Текст книги "Там за морем деревня… (Рассказы)"
Автор книги: Ирина Стрелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Вернувшись от Осокина, мой Иван Степанович долго не мог успокоиться. Вышагивал по комнате и возмущался, что есть разные трусы, которые боятся выступить в открытую и бегут к Осокину, подсовывают ему фактики и документики. Превратили Осокина в какого-то знахаря и чудо-исцелителя, который может помочь, когда вся научная медицина расписалась в своём бессилии. Всё это, мол, вредная чепуха и глупость – вся осокинская слава критика и борца. Лучше бы он навел порядок на своем участке в горводопроводе, где ремонт идет через пень-колоду.
Я, конечно, спорила с мужем, но оба остались при своем мнении. Мне кажется, Иван Степанович отчасти перенес на Осокина свою давнюю антипатию к Вере Платоновне. Она очень высокомерная. Иван Степанович берет в городской библиотеке книги о войне, интересуется воспоминаниями советских маршалов, а уж Вера Платоновна не упустит заметить вслух, какие у него ограниченные вкусы.
Вскоре одна московская газета напечатала критическую заметку Виктора Владимировича – по совсем другому поводу – и допустила неприятную ошибку. В подписи не Осокин, а Оськин. Иван Степанович показывает мне и смеется:
– Читай своего Оськина!
После этой досадной опечатки злые языки стали называть Виктора Владимировича за спиной Оськиным, а то и Моськиным. Нет ничего отвратительнее кличек и прозвищ. Витя Фисюк однажды позволил себе назвать Наташу Оськиной-Моськиной. Девочки сказали мне. Я пришла в класс, поставила Витю у доски, лицом к товарищам.
– Сейчас же извинись перед Наташей Осокиной!
Фисюк попросил у неё прощения и даже заплакал. Он неплохой мальчик, но лодырь, каких поискать. Просто чудо, что он окончил десять классов. Впрочем, что толковать о чудесах! Уж я-то знаю, чего мне стоило дотащить Фисюка до четвертого класса. А тянуть до десятого?! Неужели после всех стараний поднимется рука завалить его на выпускных экзаменах? Но я ни на минуту не подумала сама и никому другому не поверю, будто Наташа Осокина заявила о подсказках во время сочинения, чтобы отомстить Фисюку. Глупости! Наташа выше личных счетов. Она похожа на отца. Он её любимый герой, её Дон-Кихот.
У них в десятом классе с успехом прошел диспут о Дон-Кихоте. Признаться, я эту книжку читала давно, в детстве. Как сейчас помню красный переплет с золотым тиснением. Я очень жалела бедного, несчастного Дон-Кихота. С тех пор у меня не было времени перечитывать. Еле успеваешь следить за литературой для начальной школы.
Диспут затеяла молодая учительница Таисия Яковлевна. Она вела русский язык и литературу в шестых классах, но нередко заменяла Елену Сергеевну в старших. Школа у нас лучшая в городе, директора то и дело вызывали на совещания и конференции. Елена Сергеевна, бывало, придет в учительскую – и к Таисии Яковлевне:
– Пожалуйста, замените меня завтра и послезавтра. Мои ребята вас любят и будут только рады.
Десятиклассники и в самом деле радовались, когда вместо Елены Сергеевны приходила Таисия Яковлевна. Елена Сергеевна прекрасный директор, но словесник она, по общему мнению, средний, рассказывает по учебнику, от сих до сих. А у Таисии Яковлевны что ни урок, то диспут. Наташа Осокина ходила за ней хвостом.
На диспут к десятиклассникам меня, конечно, не приглашали. Но Таисия Яковлевна рассказывала в учительской, кто о чём говорил. Наташа Осокина выступила очень горячо. Она заявила, что Дон-Кихот самый современный герой. Он не смотрит, опасно или не опасно. Он смело кидается в бой.
Отличился на диспуте и Фисюк. Заявил, что сейчас не время для одиночек, сейчас надо действовать коллективно. Все ребята так и легли со смеху, – известно, за что Витя любит коллектив: за то, что все дружно тянут его за уши.
Таисия Яковлевна после диспута ходила именинницей. Елена Сергеевна ставила её всем в пример. Это ли не благородно! Молодая учительница сильнее директора как словесник, а со стороны Елены Сергеевны ни тени зависти. И если уж говорить о Дон-Кихоте, кому, как не директору, обычно достается воевать с ветряными мельницами. Что ни случилось, за всё отвечай, во всем виновата школа. Вот и в истории с Наташей Осокиной…
Наступил день устного экзамена по литературе. Я опять пришла в школу поволноваться за своих ребят. Елена Сергеевна увидела меня в учительской и говорит:
– Мария Владимировна, пойдемте с нами, нечего вам тут одной маяться.
Я села позади ребят, за последнюю парту.
Вышла отвечать Наташа Осокина. Елена Сергеевна тут же поднялась из-за стола и отошла к окошку, показав, что не хочет ставить девочку в неловкое положение. Наташа отвечала Таисии Яковлевне. Мне её ответ понравился, но Таисия Яковлевна всё время недовольно качала головой. Затем она спросила Наташу, какие герои Салтыкова-Щедрина, кроме Иудушки, встречаются в произведениях Владимира Ильича Ленина. Наташа не смогла вспомнить. Не ответила Наташа и на второй, дополнительный вопрос.
– Очень жаль, – сказала Таисия Яковлевна. – Я вам задала самые простые вопросы. На вступительных в МГУ спрашивают гораздо строже.
Я очень огорчилась за Наташу. Она так любит литературу и вдруг сплоховала.
После экзамена все собрались во дворе школы. Елена Сергеевна вышла к ребятам и стала по списку сообщать отметки по письменной и устной литературе. У Наташи оказалась за письменную тройка и по устной тоже тройка, хотя в году были только «четыре» и «пять».
Бедная девочка буквально изменилась в лице.
– За что мне тройки? За литературу или за то, что я вам сказала после сочинения?
Класс молчал, ошеломленный Наташиными словами. Наступила абсолютная тишина.
– Успокойся! – Елена Сергеевна чуть-чуть повысила голос. – Отметки ставит не один человек, а комиссия.
Кто-то из ребят присвистнул, – кажется, Фисюк. Елена Сергеевна дочитала до конца список класса. Фисюк радостным воплем приветствовал свои тройки по письменному и по устному. Опять наступила тишина. Её прервал дрожащий и гневный голос Наташи:
– Никогда больше не перешагну порог этой школы… Никогда! – Она закрыла лицо руками и убежала.
– Психоз! – бросил кто-то из ребят.
Весь класс стал упрашивать директора переправить у Осокиной тройку – хотя бы по устному. Елена Сергеевна объяснила, что это невозможно, и попросила ребят поговорить с Наташей, постараться её успокоить.
Следующим экзаменом была письменная по алгебре. Я не сомневалась, что увижу Наташу за столом в актовом зале, – ведь с учителем математики у нее конфликта не было. Но вот уже звонок, а Наташи нет. Спрашиваю ребят, где она, но никто, оказывается, её не видел после устного по литературе.
– Мария Владимировна, – говорит мне директор, – не в службу, а в дружбу – сходите, пожалуйста, за Осокиной.
Я не шла, а бежала. Каждая минута дорога. Прибегаю к Осокиным – Наташа дома, за чтением какой-то книги. Я кинулась её уговаривать, она – ни в какую.
– Не хочу мириться с ложью и обманом.
– Кто тебя обманул? – спрашиваю я в отчаянии.
– Школа. Никогда больше не переступлю порог, пока там царят очковтирательство, мелкая мстительность, обман.
– Наташа, опомнись! – прошу я. – Разве я тебя обманывала? Ты подумай, из-за глупого упрямства ты можешь остаться без аттестата. Да и школе какая неприятность!
– Нет, – отвечала Наташа на все мои уговоры, – не пойду!
Мне стало обидно до слез. Ведь я учила Наташу писать и считать. Сгоряча я бросила ей, что во всём виноват её отец. Не надо было мне так говорить, но я очень расстроилась. Мои необдуманные слова окончательно ожесточили Наташу. Несолоно хлебавши, я пошла обратно в школу. Моя весть поразила Елену Сергеевну, но меня она ни в чём не упрекнула. Тут же нашему завучу Евгению Савельевичу было дано указание поскорее оформить документы, дающие Наташе Осокиной право получить аттестат зрелости без сдачи экзаменов. Завуч заверил Елену Сергеевну, что всё будет сделано, потребуется только справка из поликлиники о нервном переутомлении.
У меня от волнения, оттого, что бегала туда-сюда, заболело сердце. Я пошла в учительскую, глотнула валерьянки с ландышем. Евгений Савельевич тоже приходит в учительскую, садится за свой стол. И говорит со злостью:
– Вот она, несчастная наша педагогика. Нам плюют в глаза, а мы утираемся и начинаем хлопотать за того, кто в нас плевал.
Только он это сказал, входит Вера Платоновна в ужасном состоянии. Очки перекосились, волосы растрепаны, блузка выбилась из юбки. Я сразу к ней:
– Не волнуйтесь, всё улажено. Наташа получит аттестат. У неё сильное нервное переутомление. Возьмите в поликлинике справку.
Вера Платоновна отмахнулась от меня, как от назойливой мухи.
– Моя дочь абсолютно здорова!
Что ты сделаешь с этими людьми! Можно ли так говорить при Евгении Савельевиче! Вера Платоновна его прекрасно знает, вместе работали. На свете нет второго такого труса, перестраховщика. Я буквально застыла с раскрытым ртом, а она подходит к завучу и говорит:
– Могу ли я посмотреть сочинение моей дочери?
Я жду, что он увильнет, отговорится инструкцией, но Евгений Савельевич встает и уходит испросить разрешения у начальства. Пока он ходил к Елене Сергеевне, я тщетно пыталась уговорить Веру Платоновну не затевать истории. Евгений Савельевич вернулся и сказал:
– В виде исключения можете посмотреть сочинение дочери. – Затем он многозначительно взглянул на меня. – Мария Владимировна, прошу и вас присутствовать.
Иду с ними в кабинет директора. Евгений Савельевич усаживает Веру Платоновну за директорский стол, достает из сейфа стопку сочинений, находит работу Наташи и почему-то просит меня передать листки Вере Платоновне. Я отдаю ей работу Наташи и сажусь напротив в кресло. Евгений Савельевич отходит и устраивается в уголке дивана.
Стоит полная тишина. Вера Платоновна читает, поджав губы. Потом хватает со стола красный карандаш. Евгений Савельевич вскакивает и подбегает к ней.
– Нельзя!
– Тут ошибка! – возмущается Вера Платоновна. – Пропущена запятая!
– По новым правилам здесь запятая не ставится, – объяснила я, перегнувшись через стол и заглянув в сочинение Наташи.
Вера Платоновна недоверчиво пожала плечами. По мере чтения лицо её ожесточалось. Вера Платоновна нашла всё-таки две не замеченные Еленой Сергеевной ошибки.
– С любым учителем может случиться, – говорю я ей. – Сами знаете… Устанешь, пока проверишь столько сочинений.
Она опять отмахивается от меня, как от назойливой мухи.
– Я думала, что моей дочери занизили отметку, но оказывается наоборот. За сочинение ей полагается не тройка, а двойка. Я не знала, к сожалению, что мою дочь в школе не научили писать грамотно! – Бросила сочинение на стол и вышла, не попрощавшись.
Евгений Савельевич вложил сочинение Наташи в стопку и запер в сейф.
– Очень хорошо, что всё произошло при свидетеле, – сказал он мне со вздохом облегчения.
Я, по правде говоря, удивилась. Чего уж тут хорошего? Для школы ужасная неприятность. И Наташу очень, очень жалко.
Мой класс продолжал сдавать экзамены. Наташа сидела дома. Никто к ней не пришел, кроме «тёти Степы» – Вали Гетмановой.
Без всяких предисловий Валя спросила:
– Что ты собираешься делать дальше? Как будет развиваться твой протест?
Наташа угрюмо молчала.
– Но ты же не могла рассчитывать, что весь класс тут же, вслед за тобой, откажется сдавать экзамены, – продолжала Валя. – Ради чего по одному твоему слову – пускай смелому! – тридцать девять человек должны поставить под удар свое будущее? К тому же ты ни с кем из нас не посоветовалась. На что же ты рассчитывала?
– В такие минуты, – взволнованно ответила Наташа, – невозможно взвешивать и рассчитывать. В такие минуты…
Валя перебила:
– При чём тут минуты? После сочинения прошло целых три дня. У тебя была возможность всё обдумать, посоветоваться с классом.
– Ты считаешь, что я неправа? Скажи мне прямо и честно.
– Что у тебя за манера! Ставишь мне условие быть честной. Следовательно, ты считаешь, что я собираюсь тебе врать.
– Извини, – попросила Наташа, – я не хотела тебя обидеть.
– Тогда, прежде чем спрашивать меня, объясни сама, чего ты добиваешься от Елены?
Наташа горячо заговорила о том, что надо прекратить обман и очковтирательство.
– Пускай те, кто будет кончать после нас, не выходят из школы недоучками. Я согласна, чтобы моя судьба послужила жестоким уроком. – Наташа рассказала Вале, что Вера Платоновна видела её сочинение и оценила даже не на тройку, а на двойку. – Пойми, Валя, нас все десять лет учили кое-как. На выпускных экзаменах Елена вовсе не учеников вытягивает, а замазывает плохую работу школы. И сама она уж вовсе никуда не годный учитель.
Валя скептически усмехнулась.
– Что значит никуда не годный? Она средний учитель, я сужу вполне объективно – у меня с Еленой никогда не было нежных отношений, зато у тебя они были. Пока не пришла Таисия. Ты должна помнить, что я отнеслась к Таисии довольно прохладно.
– Потому что ты любишь математику, а не литературу, – вставила Наташа.
– Не только потому, – возразила Валя. – Неужели ты до сих пор не поняла, что у твоей красноречивой Таисии всё нахватанное по верхам? Меня удивляло и даже смешило, что вы сидите и слушаете её, как новоявленного Белинского. Ведь все её ужасно оригинальные суждения вычитаны из популярных статеек. Что может быть глупее и претенциозней, чем сравнение Печорина с Атосом! А её болтовня о гамлетах из нынешнего поколения акселератов! Абсолютная дешевка! Уж лучше пойти в библиотеку, честно перечитать всех классиков, все дотошные примечания – вот тебе уже другой, серьезный уровень знаний. Я бы именно так и поступила, если бы собиралась идти на гуманитарный…
– Ты несправедлива к Таисии Яковлевне! – искренне возмутилась Наташа.
– Но ведь засыпала тебя на устном не Елена, а твоя любимая Таисия, – резонно напомнила Валя. – И сделала это, можешь не сомневаться, из чистейшего подхалимства перед директором.
Наташа на минуту смутилась, но потом решительно возразила:
– Нет, она не хотела меня завалить. Она задала мне самые простые вопросы. Таисия Яковлевна не подозревала, что даже у хороших учеников такие слабые знания. – Наташа помолчала и добавила: – Я не хочу терять веру в людей и в справедливость на земле.
Пересказывая мне Наташины слова, Валя иронически улыбалась. Ей бы догадаться – поддержать Наташину веру в правду, – но куда там! Нашу Гетманову хлебом не корми – дай поспорить, блеснуть неотразимой логикой.
– Есть большая правда и есть маленькая, – говорила Валя. – Есть большой обман и есть маленькая, безобидная ложь. Маленькая ложь нужна в жизни, как нужно, например, трение. Мы же проходили по физике. Если бы трение исчезло, то с людей сползла бы одежда, на дорогах столкнулись бы машины, рухнули бы все дома… Теперь давай допустим, что твоя правда берёт верх. Что тогда? Ну ладно, Елену снимают. А если этим не кончится? Хочешь ли ты, чтобы Герасимова и Фисюк остались без аттестатов? Ты же знаешь, при любой проверке они погорят.
– Но зачем им фальшивые аттестаты? Я потому и отказываюсь сдавать экзамены, что не хочу жить с фальшивым аттестатом!
– Ну, а как быть Поле с Витькой? – Валя испытующе поглядела Наташе в глаза. – Ладно, Витька лодырь, мог бы сам заниматься, но предпочитал все десять лет эксплуатировать школьные понятия о дружбе и извлекать выгоду из процентомании. Но Поля? У неё трудолюбие гения! Однако она неспособна усвоить даже куцую школьную программу.
Наташа удрученно опустила голову.
– Зачем ты ко мне пришла? Чтобы доказать мою неправоту?
– Я пришла потому, что очень глупо получается – никто к тебе не ходит, словно они боятся директора. Ничего подобного. Во-первых, твой спор с Еленой очень школьный, а мы уже «на пороге», как любят выражаться учителя. А во-вторых, все зубрят, нет ни минутки времени. Вот я и подумала: дай зайду к Наташке. Нельзя же тебе в одиночку ломать голову над проклятыми вопросами. Мы с тобой разные люди, но твоя прямолинейность мне импонирует. Если тебе что-то понадобится, можешь на меня положиться.
Наташа подняла голову:
– Ты согласна подтвердить, что на письменной учителя подходили и проверяли сочинение?
– Я не следила за всем классом, – спокойно сказала Валя, – но у меня в сочинении была ошибка, и мне намекнули вполне ясно. В этом я готова признаться где угодно.
Весь свой разговор с Валей Наташа передала отцу. Виктор Владимирович наголову разбил рассуждения Вали.
– Есть доброта и есть спекуляция на доброте. Я не понимаю, при чём тут то обстоятельство, что мать Поли простая уборщица. Какое это имеет отношение к очковтирательству и показухе? Когда меня вызывали по моему сигналу о махинациях Емельянова со строительными материалами, один очень уважаемый товарищ изволил меня упрекнуть в том, что я не был на фронте, а Емельянов фронтовик. Но простите! Я не дезертир! Когда война кончилась, мне сровнялось четырнадцать. Я об этом сказал уважаемому товарищу. Я его спросил: «А если ваш Емельянов завтра убьет человека? Вы его тоже оправдаете?»
Виктор Владимирович и так нервный, а тут совсем извелся из-за Наташи.
На выпускной бал я не пошла. Сердце пошаливало, не хотелось портить праздничную картину своей унылой фигурой.
Мой Иван Степанович в тот день отправился на рыбалку, хотя сам всегда говорит: «Июнь – на рыбу плюнь». Вернулся позже обычного и с порога начал ворчать:
– Не видала дурака? Погляди, погляди… Всё из-за тебя, из-за твоих вечных страхов, как бы чего не вышло…
Долго он ворчал, пока не рассказал наконец причину.
Иван Степанович возвращался не так уж поздно, часов около девяти. Замкнул лодочную цепь, стал подниматься не спеша по тропке. Берег там крутой, с выступом, а на выступе растут две сосны – жених и невеста. Рассказывают – не знаю, правда ли, – будто с выступа когда-то кинулась в реку и утопилась купеческая дочь, которую не выдали замуж за любимого. И будто бы парень пришел туда же и зарезался.
Так вот, на этом самом месте мой Иван Степанович увидел девичью фигуру. Прошел мимо, но вдруг что-то кольнуло. А что, если там стоит Наташа Осокина, про которую он столько слышал от меня? Иван Степанович затревожился и додумался до того, будто он уже сидит у следователя и тот его спрашивает: «Значит, вы последний, кто видел её в живых?» Иван Степанович повернул обратно, подошел к белой фигуре и увидел, что это на самом деле Наташа.
Иван Степанович и Наташа просидели на берегу и проговорили часа два. О чём говорили, он мне так и не рассказал. Мол, о разных материях. Не знаю, что он там мог Наташе насоветовать, – ведь совсем не педагог. С него сталось толковать с ней два часа про рыбалку: на что окунь берет, на что лещ. Но о чём бы ни говорили, а всё-таки Наташа не оставалась одна со своими печальными мыслями и обидой на товарищей, которые веселились, забыв о ней.
Иван Степанович проводил её до самого дома. Наташа ему сказала на прощанье:
– Пожалуйста, передайте Марии Владимировне, что я написала обо всём в редакцию.
Эта новость меня очень расстроила. Иван Степанович посоветовал не рассказывать пока в школе про Наташино письмо. Будто я сама не понимаю, что о таких вещах лучше молчать.
После выпускного бала мои ребята очень скоро разъехались кто куда. А я летом никуда не езжу – город у нас маленький, зеленый, чем не дача. Сижу у себя в садике, варю варенье. В школу и не заглядываю – там ремонт под присмотром Евгения Савельевича. Наш завуч всегда отдыхает в сентябре, ездит в Железноводск лечить язву желудка.
Елена Сергеевна с мужем отправились по туристским путевкам в Болгарию. Она любит путешествовать и всегда серьезно готовится к поездке, изучает необходимую литературу. Помню, рассказывала нам в учительской. что в Кракове, в доме художника Матейко, экскурсовод пришел в восторг от её знаний. А наша Елена Сергеевна ему в ответ со всей скромностью: «Что вы, что вы!.. У нас в стране Матейко очень любят и ценят, вам любой скажет то же самое, что и я!»
Она умеет себя держать при любых обстоятельствах. Надо было очень допечь Елену Сергеевну, чтобы у неё вырвались на последнем педсовете необдуманные слова: «Осокина строит из себя тургеневскую девушку». Конечно, Тургенева я читала давно, в годы юности, но помню очень хорошо и «Рудина», и «Накануне». Для многих поколений русских девушек героини Тургенева служили прекрасным примером. Что ж плохого, если Наташа Осокина тоже стремится им подражать?
Стоял тихий летний вечер, вдруг калитка распахнулась и появился Витя Фисюк. Только он да Поля никуда не уехали.
– Мария Владимировна, можно? – Витя быстро взбежал по ступенькам террасы. – Срочно рву когти. Приехала какая-то корреспондентка. Батя считает, что будут отбирать аттестаты. Вот, значит, зашел попрощаться. Я вам очень благодарен, Мария Владимировна. За всё, что вы для меня сделали.
– Куда же ты едешь?
Он засмеялся, скрывая смущение.
– Тайна, Мария Владимировна! Но вам могу сказать. Еду к тетке, а там пединститут. Не хотел никуда поступать, но теперь приходится. Вы не бойтесь! Ни на русский язык, ни на математику не посягну. Буду устраиваться на факультет физвоспитания. Не возражаете?
– Уезжай, ради бога! – Я наговорила ему на дорогу всяческих пожеланий, а сама думаю: «Вот оно, письмо Наташи! Значит, откликнулись на него, помогут!..»
Назавтра часов около трех вижу – идет Поля Герасимова. У меня сердце заколотилось: «Неужели и Поля собралась уезжать?!» Елене Сергеевне стоило больших трудов устроить её на работу. Мать Поли не хотела, чтобы её дочь после десятилетки занималась физическим трудом. Для девочки нашлось место в горкоме комсомола – техническим секретарем. Всё сделалось благодаря Тане Самохиной, нашей бывшей ученице. Я её помню боевой, активной девочкой, а теперь наша Таня работает секретарем горкома.
Опустив глаза, Поля сказала, что её послали за мной.
– Кто послал? – спросила я.
– Вас просят явиться в горком, – твердила Поля. Больше я ничего не смогла от неё добиться – как бывало в прежние времена на уроке.
– Ладно, – говорю я Поле, – ты меня подожди! – Даю ей полакомиться блюдечко с пенками, а сама снимаю с огня таз с вареньем и иду в дом переодеться.
Я с волнением думала о предстоящей встрече с журналисткой. Конечно, Поля пришла от неё. Мысленно я начала складывать первые фразы своего рассказа о случае с Наташей Осокиной, а сама гляжу в зеркало: «Бог ты мой, на кого я похожа! Не учительница, а тетка с базара. Лицо красное, лоснится. Сразу видно, что от плиты. И вся я пропахла вареньем, за версту слышно…»
Пока я переодевалась, Поля управилась с пенками и принялась за свежий номер «Крокодила». Читая, она по-детски шевелила губами. Чтение ей всегда давалось с трудом, а этот журнал печатается мелким шрифтом. Подняв глаза от закапанной вареньем страницы, Поля придирчиво оглядела мое платье, туфли и сумку, но нельзя было понять, осталась ли она довольна моим преображением.
По пути я тщетно пыталась узнать от Поли что-нибудь про приехавшую из Москвы журналистку. Только у самого горкома она обрела дар речи.
– Надо было раньше думать, – вместо обычной для Поли неуверенности я услышала веские нотки. – Впрочем, нас, учеников, всё это совершенно не касается.
С волнением я переступила порог кабинета первого секретаря. За столом Тани Самохиной сидела красивая женщина с карими внимательными глазами. Таня поместилась сбоку, в кресле. Она вскочила мне навстречу.
– Вот и наша Мария Владимировна! – Таня ласково обняла меня и повела к столу. – Я так нахвалила вас, что Нине Александровне непременно захотелось с вами познакомиться.
Нина Александровна вышла из-за стола.
– Мне о вас говорила не только Таня. Наташа Осокина тоже. И её родители. Вы ведь работали вместе с Виктором Владимировичем и Верой Платоновной?
Так началась наша беседа. Все придуманные заранее фразы оказались ненужными. Я сразу же попала под обаяние умной, чуткой и внимательной собеседницы. «Вот кому можно рассказать всё без утайки», – подумала я. Мне хотелось, чтобы Малиновская помогла Наташе и чтобы вошла в положение Елены Сергеевны. А главное – чтобы Наташа всё-таки получила аттестат. Не идти же ей снова в десятый класс.
Мне прежде не приходилось встречаться с известными людьми, артистами или работниками печати. Меня покорили участливость и простота Нины Александровны. Слово за слово, я призналась ей, что бросила недоваренное варенье. Она очень заинтересовалась моим рецептом, даже записала к себе в блокнот, заметив с улыбкой:
– Если бы редактор заглядывал в мои блокноты, то пришел бы в ужас, сколько женских пустяков натолкано среди деловых записей.
Прощаясь, я пригласила Нину Александровну к себе на чай с вареньем. Она не ответила ни «да» ни «нет». Времени у неё было в обрез, а хотелось встретиться со многими.
Несмотря на дружеский характер нашей беседы, я сильно переволновалась. Выхожу в приемную – и слезы ручьем. Я села на стул. Поля бросилась ко мне:
– Здесь нельзя! Уходите! – и буквально выставляет меня в коридор.
Не могу передать, как я огорчилась из-за такого нечуткого поведения своей бывшей ученицы.
Из горкома я поспешила в школу. Во дворе, под старой липой, сидели Евгений Савельевич и Таисия Яковлевна. Оказывается, они уже встречались с Малиновской. От них я узнала, что должна вот-вот приехать Елена Сергеевна.
– Приедет, а тут расследование, – ворчал Евгений Савельевич, хотя в глубине души он был, конечно, доволен: Елене Сергеевне, а не ему, достанется расхлебывать кашу.
– Жаль, – сказала Таисия Яковлевна. – У меня билет на сегодня. Так и уеду, не попрощавшись с Еленой Сергеевной. Вы уж передайте ей от меня…
Она наговорила мне много хороших слов о Елене Сергеевне. Я слушаю, а сама думаю с удивлением: «Как же это наш трусливый Евгений Савельевич подписал Таисии Яковлевне увольнение по собственному желанию – сам, без директора!»
По правде говоря, я не очень пожалела об уходе Таисии Яковлевны. За целый год работы она так и не сблизилась с педагогическим коллективом школы, а уж на учительниц начальных классов всегда глядела свысока. Но если мы ей этого раньше не говорили, на прощанье уж вовсе незачем. Я сказала, что школе будет не хватать её умения по-современному работать со старшими. Сказала и про Наташу Осокину, которая всем твердит, что своим духовным развитием обязана Таисии Яковлевне.
– Духовное развитие Осокиной? – Таисия Яковлевна язвительно засмеялась. – Благодарю покорно! Если она так считает, очень жаль. Ваша Осокина… – Я чуть не спросила: «Почему же моя?!», но промолчала, нетерпеливо ожидая, что скажет дальше любимая учительница Наташи. Она продолжала с иронией: – Ваша Осокина вообразила себя Дон-Кихотом нашего времени, но на самом деле в ней и в её родителях, о которых я достаточно наслышалась, – Таисия Яковлевна оглянулась на завуча, он принял отсутствующий вид, и она продолжала без прежнего воодушевления, – в них, дорогая Мария Владимировна, живет не дух рыцаря печального образа, а старая провинция с её сплетнями и интригами. Помните у Достоевского «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково»? – Я не ответила на её вопрос, я мало читала Достоевского. Таисия Яковлевна пренебрежительно сощурила глазки. – Типичная провинциальная склока, вот что такое вся эта история. Я прочла письмо Осокиной и не поверила ни единому слову. Трескучая демагогия, больше ничего!
Мне стало страшно за Наташу. Таисия Яковлевна с её блестящей эрудицией наверняка произвела огромное впечатление на Малиновскую.
– Не могу с вами согласиться… – начала я, но Евгений Савельевич тут же меня перебил.
– Слышать не хочу про Осокину! – заявил он. – Тем более что я с самого начала оставался в стороне от осокинской истории. Вы сами, Мария Владимировна, можете любому подтвердить.
Удрученная, поплелась я домой, к своему варенью.
Статья под заглавием «Дочь Дон-Кихота» появилась через полмесяца. Я как узнала, побежала в киоск за газетой. Но куда там – давно расхватали. Пришлось бежать к Жильцовым, они выписывают все газеты. Дверь мне открыла бабушка.
– Мария Владимировна, да на вас лица нет! – А сама скоренько обернулась в комнату, выносит газету, сложенную так, чтобы было удобно читать статью. – Тут про вас очень хорошо написано. Газету назад не приносите, сохраните на память.
Я начала читать, строчки от волнения расплывались, я думала в полном смятении: «Что же это такое?»
Казалось бы, сам случай описан достоверно. Однако характеристики получились следующие. Наташа и её отец – правдолюбцы, рыцари без страха и упрека. Директор школы Елена Сергеевна – бездарная учительница, карьеристка, очковтирательница и так далее, ни одной положительной черты. Завуч Евгений Савельевич Б. – честный труженик, согнутый властным директором в бараний рог. Первая учительница Наташи – Мария Владимировна С. – то есть я! – правдивейшая, добрейшая душа. И про моё варенье упомянуто. Ни дать ни взять – старосветская помещица. Дальше про Таисию Яковлевну Н. Молодая талантливая учительница, её уроки литературы были для учеников уроками нравственности. Своим духовным развитием Наташа О. обязана Таисии Яковлевне.
Самое ужасное было написано про Валю Гетманову. Малиновская разыскала её в институте. Наша «тетя Стёпа» решила покрасоваться перед журналисткой в качестве самостоятельно мыслящей личности, блеснуть начитанностью и смелостью суждений. В статье она охарактеризована как человек, пораженный скепсисом и безверием.
Про Полю Герасимову говорилось мимоходом и с сочувствием. Девушка только сейчас поняла, что в школе её все десять лет обманывали, не умели учить и потому натягивали отметки. Зато Витя Фисюк в статью не попал. Повезло Фисюку! И я прекрасно знала, почему так случилось. О Вите ни словом не обмолвилась я.
Чем больше я думала над статьей, тем яснее мне делалось: вот она, моя задушевная беседа с Ниной Александровной Малиновской. Я рассказала про «тургеневскую девушку», я сообщила, куда поступает Гетманова. И про встречу Ивана Степановича с Наташей на берегу. И что он фронтовик… Всё я!
Мой Иван Степанович, слава богу, фигурировал в статье безымянно – «немолодой мужчина, бывший фронтовик». Однако он до того разозлился, что скомкал газету, вынес во двор и сжег в летней печке. Оказывается, он с Наташей в тот вечер говорил о чем угодно, только не допекал её своими фронтовыми воспоминаниями и не произносил «негромко и задушевно», что на фронте «и не такое одолевали».
Я боялась, что Иван Степанович подумает на Наташу, что она в беседе с Малиновской неправильно передала его слова, приукрасила с самыми лучшими намерениями. Но он винил во вранье только автора статьи:
– Ничего нет хуже умных дур. Любая глупая женщина и та поймет, что было, чего не было. А умная дура – никогда!
– Мне Валю очень жалко, – сказала я.
– Ну и напрасно! – отрезал он. – Мне только Наташу жалко – обманули её. А твоя Гетманова, и твоя милейшая Елена Сергеевна, и твоя современная Таисия Яковлевна – все они щучки. И твоя Малиновская тоже.
