Текст книги "Там за морем деревня… (Рассказы)"
Автор книги: Ирина Стрелкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Мой родной брат
Салман притащился к школе затемно. Ещё ни следа на ледяной изморози, покрывшей за ночь весь двор. Окна классов подряд черные, не горит свет в учительской, директор не приходил. Только в коридоре тетя Дуся – она живет в школе – домывала пол шваброй, от мокрого пола воняло едким порошком, которым всегда присыпана мальчишечья уборная. Туда, в мальчишечью заповедную, Салман и собирался незаметно прошмыгнуть – мимо тети Дуси, мимо мокрой швабры, всегда готовой пройтись вместо пола по нетерпеливым ногам.
В уборной Салман напился из-под крана, поплескал холодной водой в глаза, слипшиеся после бессонной ночи. Он ещё не решил, идти сегодня на уроки или нет. Ему не хотелось после всего увиденного слоняться по поселку, терпеть любопытные взгляды. В класс Салману тоже идти не хотелось – сидеть на уроках и ждать, когда вызовут к завучу или к директору? Ничего в жизни Салману сегодня не хотелось. И уж тем более сидеть дома. Но утро оказалось злым, морозным, ветер задувал со всех сторон, и некуда Салману пойти в тепло, кроме как в школу.
Вот он и стоял теперь в мальчишечьей уборной, свежеприсыпанной зловонным порошком. Ждал, когда тетя Дуся кончит мыть коридор. Она не торопилась. Возила шваброй и что-то напевала себе под нос.
И опять замельтешило перед Салманом – в который раз за утро: уверенный стук в дверь, отцовские босые прыжки – от кровати к окну, от окна к печи, истошные крики матери… И вот вошли четверо – двое в милицейской форме, двое в простой одежде, все не местные, но откуда-то они знали, что и где им искать в бедном жилье больничного сторожа. Они отыскивали, выкладывали на стол пачки денег, пересчитывали, записывали, вызвав для чего-то ещё и соседей, которые ничего не делали, только смотрели.
Салман и раньше знал, что у отца есть деньги, много денег. Но это не такие деньги, как у всех. Все носят деньги в магазины, покупают одежду, еду. У Мазитовых только отцова зарплата уходит из дома, большие деньги как пришли тайком, так тайком и живут, шуршат, словно мыши. В универмаге продавали школьную форму, но мать Салману не купила. Сказала: «Пойдешь в школу – они дадут. У школы денег много. Хотят, чтобы ты ходил на уроки, – пускай покупают форму». В прошлом году она тоже так сказала, потом хвасталась: поберегла деньги. Форму Салману в школе выдали, не зажулили. Они боятся, что Салман бросит учиться. Им всем влетит, если они потеряют самого плохого ученика Мазитова из 5 «Б». Отчего этим не попользоваться? Отец всегда говорит: «Глупые люди для того и живут на свете, чтобы умные их обманывали». Себя отец считает самым умным в поселке, хотя работает всего-навсего сторожем в больнице. Главный врач Доспаев ругает отца за то, что он спит ночью: «Нельзя ночью спать, надо сторожить». Отец презрительно сплевывает. «Напрасно кричишь, начальник. Что можно требовать за такую зарплату? Ничего. Я днем работал, ночью от усталости засыпаю». Доспаеву на такой ответ нечего сказать, повернулся и ушел к себе в кабинет. Жалко стало бедного сторожа. Откуда ему знать, какие дела делает днем сторож Мазитов. А Салман давно знает – выгодные дела, за хорошие деньги.
Но даже он поразился огромному богатству, которое отец припрятал в хибаре.
Голая лампочка под провисшим прокопченным потолком светила всё ярче. Вечером она горит вполнакала, потому что во всех домах жгут электричество, а тут поселковая трансформаторная будка работала на один мазитовский дом, где чужие люди при незавешенных окнах считали, считали, считали деньги – гору денег.
Салман заметил – отец не стыдится, что при таком богатстве жил как нищий, а чужим людям стыдно считать деньги в мазитовском голом доме, где с ломаных кроватей поднялись и глазеют разбуженные малые дети, у которых сейчас, посреди ночи, уведут в тюрьму отца. Какого ни на есть плохого, жадного, но ведь отца.
Он сразу понял – отца заберут. Только милицейские вошли – четверо друг за другом, а за ними поднятые среди ночи напуганные соседи, Салман всё понял. А младшие догадались, заревели во весь голос, когда за отцом захлопнулась низкая набухшая дверь. Мать выбежала следом, сыпала проклятиями в спины тем, кто увел из дома хозяина, унес кровные денежки, слала каждому: «Проклятие твоему отцу и матери!» – Салман слышал её крики сквозь закрытую дверь, сквозь окна, которые никогда не распахивались, сквозь саманную стену. Вернувшись в дом, мать повалилась на постель, начала кататься по одеялу, хватать зубами то руки свои, то в блин умятую сальную подушку. Салман спрыгнул с лежанки, погасил свет. У него в кулаке размякла плитка, сунутая одним в милицейской форме, – пожалел ребенка! Салман в темноте нашаривал ревущие рты малышей, вталкивал сладкие обломки, другой рукой давал по затылкам, чтобы не кусались. Малышня зачмокала, стала утихать, засопела сонно. Спят уже! Спят, хоть бы что! А Салману не до сна – мать воет и воет. Он в темноте наскоро собрался, выкатился на улицу. Ветер ожег воспаленные от яркого света глаза. Под ногами захрустела ледяная корка. Салман подумал: явись милиция летом, он в час прихода нежданных гостей вряд ли был бы дома. Летом он дома не ночует. Мало, что ли, в степи мазаров. Спал бы себе спокойно в мазаре Садыка, ничего бы не знал, не ведал. Ни страха, ни злобы – ничего. И не прятался бы сейчас в уборной от тети Дуси.
Наконец-то она домыла коридор. Салман выглянул из уборной и увидел: тетя Дуся убралась к себе в каморку. Он побрел не спеша по школе, оставляя за собой белые следы хлорки. Салману даже интересно видеть свои белые следы. На белой изморози двора он оставил черные. Жаль, что нельзя так – одна нога печатает белые следы, другая черные. Пройти – пусть все после удивляются. И пусть никто не знает, не догадается, что это следы Мазитова из 5 «Б».
По железной лесенке Салман забрался на чердак, надежно припрятал в укромном месте свой школьный портфель, удивляясь меж делом, зачем сегодня прихватил из дома книжки-тетрадки, такую обузу. Или не хотелось ему их оставлять в переворошенном чужими руками домашнем хламе? «Всё равно не вернусь!» – сказал он себе, крепко стискивая зубы.
Из чердачного оконца Салман углядел – шагает через школьный двор Серафима Гавриловна. Она завуч, всегда приходит раньше всех. Заметит она или не заметит Салмановы заячьи петли на белой, как чистая тетрадь, земле? Не заметила. А то бы стала приглядываться, разнюхивать. Гавриловна любопытная, ей всё надо знать. Но о том, что было у Мазитовых ночью, она ещё не знает. Не раньше третьего урока ей станет всё известно, прикинул Салман. Снизу, из школьного коридора, донеслись на чердак громкие, как у всех женщин, голоса. Гавриловна и тетя Дуся костерили того, кто наследил спозаранку. Салман прислушался. Ага, и в мальчишечью заповедную сунулись. А там – никого.
Голоса захлопнулись в какой-то комнате, наверно в учительской, и тут Салман услышал с улицы скрип притормозившей легковушки. Выстрелила дверца, закрытая в сердцах недовольной рукой. Кто там с утра такой разозленный? Салман перебежал по чердаку и остановился над люком, через который видно коридор. Внизу быстро прошел главный врач Доспаев.
Салман подумал: «Уже знает! Сказали! Отец-то у него работал!»
Он неслышно слез по железной лестнице, прокрался к учительской, куда вошел Доспаев. Из освещенной учительской в темный тупик коридора падала узкая полоска света. Салман наступил на неё, прислушался.
– Его отец работает у нас в больнице сторожем, – говорил Доспаев. – Я не удивлюсь, если выяснится, что он подучил сына. Этот мальчишка буквально преследует мою дочь. Однажды он вымазал ей пальто какой-то гадостью. Вчера на перемене сбил её с ног. Я вас прошу…
– Ишак безмозглый! – выругался шепотом себе в кулак Салман.
Он понял: ночное дело до главного врача ещё не дошло. Ему позвонят из милиции, когда там начнут работать. Милиция начинает позже школы. Но то, с чём Доспаев спозаранку прикатил к завучу, оказалось тяжеленным довеском к ночной беде. Не зря отец говорил: «Когда враг берет за ворот, собака хватает полы».
– Я сегодня же займусь, – говорила Доспаеву Гавриловна жалким, виноватым голосом. – Мы так надеялись, что Мазитов исправляется. У него появился новый товарищ, очень хороший мальчик. Он из военного городка, Витя Степанов, у него отец полковник…
«Мешок дерьма! Свиной ублюдок!» – обозвал себя Салман. Он надеялся отсидеться хоть немного в школе. Не выйдет. И отсюда его гонят. Душа не облегчилась бранью, ещё больше заныла и затосковала.
Отец его не подучивал мстить Доспаевым. Салман сам себе голова. И у него свои счеты с больницей. Год назад в детской палате умерла самая младшая сестренка. «Нарочно уморили!» – кричала мать у ворот больницы. Салман, конечно, помнил: тоненько попискивала сестренка, а мать всё не возвращалась домой – базарничала. Салман принес хлеба, но девчонка не ела. Всё он помнил, как было. Но он-то ничем не мог помочь! А в больнице столько разных лекарств! Почему не вылечили? Ну ладно, сторож Мазитов для вас плохой работник, нечестный человек. Но маленькая не виновата. Других спасают, а её не спасли, не дали самого дорогого лекарства. Такие уж вы люди! Теперь прибежали жаловаться на Салмана Мазитова. А что он вам плохого сделал? Он очень мало сделал, надо было больше.
Салман стоял под дверью и чувствовал себя жалким сусликом, загнанным в неглубокую, ненадежную нору. Сидит в темноте, а сверху льют и льют ледяную воду. Некуда деваться, нора залита водой, вода поднимается выше, выталкивает суслика в руки врагов. Даже самый трусливый зверь – суслик, заяц – кусается, пускает в ход когти, когда приходит безвыходный час. Салману хотелось царапаться, драться, молотить кулаками ненавистного Доспаева. Всё равно теперь колонии не миновать. В школе на Салмана давно завели синюю папку, много бумаг, даже тесемки трещат, вот-вот лопнут. А уж теперь-то папка взорвется, как бомба, и будет Салман лететь, свистеть и кланяться, как обещает ему уже давно вся поселковая милиция.
Доспаев попрощался с завучем, идет к дверям. Ладно, пускай уходит. Салман присел на корточки, сжался. Внизу его Доспаев не заметит – такой человек, под ноги не посмотрит, только вперед и вверх. Важный человек. Сидя на корточках, Салман глядел вслед уходящему Доспаеву и хихикал: вот он я, а вы не заметили…
Потом встал и пошел в свой класс. Там пока пусто, темно. Салман сел за свою парту. На всех других ему плевать, но с Витькой он попрощается.
Витька приехал в военный городок летом. Салман сидел на ступеньках ларька военторга, соображал, как прошмыгнуть туда следом за какой-нибудь доброй тетенькой. Добрая заступится, не даст продавщице вытурить Салмана взашей. Пока он ждал добрую, подошла машина, стали чемоданы выгружать, носить в дом. Мальчишка вылез с большой клеткой. В клетке рыжая крыса. «Зачем крысу привез?» – спросил Салман. «Это тебе не крыса, – обиделся мальчишка, – это хомяк». Салман презрительно сплюнул. «У нас таких сколько хочешь». Мальчишка уши развесил, а Салман давай ему врать, будто по десять сусликов за день добывает. Очень просто – льешь воду в сусличью нору, он вылезает весь мокрый, стукнешь по голове, потом сдерешь шкуру. Вовсю разоврался Салман перед офицерским сыном, даже самому стало интересно. Сусликами он никогда не занимался. Подумаешь деньги – копейки! А сколько воды перетаскаешь! Но Витька пристал: «Своди меня в степь, научи». Ладно, Салман согласился. Витьке шкурки не нужны, он загорелся поймать живого суслика и послать в подарок товарищу в тот город, откуда приехал. Этот товарищ, как и сам Витька, пустяками занимается, птичками-зверюшками. Суслика Салман и Витька всё-таки изловили. Идут обратно, а навстречу полковник, Витькин отец. «Как дела, звероловы?» Пришли домой, сели за стол. Полковник тихо говорит Салману: «Колбаса свиная. Может быть, тебе дома не разрешают есть свинину? Тогда бери котлеты, они из баранины». Салман в ответ помотал головой: «Пускай свинина, лишь бы пожирней». Витькина мать услышала и похвалила: «Видишь, Витя, твой товарищ ест сало, а ты всегда выковыриваешь». Салман стал ходить в городок. Интересно. Хомяк завернулся в вату – спит. Желтая птица канарейка прыгает в клетке, сама крохотная, а поёт на весь дом. Голубому попугаю разрешают летать по комнатам, он сядет на шкафу и орет, словно кошка. Но больше всего нравятся Салману рыбки за стеклом. Витька верхнюю лампу погасит, зажжет свет в зеленой воде, рыбки плавают, колышут хвостами – красиво! А Витька и Салман сидят рядом на диване, Витька рассказывает про самые разные края, про Берингово море и про Черное. Где только он не побывал вместе с отцом! Салман слушает и удивляется. Счастливый человек Витька, умный и не жадный. Вот только слабый, даже иногда глупый. Сын полковника может во всём военном ходить, в кожаной куртке, а Витька ходит дома в пестром стеганом халате – у матери выпросил: «В пустыне живу. Халат – традиционная одежда жителя пустыни». Салман ему много раз повторял, что у них в поселковой школе все ребята ходят только в форме. Боялся, как бы Витя не притопал первого сентября в халате. Ничего, Витька в форме пришел, как все. И спокойненько сел за парту рядом с Мазитовым. Никто с Мазитовым не хотел сидеть, а новенький, сын полковника, сел. Салман своими ушами слышал, как Гавриловна объяснила Витькиной матери, с кем сел по оплошке её сын. Но Витька не пересел, остался. Сам учится без двоек, даже без троек, по ботанике знает в сто раз больше, чем учительница, но плохой ученик Мазитов для Витьки – товарищ. Чего бы все другие ни говорили!
Измученный бессонной ночью, Салман угрелся в классе и вздремнул, упустил время, даже с Витькой не попрощался. Открывает глаза – в классе тихо, светло, идет первый урок и рядом сидит, слушает учительницу Салманов лучший друг Витька, ничегошеньки ещё не зная, что случилось прошедшей ночью и утром.
Учительница не тронула Салмана ни одним вопросом, ни одним замечанием: пришел, сидит – и на том спасибо. Кончился первый урок, и вошел классный руководитель Василий Петрович, Вася.
– Сидите на своих местах. Вместо следующего урока будет классный час.
Салман вздрогнул и проснулся: «Конец! Попался! И Витьку не успел предупредить!»
Василий Петрович грозно хмурил брови, оглядывал притихший класс. Салман подумал с тоской: «Зачем они Васю прислали! Ох, и хитрые!» Он знал, что в школе Василия Петровича не считают за настоящего учителя. Никаких институтов он не кончал, учить бегать и прыгать – невеликая наука. Зато когда нужно кому-то всучить трудный класс, тут все бессовестно хвалят Васю: «Вы мужчина, вы фронтовик, вы справитесь». А сами куда лучше справятся с любым учеником. Сами всегда в курсе всех школьных дел и делишек, все сплетни им известны, кто с кем дружит, кто с кем враждует. А Вася простой и добрый, он не умеет тонко действовать, он уж рубанет, так рубанет сплеча.
– Позор всему пятому «Б»! – загремел над классом громкий, командирский голос. – Совершен отвратительный поступок!.. – И пошел, и пошел.
Но говорить Василий Петрович не мастак. Столько выпалил слов, а ещё никто, кроме Салмана, не разобрался, из-за чего столько шуму.
Салман даже заскучал, пока Вася раскочегаривался, но слушал в оба уха. Он знал: Витька умно соображает только на ботанике, быстро решает, что к чему, только на математике, а сейчас до него до последнего дойдет… Ну вот… Ну, наконец-то… Салман покосился на Витьку и увидел испуг на чистеньком лице с аккуратной светлой челочкой.
– Сашка, ты зачем?..
Ещё никто из самых трусливых подхалимов не ткнул пальцем в Салмана Мазитова! Никто! А единственный лучший друг испугался. Вот когда ударила Салмана предательски в спину Витькина слабость, которую всегда прощал. Слепой дурак Салман Мазитов! Купили тебя сладким чаем, хлебом с колбасой, красивыми рыбками… Ты и рад. Убиваешь для чучел ящерицу или мышь, а чистенький Витька закрывает глаза, затыкает уши. Салман всегда ненавидел чистеньких, а всё-таки ошибся, обманул его Витька, обманул…
Салман бросил Витьке в лицо:
– Суслик! Предатель! – и пошел из класса.
От злости он словно оглох. Не слышал, кричали ему вслед или нет. Он уходил пустым коридором не спеша. Трусливым бегством себя не унизит! Но и медлить не собирался, а то они подумают, что Мазитов ещё надеется на прощение. У входных дверей тетя Дуся преградила ему путь шваброй. Салман отшвырнул универсальное оружие тети Дуси, вышиб ногой дверь.
И вот уже во дворе школы – виден из всех окон. Виден учителям – они все глядят в – окно, пока кто-то вызванный к доске или к карте давится над трудным вопросом. Виден всем лодырям – они-то не смотрят на доску или на карту, они смотрят на волю, за окно. Многие сейчас видят, как навсегда уходит из этой проклятой школы самый ненавидимый здесь ученик – бывший ученик. И пускай книжки-тетрадки, купленные не за его – за школьные! – деньги, сгниют на чердаке. Салман Мазитов никогда не вернется в вашу школу.
– Сашка! Погоди! – услышал он за спиной.
Витька бежал через двор, натягивая зимнее новое пальтишко с пушистым воротником, на голове шапка с длинными ушами из северного меха – Салман забыл, какой северный зверь стал Витиной замечательной шапкой. «А мыша ты жалел убить? Трус несчастный!»
Салман пошел быстрей.
– Сашка! Ну куда ты? Погоди!
Салман остановился, схватил с земли промерзлый комок.
– Не лезь! Пришибу!
– Да ты что? – Витя остановился.
– Не лезь! – Салман угрожающе покачал рукой с промерзлым, увесистым комком, со злостью запустил им в сторону школы, повернулся и пошел.
Сначала куда глаза глядят – подальше от школы, от поселка. Потом сообразил: сколько ни идешь по гладкой степи, а обернешься – дома близко. Ты их видишь, они тебя… И тут его чуткий слух уловил дальний гудок тепловоза. На станцию – вот куда надо идти. На станцию и сесть в первый поезд, какой бы ни был.
Салман решительно зашагал в сторону станции. Оглянувшись, он увидел, что Витя упрямо идет за ним.
Витя откуда-то знал: его дело теперь идти за Сашкой, не отставать. Нельзя теперь оставить Сашку одного. Витя слушался сейчас только своего мальчишеского инстинкта, близкого инстинкту птиц и животных, но выражающего всё лучшее, что дано человеку природой и отцом с матерью.
Книжник и в практических делах неумеха, Витя не только успел увернуться от Василия Петровича и выскочить следом за другом. Словно бы подтолкнутый под руку чем-то или кем-то, ему неведомым, Витя догадался сдернуть с вешалки в школьной раздевалке своё пальтишко и шапку. Будто с самого начала предчувствовал, какой долгий им предстоит путь.
Они сделали круг по степи, и теперь Витька видел впереди одинокое здание станции. Салман шел прямиком к ней, не оглядываясь, не отвечая своему преследователю. За семафором, в километре от станции, пережидал длинный товарный состав – припорошенные чем-то белым вагоны, черные лоснящиеся цистерны, платформы с комбайнами, вытянувшими жирафьи шеи. Салман пошел вдоль состава и вдруг нырнул под одну из платформ. Витька – за ним, весь дрожа от страха: вот поезд тронется, огромные, тяжелые колеса раздавят насмерть. Но состав терпеливо стоял. Вынырнув по другую сторону, Витька увидел быстро убегавшего Салмана. Он тоже побежал, выкрикивая жалобно:
– Сашка! Погоди!
Салман заметил: чуть отодвинута дверь одного из товарных вагонов – сантиметров на сорок, не больше. Он подпрыгнул, цепко повис на краю и стал протискиваться в щель. Пролез наконец, вскочил на ноги и изо всех сил налег плечом на дверь – закрыть лаз. Но тяжелая пластина двери не поддавалась.
Витька с первого раза сорвался, упал на закапанный мазутом щебень. Со второго повис, подтянулся на руках и лег животом на паз, по которому ходят такие двери. Ноги его болтались снаружи, лицом он уткнулся в замусоренный чем-то едким пол.
Салман следил за его стараниями без всякого сочувствия. Но вдруг состав дернулся, резкий толчок потревожил тяжелую дверь, не поддававшуюся мальчишеским усилиям. Салман еле успел схватить Витьку за шиворот, втащить в вагон. Дверь захлопнулась, и стало темно.
Под полом все громче стучали колеса. Поезд убыстрял ход.
– Влипли! – сказал Витька, тяжело дыша. – Теперь не скоро выберемся.
– А мне и не надо скоро! – Салман сплюнул со зла. И опять захотелось плюнуть, просто так, не со зла, а чтобы избавиться от слюны, затопившей рот. Он плюнул и сказал: – Я вовсе решил уехать из дома. Понимаешь? Я туда, – он ткнул пальцем куда-то, где по его представлению осталась станция, – никогда не вернусь. Зря ты за мной увязался. Я далеко еду.
– Куда? – спросил Витька и тоже стал отплевываться.
– Во Владивосток! – с ходу придумал Салман и сам тут же накрепко поверил в свою выдумку. – Я еду во Владивосток.
– У тебя там родственники?
– На что они мне! Я и один не пропаду.
– Давай лучше слезем на следующей станции! – предложил Витька, поворачиваясь во все стороны и охлопывая новую шубу, вымазанную в чем-то белом.
– Не пыли! – проворчал Салман. – И так нечем дышать. Хочешь – слезай. Я поеду во Владивосток.
Глаза у них привыкли к темноте. Они видели друг друга и пустое пространство вагона, кое-где проткнутое тонкими белыми нитями света.
– Да всё равно поезд идет не в ту сторону, – сказал Витька невнятно, у него скулы свело от кислоты. – Во Владивосток надо ехать от нас через Новосибирск. А этот поезд идет на юг, в Ташкент.
– Ты откуда знаешь? На юг, на север…
– По солнцу, – серьезно пояснил Витя. – Сейчас утро. Если встать лицом по движению, солнце чувствуется слева. Значит, едем на юг.
– Ну и что? – сказал Салман. – Из Ташкента куда хочешь можно доехать. Не только во Владивосток.
Витя помолчал, пофыркал.
– Слушай, Сашка, тут в вагоне какая-то химия рассыпана. Все время плеваться хочется, и кисло во рту. Надо поскорее выбраться отсюда. Кто его знает, что за химия. Может, против вредных насекомых. – Витя присел, собрал с пола щепоть пыли, понюхал и безнадежно покачал головой. – Нет, надо выбираться, пока не поздно. И вообще… Ещё не известно, исключат тебя или нет. Хочешь, я с моим отцом поговорю?
– А ну тебя! – Салман махнул рукой. – Ничего ты не знаешь, не понимаешь. – Он помедлил и сказал, кривя губы: – Сегодня ночью моего отца забрали в тюрьму.
– В тюрьму? – У Витьки дрогнул голос. – За что?
– За хорошие дела! – отрезал Салман. Подошел к двери, налег плечом. – Сейчас я тебе, Витька, открою… Погоди, сейчас, сейчас… И катись ты отсюда на первой станции! Я тебе больше не друг. Твой отец полковник, а мой вор. Ясно тебе? Ну, чего стоишь! – заорал Салман. – Видишь, я один не могу! Помоги, суслик несчастный! Сколько лет живешь на свете, ничего не понимаешь! Мой отец вор! – От крика у него у самого заложило в ушах. – Вор! Вор!
Витька беззвучно шевелил губами. Наконец до Салмана дошли Витькины утешительные слова:
– Я всё понял, ты не думай. Может быть, твой отец не виноват. Проверят и выпустят.
– Как не виноват? – взревел Салман. – Все знают, что он вор, а ты – не виноват.
– Ладно, как хочешь, – заторопился Витька, – пускай он… Но ты же честный. Я же тебя знаю.
– Ничего ты не знаешь! – орал, как глухому, Салман. – Я тоже вор. На базаре воровал? Воровал! Что? – Он презрительно хохотнул. – Испугался, суслик? Не бойся, у тебя дома я ничего не украл! Хватит разговаривать, толкай дверь.
Витька подошел, тоже налег на дверь. Теперь они стояли, тесно прижавшись друг к другу.
– Вместе слезем! – кряхтя, повторял Витька. – Вместе, вместе, вместе, – твердил он, как заклинание.
Сколько они ни толкали, дверь не поддалась. Поезд получил «зеленую улицу» и увозил их всё дальше от станции. Глаза жгло, и труднее стало дышать.
– Сдохнем мы тут от дуста, как клопы! – Салман хотел сплюнуть, но во рту стало сухо и горячо.
– Нет, это не дуст, непохоже. – Витька порылся в кармане, вынул платок, рванул зубами. Одну половину взял себе, другую отдал Салману. – Возьми, все-таки защита.
Теперь оба говорили через тряпку, глухо. Врали, будто во рту не так печет, но на самом деле пекло сильнее. Витька сполз спиной по стенке, опустился на пол. Ему было уже всё равно, запачкается он или нет.
– Слушай, Сашка! Ты зачем ту девчонку обижал? Что она тебе сделала?
«Ничего не понимает, – горестно удивился про себя Салман. – И откуда только берутся такие беспонятные люди?» Он сел на пол рядом с Витькой. Уж лучше поспать, чем такой разговор. И тут же вскочил. Нет, спать нельзя – задохнешься. Ему-то ещё ничего, но Витька слабый, непривычный к плохому.
– Эй, откройте! – Салман забарабанил кулаками в дверь. – Откройте! – Повернулся спиной, начал бить каблуком. – Гады! Откройте!
Витька зашевелился, поднял голову. Салман перестал бить в дверь, наклонился к Витьке и еле разобрал:
– На ходу не стучи, не услышат. На остановке. – Витька хотя и слабый, а голова у него работала. На ходу стучать пустое дело.
Салман прилег на полу рядом с другом, прижался тесней.
Состав долго шёл без остановок. Потом Салман сквозь забытье почуял – тихо, не стучат колеса, поезд стоит. Он не вставая принялся стукать каблуком в дверь. Стукал и стукал – никого снаружи нет. «Может быть, поезд остановился где-нибудь в степи, – думал в отчаянье Салман, – а я стучу, как дурак». Он пробовал растолкать Витьку, посоветоваться с ним, но Витька спал. «А что, если он не спит? – испугался Салман. – Не спит, а уже задохся? – Он потрогал Витькин нос, губы. – Вроде бы он дышит, теплый. Просто сомлел с непривычки».
Салман передохнул немного и снова принялся бухать каблуком в дверь. Три раза бухнет – прислушается. Три раза бухнет – снова ухо к стенке. Ничего, он терпеливый. Ещё три раза, ещё… Наконец кто-то оттуда, снаружи, стукнул ответно и спросил:
– Есть там живой? – женский голос, крикливый.
– Есть! – заорал Салман что было силы. – Есть! Откройте!
– Сейчас! Мужиков позову! – отозвался женский голос.
Потом проклятая дверь тронулась, поползла вбок. Салман ждал яркого света, а увидел ночь, зеленый шар лампы на высоком столбе. Внизу стояла женщина в теплом платке поверх ватника, дяденька в железнодорожной фуражке. И ещё две фуражки увидел Салман – два милиционера пришли, чтобы забрать его в тюрьму. Салман жадно задышал. Ничего, силы ещё есть. Свет фонарика ударил ему в глаза и скользнул ниже, осветил лежащего на полу Витьку.
– Носилки! – сказал кто-то. Один из них без памяти.
«Теперь пора», – велел себе Салман и юркнул за поставленные поперек двери носилки. Приземлился на четыре точки и припустил. И в тот миг, когда он считал, что спасся, за спиной заверещал милицейский свисток.
– Держите его! Держите!
Откуда-то сбоку выскочил парень в замасленном ватнике, и Салман забарахтался у него в руках. «Все. Попался».
Мимо на носилках пронесли Витьку.
– Этого гаврика тоже в больницу? – спросил парень, поймавший Салмана.
– Его-то? – Двое с носилками повернули головы, посмотрели на Салмана. – Обойдется. Вон как бежал. Здоровехонек.
Витьку унесли, а Салман остался. Его немного трясло, но ничего, пройдет. Он втянул голову в плечи и пошагал, как важный преступник, под конвоем двух милиционеров.
Сначала Салмана вели через железнодорожные пути, потом по лестнице вверх. Он увидел у себя под ногами огромную станцию, огни, блеск рельсов и темные крыши вагонов. «Объявляется посадка!» – сказал громкий недовольный голос. Внизу, на освещенной ярко длинной площади, быстрее забегали люди с чемоданами. Салман остановился, чтобы лучше разглядеть. Он никогда не видал столько людей сразу, на одном месте, суетящихся и мешающих друг другу. На базар в поселке народу съезжалось много, но здесь… Он попробовал просунуть голову меж прутьев, огораживающих мост над станцией.
– Ты куда? Пошли, пошли! Никогда не видал, что ли? – Один из милиционеров легонечко подтолкнул Салмана.
Салман, конечно, не сказал, что видит большую станцию впервые в жизни.
Поезд ушел, станция опустела. Салмана привели в комнату с решеткой на окне, усадили на скамейку.
– Есть хочешь?
– Хочу! – Он взял кусок хлеба с колбасой, жадно съел.
– Меня зовут Кудайберген Оспанович, – сказал милиционер, накормивший Салмана. – А тебя как зовут? Откуда ты приехал?
– Меня зовут никак, – ответил Салман без всякого нахальства, очень тихо и вяло. – Я приехал ниоткуда. Ничего не помню, очень хочу спать. Везите меня в тюрьму.
– Скажите пожалуйста! – рассердился милиционер. – Мать, наверное, все глаза проплакала, а он тут партизана изображает.
Салмана посадили в машину с двумя лавками по бокам и повезли. На окошках машины тоже были решетки. Потом ему сказали: «Выходи». Машина с решетками уехала. Салмана повели в дом. Он увидел большую комнату с кроватями, мальчишечьи головы на подушках. «Может быть, не тюрьма, – подумал Салман. – Может быть, детская колония». Ему показали пустую кровать, он лег и сразу куда-то полетел, далеко-далеко.
Ему снилось, что он пришел в школьный кабинет биологии, где на высоком шкафу стоит чучело синей птицы. Салман птицу не убивал. Он снял её, дохлую, с переднего бампера грузовика. Она разбилась о грузовик где-то в горах, на перевале. Синяя-синяя. Витька обрадовался, увидев дохлую птицу. «Она прилетает к нам из Индии», – сказал Витька, снимая острым скальпелем синее оперение, как снимают простую шкурку суслика. Чучело птицы Витька и Салман подарили школе.
Салман помнил: на лакированной подставке приклеена бумажка, и на ней значится рядом с Витькиной его фамилия – Мазитов из 5 «Б».
Но теперь он увидел – птица ожила. Она захлопала синими крыльями и стащила с ног лакированную подставку – так, нога об ногу, человек стаскивает сапоги. Птица взлетела, сделала круг под потолком и устремилась к окну, а оно закрыто. Птица стукается о стекло, не может вырваться на волю. «Надо бы окошко открыть», – говорит сам себе Салман и не может стронуться с места. Поглядел вниз, – а его ноги прикручены к полу, как лапы птичьи к дощечке. Рвется Салман выпустить птицу – и ни с места. И вдруг кто-то широко распахивает окно, оттуда льется яркий, резкий свет. Салману не разглядеть против света, кто же распахнул окно, кто выпустил птицу. Свет всё ярче – глаза болят. Салман заслонился ладонями и проснулся. В комнате горел свет, какой-то человек ходил меж кроватями и смотрел, все ли на месте. Салман притворился, что спит. Свет погас, воспитатель ушел. «Синяя птица зато на воле», – успокоенно подумал Салман. И с тем уснул.
Утром он узнал, что в тюрьму или в колонию попадают после суда, а его привезли в детский приемник. Расспросят, кто он и откуда бежал, – вызовут мать или там ещё кого, кто у него есть, – и до свидания, повезут домой.
– А если не признаваться? – спросил Салман у мальчишки, который показался ему самым простоватым. Беленький, похожий на Витьку.
