась из сварливой профессорши в серьезную молодую девушку. – Вы не только плохой специалист, раз не отличаете строчку знаменитого французского модельера от строчки русского мастера, но вы еще и плохой педагог, коль видите в нас, ваших студентках, только «падших ангелов».

– И ты все это ей прямо в глаза сказала? При всех? – у Вадика захватило дух от изумления.

– Представь себе. Фактически я сорвала экзамен. Семенова пулей вылетела в деканат, а через пять минут наша иезуитка-секретарша Люся со злорадной улыбкой пригласила меня в кабинет к «самому» – она подчеркнула это слово, громко повторив на всю аудиторию: «Светлова, тебя вызывают к самому Павлу Федоровичу на беседу». И, вильнув хвостом, это чучело удалилось, громко стуча подкованными металлом каблуками.

– А что декан? – поинтересовался Ефремов.

– Ничего. Он внимательно посмотрел на меня, потом повернулся к заплаканной язве, что, сморкаясь в платок, сидела на диване, и спокойно сказал:

– Дорожайшая Валентина Сергеевна! Безусловно, такой покрой, качество строчки, решение силуэта и, конечно же, отличное знание модели, на которую шился этот прелестный костюм, может многих специалистов старой школы повести по ложному пути.

Дорофеев откашлялся и вновь заговорил, стараясь поймать затравленный и зареванный взгляд старческих глаз Семеновой:

– Это платье похоже на работы дома Диора, но оно изготовлено у нас молодым, подающим большие надежды модельером Ефремовым.

Брови Вадика поползли вверх.

– Вот так я и стояла перед деканом с открытым ртом, а Валентина даже перестала, по-моему, дышать в это мгновение. Дорофеев же опять подошел ко мне и, повернув шариковую ручку острием к себе, начал ею, как указкой, водить по швам моего платья, правда, при этом он ни разу не коснулся ткани, и стал подробнейшим образом объяснять профессорше, да и мне заодно, в чем сходство и в чем различие платья от Диора и платья от Ефремова.

– Ты же знаешь, что мой салон носит название «Вади», – не удержался Вадик.

– Да, конечно, мне еще не хватало там, в деканате, поправить декана и сказать: стыдно, мол, не знать, что великого русского кутюрье величают не по фамилии, что у него есть звучный псевдоним, который уже известен миру, – съязвила Алина, сердито глянув на Ефремова.

– Так что ты получила? – миролюбиво спросил он.

– Извинилась перед всем курсом при Семеновой и Павле Федоровиче за свое хамское поведение. Но экзамен она у меня все же принимать отказалась. Сдавать пришлось «самому» Дорофееву, – как-то скороговоркой закончила Алина.

– Ну и как? Сдала? – подал голос Вадик.

– Конечно, сдала. На отлично. А вот настроение мое портится всякий раз, как увижу Семенову. Она на мое «здравствуйте» в лучшем случае кивнет, – Алина замолчала, нервно постукивая ладонью по столу.

– Ну и пусть кивает. Она свое откивала! Ни черта не знает, а профессор! – рассердился Ефремов. – Вот из-за таких ученых мы и тянемся в хвосте у Европы: ведь там за все нужно платить – за знания, за умение эти знания донести до студента, за постоянное добывание знаний. А у нас? Протекционизм, партийность, и твоя карьера обеспечена пожизненно: хоть в Политехническом, хоть в Химическом, хоть в Технологическом. Каждый день – одно и то же. Даже конспекты лекций для студентов ими написаны раз на десять лет. А то, что мир вокруг меняется денно и нощно, то это, как ты любишь говорить – «чужое нас не касается!» – Вадик сердито задышал. Лицо его стало багровым, глаза налились. – А нас все должно касаться, потому что мы живем на одной планете, под одним небом и дышим одним воздухом!

– Ну, ты даешь! Я и не знала, что у тебя так здорово подвешен язык – ну прямо депутат Верховного Совета. Молодец! Выставляй свою кандидатуру – и сама пойду, и весь курс уговорю: «Голосуйте за Вади!» – Алина весело расхохоталась.

Ее настроение передалось Ефремову. Он стал бегать вокруг портняжного стола и приговаривать:

– «Голосуйте за Вади, и исчезнут заводи!»

– Нет, не так! – Алина стала выбивать по столешнице кулаками какой-то ритм. Пританцовывая, она запела: «Голосуйте за Вади! С ним появятся боди, а у наших у девчат щеки маками горят. Потому, как ни крути, к лицу им платья от Вади, так красивы спереди, а еще краше и сзади…»

– Да уж, действительно, «наши краше и сзади», – повторил задумчиво Вадик. – А ведь моя мечта – делать такую одежду, в которой бы каждая женщина чувствовала себя королевой. – Он вздохнул, и вздох этот выражал отчаяние. – И хочу, чтобы цены на мои костюмы были доступны не только королевам, хотя я бы и их одевать не отказался…

– Опустись на грешную землю. У тебя на кухне давно выкипел чайник, – напомнила ему Алина и уткнулась в какой-то журнал мод…

Рита Зуева время от времени знакомила Алину со своими новыми друзьями. Среди них стало много телевизионщиков – операторов, режиссеров, редакторов. Они любили шумной компанией заваливать к Зуевым и после обильного ужина, всегда прекрасно приготовленного и сервированного няней Манефой, разбредались по большой квартире, отыскивая укромные уголки для душевных бесед.

Алина быстро уставала от этого калейдоскопа лиц и не особенно старалась запомнить, кто из режиссеров сидел сегодня за столом у нее по левую руку, а кто из операторов вчера по правую.

Рита Зуева особенно сошлась с последнее время со своей сокурсницей Таней Орловой. Самым смешным в этой дружбе было то, что, во-первых, когда-то еще на первом курсе Таня, яркая рыжеволосая секс-бомба, отбила у Риты ее поклонника, блестящего молодого офицера Дениса Сурина. Рита очень тяжело переживала и уход Дениса, и предательство подруги.

Но роман Тани и Дениса длился только до конца ее зимних каникул. Потом Орлова сразу забыла о нем, уехав к внезапно заболевшей матери в Орел. Там, в больнице, Таня встретилась с Алиной, которая навещала своего отца, периодически попадавшего в ту же больницу с сахарным диабетом.

Собственно, родители и познакомили дочерей. Общая болезнь и еще сохранившаяся привлекательность Лидии Петровны Орловой позволила Павлу Ивановичу Светлову сначала завести с ней разговор о новом японском препарате, якобы снижающем сахар в крови, в затем ежедневно сопровождать эту миловидную женщину в прогулках по заснеженным дорожкам больничного сада.

Там и встретили их Алина и Таня, когда по наущению вездесущих соседей по палатам разыскивали своих пропавших «стариков».

Девушки сразу не понравились друг другу, интуитивно чувствуя, что эти прогулки до добра их родителей не доведут. Среди зимы над мирными очагами Светловых и Орловых могла разразиться такая гроза, что после ее окончания от семейного счастья обоих домов остались бы лишь горестные воспоминания.

Уже после выхода из больницы Павел Иванович неоднократно делал попытку встретиться с Лидией Петровной и открыть ей свое изболевшееся сердце.

В свои пятьдесят он полюбил, полюбил впервые, глубоко и навеки.

Лидия Петровна тоже всей душой потянулась к этому внешне суровому, но такому доброму и умному седовласому человеку.

Однако семьи встали горой на пути их счастья.

Кроме десятиклассницы Алины, у Павла Ивановича рос сын, 14-летний Алешка. Узнав от матери о том, что у отца появилась «краля-разлучница», мальчик очень сильно к нему привязанный, сначала перестал ходить в школу, а потом и вовсе сбежал из дому.

Нашли Алешку через двое суток во Мценске, у их дальнего родственника, старого учителя Сергея Сергеевича Долинина. Он жил одиноко, среди книг, в маленьком деревянном доме, почти скрытом ветвями столетнего клена.

Алеша приехал к нему первым автобусом из Орла и, ничего толком не объяснив, попросился пожить пару дней. Сергей Сергеевич понял, что неладно на душе у парня. Он накормил мальчика и уложил спать на горячей русской печи, что чудом сохранилась в доме. Примерно к обеду Алеша проснулся и сразу же сказал дедушке Сереже, что в Орел больше не вернется, так как не хочет видеть «этого изменника», своего бывшего отца. Он так и заявил «бывшего», на что Сергей Сергеевич, подумав, ответил ему историей своей неудавшейся жизни.

Алеша очень серьезно выслушал грустный рассказ взрослого, уже довольно старого человека, а в душе его в это время что-то оттаивало, и он уже не только понимал отца, но и полностью принял его сторону. Правда, при этом Алеша еще не решил, как же ему вести себя с матерью, но мальчишеским сердцем почувствовал, что с любовью шутить нельзя, и заставить человека отказаться от своей любви даже, может быть, хуже, чем лишить его жизни.

Так сказал ему дедушка Сережа, бережно гладя рукой довоенную фотографию, с которой нежно улыбалась молоденькая девушка в белом берете и лучистыми глазами смотрела не в объектив фотоаппарата, а просто в сердце старого учителя.

Лина Воронцова погибла в первый месяц Отечественной войны в никогда не знавшем бомбежек Свердловске. Погибла не от голода и холода. Она умерла на второй день после того, как получила письмо от своего любимого Сереженьки. Он написал, что не может жениться на Лине, потому что у него появилась возможность теперь заняться научными разработками состава танковой брони, так необходимой для фронта, для Советской Армии. И поэтому он вместе с семьей своего научного руководителя Ильи Семеновича Морозова уезжает в Новосибирск.

Лина знала, что дочь Ильи Семеновича, Наташа, давно сохнет по красавцу Сергею Долинину. И поэтому она сразу поняла, что скрывается за фразой: «Я освобождаю тебя и себя от слов, которые могли связать наши судьбы в одну».

И Лина, маленькая хрупкая Лина, не смогла пережить предательства. Она просто взяла и умерла.

Только несколько лет спустя, уже будучи разведенным с Наташей Морозовой, Сергей Сергеевич от сестры Лины узнал, что у нее был врожденный порок сердца.

Больше он никогда никого не полюбил. Так и жил один, без жены, без детей, в старом домике в российской глуши – человек, ради карьеры предавший свою любовь.

– И вот к концу жизни я остался, как старик из пушкинской сказки, у разбитого корыта, – говорил Алеше дед, поглаживая рукой старую фотографию, на которую нет-нет да и скатывалась скупая мужская слеза.

И когда, вернувшись в Орел, Алеша узнал, что у Лидии Петровны тоже больное сердце, он вызвал на улицу отца и, глядя в лицо Павлу Ивановичу своими огромными карими глазами, сказал ему:

– Папа! Мы все тебя очень любим! Но если ты действительно не можешь жить без Лидии Петровны – уходи к ней! Побереги ее сердце! А я буду беречь сердце мамы и Алины, – а потом совсем по-детски разревелся, уткнувшись лицом в отцовскую грудь.

Лидия Петровна умерла через десять дней от диабетической комы после очередного грозного дочкиного письма, написанного в ультимативной форме и запрещающего ей даже думать «об этом аферисте». Татьяна не останавливалась ни перед какими эпитетами. Главная цель ее посланий была образумить «сдуревшую на старости лет» сорокапятилетнюю вдову генерала Сергея Афанасьевича Орлова.

«… Помни, что ты – старая больная женщина! Тебе о лекарствах надо думать, а не о мужиках. У тебя есть дочь и память о моем отце, твоем муже. Живи и помни! Если сделаешь по-своему – прокляну! – и размашистая дочерняя подпись внизу листа: – Любящая тебя безумно твоя дочь Татьяна».

Лидию Петровну нашли соседи в пустой квартире неделю спустя, с письмом дочери, прижатом к остановившемуся сердцу.

Узнав о несчастье, Павел Иванович замолк и до конца своих дней объяснялся с окружающими только односложными предложениями.

Таня Орлова, похоронив мать и распродав свое генеральское наследство, навсегда покинула родной город, чтобы вспоминать о нем только при случайных встречах с земляками, которые все реже и реже теперь бывали у нее в Москве…

Однажды перед летней сессией, когда Алина, заваленная конспектами, готовилась к экзамену по философии, в дверь ее комнаты громко постучали.

На пороге, обхватив обеими руками пакеты со снедью, стоял улыбающийся Вадик.

– Ну, подружка, бросай свои книжки, сейчас я буду кормить твой истощенный наукой мозг и желудок, – весело говорил он, одной рукой сдвинув гору конспектов подальше к краю, а другой бережно опуская свертки на освободившуюся часть стола.

– Вади, но я завтра сдаю, а выучена только половина этого талмуда, – Алина с ненавистью ткнула пальцем в учебник.

– А тебе и не нужно больше учить, – со знанием дела заявил Ефремов.

– Это еще почему? – девушка удивленно вскинула брови.

– А потому, моя дорогая, что если ты сдашь философию, к этому предмету следует подходить философски.

– Интересно, в чем это выражается? – спросила Алина с легкой иронией.

– А вот в чем. Ты говоришь, что уже вызубрила половину учебника. Так?

– Ну, допустим. Только я не зубрю, а вникаю, – обиженно заявила она.

– Не придирайся к слову, а вникай в существо идеи, – Вадик сердито посмотрел на Алину. – Сколько вопросов в экзаменационном билете?

– Два, – уверенно ответила девушка.

– Так вот, один вопрос обязательно будет из первой половины учебника, а ты его уже выучила…

– А на второй кто за меня ответит? Пушкин или, может быть, ты? – рассердилась Алина.

– Вся шутка в том, что если ты блестяще – а я, зная тебя уже три года, нисколько в этом не сомневаюсь – ответишь на один из двух вопросов, второй можно преподавателю уже выдавать в общих словах, тем более, что это философия! – Вадик сел на подоконник и выглянул в открытое окно.

Напротив Алининого общежития стоял шестиэтажный дом еще довоенной постройки. Жизнь в квартирах, в основном коммунальных, окнами выходивших во внутренний двор, постоянно была наполнена событиями и чем-то напоминала театр или балаган.

Из-за июньской жары занавески на окнах были разведены, поэтому сейчас, сидя на подоконнике, как в ложе зрительного зала, Вадик мог наблюдать происходившие на противоположной стороне двора и семейные скандалы, и любовные сцены, а также улавливать кухонные запахи.

– Ну ладно, Вадик, ради тебя я прервусь на часок, но не больше! – примирительно сказала Алина и стала разбирать принесенные им продукты.

Ефремов уже собрался спрыгнуть с подоконника на пол, когда взгляд его зацепился за странное сооружение, выглядывавшее из-под умывальника.

– Это что такое? – он пальцем показал под раковину.

Там на полоске линолеума стояла черная плетеная корзина для бумаг, верхняя часть которой была обернута алюминиевой фольгой. В этой фольге, как в гнезде, лежал перевернутый вверх ногами электрический утюг.

– Это моя печка, – спокойно объяснила Алина. – Я купила вот эту сковородку и готовлю в ней на днище утюга. Это новый утюг, дорогой, с терморегулятором. Когда мне нужно поджарить яйцо, я его ставлю на «полотно», а если хочу тушеной картошки, тогда переключаюсь на «шерсть».

Вадик выкатил глаза:

– Но это же жутко опасно! Ты же можешь сгореть! Как ты вообще до сих пор жива? А если ваша комендантша узнает, она же в два счета выгонит тебя из общаги!

– Нет, Ермолаевна меня не тронет. Я ее, и ее дочку обшиваю. А утюг нам положен по списку имущества. Вон, не ленись, прочти, висит в рамке за шкафом, – куда-то в сторону кивнула Алина, мелко нарезая овощи для салата.

– Я знаю, что ты подрабатываешь шитьем, но ведь эти заработки не постоянны, – говорил через полчаса Вадик, с аппетитом уплетая только что поджаренные на утюге горячие бутерброды.

– Но все же это ощутимая прибавка к моей стипендии! – заметила Алина.

– А почему ты не живешь у Зуевых? – поинтересовался Ефремов. – Они же твои родственники, а Ритка и Клавдия Елисеевна в тебе души не чают.

– Да, верно, – девушка согласно кивнула. – Если бы они узнали, что я вот так завтракаю и обедаю, готовя на утюге, то, конечно, закатили бы мне скандал и силой привезли бы к себе. Но я хочу быть свободной и независимой! – она гордо подняла голову.

– Ах да, я и забыл, что передо мной последовательница идей мадемуазель Коко! – Вадик дурашливо склонился в поклоне.

– Не юродствуй, пожалуйста! – одернула его Алина. – Я действительно хочу всего достичь собственным трудом, а не за счет богатой родни.

– Ладно, не сердись, подружка! Я не хотел тебя обидеть, – Вадик дружески похлопал ее по плечу.

Они помолчали.

– Я ведь тебе, если честно, очень завидую, Вадик! – Алин смотрела на юношу своими прекрасными глазами. – Ведь ты уже мастер, признанный модельер.

– Ну, ты слегка преувеличиваешь, – польщенный этой оценкой, Ефремов широко улыбнулся. – Моя работа приносит мне большое удовлетворение. Но не всегда.

– То есть? – удивилась Алина. – Мне казалось, что тебе нравятся твои клиенты.

– Да, нет, пожалуй, – мрачно произнес Алин. – Я вожусь с ними потому, что они пока мне необходимы. Ведь сейчас шить на заказ могут себе позволить очень немногие. Но те, кто приходит ко мне, особенно женщины, избалованные и испорченные шальными деньгами своих мужей и любовников, так называемых «новых русских», не очень верны своему портному, постоянно перебегают от одного к другому, тиражируя при этом авторские идеи. – Он медленно отпил глоток «Каберне» и продолжал: – Я не хочу растрачивать свою жизнь на прихоти нескольких богатых сук…

– Фу, как грубо!.. – скривилась Алина.

– Извини, я сегодня в плохом настроении. Хандрю. Устал, масса всяких волнений. Да еще вместо того, чтобы заниматься важной работой, целый день убил на всякую чепуху: тут на пять сантиметров отпустить, там на десять подшить.

– Не ворчи, это издержки профессии. Сегодня ты развинтился совсем. Может, сделать тебе массаж? – предложила Алина.

– Аленький! – сразу оживился Ефремов. – Ведь именно за этим я к тебе и ехал, хотя знал, что ты сдаешь сессию.

– Ладно, быстрей раздевайся, а то уже темнеет, а мне еще всю ночь сидеть! – приказала Алина.

Она сняла с кровати подушку, расправила покрывало, положила сверху чистое полотенце и засучила рукава.

Вадик сел на край постели, снял рубашку, скинул ботинки и лег лицом вниз.

Алина массировала ему позвоночник, начиная снизу и идя вверх, сильно нажимая пальцами. Когда она перешла на плечо, Вадик почувствовал облегчение, глубже задышал и заговорил:

– Хочешь, я расскажу тебе о своих планах?

– Давай, только не вертись! – позволила Алина.

– Знаешь, я хотел бы заняться массовым производством высококачественной одежды. Конечно, она будет немного дешевле, чем та, что шьется на заказ.

– Господи! О чем ты говоришь? Это же под силу целой фабрике, а не тебе вместе с твоей швеей, пусть и первоклассной! – Алина даже прекратила массаж.

– Работай, работай! – задергал головой Ефремов. – Со временем, а это будет в недалеком будущем, я думаю открыть фирму, которая будет производить под моим именем и по моим моделям и фасонам отличную одежду, а цены на нее будут где-то посредине между стоимостью массовой одежды и заказной.

– А деньги где ты думаешь взять, чтобы открыть свое дело? – Алина перешла уже на массаж шеи, сильными движениями своих пальцев снимая накопившиеся там за день напряжение и усталость.

– М-м-м-м… Как хорошо! – блаженно проговорил Ефремов, вытягиваясь под ловкими ладонями Алины. – Не забывай, что у нас уже давно на дворе перестройка. И как говорит наш генсек, можно все, что не запрещено. Так вот, мой дядюшка, небезызвестный тебе Георгий Валентинович, знаком лично с семейством Стерлиговых.

– Ну и что? Они же не миллионеры, чтобы дать деньги для твоей фирмы, – фыркнула Алина, а затем, похлопав ладонями по голой спине Вадика, скомандовала:

– Ладно, мечтатель, а теперь перевернись и ляг лицом к окну, а то я не достаю до левой стороны как следует.

Вадик выполнил просьбу Алины и, устраиваясь поудобнее на кровати, проговорил:

– Братья Стерлиговы, к твоему сведению, действительно настоящие миллионеры. Ты по телевизору каждый день видишь такую чудную собачью морду в рекламе их банка.

– Это «Алиса», что ли? – изумилась девушка.

– Точно, «Алиса» мне и даст денежки, чтобы сначала открыть салон «Вади» на Скатерном, а потом уже и о фабрике подумаем, – сказал Ефремов, покрякивая от массажа.

– Вадик! А отдавать эти деньги когда? – испуганным голосом спросила Алина.

– Заработаем – отдадим. Они не спешат, так как Громадский сумел их убедить, что «Вади» – выгодное вложение капитала, – успокоил ее Ефремов.

– Могу представить, что наговорил им этот гусар! – и Алина презрительно скривила губы. При этом пальцы ее больно впились в плечо Вадика.

– Ну-ну, полегче! – дернулся он. – С чего это вдруг такое пренебрежение к моему дядюшке? Насколько я могу судить о ваших взаимоотношениях, мадемуазель, то вы не так к нему равнодушны, как пытаетесь сейчас изобразить.

– С чего это ты взял? – Алина, не останавливаясь, мяла левое плечо Вадика, глядя при этом в его лицо.

– Я, во-первых, помню вечер вашего знакомства, – начал Ефремов…

– Интересно, – перебила его Алина. – Ты что, стал летописцем моей жизни?

– Да-да, помню, какие жгучие взгляды бросала ты из-под своих стрельчатых ресниц на моего хозяина, – не отреагировав на Алину колкость, продолжал говорить Вадик. – А еще я был неоднократным свидетелем того, как Георгий смотрит на твой портрет, который у него взяли в журнал «Советская женщина».

– Мой портрет напечатал журнал?! – Алина от удивления даже всплеснула руками.

– Ты что, действительно не в курсе? – пришла очередь удивиться Ефремову. – Насколько я знаю, Громадский даже Зуевым несколько экземпляров послал. Уж у них-то есть, безусловно. Не каждый день фотографии родственниц на обложках журналов печатают. Спроси.

– Как же, они сохранят этот журнал, жди! Особенно Галина. Небось, повесила над супружеским ложем с дарственной подписью автора, – зло сказала Алина. – И как это без моего согласия Громадский мог выкинуть такой номер? – возмущалась она, все больше распаляясь.

– Удачно сказала, но не совсем верно использовала падеж. Надо было с предлогом. Выкинул не что, а во что – в номер, в последний майский номер. Так что, может, уже завтра он появится во всех киосках «Союзпечати», а ты, как проснешься, станешь мировой знаменитостью.

– Ну вот еще, выдумаешь тоже, – внешне сердито, а на самом деле светлея лицом, сказала Алина.

– Слушай, Аленький! А давай я тебя сделаю топ-моделью своего салона? Это же грандиозная идея! – Вадик резко сел на кровати, впившись глазами в улыбающееся лицо Алины. – Представляешь, заголовки во всех газетах мира: «Самая красивая советская женщина», «Топ-модель известного советского кутюрье Вади!»

Алина громко расхохоталась, а потом бросила в Ефремова его рубашку:

– Одевайся, мировое светило, а то заболеешь. Кто тогда будет двигать отечественную моду? – она весело смотрела на слегка смутившегося парня.

Одевшись, Вадик подошел к девушке и чмокнул ее в маленькое ухо.

– Спасибо, Алинка! Ты просто вернула меня к жизни! У тебя чудесные руки. Кстати, ты можешь неплохо зарабатывать массажем. Хочешь, я представлю тебя своим богатеньким клиенткам?

– Только посмей! – рассердилась Алина. – Массаж я делаю только очень близким людям. Бесплатно, так как я делюсь с ними своей здоровой энергией. Понятно?

– Хорошо, согласен. Я сегодня все делаю неудачно, даже шучу, – конфузливо проговорил Вадик, виновато глядя на девушку.

– Вот сдашь завтра свою философию – приглашаю вас с Ритой к нам на ужин! – неожиданно предложил он.

– К тебе и Громадскому? – насторожилась Алина. – Я его не видела уже полгода и еще бы столько не встречалась, особенно после его выходки с моим фото.

– Вот чудачка! Радуйся, что прекрасный фотохудожник сделал тебя в одночасье фотомоделью мира! – Вадик хитро улыбнулся.

– Как раз этого я меньше всего хотела бы! – возразила Алина. – Я хочу придумывать одежду и демонстрировать ее, а не свое лицо.

– Начни с малого: «Весь мир знал ее только в лицо!» – пошутил Ефремов, а потом серьезно предложил: – Алина, а что если ты не поедешь на каникулы в свой Орел, а поработаешь со мной, поможешь подготовить к осеннему показу мою новую коллекцию, и заодно мы вместе подумаем над проектом салона «Вади». Согласна?

– Ой, я не знаю, – девушка даже растерялась от этого неожиданного предложения. – Я ведь давно не была дома, – задумчиво проговорила она, а потом, словно что-то решив для себя, сказала: – Спасибо, Вадик. Я постараюсь оказать тебе максимальную помощь, но только дай мне рассчитаться с сессией и хотя бы недельку побыть дома.

– Ты – ангел! – Вадик сгреб в охапку Алину и закружил по комнате. Потом осторожно поставил ее на пол и сказал: – Я тебе вместо аванса сошью костюм. Из темно-синего шелка под цвет твоих чудных глаз, с низким вырезом. Сможешь летом носить его прямо так, ничего не поддевая. Только с ниткой жемчуга.

– Теперь бы еще кто жемчуг мне подарил, и я буду вполне счастлива, – засмеялась в ответ Алина.

Легкие занавески из полупрозрачной ткани колыхались под слабым дуновением ветра, но даже здесь, в гостинице «Орбита», стоящей на берегу Москва-реки, августовская жара была невыносима.

Вадик Ефремов, который без отдыха работал последних три месяца, сейчас был серым от усталости и испытывал вполне понятное напряжение. Он бесконечно выскакивал из номера «люкс», который за сумасшедшие деньги снял для него Громадский, ставший на время менеджером-продюсером маленького шоу, подготовленного к сегодняшнему показу новой коллекции моделей Ефремова.

Сбивалась с ног и Алина, постоянно проверяя, не забыто ли что-нибудь необходимое для показа. Она также должна была помогать двум манекенщицам.

Рита Зуева согласилась встречать гостей и рассаживать их в демонстрационном зале, а ее подруга Таня Орлова, обладавшая красивым голосом и умевшая увлечь публику, должна была объявлять каждую модель.

Летний сезон катился к концу, и большинство московских ведущих салонов моды уже провели к этому времени показы своих коллекций. Подготовленные ими модели были, как всегда, изысканны, шикарны и невероятно дороги. Их приятно было рассматривать, но в таком наряде простой смертный рисковал своим здоровьем, а в метро, на эскалаторе, даже и собственной жизнью.

На этом фоне простые и удобные модели, подготовленные Ефремовым, должны были обязательно обратить на себя внимание.

Первой на пороге импровизированного зрительного зала появилась Галина Дмитриевна Зуева в сопровождении улыбавшегося Громадского и двух своих подруг. Потом подошли несколько постоянных клиенток Вадика с мужьями.

Клавдия Елисеевна села вдали от своей невестки и, подозвав к себе внучку, тихо прошептала ей:

– Готовьте ваш журнал заказов, Ритуля. Я куплю пару вещей, даже если твой закройщик выставит напоказ похоронный комплект.

Подошли несколько коллег Громадского, обвешанные фотокамерами. Таня Орлова провела и усадила пару молодых журналистов, пишущих о моде. Пришли и Ритины коллеги с телевидения. Всего собралось человек тридцать. Несмотря на широко распахнутые окна, в зале было трудно дышать. Все обмахивались платками и газетами.

Но вот раздался звон колокольчика, и из соседней комнаты вышла первая манекенщица. На ней был надет костюм с длинным жакетом фиолетового цвета и короткой желтой юбкой. На голове большой берет из черного бархата, а в руке она держала плащ в фиолетово-черную клетку.

Манекенщица широко улыбнулась, будто перед ней была многотысячная аудитория, походкой необъезженной лошади прошла на середину комнаты, а потом медленно обошла ее по кругу, часто останавливаясь и поворачиваясь.

Поскольку в показе участвовали только две манекенщицы, нужно было задерживать как можно дольше демонстрацию каждой модели, чтобы другая девушка успела тем временем переодеться. В смежной комнате, где происходила подготовка к выходу, швея держала наготове следующее платье, Алина подхватывала то, которое манекенщица сбрасывала с себя, а Вадик, стоя около двери с секундомером, вручал выходящей необходимые аксессуары и украшения.

Когда демонстрация всей коллекции завершилась, присутствующие вежливо похлопали. Фотографы попросили манекенщиц выйти для финального фото.

Затем официант из гостиничного ресторана, получивший инструкции от Громадского, обнес всех зрителей фужерами с шампанским.

В соседней комнате Георгий Валентинович наличными расплатился с манекенщицами, как это было теперь принято в московских частных салонах.

Постоянные клиентки Ефремова заказали по одной вещи, о чем Алина сделала аккуратную запись в журнале заказов.

Мать Риты, то и дело томно улыбаясь почти не смотревшему в ее сторону Громадскому, выжидала, возьмет кто-нибудь шерстяной костюм кремового цвета, пиджак которого напоминал по покрою китель морского офицера. Его не взяли. Своеобразный фасон явно не подходил для полнеющих женщин среднего возраста. И тогда Галина Дмитриевна купила этот костюм.

Клавдия Елисеевна Зуева приобрела костюм-тройку цвета индиго, а для дома купила роскошный стеганый вельветовый халат с ручной вышивкой.

Подойдя к Алине, она сказала ей, указывая на расшитый воротник халата:

– Я свой тамбурный шов узнаю и в костюме английской королевы, если его будешь расшивать ты. Или меня подвело на сей раз зрение? – и она хитро взглянула на зардевшуюся девушку.

– Ну что вы, Клавдия Елисеевна! Конечно, вы не ошиблись. В коллекции у Вадика есть несколько моих работ: я же ему помогала! – Алина смущенно опустила глаза.

– А что ж он, ваш закройщик, ни словом не обмолвился о такой помощнице? – возмутилась Зуева.

– Тише, пожалуйста, тише! – испуганно замахала на нее руками Алина. – Ну подумаешь, сделала для друга пару стежков, так сразу и объявлять об этом на весь мир?

– Да твоя, как ты говоришь, пара стежков через лет 5-10 будет стоить в несколько раз дороже, чем все эти тряпки, купленные мною сегодня у вашего закройщика! Попомнишь мое слово! – кивнув на прощание окружающим, Клавдия Елисеевна величественно удалилась. Официант почтительно нес за нею упакованные вещи, приобретенные у «Вади»…

Как только последние из зрителей ушли, все создатели сегодняшнего спектакля собрались за круглым столом одной из комнат в снятом «люксе».

Вадик Ефремов в изнеможении упал в кресло и, обхватив голову руками, тупо уставился на журнал заказов.