Текст книги "Искушение"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

9

В седьмом классе Платон занялся химией и сдуру поднес к огромной банке с клеем спичку, не зная, что пары" этого химического клея могут взрываться. Последнее, что он четко увидел, теряя сознание, отброшенный волной:, – свой собственный дымящийся живот... В больнице сын лежал долго.

Позже Платоша неожиданно увлекся слонами и возмечтал научить хоть одного говорить. По примеру какого-то уникального слона Батыра. Слишком юная и чересчур легкомысленная мамочка Батыра наотрез отказалась кормить малыша, и заботу о нем взяли на себя люди. Слоненка выкормили коровьим молоком и соками. Может, поэтому он и стал говорить.

Катя вспомнила, как в детстве Платон увидел на дверях вагона изощренно стертую надпись "Не прислоняться". Ее шалуны стирали разными комбинациями. В тот раз было оставлено: "Не слон".

Платон задумался и начал философски отгадывать:

– "Не слон"... А кто? Пантера? Лев? Жирафа? Кого они имели в виду?

– Да это просто озорство.

Сын покачал головой.

– Не-е-е... Тут есть какой-то скрытый смысл.

А теперь появился какой-то говорящий.

– И где же такой слон? – недоверчиво спросила Катя.

– В Караганде, – выпалил Платоша.

Катя обиделась.

– Все-таки... Ты мог бы говорить с матерью повежливее.

– Ну, мам... – заныл сын. – Это правда... Батырушка жил в карагандинском зоопарке и там заговорил. Ты представь: слон! – и говорит!

– Так уж и говорит? – снова усомнилась скептически настроенная Катя.

Ей слегка поднадоели "звериные" увлечения и биологические страсти сына.

– Ну, может попросить воды или похвалить сам себя. Сказать "Батыр хороший".

– Похвалить себя может даже полный идиот, – пробурчала Катя.

– Ну, мам... Батырка известен во всем мире, о нем много писали, даже странно, что ты никогда не читала о нем.

– Мне вполне хватает тетрадок! – злобно объяснила Катя.

Платон гнул свое.

– Многие рвутся приехать и посмотреть на него. Чехи даже предлагали зоопарку в обмен на Батыра карликовых обезьян, но администрация не согласилась.

– И как же он говорит?

Платон опять воодушевился.

– С помощью конца хобота, заложенного в рот. Хобот у слонов очень чувствительный, это сросшиеся верхняя губа и нос. На конце – маленький пальцевидный вырост, его называют хоботком. Считают, что вибрация между ним и языком и создает звуки. Батыр стоит себе спокойно в углу вольера и бормочет. Он произносит около двадцати слов на русском и казахском языках, подражательных звуков и коротких фраз.

– Словарный запас невелик, – насмешливо заметила Катя.

Платон возмутился.

– Это же слон! Все-таки делай скидку, учитель словесности! А твоя любимая литература? Ляп на ляпе! У Лермонтова "львица с гривой на хребте", хотя грива растет только у льва и на шее. У Плещеева "дам тебе – это ласточке! – я зерен", хотя та питается насекомыми. У Фета "О, первый ландыш, из-под снега...", но из-под снега вырастает подснежник, а ландыш – в середине весны. У Есенина "свищут коростели". Да они не свистят, а словно дерут, за что прозваны дергачами. Еще у Есенина иволга живет в дупле, хотя она там сроду не живет. Но он пишет: "Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло..."

– Может, она от дождя туда спряталась, – неуверенно возразила Катя. – А такой явление у писателей называется авторской глухотой.

– Конечно, от дождя... Глухота... И если анализировать все стихотворение, там есть еще один ляп. Получается что парочка под дождем будет в кустах кувыркаться. "Сбросишь шелк фаты, унесу я пьяную до утра в кусты..."

– Да будет! Запросто! – заявила Катя, забыв, что она мать и наставница.

Платон хмыкнул.

– Знаешь, у Батыра есть в запасе и ненормативная лексика.

Катя вздохнула.

– Понятно, как не быть...

– Но он матерится очень редко, зато метко. Однажды в зоопарк явилась съемочная группа областного телевидения, мечтая записать слоновью речь. Но Батыр все тотчас усек и хитро молчал. Телевизионщики целый час пытались разговорить слона, подлизывались: "Ах, Батырушка! Ах, умница! А вот тебе ведро морковки! А вот тебе мешок булок!" Но слон молчал, хотя от угощения не отказался – чего зря добру пропадать? Покачивал хоботом, переступал с ноги на ногу и помаргивал умными глазками. Телевизионщики отчаялись, плюнули и стали собирать аппаратуру. И тогда Батыр вдруг послал их на три обычные буквы. Восторг и ажиотаж! Камеры по-быстрому заработали вновь, но Батыр опять спокойно прогуливался по вольеру.

Катя засмеялась.

– Представляю...

Платоша воодушевился еще больше.

– Он говорит "дай", выпрашивая угощение, выкрикивает "ой-ой-ой", если нагадит в чистой клетке и добавляет "плохой". Повторяет "раз-два-три" и в такт пританцовывает. Произносит "я" всегда по отношению к себе, зовет "баба" ухаживающую за ним пожилую женщину. Говорит "дурак", умеет свистеть... Ученые считают, что говорящий слон появляется раз в пятьдесят лет. Но сейчас ходят слухи, что еще один есть в Китае или Корее. И что значит его речь? Значит, слон на каком-то своем уровне мыслит и способен к "открытиям" – ведь естественной способности к воспроизведению слов, как у попугая, у него нет. Он именно "додумался" до идеи с хоботом в рот! – Платоша помялся. – Вообще болтают, что слон разговаривает после того, как выпьет "Кагора". И он, завидев бутылку с вином, меняется на глазах, готов клетку разнести. Но я думаю, это сплетни. Сотрудники зоопарка утверждают, что давали слону вино для успокоения. Он бушевал, требуя интимной близости, но "спутницу жизни" ему так и не нашли. А для удовлетворения физиологической потребности использовал резиновые баллоны.

– Какой-то извращенец и бандит в слоновьем образе, – сердито сказала Катя.

Сын ее не слышал.

– Жаль, что он не оставит потомства. Мог бы подарить свой талант по наследству... Мам, ты представь... ночная тишина в зоопарке... Вдруг какое-то животное начинает дико верещать. Его поддерживают другие звери, и все дружно на разные лады орут и воют. Особенно выделяется оглушительный рев бегемота. А потом бас Батыра: "Дурак"... Он хорошо чувствует отношение людей к себе. И свою любовь проявляет очень бурно. Завидит служительницу и бежит навстречу. А потом обнимет хоботом... И тотчас начинает обшаривать карманы. Свою нелюбовь тоже выражает ярко. Часто поджидает своих обидчиков, чтобы облить водой из хобота. Даже бросал в недруга камень. А почувствовав, что человек боится, потешается и запугивает. Как-то раз Батыр вырвался на свободу, выломав несколько прутьев в клетке. Толпа милиционеров и работников зоопарка ловила его полсуток. Говорят, что талантливые люди умирают безвременно. Вот и талантливый слон точно так же... Он ведь умер, мам... Его уже нет...

Катя рассердилась окончательно.

– Тогда при чем тут настоящее время? Что ты мне голову морочишь? Звони своей Зое и болтай с ней на здоровье! А меня оставь в покое!

– Не-е-е... – протянул Платон. – С Зойкой мы уже тысячу двести раз обсудили моего Батырку. А я просто думаю заняться слонами. Профессия – слоновед. Скажи как филолог – есть такое слово или нет?

– А для дамы – слоноведьма, – пробурчала Катя и махнула рукой.

– Все глухонемые – опасные люди, – задумчиво сказала однажды Вера. – Читала я тут как-то... Они чувствуют себя изгоями, озлобляются. В отличие от слепых. Те обычно мягкие, добрые – уж и не знаю почему. Но говорят, что все именно так. Вроде бы глухие даже объединяются в банды, торгуют наркотиками и убивают с особой жестокостью. Потому что не слышат криков своих жертв.

– Ты считаешь, это похоже на Валю? – Катя удивилась и задумалась.

В чем-то ведь Вера права...

Валино отношение к детям всегда поражало Катю. Такая приветливая, ласковая с подругами, Валя резко менялась на глазах, суровела и леденела, становилась грозной, а голос... У нее даже голос делался иным, жестяным, алюминиевым, когда она входила в класс. Она становилась на себя непохожей. Или наоборот, именно тогда она и была настоящая?

– Вот я думаю, поработав вдоволь в школе, да еще с классом коррекции: кого от кого надо защищать – детей от нас или нас от детей?! – как-то спросила Валя. – Нет, я серьезно, что вы хохочете? Еще младшеклассники нормально себя ведут, а вот старшие так начали сегодня у меня дисциплину нарушать, что я едва сдержалась. Да плюс к этому за дверью их родители стояли, услышали бы – имели бы право на меня подать докладную...

Вера деловито докончила:

– ...за употребление учителем ненормативной лексики в присутствии детей!

Назидания, выговоры, мрачные взгляды... Жесткие требования к дисциплине и выполнению всех заданий.

– А что такого я требую? Что особенного? – возмущалась Валя, когда Катя и Вера пытались ее вразумить по-своему. – Они разве не должны учиться? Или им не надо делать уроки? И можно орать в классе? Девочки, вы просто сами не понимаете, что несете! Я учу детей! Учу! А учение – это тяжкий труд, не баловство, не игра, как теперь принято рассуждать и определять. Слишком много развелось у нас психологов! Учеба – это учеба, а не развлечение. Ответственное дело! Так и надо внушать детям с младших классов. А не в дудки с ними дудеть!

В дудки, конечно, дудела Катя.

В старших классах, чтобы собрать сразу внимание всего класса, она в самом начале урока читала какое-нибудь стихотворение, соответствующее теме и произведению, которое проходили. В качестве "эпиграфа". Например, перед "Преступлением и наказанием" звучали "Жди меня" Константина Симонова и стихотворение Леонида Мартынова о дистиллированной воде, теоретически безупречной, но безжизненной.

– Знаю я все твои приемчики! – возмущалась Валя. – Видела однажды летом веселого массовика, работающего на теплоходах. У него был коронный розыгрыш в викторинах. "Ну-ка, скажите быстро – о ком речь? "Упал поэт, свинцом сраженный, и сердце более не билось". Все тотчас хором кричат: "О Пушкине!" А он смеется: "Нет, о Лермонтове! Пушкин умер не сразу, в отличие от Лермонтова, а только через сутки-другие после дуэли". Ты, Катерина, мало от него отличаешься на уроках. Недавно говоришь детям при чтении "Записок охотника": "И вот, отметим, еще этого Бауша... Не Буша, а Ба-уша!. Одни шутки да развлекалочки. А за детьми глаз да глаз нужен! Особенно если ведешь их на экскурсию. Правильно, что их на пары разделяют и строят в колонну, и один учитель идет впереди, а второй замыкает. Дети абсолютно не сознательны, они как стадо, посему "пастух" необходим. То художественный свист на уроке, то записки-самолеты. Я им твержу: "Придите, наконец, в рабочее состояние!" Да где там! И потом дети – вампиры, пусть и неосознанные. Пусть они способны испытывать сильные чувства, но не могут разбираться в них.

– Верно... колонна обязательна... – пробормотала Катя. – Иначе какой-нибудь пацаненок запросто в Кремле на стене неприличное слово нацарапает.

Живо подключилась Вера:

– Да может, он хотел написать слово "мир", только сделал в нем три ошибки!

Хохот был громовой.

Катя старалась никогда не пенять и не напоминать Вале – сама знает – как не любят ее дети.

– Ты их приучаешь к ложной мысли, что можно учиться легко, – не сдавалась Валентина. – Да нельзя! Это только для гениев подходяще.

– Но учебу, как и любую работу, можно и нужно облегчить! И вообще, заниматься любимым трудом несложно, это удовольствие, радость. Зато невозможно изучить то, чего не любишь. Ругать без конца тоже не надо – живые люди!

– Чепуха! – кривилась Валя. – Нельзя детям внушать об удовольствиях! Они должны понимать, что жизнь – тяжкая, суровая и горькая штука и что ее так просто не перемахнешь, как у тебя на уроках. А ты их приучила к смешкам! Я на днях им говорю, что 1991 год был знаменательным, а они ржут! Орут: "Что правда то правда!" Я сразу не поняла, а когда въехала, по их выражению... Они просто все в этом году родились. Вот и галдеж!

Катя улыбнулась. Хотя так просто ничего не перемахнешь... Валя права.

10

Относились к Петру в дома Минераловых – фамилию главы семейства Петр никак запомнить не мог – довольно ровно, хотя прохладцей веяло. Близко к белым ручкам хозяйка не допускала.

– А что, Петька, ты такой хмурый ходишь? – без конца возникал дед Архип. – И-и, болезный! Устал? Я вот тут одну притчу услышал... Ты, небось, никогда не слыхал. Пришел бедняк к раввину и спрашивает: "Ребе, почему меня в бедном доме привечают, кормят и поят, а в богатом даже не замечают?" Раввин говорит: "Посмотри в окно. Что ты видишь? – "Траву, деревья зеленые, солнышко светит, дети играют, женщина идет..." – "А теперь посмотри в зеркало. Что ты видишь?" – "Себя, ребе". – "А это одно и то же стекло. Просто в него добавили немного серебра – и ты уже видишь только одного себя".

Петр хмыкнул.

– Мудро...

Дед важно поднял палец.

– То-то и оно! Терпи, Петька, пока ты наковальня, но бей, когда станешь молотом. И все профессии у нас равны, только зарплаты очень разные. А мы все хорошо знаем себе цену. И она всегда выше нашей зарплаты. Хотя все люди тоже равны. Но есть те, которые всех других равнее. И выражение "хам трамвайный" устарело. Это раньше хамы ездили в трамваях, а теперь они мчатся на "Мерседесах" и "Феррари". И живут себе мирно в коттеджах.

– Да никакого хамства нет, – пробубнил Петр. – Просто пуля дырочку найдет...

Дед согласно закивал.

– Ностра нынче тихая такая, прямо подозрительно... Может, захворала?

– Ничего ей не будет, стерве! – пробурчал Петр. – А если очень беспокоишься, пригласи на дом ветеринара. Аккурат всю пенсию за месяц ему и отдашь.

– Дурак ты, Петька! – привычно отозвался дед. – Дурак... Ты бы за девкой своей послеживал получше.

– Это за какой же? – вскинулся Петр. – У меня их целых три.

– За четвертой, – хихикнул дед. – Вредная выросла, смазливая, разодетая... К этаким мужиков так и манит. Видел тут ее намедни с парнем... неровня он ей... и вообще пришлый... А любезничали они вовсю, как старые знакомые.

Петр помрачнел.

– Это какой же парень? Черноволосый такой, темноглазый, маленький?

– Он, точно он! – воскликнул дед. – А ты чего, уже его видал? Гони его прочь от своей девки! Ни на шаг не подпускай!

– Да что в нем такого опасного? – обозлился Петр. – И как это "не подпускай", когда я ее только из Москвы да в Москву вожу? А здесь она сама гуляет себе на приволье. Тут я ей не охранник круглосуточный.

Но у деда выдалось чересчур философское настроение.

– А вот тебе, Петька, еще одна притча, – объявил он. – Слушай и вникай. Смысл у нее великий! А то ты никогда ничего не понимаешь, пока это не напишут прям тебе под носом аршинными буквами. Давным-давно в старинном городе жил Мастер, окруженный учениками. Самый способный из них однажды задумался: "А есть ли вопрос, на который наш Мастер не смог бы ответить?" Он поймал бабочку и спрятал ее в ладонях. Подошел к Мастеру и спросил: "Скажите, какая бабочка у меня тут: живая или мертвая?" Если бы Мастер сказал "живая" – ученик бы сжал ладони, а затем раскрыл и показал бы мертвую бабочку; а если бы сказал "мертвая" – разжал бы ладони и выпустил бы живую... Мастер ответил: "Все в твоих руках..." Усек?

– Где ты только вычитываешь такие вещи? – хмуро спросил Петр.

– И-и, болезный! Читаю и вычитываю, – обтекаемо ответил дед. – А тебе за твоим рулем и книгу толковую открыть некогда. Вот меня и слушай, я у вас вроде как ходячая информация.

– Информация – она всегда ходячая, – пробурчал Петр. – Ей это по характеру положено, по нраву. Дед, а ты смерти боишься?

– Дурак ты, Петька, – привычно вздохнул дед.

Он уже слишком долго жил на свете и слишком много перевидал на своем веку, чтобы бояться такой страшилки – смерти.

– Но ты пока лучше этой мыслью – о смерти – не задавайся. Рано тебе еще.

– Это никогда рано не бывает, – бормотнул Петр. – Вот поздно – это да...

Мимо дома по саду важно продефилировала Саша.

– Еще одна стерва на мою голову, – пробурчал Петр.

Дед посмотрел задумчиво и, что удивительно, промолчал.

Подопечная Петра полюбила задерживаться в школе – усердно занималась дополнительно физикой, вроде бы по ней отставала. И отставала, видимо, очень прилично, потому что допзанятий становилось все больше и больше. А потом еще прибавился волейбол – Эдмунд Феликсович организовал секцию, он оказался азартным игроком. Азарта бы ему поубавить... Петр не раз думал об этом и мрачнел. С кем своими мыслями поделишься? Не идти ведь к хозяйке, не жалиться ей на дочку, которую угораздило влюбиться... Самый возраст у нее такой... Пуля дырочку найдет... Или его наняли и от любви девку охранять? О том уговору не было...

И Петр продолжал молчать, только заугрюмел. Тоня это быстро заметила.

– Петушок, ты чего такой хмурый ходишь? На ноябрь похож. Случилось чего? Не заболел?

– Заболеешь тут... – буркнул Петр. – С этой Алкой...

– А что? – забеспокоилась жена. – Она чего натворила?

– Из рук ускользнуть норовит, – признался Петр. – В другие руки... Юркая, как червяк.

– Это в какие же? – растерялась Тоня.

– Мужика приглянула, – Петр махнул рукой. – Учителя. Лет на двадцать ее старше. Мужик видный, умный, науку знает. И качок, как молодой. Грузил тут недавно свои приборы, никому не доверил, так мускулы у него, я тебе скажу...

Тоня перепугалась. Побледнела, стала крутить пуговицу на кофточке.

– Петя, да ты что?! Как такое допускать можно?! Тебе ведь ее доверили! Беги скорее к родителям!

– А ты думаешь, они помогут? Да и что говорить? Все равно у меня пока одни подозрения, толком ничего не ясно... А девка красивая, видная, статная. У нее прозвище в школе – Лямур.

Тоня фыркнула.

– Она разве на обезьяну похожа?!

– На какую еще обезьяну? С чего ты взяла?! Говорю же: красивая девка.

– Ну, если прозвище – "Лемур". Обезьяна такая есть.

И оба расхохотались, дружно поняв свою ошибки.

– Я когда читала Фауста, то искренне представляла, что когда идет речь о всяких "черных" работах у Мефистофеля, – рытье траншей и могил – это делают обезьяны. Прямо так и воображала – стаи обезьян на "раскопках". А потом выяснилось, что "лемуры" в данном контексте вовсе не обезьяны, а привидения в виде скелетов в черных саванах. А я слово "лемуры" поняла более естественнонаучно и приземленно...

Петр развеселился.

– Кто сказал, что человек произошел от обезьяны? Кругом одни козы да козлы! У Алки этот физик соображает... И начитанный. Он как-то сказал, что лучше всего всегда говорить мужчине, что тот умен, женщине – что она прекрасна, и тогда сравнение с обезьяной неизменно будет в твою пользу.

Петр продолжал наблюдать за своей подопечной. Ностра цвела, как невеста, и орала, дед радовался.

Но однажды, войдя в школу, уже опустевшую, полутемную – время было позднее – чтобы забрать Аллу после занятий физикой, увидел Петр свою подопечную в объятиях учителя. Целовались они вовсю...

"Во дает мужик! – восхитился Петр. – И не боится ничего! Ведь родители-то всевластные... Или совсем башку потерял? Да непохоже... Не из этаких... Неужто влюбился?"

Он быстро прикинул, что к чему. Девчонка гладкая, фигуристая, вкусно кормленная. Выхоженная няньками-мамками. И опять же родители – тоже структура... Но нет ли у этого Феликсовича семьи? Холостой или вдовец? А иначе как...

Петр хмуро шагнул вперед, нарочно громко топая.

– Алла-свет, нам пора... Мать, поди, заждалась...

Алла испуганно оглянулась. Ничего не слышала, так увлеклась... Физик растворился в полутьме кабинета.

Сели в машину. Молча. Только почти возле элитного поселка коттеджный ребенок тоненько попросил:

– Вы маме не говорите, Петр Васильич... А то начнется выяснялово да скандалово...

– Мне другого дела, как языком трепать... – пробурчал Петр. – А ты думай... Думать полезно. Что дальше-то делать собираешься?

Алла пожала плечиками и уставилась в окно.

Ночь выдалась грозовая, шумная. Дождь – ползучий элемент – и вел себя по-змеиному, расползаясь по небу могучей чернотой. Гром то говорком припугивал, то заговаривал бурно и страстно, а то приговаривал сказочно. Тоня проснулась, закуталась в платок. Подошла к окну.

– Страшно как, Петь... Сейчас опять шарахнет...

Коза завыла в сарае дурным голосом.

– И животина перепугалась...

– Перепугаешь ее, жди... Дуру брехливую... – проворчал в полусне Петр. – И вообще это не гроза, а новый русский отмечает день рождения... Петард накупил...

– Верно! – крикнула Саша из соседней комнаты. Окно девчонок было открыто. – Сейчас как жахнет! Мама дорогая... Вон опять бухнуло! Радость да и только!

Тоня хихикнула.

– Что-то слишком часто они отмечают. И вчера грохотало, и второго дня... Сколько их на нашу голову?

– Сколько надо. Лишь бы не было войны, – Петр повернулся носом к стене. – Спи давай...

– А мне девчонка одна рассказывала, как проснулась в три ночи оттого, что прямо под окнами грохочет, – поведала из открытого окна соседней комнаты Саша. – Что первое подумала? Ну, конечно, что опять какие-то малолетние хлопцы с петардами. И так хлопки в ночной тишине, раскатисто, один за другим, с шипением... Хлопке где-то на пятнадцатом уже подмывало ее выскочить в одной рубашке на балкон и этого идиота, который вздумал среди ночи под окнами, когда все спят, рвать петарды, обложить по матери и по отцу как следует. Но тут вроде все стихло. Только включилась уйма сигналок у припаркованных машин. Уснула она. А утром в интернете прочитала, что у нее в микрорайоне стреляли в Руссо. Очередью, из автомата Калашникова, в три часа ночи. Руссо этот там рядом живет. Вот вам и петарды...

– Петя, – зашептала жена, подойдя поближе, – Петя, ты послушай... Саня гулять стала допоздна... С кем – не говорит... И сейчас пришла только-только... Вот посмотришь, она нам скоро в подоле принесет...

– Нет, только не она, – пробурчал Петр. – Такие не приносят. Это Машутка и Дашутка скорее... Спи... Устал я, нагонялся по дорогам. У этой Алки маршрутов немерено.

На следующий день он вызнал у других охранников великих киндеров насчет физика. Ну, как же, вдовец! И жена есть, и сын взрослый.

Вновь задумался Петр Васильевич.

– Папуля, ты чего? – справилась через несколько дней Саша.

– Не люблю ни осень, ни зиму, – пробурчал Петр.

– Ну да? – удивилась дочка. – А за что?

– За то, – буркнул Петр.

Коза выла у забора дурным голосом. Тоже, видно, не переносила осень и первые заморозки.

Утром, покуривая у машины, Петр увидел темненького парня. Очевидно, о нем и говорили дед и Сашутка.

Мальчишка прошмыгнул ловкой тенью вдоль забора и влип в него. Петр задумчиво повернулся.

– Тебе чего здесь треба, малый? Ищешь кого или ждешь?

Парень осмотрел Петра злобно-снисходительно.

– А в услужении каково живется?

Петр ухмыльнулся.

– Думаешь прожить без услужения? Задумка славная... Да не пройдет, не рассчитывай! Разве что миллионером станешь. Но это, судя по всему, тебе не светит.

– Ишь ты оно как... – насмешливо хмыкнул мальчишка.

Петр взбеленился. Хам малолетний на его голову...

– Давай ответ – ты здесь на кой ляд околачиваешься? Тебя вот и дочка моя уже давно заприметила...

Парень вдруг просиял. Словно серое небо прорезало радугой.

– Саша?

Петр удивился.

– И давно вы знакомы?

– Саша... – повторил парень. – Редкая у вас дочь... прямо ангел какой-то...

Петр от изумления едва не выронил изо рта сигарету.

– Кто ангел?! Сашутка?! Да ты безумный, судя по всему! И вообще, давай колись: что здесь делаешь? На ворюгу не похож... Хотя кто тебя знает...

Парень отклеился от забора, потоптался... Темные глаза, полные депрессии и сумрака...

– С Аллой видеться сложно... Родители, водители... Школы там разные... Но нам ваша дочь помогает.

Петр едва не выругался.

– Ну, я ей вмажу, заразе малолетней! Кто ее просит вмешиваться в чужие дела? Девка хозяйская, важная да богатая, куда вы с Сашуткой лезете?! И зачем ты мне всю правду, дурачина, сразу выложил?

– Не умею врать, не обучен, – мрачно хмуро ответил парень. – Такой дурной привычки не имею... Вы спросили – я ответил... Сашу вот подставил... И впрямь дурачина... Но такой уродился...

Петр рассматривал его с нараставшим изумлением.

– А ты откуда их знаешь, Аллу да Сашутку?

На крыльцо вышли Тамара Вадимовна с дочкой. Нежно расцеловались, прощаясь до вечера.

Парень растворился в тумане за коттеджем.

– Так что, нравится тебе Эдгар этот? Физик? – Петр покосился на Аллу, застывшую монументиком на сиденье. – Забавно у вас вышло... Ты – Минералова, он – Руда...

– Надоело! – вдруг взвизгнула Алла. Живо напомнила Ностру. – Все без конца шутят на эту тема! Банально и бездарно!

– Это конечно... – успокаивающе пробубнил Петр. – А куда без банальностей? Я тут зуб недавно ходил лечить. Сестра выходит и говорит: "Иванов!". Мужчина вошел, через минут десять вышел. Сестра второго вызывает: "Петров!". Уже смешно. Другой мужчина пошел в кабинет. Когда вышел, все уже ждут "Сидоров". Но сестра говорит: "Соколов".

Алла против воли улыбнулась.

– А то как-то, когда я еще в ЖЭКе подрабатывал, сюда мы только-только вернулись, передо мной получали зарплату три слесаря. По очереди. Но тут кассирша окликнула самого последнего: "Молодой человек, вы фамилию свою забыли сказать!" Он крикнул: "Сидоров!" И всем машинально подумалось: а первые два, значит, были – Иванов и Петров... Только ведь ты не ответила на главный вопрос, улизнула от него, смылась... Чем тебе физик этот в душу запал?

Алла покривилась.

– Вот пристали... комаром привязались... запал не запал... Мое дело!

– Твое, – согласился Петр, – А чье же еще? Но у тебя еще мать и отец имеются, которые тебя любят.

– Да... – протянула Алла. – Но у них одни заботы: чтобы деньги в доме, чтобы одета-обута-сыта и не хуже других... чтобы учеба за границей...

– Это примерно у всех родителей такие заботы, – хмыкнул Петр. – Нового ничего тут нет. И опять банальность.

Он давно вычислил для себя характеры всех этих Алкиных учителей. Ну, про физика даже говорить незачем – такой вечный и понятный тип, стеклянно-прозрачный и надоевший, но вечно живущий...и пусть его на здоровье!

Две девушки, две англичанки на русский манер, повязанные между собой не дружбой – смысл этого слова вообще никому не ясен, а Петру тем более, так же, кстати, как и слова "любовь", здесь просто полная тьма. А повязаны они были, скорее, чем-то вроде неумения жить по одиночке. Сколько людей на Земле сходятся именно из-за такой отчаянной неспособности распорядиться собой и своим временем, своей сутью и смыслом. А потому ищут люди заменителей и помощников. Только себя заменить нельзя. И свою душу – живую, скомканную порой до неузнаваемости, до ужаса, до отвращения – нет ей замены, этой одновременно и глупой, и мудрой, и суетливой душе. Искать бесполезно... но ищем... ищем... дурачье! Ладно, что это он так о девушках... Молодые, несмышленые...

Нелли – легкая стремительная вертлявая, непрерывно нервно отбрасывающая назад мешающие ей и раздражающие волосы. Заполошная и скроенная по стандартам секретарши: длинные ногти – короткая юбка. Красивый такой стандарт. Но тоже привычный.

Неля была довольно практичной и манерно выдержанной, нахрапистой и дерзкой, часто заговаривала о деньгах, машинах, драгоценностях, мечтала о выгодном замужестве. Даже Петр не раз слышал, а другие и подавно.

Организованная и строгая, она легко налаживала дисциплину в классах. Зоя была романтичнее и во многом ребячлива. Нерасторопная и нереактивная, она боялась любой спешки и парировать не умела. Побыв рядом с ней минут десять, буквально все понимали, с кем имеют дело. Бессребреница, выросшая в довольно простой семье, Зоя относилась ко всем планам подруги, как к некой иллюзии, химере, не воспринимала всерьез и посмеивалась над ними ласково и беззлобно.

Зато Зоя выделялась отличным произношением – так говорили в школе. Она обладала немалыми способностями к языкам и абсолютным музыкальным слухом. Кроме того, была на редкость трудолюбива, наделена добрым и открытым нравом и подлинным преподавательским талантом.

Петр давно пришел к выводу, что женщины делятся на стерв и дур. У первых нет ничего просто так, а есть только конкретные цели – карьера, престиж, положение в обществе, деньги и муж. И никаких тебе смешков, прыжков и прочих глупостей. А дуры живут бесцельно, радуются жизни, плачут и смеются. Зоя напоминала именно такую. И сильно напоминала. Главное, даже не скрывала этого. Дурочки обожают сидеть у костров, петь под гитару, проливать слезы над песнями и стихами, улыбаться утру и сходу влюбляться в первого встречного. Им жить так легче и намного проще. Хотя для многих это удивительно.

Директриса – дама с нереализованными амбициями. Она пыталась укрыться, спрятаться под сенью школы, то есть работы, обрести здесь себя как личность, по-настоящему значимое существо. Потому что в жизни она абсолютно ничего не стоит, не представляет из себя ровным счетом ничего. А дома... там ее давят и терзают обычные проблемы, которых навалом, с которыми не расправиться, и не до них ей – устала она, нету сил – а жить надо дальше и дальше, пока не кончится твоя дорога, не оборвется одноминутно и не выбросит тебя... куда? Нет, об этом лучше пока не задумываться... Хотя на самом деле давно пора.

Бывают такие люди, похожие на нули: им необходимо, чтобы впереди них стояли цифры. Только далеко не всегда эти нули осознают свое положение.

И еще одна, историчка, раздраженная и обозленная на весь мир, а он, который невиновен перед ней ... или виновен? Мир огромный, страшный, чудной... и парадоксально волшебный... мистический и не открывающийся никакими усилиями и стараниями... не дающийся тебе просто так...

И эта завучиха...

Петр хмыкнул. Алла глянуло возмущенно. Смотри-смотри...мамина-папина гляделка... Эта завучиха... худая... прямо костлявая... с таким лицом... тоже худым и длинным... И внезапно вспыхивающим удивительной застенчивой улыбкой... Иногда Петр с удивлением и насмешкой над самим собой думал, что если бы не Тоня да три дочки... Машутка, Дашутка, Сашутка...

Опыт жизни привел Петра к одной простой мысли – никогда ни в чем и никому не признаваться. Даже Богу, потому что Он и так все знает. А остальные обойдутся без твоей искренности – сделал себе зарубочку на память.

Как-то раз он случайно видел: вышла завучиха из своего кабинета – какая-то вялая, темная, руки негнущиеся.

– Вам плохо? – осторожно спросил Петр.

Завучиха попыталась улыбнуться. Не получилось.

– Нет-нет, ничего... Прихватило сильно... Сейчас выпью таблетку... – и заторопилась куда-то.

Петр смотрел ей вслед. Больная совсем женщина... А работает как мирно пашущий советский трактор.

Он высадил Аллу у школы, привычно проводил внутрь, осматриваясь по сторонам, вышел – доставил на сегодня девку, теперь надо будет забрать и вернуть в коттедж родителям – постоял, закурил...

Ветер дул прямо в лицо и гасил сигарету. Петр выругался и завернул за здание школы, притулился на углу... Из одного раскрытого окна доносились голоса. Петр отлично знал тот и другой. Беседовали физик и англичанка Нелли.