Текст книги "Там за морем деревня… (Рассказы)"
Автор книги: Ирина Стрелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– С начала читать? – мрачно уточнил Лешка.
– С первой строки.
Лешка откашлялся.
– «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий… – глухо забубнил он, – трудных повестий о…» – Лешка запнулся, с надеждой поискал глазами по классу: кто подскажет?
– Старостин! – вызвал Борис Николаевич. – Скажи Железникову, в чём его ошибка.
Пятерочник Витя Старостин всегда рад выскочить.
– Вы, Борис Николаевич, нам перевод задали выучить, а Железников с левой стороны зубрил!
– Не мне говори, а Железникову, – попросил Старостина Борис Николаевич. – И что значит «с левой стороны»? Ты, Старостин, хотел сказать, что Железников невнимательно слушал вчера домашнее задание и потому выучил древнерусский текст? Скажи, Железников, а перевод ты учил?
– По-немецкому не велели никогда переводы заучивать, – убежденно возразил Лешка. – Велели немецкие стихи на немецком и учить. – Он шумно вздохнул и встал в позу. – «Айн фихтенбаум штейт айнзам им норден ауф калер хе…» – Железников отмахнулся от учителя и побрел на свое место, обреченно стаскивая «молнию» до пупа.
Борис Николаевич с сердитым, недовольным лицом наклонился над журналом. Ребята съежились и уткнули носы в хрестоматии.
– К доске пойдет… – Карандаш взлетел вверх, кого-то приметил и с размаху клюнул: – Пойдет Тиунова!
Вылезая, Люська больно стукнулась коленом. Краем глаза ухватила напоследок из хрестоматии: «…серым волком по земле, сизым орлом под облаками…» Дома она читала про волка низким, гудящим голосом, про орла – высоким, звонким. Слышал бы кто, как Люська умеет читать стихи – в красивой позе, с выражением в голосе и на лице. Нет, никто не слышал. Чем больше нравились Люське стихи, тем больше она стыдилась при людях произносить их с выражением. И сейчас наклонила голову и отбарабанила все строчки без смысла, без запинки. Загибая пальцы, перечислила всех князей. И остановилась, как на столб налетела.
– Приехали! – сообщил классу Старостин.
Борис Николаевич посмотрел на Люську скучными глазами.
– Это все?
Земля вдруг ушла у Люськи из-под ног. Конечно, Борис Николаевич её презирает. За тупость. За деревянный голос. За жидкие косицы желтого цвета. За руки в заусеницах. За всё.
– Нет! – с отчаянной решимостью выпалила она. – Не всё! Я ещё расскажу, как нашли рукопись «Слова о полку Игореве»… В одном старинном монастыре…
Во главе экспедиции, нашедшей драгоценную рукопись, была молодая, стройная женщина с волосами цвета янтаря. Она первой спустилась в подземелье древнего грузинского монастыря, что стоял над бурной горной рекой. Страшно было ей идти сырыми и узкими подземными ходами, но женщина всё шла и шла дальше, освещая путь слабым лучом карманного фонарика. Товарищи отстали, она шла одна и вдруг заметила под ногами проржавевшее кольцо, вделанное в каменную плиту. Женщина отодвинула плиту, и перед ней открылся ход в тайник. Старинные чаши. Монеты. Груда книг в кожаных переплетах. Женщина раскрыла одну из книг, и крик радости вырвался из её груди. То была книга, которую она искала всю жизнь… «Слово о полку Игореве».
– Тиунова, а кто была эта женщина? – заинтересовался Борис Николаевич.
– Научный работник. По древнерусской литературе.
– Фамилию ты запомнила?
– Нет! – Люська вспыхнула и опустила голову.
– Всегда ты, Тиунова, что-нибудь да не запомнишь! И дневника твоего я на столе не вижу. «Пять» за интересное сообщение, «три» за небрежность. Ставлю тебе «четыре». Неси сюда дневник.
Люська подала Борису Николаевичу дневник, а вернувшись на место, никак не могла запихнуть его обратно в портфель. Руки у нее тряслись. Что она там, у доски, наговорила? Или ей только померещилось – ничего она не рассказывала, ни про какое подземелье?..
Но на перемене к ней подошел пятерочник Витя Старостин.
– Тиунова, ты в каком журнале про тайник вычитала?
– Где вычитала, там теперь нет! – огрызнулась Люська.
– Не хочешь сказать – не надо! Я и сам в библиотеке спрошу. Ты где брала? В школьной или в совхозной?
– А вот и не скажу! – хихикнула Люська.
Глупо хихикнула – самой противно стало. И, чтобы Старостин отвязался, она ткнула его кулаком в живот. Старостин пискнул и щелкнул её по носу.
Возвращаясь из школы вместе с Верой, Люська уныло думала, что завтра въедливый Старостин непременно пристанет с расспросами к самому Борису Николаевичу.
– А у нас так интересно было сегодня на литературе, так интересно, – хвалилась Вера. – Такая захватывающая история… Столько лет считали, что пропала книга, а она нашлась… В грузинском монастыре…
– Что-о-о-о? – остолбенела Люська. – Откуда ты узнала про монастырь?
– Борис Николаевич сегодня рассказывал… Он знаешь сколько раз на Кавказе бывал, всю Грузию пешком обошел… Так интересно рассказывал!
– Что интересно? – дрожащим голосом спросила Люська. – Как книгу нашли?
– Про книгу тоже интересно. Но мне больше понравилось, как Борис Николаевич с товарищами через пропасть переправлялся. Я бы умерла со страху! – Судя по Вериному голосу, умирать со страху было очень приятно.
У Люськи от её рассказа голова пошла кругом. Какой монастырь? Ведь не было ещё никакого монастыря! И находки ещё не было! Всё только будет когда-то… Десять лет спустя… Но, может быть, кто-нибудь уже и в самом деле нашел ту старинную книгу? Недавно нашел! Как раз в грузинском монастыре! И никто другой, а молодая женщина, научный сотрудник по древнерусской литературе. Ведь ищут люди эту старую книгу… Искали-искали – и нашли…
У Люськи как гора с плеч свалилась.
Всему виной был грузинский монастырь над бурной горной рекой. Знакомые любимые места. Борис Николаевич, когда ещё учился в пединституте, все каникулы проводил там. А если удавалось, и зимой устраивался на какие-нибудь кавказские сборы или соревнования. Когда эта бестолковая Тиунова, эта пигалица, начала рассказывать про находку в монастыре, Борис Николаевич сразу представил себе неприступные стены, прилепившиеся к скале. Монахи – черт бы их побрал! – и в самом деле могли унести туда и запрятать старинные российские книги.
– Ах, голубчик! – убитым голосом выговаривала ему завуч Мария Павловна. – Как же вы могли!.. Повторять в другом классе фантазии девочки! Принять детскую выдумку за действительный факт… за сообщение о величайшей научной находке…
– Мария Павловна, но вы же знаете, – Борис Николаевич пожал плечами, – я завален тетрадями. На мне школьная самодеятельность. На мне хоккейная команда, хотя в школе есть учитель физвоспитания. Работы по горло. И, естественно, я не всегда успеваю следить за дополнительной литературой к уроку. А в наше время столько происходит сенсационных открытий. Поневоле перестаешь удивляться. К тому же – обратите внимание! – Тиунова из восьмого «Б» обычно не блещет красноречием, а тут она сделала связный и содержательный доклад. Вполне естественно, что я…
– Голубчик! – взмолилась Мария Павловна. – Но ведь это же «Слово»! Если бы в самом деле отыскалась рукопись… Произошло бы выдающееся событие в жизни всей страны! Сообщение о находке напечатали бы на первых страницах все газеты! А Тиунова? На какой журнал она сослалась?
– Что-то вроде «Знания молодежи»… – нехотя пробурчал Борис Николаевич.
– Да нет такого журнала! – Маленькая, с седым узелком на макушке, она встала из-за стола и принялась мерить шажками свой кабинет. Борис Николаевич остался сидеть на диване, и его молодое лицо выражало чрезвычайное возмущение. – Нет такого журнала! – твердила Мария Павловна. – Мне и раньше казалось, Борис Николаевич, что вы мало читаете. А учитель обязан учиться всю жизнь!
– Вы поймите, Мария Павловна, что вся эта история лишь досадный случай, абсолютная нелепость…
– Не знаю, не знаю, – приговаривала она. – Иной раз мне кажется, что вы равнодушно относитесь к своему предмету. А ведь вы учите детей литературе… словесности, как назывался ваш предмет в старину. «Слово о полку Игореве»… Пушкин… Некрасов… Горький… В русской литературе живет душа народа. Сколько детей прошло передо мной за годы моей работы в школе… Я убеждена, я тысячу раз убеждалась, что все их будущее зависело от того, насколько они в детстве любили литературу…
– Да, – конечно, – кивал Борис Николаевич, – вы абсолютно правы. Но… – Ему надоели прописные истины, которыми уже не первый раз угощала его смешная старушенция в деревенской кофте навыпуск. Он встал, чтобы оставить за собой последнее слово в этом неприятном разговоре. – Я хотел бы, чтобы мои старшие товарищи, к которым я привык обращаться за советом, за опытом, не раздували этого мелкого происшествия. Но если вы решили разобраться во всём до конца, то поинтересуйтесь, зачем понадобилось Тиуновой выдумывать про монастырь, про тайник, про книги… Я не вижу в её поступке наивной детской фантазии! Это злой поступок! Она хотела нарочно поставить меня в дурацкое положение.
– Вы так думаете? – растерялась Мария Павловна. – Я постараюсь узнать, зачем она это сделала.
– Но уж разбирайтесь с Тиуновой при мне, а не за моей спиной! – предупредил Борис Николаевич. – Я не позволю подрывать мой авторитет!
Мать отхлестала Люську кухонным полотенцем. Мокрым. Холодным. Пахнущим жирными ополосками.
– Не обманывай добрых людей! – задыхаясь, внушала Люське мать. – Не ходи смолоду по кривой дорожке! Тебя дома добру учат! А от тебя самой добра не дождешься! От тебя сраму дождешься. Доживу, что в подоле принесешь!
Мать, когда Люську – разом за все – воспитывала, всегда под конец не забывала упомянуть о подоле.
Люська не вырывалась. Не больно ей было. Всё равно теперь. Пусть бьют! Пусть срамят на весь проулок. Пусть из дома выгоняют. Всё равно…
Из дома Люську не выгнали. Она сама ушла. Через огороды, через овраг, через убранное, в сухих пеньках, кукурузное поле. На гудящее большое шоссе.
Дальше идти было некуда, только ехать. Люська села на крупитчатый обломок бетонной плиты и горестно подперла щеку соленым кулаком. По зеркально натёртому асфальту бежали глазастые автобусы, широкобокие грузовики. Серые «Волги», как серые волки, проносились, низко стелясь над землей, а в чистом, высоком небе сизым орлом вился самолет.
«Не лепо», – вспомнились Люське таинственные слова. – «Не лепо».
Она слезла с бетонной плиты и спустилась во влажный придорожный ров, заросший высоким клевером с крупными трилистниками. Была бы Люська счастливая, нашла бы клевер в четыре листочка. Нет, ей не найти… Вот Вере, той всегда попадается счастье – и в клевере, и в сирени. Она счастье в рот запихивает и жует, целыми горстями набирает и жует. Такое у неё во всём везенье.
– Соседка, ты чего по канаве лазишь?
Наверху, на кромке асфальта, стоял возле своего мотоцикла Василий Железников, одетый по-рабочему, в ватнике, в замасленной кепке с надломанным козырьком. Люська и не слышала, как он подкатил.
– Гуляю! – строптиво ответила она.
– Домой, хочешь, подвезу?
– Не хочу!
– Домой не хочешь – просто так покатаю…
– И кататься не хочу…
Она огрызалась, а сама до смерти трусила. Сейчас Василий сядет на свой мотоцикл, красный, как пожар, и умчится, а она останется одна-одинешенька в канаве у большого шоссе.
Но Василий, как видно, никуда не торопился. Поднял с земли щепку, начал отскребать с кирзовых сапог черную вязкую грязь. Не иначе, как он только-только на Ишим съездил – там и нигде больше можно заляпать сапоги такой черной грязью.
– Ты чего мне на Лешку никогда не жалуешься? – спросил Василий, отбросив щепку.
– А что?
– Да так, ничего… Я видел, он в тебя камнями кидался…
– Ещё раз кинет, получит, – Люська повертела для ясности кулаком.
– Ну-ну… – засмеялся Василий. – А мы с Лешкой коляску начали ладить к мотоциклу. Не век же нам тебя на багажнике катать. Поедешь, как королева, в коляске…
Люське неловко стало торчать в канаве с задранной вверх головой. Она вылезла на шоссе, остановилась перед Василием, а он, ни слова больше не говоря, взял её за плечи грубыми, в мазуте, руками и повел, послушную, к горячему своему коню.
Они мчались по шоссе, и Люська не закрывала глаз. Когда она высовывалась из-за широкой спины Василия, холодный ветер драл её за волосы. А за спиной Василия и ветер не доставал. Они промчались через всё село, свернули в проулок и остановились у железниковской калитки.
– Здрасьте! – вежливо сказала Люська окаменевшей от изумления железниковской бабке и прошла мимо неё в калитку.
У сарая, сколоченного из шершавых горбылей, Лешка трескучим ослепительным огнем сваривал металлические прутья.
– Где нашел? – спросил он Василия. – На Ишиме?
– Нет. На большом шоссе.
Мотоцикл рявкнул, окутался синим дымом и вынес Василия из проулка на улицу. Прямым ходом. Без остановок. И куры захлопали крыльями, обсуждая такое кошмарное происшествие.
На другой день Люська, понурившись, стояла перед Марией Павловной.
– Люся, что с тобой случилось? Я тебя не узнаю… Я так ждала, что ты сама ко мне придешь…
Люська горестно вздохнула и промолчала. Мария Павловна добрая. А от Люськи всегда для завуча одни неприятности. Мария Павловна терпеливо ждет от неё смелых и благородных поступков, а Люське всё никак не удается оправдать эти ожидания.
Борис Николаевич был тут же, в комнате завуча, но он Люську ни о чём не спрашивал, он молча сидел, отвернувшись к окну, и видно было, какой он грустный и обиженный.
– Тебе интересно было читать «Слово о полку Игореве»? – мягко спросила Мария Павловна.
Люська молчала. Она и сама не знала, почему вдруг захотелось ей спасти эту книгу, разыскать старинный грузинский монастырь. Ну, нашла бы – и нашла. А болтать об этом зачем? Никому, никогда, ничего не рассказывала – и вдруг проболталась…
– А научной фантастикой ты интересуешься?.. Я, например, очень люблю читать книги Ефремова или Рэя Бредбери. Они поэтичны и развивают фантазию и воображение…
Люська поняла, что Мария Павловна ей подсказывает, но упрямо помотала головой.
Нигде и ничего она не вычитала, не придумала. Никакого воображения! Как люди не понимают?! Не вычитала, а сама спустилась в подземелье. Холодное. Страшное. Шла, освещая дорогу слабым лучом карманного фонарика, и вдруг увидела ржавое железное кольцо… И там, в тайнике, лежала сверху эта книга в старинном толстом переплете. Огромная, тяжелая книга… Люська открыла её, прочла первые слова – «не лепо» – и поняла, что цель её жизни осуществилась.
– Тиунова, – ласково настаивал голос Марии Павловны, – я тоже верю, что «Слово» когда-нибудь найдут…
Борис Николаевич нетерпеливо повернулся к ним, и Люське вдруг показалось, что виски его серебрятся. Или свет косо скользнул? У Люськи замерло сердце.
– Я больше не буду, – тихо сказала она.
Мария Павловна пристально на неё поглядела и опустила глаза.
– Я больше не буду…
Нет, не так… Она гордо вскинула голову, и волосы цвета янтаря расплескались по её плечам.
Пока ей нечего добавить к этим словам. Но когда-нибудь она приедет в родную школу в черном простом костюме, в простых туфлях на низком каблуке.
– А вы, Тиунова? – спросил её Борис Николаевич, всё давно забывший и простивший. – Вы почему ничего о себе не рассказываете?
И Люська в ответ протянет ему со смущенной улыбкой огромную книгу в старинном переплете.
– Я к вам проездом… Возвращаюсь из экспедиции… Вот моя находка, о ней ещё никто в мире не знает… Вы первый…
А потом она, прижимая к груди драгоценную рукопись, легкой, спортивной походкой пойдет к вертолету, присланному за ней Академией наук.
Упрямая вещь
Дом тряхнуло, в окна ударил белый огонь. Однако никто не вскочил, не заорал с перепугу. Обычное дело – вернулся домой хозяин. У него есть любимая шутка: если ночью подъезжает к дому, непременно вывернет машину так, чтобы обеими оглоблями автомобильных фар врезать по спящим окошкам: вскакивай, семейство, встречай кормильца!
Шестиклассник Володька решил не вставать, прикинуться спящим. Лежал и напряженно прислушивался, как отец пятит «газик» в проулок за домом. Затих мотор, щелкнула дверца, послышались тяжелые отцовские шаги по асфальтовой дорожке, по ступенькам, по крыльцу…
«Дверь!» – спохватился Володька. Вылез из-под одеяла, босиком перебежал к двери, приоткрыл чуток – и обратно в постель, поджал холодные пятки.
Мать на кухне чиркнула спичкой, запалила газ. Сало зашипело на сковородке.
– Ну как? – послышался наконец нетерпеливый голос матери.
Отец не ответил. Мылся над раковиной в кухне, отфыркивался. Не угадаешь, добрый вернулся или злой. Длинно двинул по полу табуреткой – сел за стол. Сковорода звякнула о железную подставку. Вилка возит по сковороде.
– Что молчишь-то? – спросила мать.
У подслушивающего Володьки на душе заскребло: «Почему отец молчит? Злой приехал? С плохими вестями? Мать извелась, ожидая его».
– Думаешь, я ничего не знаю? – вызывающе сказала мать. – Фрося уже прибегала, делала намеки.
Володька вспомнил: и в самом деле затемно к матери прибегала Фрося-счетоводка. Он Фросю не любил за пролазливость: только потому и бегает к ним, что отец ездит на «газике» с председателем. Фросина Люська первая ябеда в классе.
– Прибегала? – Отец самодовольно хохотнул. – Правильно сделала. С нами надо быть в дружбе. Уж Фроська твоя не промахнется.
– Ну? – Мать обрадовалась непонятно из-за чего.
– Вот тебе и ну! – Слышно, как отец отодвинул сковороду. – Чаю мне дадут или нет?
– Сейчас, сейчас! – весело заспешила мать. – С молоком или без молока?
– С молоком.
Володька с досады сел в кровати.
«Что за люди такие бестолковые! Не могут друг с дружкой побеседовать обстоятельно и по делу. Кидаются пустыми словами, а ты ломай голову, разгадывай ихние загадки. Фроська забегала, делала намеки… Нельзя ли уточнить: какие именно намеки? В каких конкретно выражениях?»
– Володька спит? – спросил на кухне отец.
– Спи-и-ит… – ласково пропела мать. – Может разбудим? Он сильно переживал. Виду не показывал, но от меня-то ему не скрыть. Волновался за тебя. Давай разбудим.
– Чего будить? Самим пора ложиться. Завтра утром скажем. Не к спеху.
– Завтра! – в голосе матери Володька услышал торжество. – Завтра я кой на кого погляжу! В самые в их бесстыжие глаза! Что вы, сплетники, теперь-то скажете?
– Ты не очень-то! – остерег отец. – Не надо им свою радость показывать. А то подумают – и вправду мы их боялись. Ты себя держи в норме. Ничего такого особенного. Всё правильно, факты не подтвердились. Как и следовало ожидать. Поняла? Не подтвердились факты. И точка.
Володька на радостях чуть не заорал, кувыркнулся лицом в подушку. Наконец-то они заговорили ясно и понятно: факты не подтвердились. Он ткнул в подушку кулаком и засмеялся. «Ничего такого особенно, всё правильно – и точка».
С тем и уснул.
Утром, после обстоятельного разговора с отцом, Володька пошагал в школу притворно насупленный. И виду сегодня не подаст, какая в нем ликует радость. Отец прав: разве было что плохое у Пинчуков? Сроду не случалось и не случится!
Василия Степановича он увидел издалека. Учитель выкатился из калитки мелко-быстрым шагом, с тяжеленным портфелем в правой руке. Сочинения несет, будет сегодня раздавать.
Сколько уже дней Володька остерегался по дороге в школу встретить Василия Степановича, снимавшего комнату неподалеку от Пинчуков, у одинокой бабушки Дуни. В классе – пожалуйста! Учитель вызвал – Володька встает и отвечает, как положено ученику. Но здороваться почтительно на улице – это уж извините! Зато сегодня Володька отыграется за все прошлые дни. Он прибавил шагу, поравнялся с учителем, изобразил любезнейшую улыбку.
– Здрасьте, Василь Степаныч! Уже проверили наши сочинения? А что у Вэ Пинчука, если не секрет?
К великому Володькиному удовольствию, учитель покраснел и даже споткнулся на ровном месте.
– Здравствуй, Пинчук! Ты что-то сегодня рано поднялся. – Василий Степанович зачем-то стал разглядывать свой раздувшийся портфель, даже поднес ближе к очкам. – Отметка твоя большого секрета не представляет. Тройка. Но я бы сказал – тяготеющая к четверке. – Учитель оправился от смущения и теперь глядел на Володьку с самым пристальным вниманием: «Что еще скажешь, Пинчук? Что спросишь?»
У Володьки в голове закрутились все шарики. «Надо ему сказануть. Такое сказануть! Такое… Не грубить. С достоинством и презрением». Но на ум ничего не приходило, не придумывались холодные и пренебрежительные слова. «Ах, что вы…» – дальше этого ни с места. Володька от немоты крутанулся на одной ноге, присвистнул в два пальца и помчался улицей без оглядки.
В школьном коридоре ещё пусто. В шестом «Б» на вбежавшего Володьку уставился сосед по парте Толян Скворцов.
– Ещё один дурак прискакал раньше времени. Ты чего бежал, будто за тобой собаки гнались?
– Ничего, – буркнул Володька. – Показалось – опаздываю.
Даже лучшему другу Толяну он ничего не станет рассказывать. Всё правильно – и точка. А Скворцовы были не за Пинчуков. Это Володька помнит. Толян, конечно, ни при чем, но его старший брат Алексей Скворцов очень даже при чём… А что он понимает? Ничего, Алексея три года здесь не было, служил на флоте, только месяц, как вернулся…
Василий Степанович не дошел до учительской, его перехватила поджидавшая у дверей своего кабинета Елена Григорьевна, завуч первой смены:
– Можно вас на минутку?
Он тяжело вздохнул: «Ну вот, начинается!» Следом за Еленой Григорьевной вошел в тесный кабинет. Письменный стол, кресло и ещё диванчик напротив стола – лобное место. Василий Степанович присел на краешек диванчика, поставил у ног свой пузатый портфель.
– Рассказывайте, – Елена Григорьевна не глядела на него, делала вид, что ищет на столе затерявшуюся важную бумагу.
– А что рассказывать? – Он с нарочитым равнодушием пожал плечами. – Полный, Елена Григорьевна, разгром. Был вчера в редакции по срочному вызову. Имел неприятный разговор. Мой фельетон от начала и до конца опровергнут, редактору поставлено на вид. Факты не подтвердились, всё сплетни и клевета. Документы, представленные председателем, доказывают, что не было подмены дойных коров телками. Все чисто, никакого жульничества. Председатель и его теплая компания не виноваты, виноват автор фельетона, то есть я, злобный клеветник. – Он растянул губы в усмешке. – О чём и имею честь вам доложить! Мое персональное дело будет решаться особо.
– Ваше персональное дело! – Она прижала ладони к пухлым щечкам. – Что же теперь будет?
– Не знаю! – отрубил Василий Степанович.
– Но как же вы могли? Писать, не проверив факты! Это ужасно! Непростительно! – Она открыла ящик стола, досала таблетку.
Василий Степанович с диванчика дотянулся до графина на подоконнике, налил полстакана воды, подал ей – запить таблетку.
– Елена Григорьевна! Не надо, ей-богу, не надо. Знаете вы все не хуже, чем я. Ведь живем-то среди людей. Вся деревня видит, что на ферме не чисто. Председательские любимчики поменяли годовалых телок на дойных коров. Конечно, по документам на ферме всё в ажуре, но люди-то говорят… Неужели вы ничего не слыхали?
– Слышала, слышала… Ну и что? – Елена Григорьевна замахала руками, будто отгоняла настырную муху. – Мало ли о чём болтают по деревне. Разве можно верить слухам и… – Она запнулась.
– …и сплетням! – подхватил Василий Степанович. – Вы это хотели сказать? Я, Елена Григорьевна, родился и вырос в такой же деревне и знаю: попусту народ болтать не станет. Моя хозяйка баба Дуня – чистейшая душа. Вы бы её послушали. Ей совестно, что с фермы пропадают корма. По вечерам, как стемнеет, к каким-то домам подкатывают машины, выгружают мешки. Что в мешках? Я, Елена Григорьевна, здесь новый человек, но баба Дуня утверждает, что прежде в колхозе такого не водилось.
– Что вы! Конечно, не водилось! Вы не застали в живых нашего старого председателя. Он колхозу все силы отдал, вывел в передовые. Прекрасный был человек. Честный, отзывчивый, скромный! Вот о ком бы написать в районную газету! Не беда, что вы его лично не знали. У вас литературные способности, вы могли бы собрать материал, воспоминания старых колхозников, той же бабы Дуни.
– Она его каждый день вспоминает! – вставил Василий Степанович.
– Вот видите! – Елена Григорьевна приободрилась. – Надо больше и чаще писать о хороших людях. Не только о тех, кто создавал колхоз. Написали бы про Алешу Скворцова, нашего бывшего ученика. Имеет благодарности за военную службу, лучший тракторист… Детям так нужен положительный пример! А фельетоны, она поморщилась, – фельетоны пусть пишут журналисты – это их дело. А вы учитель! Как-то неудобно. Мы, учителя, всегда на виду, каждый наш шаг, каждое наше неосторожное слово. И уж тем более печатное. Вы, я знаю, мечтаете стать писателем. Стихи сочиняете. Так зачем же размениваться на какие-то заметки…
Василий Степанович вскочил и в негодовании заметался по тесному закутку.
– Никак не могу с вами согласиться! Именно потому, что учитель в деревне всегда на виду, учитель просто не имеет права молчать, если он знает, что рядом творятся безобразия. Ведь всё происходит на глазах наших учеников. Неужели вы думаете, что они ничего не замечают, не понимают? Если в их собственном доме…
– Василий Степанович, – она поднялась из-за стола и строго выпрямилась, – вы сами об этом заговорили. Об учениках. Я до поры молчала. Но в вашем, если можно так выразиться, фельетоне, который теперь опровергнут, упоминалась и фамилия Пинчука.
– Он личный шофер председателя, правая рука во всех махинациях! – вспылил учитель.
– Не доказано! – возразила она. – А газеты получают у нас в каждом доме. Надо ли было вам уж так непременно называть фамилию шофера? Ведь Володя Пинчук учится в вашем классе!
– В моём. Я тем более считал…
Она его перебила:
– Писать гадости об отце своего ученика абсолютно непедагогично. Я давно собиралась вам сказать, но…
– …но предпочли приберечь свои упреки до того дня, когда фельетон будет опровергнут? – язвительно спросил Василий Степанович и наклонился за портфелем. – Полагаю, наш разговор окончен? Я могу идти?
– Куда? В класс? – Она посмотрела на него как на безнадежного тупицу.
– Куда же ещё?
За дверью всё громче гомонила школа. Он посмотрел на часы. Сейчас будет звонок.
– Не знаю, голубчик, не знаю, – она замялась, – я бы предпочла заменить ваш урок в шестом «Б». Директора сегодня в школе нет, вся ответственность падает на меня.
– А что с Иваном Федоровичем? Заболел?
– Его вызвали в районо. Кстати, по вашему делу.
– Вот как? Этой историей уже заинтересовались в районо? Но пока я, кажется, ещё не уволен?
– Господи, да кто же говорит об увольнении! – Елена Григорьевна испугалась, что выболтала лишнее.
– В таком случае урок литературы в моём классе проведу я сам! – объяснил Василий Степанович с видом победителя.
Но одно дело петушиться перед Еленой Григорьевной, а совсем другое – войти сегодня в класс. Ребята уже, конечно, знают – он сплетник и клеветник. Ребята всегда всё знают. На другой день после опубликования фельетона класс настойчиво шуршал газетами, но ни о чём не спрашивал. А Толя Скворцов…
Василию Степановичу ярчайшим образом припомнилось, как на уроке русского языка он попросил ребят составить предложения с деепричастным оборотом. Первым поднял руку Скворцов. «Толя, иди к доске». Толя выходит, с заговорщическим видом оборачивается к классу и… пишет на доске фразу из фельетона. Ребята впиваются глазами в учителя: «Что скажет Василий Степанович?» Пришлось выслушать ответ Скворцова насчет деепричастий, потом попросить его стереть с доски написанное и вызвать Таню Осипову, не способную ни на какой подвох. Всё это время краешком глаза он видел окаменевшее лицо Володи Пинчука. Володя средний ученик, производил даже впечатление туповатого. Но во всей этой истории мальчишка проявил характер. Только сегодня в нём прорвалось злорадство. Для всей деревни шофер Пинчук барыга и ловчила, но для мальчика – родной отец. Ещё бы не радоваться, что фельетон опровергнут. Покажет ли Володя свое торжество в классе?
Во всяком случае, я сегодня очутился на его месте, – думал Василий Степанович, идучи коридором в класс. – И не мешает мне поучиться выдержке у своего ученика. Войду и сразу же возьму деловой тон: «Дежурный, кого сегодня нет в классе?. Староста, раздай, сочинения…»
Перед дверью с табличкой 6 «Б» он остановился, сделал глубокий вдох и выдох, решительно взялся за ручку и вошел.
Все лица мгновенно повернулись к нему, все глаза вспыхнули любопытством, не ведающим стыда, потому что природа детского любопытства чиста. «И бывает жестока», – пронеслось в голове. Он сел за стол.
– Дежурный, кого нет в классе?
Однако куда девался журнал? Он забыл о журнале, не зашел за ним в учительскую.
– Староста, раздай сочинения.
Таня Осипова пошла по рядам со стопкой тетрадей. Интерес к отметкам отвлек ребят. За это время Василий Степанович заставил себя успокоиться. Встал из-за стола, отошел к окошку, поглядел на дымки из деревенских труб, обернулся к классу и заговорил ясным, учительским голосом:
– Ваши сочинения на тему «Вот моя деревня, вот мой дом родной» меня очень порадовали. Видно, что вы любите свою деревню и умеете передать свои чувства на бумаге. Начнем хотя бы с сочинения Тани Осиновой. – Он увидел, как девочка покраснела. – Таня по рассказам своей бабушки описала жизнь крестьян до революции. Витя Карпов начал свое сочинение с описания памятника героям войны и рассказал, где сражались наши земляки. Вася Голиков посвятил своё сочинение птицам нашего леса, Вася любит и знает природу…
Ещё Василий Степанович похвалил Толю Скворцова. Толя написал о том, как его старший брат, плавая по морям, скучал о родной деревне.
Вчера Толин брат Алексей Скворцов подвез Василия Степановича из райцентра в деревню на своем мотоцикле. Мчались во весь опор и на полпути обогнали председательский «газик». «Ничего! – крикнул Алексей, обернувшись к учителю. – Мы еще поглядим!»
– Володя Пинчук тоже меня порадовал, – ровным голосом продолжал учитель. – Если и дальше Пинчук будет заниматься так же настойчиво, он завоюет к концу года твердую четверку. – Василий Степанович посмотрел на Володю – тот опустил глаза в парту.
Урок шел своим чередом. Один за другим читались вслух лучшие сочинения.
– Ух ты! Какая у нас деревня знаменитая! – подскакивал от восторга Толя Скворцов.
До звонка оставалось три минуты.
– Достаньте дневники, – сказал Василий Степанович. – К следующему уроку выучить стихотворение…
Но тут Скворцов с силой двинул кулаком сидящего впереди Васю Голикова. Вася дернул за косичку Таню Осипову. Она даже не обернулась. Она выставила вверх розовую ладошку.
– Осипова, я видел. Голиков, как тебе не стыдно?
– Нет, Василий Степанович. – Она встала, вышла из-за парты. – Я не жаловаться. Я… то есть мы, наш класс… мы хотим сказать вам…
– Что вы хотите сказать? – спросил он чужим голосом.
