Текст книги "Искушение"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Иногда Катя думала: а может, его "интеллигентная" застенчивость – тоже от нечистопородности? Все понимает Визирь, знает, что кровями не вышел, что делать, эх... Стесняется такого обстоятельства и всеми силами стремится его замазать другими хорошими качествами. Впрочем, наверное, это красивая легенда – вряд ли собаки могут столько понимать. Хотя кто знает...

Еще у Платоши жили семь птиц в клетках.

– Орнитоз! – кричала Вера.

А Валя твердила:

– Зачем в неволе?..

– Да в природе птицы гибнут каждый день совершенно бесконтрольно, в диких условиях, – солидно разъяснил ей Платоша. – А у меня в клетках – красота! Кормлю их, пою, чистота и уход – и птицы живут годами.

– Я недавно была в террариуме, – сказала Валя. – За одним бронестеклом – крокодил. И написано: ему уже около девяносто лет, подарок русского эмигранта. Лежит зверь себе вяло в углу, дремлет, какой-то потертый, ни на кого внимания не обращает – возраст!

Платоша хмыкнул.

– Крокодил-пенсионер, крокодил-старичок. Вроде того, который пообедал пионером, а потом страдал животом из-за его пионерского значка.

Валя не улыбнулась.

– Еще там удав был: в углу свернулся на ветке и дремал.

Катя удивилась – зачем это Валентина по террариумам ходит? Наверное, скучно ей... Семьи нет...

– Большой червяк, – сказала Платоша. – И все!

– А белые медведи в зоопарке... – жалостно вздохнула Валя, – давно пожелтевшие, как старая белая пластмасса.

– Экология! – назидательно укорил всех Платон. – Тем, кто очень любит ходить в зоопарк, можно поставить по школе Фрейда или кого-то там диагноз скрытой зоофилии.

– Ты великий мудрец! – обиделась Валя. – А если кто-то очень любит ходить в мавзолей Ленина – ему можно поставить диагноз скрытой некрофилии?

Платоша захохотал.

– Я недавно подумал насчет жестокости к зверью. Не надо показывать ее в произведениях слишком детально даже с целью изобличения. И Шарль де Костер сильно заблуждался. Ну, хотел обвинить короля Филиппа, написал бы: "мучил животных" – и точка. А он описывает по всем пунктам, как перед королем Филиппом стоял специальный клавесин, в ящиках которого заперты кошки, и головы их торчат из отверстий. Король играл на клавесине и когда нажимал на очередную клавишу, она, опускаясь, колола кошку, и та орала, а Филипп наслаждался. Инструкция по мучению живности. Между прочим, книжка де Костера издавалась в серии "Детская литература" – для правильного воспитания советских детей. Ну, допустим, один ребенок почувствует отвращение к таким вещам. Но другой юный любитель музыки, лихой мальчик со скрипочкой да с умелыми ручками, призадумается... И смастерит такой ящичек, засадит в него котяру и начнет заниматься Ыскусством! Не-е-е, я совершенно серьезно – изучайте психологию детей!.. Вы же учительницы. А когда королек Филя берет герметически закрытый несгораемый ящик с одной стенкой из бронестекла, где сидит дюжина живых мышей, и ставит его на огонь, чтобы наслаждаться зрелищем, как мыши носятся и поджариваются живьем, – это без комментариев... Хорошо еще, что ребенку негде взять такой ящик. Но если парень сумеет его выкрасть из папиной лаборатории... Дети – цветы жизни – на эти вещи горазды, ибо нравственность формируется не сразу. И я опять же серьезно.

7

В сентябре стал Петр Васильевич Васильев возить девочку Аллу, шестнадцати лет, в частную школу в Москву и обратно, по учителям там разным, по фитнесам...

Из машины он ее одну не выпускал, сам выходил первым и осматривался. В подъезды тоже входил первым, ну, и все такое прочее...

Подопечная оказалась девочкой тихой, только иногда говорила, что ни к чему им в школе дисциплина – все равно все они вырастут и займут руководящие должности. А она после школы поедет учиться в Лондон. Школа была элитная, дорогая, основанная американцами. Настоящее обучалово, как повторяла Алла.

Она носила фамилию отца – Минералова и сначала училась в знаменитой мажорской английской школе в самом центре. Там были сплошь детки особенных родителей – роскошные платья, шелковые пиджаки, бриллианты в ушках и на пальчиках... Но потом мать пару раз ругнулась в школе из-за Аллиных оценок – ей казалось, что к дочке несправедливы, объявила, что ей надоело одаривать учителей и переплачивать им за здорово живешь и перевела Аллу в недавно открывшуюся частную школу якобы под эгидой Штатов.

– Тамара, ты неправа, – сказал отец. – У нас в стране, как это ни парадоксально, образование намного лучше. Поэтому за наших молодых специалистов за рубежом нередко идут серьезные драчки. Зачем Алле американская школа?

Но мать уперлась – ни в какую – только Америка!

Еще Алла поначалу пугала Петра разным цветом глаз: то они у нее карие, то голубые. Оказалось, линзы.

Так началась совсем новая жизнь.

Тоня сразу расцвела, похорошела, плакать перестала. Наняла мастеров, и они быстро привели в порядок старую дедову хибарку. Теперь она напоминала сказочный домок-теремок. Козаностра упорно вопила дурным голосом и поворачивалась к дому задом. Она явно не переносила нового русского духа, которым запахло вовсю.

– Хулиганка! – весело орал дед. – Террористка!

А Маша, Даша и Саша вдруг разом, сговорившись, выдвинули предложение-требование о своей учебе в городе. Дескать, снимут они там комнату – деньги у родителей есть – и бросят свою деревенскую учебу за восемь километров каждый день. Тоня согласилась, хотя Петр ворчал, что рано, ох как рано девок одних в город пускать. Мелкие красотульки со своими обидками и проблемками.

– Да не в Москву ведь! – сказала Тоня. – Туда я бы ни за что... А тут у нас городок маленький, под боком, недалеко... Пускай себе жизнь строят! Образование толковое получают. В деревне чему обучат? Одна училка на все классы... И детей-то – одиннадцать душ на всю школу.

И Петр смирился. Жизнь вынуждала и не то принимать за милую душу.

Девочка Алла была приветлива и ровна. Ее родители тоже. Деньги платили исправно. К зиме даже повысили зарплату. За верную службу.

Дед Архип радовался:

– Хорошо ты ее хранишь-сберегаешь, Петька! Ординарец прям Чапаевский. Ностра вон на твоих харчах бока себе нажрала, будь здоров! В дверь сарая едва пролазит, мафиозина...

Петр часто, оглядываясь, вспоминал свое дворовое детство. Ностальжи...

Такси – страшная редкость, на которую денег у родителей вечно не хватало, а о бомбилах тогда никто слыхом не слыхивал. И никаких тебе ремней и подушек безопасности. Зато мило подмаргивающий зеленый глазок. Садись – довезу! И как всегда хотелось откликнуться на это предложение...

Деревня летом... От станции – телега, запряженная кроткой по старости, еле бредущей лошадкой, и это – не сравнимое ни с чем удовольствие. Керосинка, на которой бабушка жарила окуньков, пойманных дядькой на удочку из орешника, с поплавком из винной пробки со спичкой. Яблоки, зеленые, незрелые, от которых мучительно сводило скулы... сворованные из соседского сада, а потому такие сладкие... Первый вкус удачи – не поймали!

Желтые одуванчики цыплят и жизнерадостно кудахчущие бабушкины куры, не подозревающих о птичьем гриппе. Пыхтящая яичница по вечерам. Совершенно безопасная.

Воду пили из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Кока-кола... Это смешно.

Дворовое московское детство... Мальчишки иногда уходили из дома утром и бродили весь день по улицам, возвращаясь, когда зажигались уличные фонари. И матери не могли найти их по мобильным, о которых тогда и не подозревали. Петька с приятелями часто резали руки и ноги, дрались до крови и ходили в синяках. Не было игровых приставок, компьютеров, сотни каналов спутникового телевидения, компакт-дисков, интернета, видиков. Зато воскресными вечерами Петька с братом неслись смотреть мультфильмы к добрым соседям.

Сами мастерили тележки и самокаты из досок и подшипников, найденных на свалках. Катались на простеньких великах, наматывая на их спицы цветную проволоку. Ей и ручки оплетали, и плели из нее колечки. Дарили девчонкам. Те краснели от восхищения и гордо носили на тонких пальчиках. Хвастались друг перед другом. Бриллианты... Это смешно.

Еще к великам цепляли куски пластика или картона, чтобы один конец попадал в спицы. Тогда получался звук настоящего мотоцикла. Пускали спички по весенним ручьям, висели на заборах... Одни в этом жестоком и опасном мире. Без всякой охраны. Записывались в бесплатные секции футбола, хоккея или волейбола. Потом были летние бесплатные лагеря. Три смены, если родителям повезет с путевками.

Игра в войну. Почему всегда в гражданскую? Грозный вопрос:

– Ты за кого – за белых или за красных?

И попробуй задуматься или заикнуться, что за первых, или просто пробурчать "не знаю..."

Контрольные и экзамены не подразделялись на десять уровней, и оценки рисовались как тройка теоретически и двойка на самом деле. Прятаться было не за кого. Понятия о том, что можно откупиться от ментов или откосить от армии, не существовало. Родители обычно принимали сторону закона – теперь это трудно представить. А они, дети тех лет, владели свободой выбора, правом на риск и на удачу, чувством ответственности, отмеренным скуповатой судьбой... И они научились пользоваться такими дарами. Им повезло – ведь их детство и юность закончились до того, как правительство купило у молодежи свободу за ролики, мобилы, фабрику звезд и классные сухарики... С их общего согласия. Для их собственного блага.

Что еще помнится из тех затираемых, но так и не затертых лет? Пирожки с повидлом. Никогда не угадаешь, с какой стороны оно вдруг выползет и капнет на пальцы или на брюки. Авоська с мясом за форточкой. И мамины слова: "Я тебе сейчас покупаю, но учти: это на день рождения". Или бабушкина фраза на прощание: "Только банки верните!" Холодильник ЗИЛ. Маленькое окошко из кухни в ванную – что там смотреть? Обувная ложка-лошадка... Зубной порошок – чистит зубы и серебряную ложку, подаренную Петьке бабушкой "на зубок" ...

Черно-белый телевизор – шаткое создание на длинных тонких паучьих ножках. Того и гляди свалится. А на нем – пассатижи для переключения каналов. Иначе они не слушались.

Молоко в треугольных пакетах. Пустые, их надували, и со всей дури били о голову приятеля – настоящий фейерверк! Было еще молоко в тяжеленных стеклянных бутылках. Их потом мыли и сдавали. Молоко – с белой крышечкой, кефир – с зеленой, а на сметане – белая крышка с желтой полоской. И молоко бывало завтрашнее, значит, самое свежее. Колбаса из настоящего мяса. Правда, ее было не достать, но уже если повезло... Лопали без остановки до изнеможения.

Коньки "снегурочки". Их приматывали прямо к валенкам. И эти обязательные валенки с галошами каждую зиму... Фантики от шоколадных конфет. Их собирали, складывали определенным образом и играли, хлопая по ним, на всех подоконниках, выигрывая или проигрывая целые "состояния". В раннем детстве делали "секретики". Выкапывали ямку в земле, туда клали красивый фантик и сверху прикрывали зеленым бутылочным стеклом. Все это присыпалось землей, и на мир смотрел лишь такой "глазок" "секретика".

Автоматы с газированной водой. И при них – обязательный граненый стакан. Один на всех. Кому в наши дни, сокрушенные СПИДом и туберкулезом, придет в голову пить из общего стакана? Есть одноразовые. Да и сегодня его украдут через пять секунд после установки автомата, ровно за три секунды до того, как утащат и сам автомат. Но тогда стаканы использовали местные пьяницы. И всегда возвращали на место. Такое сегодня не вообразишь... А еще можно было с утра выйти на улицу, вдохнуть чистый воздух – таким мы дышали когда-то! – и пойти просто куда-нибудь. Не по делам, а на Москву опять посмотреть. Сегодня такое позволено лишь алкоголикам и бомжам, неизменно свободно-беспризорным.

Субботними вечерами вешали простыню на стену, выключали свет и бормотали, читая в темноте надписи... Диафильмы! Дым, едкий запах по всей квартире. Выжигание! Миллионы советских детей выжигали открытки к Восьмому марта: "Мамочка, поздравляю с Международным женским днем. Желаю тебе мира во всем мире, а мне – настоящий велосипед..."

Сидели в ванной, в темноте – и светил лишь красный фонарь. Печатали фотографии. Закрепитель, фиксаж... А теперь Кодаки всякие ... Это смешно.

Зато когда дочки прочитали рассказ про фотографа, который сделал снимки Ленина, то долго не могли ничего понять. Фотограф всеми силами уломал Ильича сфотографироваться (тот не любил этого дела, во всяком случае, если верить рассказу). Но тут выяснилось, что у фотографа не перезаряжена кассета. Он в смятении побежал на лестницу, нашел там ящик с пожарными шлангами, влез туда, но луч проникал и в деревянное убежище. Услышав шаги, он выпрыгнул из ящика и увидел идущую мимо уборщицу. Когда первый шок у нее прошел (вдруг из ящика со шлангами вылезает человек и окликает!), фотограф умолил ее сесть на крышку. Она все-таки согласилась, он благополучно перезарядил кассету и сделал главное дело жизни – сфотографировал Ленина. И был счастлив, такой вот чудаковатый, но милый фотограф.

– Ну и дурак! – сказала Саша.

Петр удивился:

– Это еще почему?

– Да за фигом ему в ящик надо было лезть с этой кассетой?! Не мог так перезарядить? Чего он испугался, кого стеснялся, придурок?!

И Петр все понял. Долго смеялся. Потом объяснил недоумевающим дочкам, что в те времена кассета перезаряжалась лишь в темноте.

В младших классах втроем, с приятелями, встав в кружок, учили наизусть заданную поэму "Ленин и печник". Очень деловито, не тушуясь, немного куражливо и сосредоточенно все скандировали вслух хором, делая иногда лихие жесты и что-то изображая по ходу поэмы.

Он вздохнул, пожал плечами -

Лысый, ростом невелик.

"Ленин!" – просто отвечает.

"Ленин?!!" – тут и сел старик...

И тотчас все трое синхронно, словно отрепетировав, совершенно не удивляясь, что приятели делают то же самое, резко сели на пол, изображая шоковый полуобморок. Не менее деловито, как ни в чем ни бывало, встали и, даже не запнувшись, продолжили хоровое чтение в прежней интонации. Настоящие актеры, не стесняющиеся всех ходов «постановки».

Фотоаппарат ФЭД – память о железном Феликсе Эдмундовиче Дзержинском. бор макулатуры в школе. До сих пор Петра мучил вопрос – зачем? Девочки с косичками и в платьях. Молодая Эдита Пьеха и юный Кобзон. Остроумный, веселый КВН. Черный Майкл Джексон.

У родителей – осенние поездки на картошку, овощные базы и разбавленное пиво, которое всегда бранил отец. Позже он часто говаривал:

– Люблю я все-таки советское время. Мы ездили в командировки и экспедиции и романтично так, хорошо и дружно встречались, общались за ящиками вина и водочки. Теперь, конечно, тоже можно встречаться... Но тогда все это на халяву было, вот в чем дело!

Пустые гильзы от патронов. Приятели их собирали и набивали серой, старательно сдирая ее со спичек перочинным ножом. Затем гильзы разрывались под колесами поездов и трамваев. И перочинные ножики рождались там же, из обыкновенного гвоздя, положенного на рельсы....

Охотились за стеклянными шариками, белыми, зелеными и (дикая редкость!) фиолетовыми... Откуда они брались? И шарики эти... Для чего их так разыскивали? Можно было взять бутылку резинового клея (в обувных магазинах за несколько копеек), вылить часть на парту, растереть ровным тонким слоем и скатать шарик. Из десятка бутылок получался настоящий дефицитный "каучуковый" мяч. По крайней мере, с теми же характеристиками.

Политинформации по вторникам нулевым уроком. "Бомбочки" из магния и марганцовки. Засыпали в бумажный пакет и обматывали синей изолентой. Сбоку прорезалась маленькая дырочка, куда вставлялся кусок стержня от ручки, набитый серой. Работало как бикфордов шнур. А если добавить немного натертой расчески, то после взрыва оставался густой дым. Жгли эти "бомбы" в подъездах нещадно. Мелкие террористы...

Из "экстремальных" развлечений детства – различные кувырки на сушилке для ковров. Причем все это – над асфальтом. Кувыркались и вперед, и назад, и поджав одну ногу. Ничего не боялись. Но если бы кому-нибудь довелось сорваться и удариться головой.... А вниз головой тоже висели, в паре метров от земли. Волейбол через перекладину для выбивания ковров.

Морские бои под партами. И радостный вопль посреди урока: "Убит!" На кухне динамик. "Здравствуйте, ребята! В эфире пионерская зорька!". Пломбир за сорок восемь копеек. Продавщица могла по просьбе разрезать его пополам, на двоих приятелей.

Первые "хрущевки". Когда родителям дали такую квартиренку с линолеумными полами, шестиметровой кухней и ванной на одну задницу, как шутил отец, они не могли опомниться от счастья. С трудом, по записи – а тогда все было по записи или по великому блату – раздобыли тяжеловесный громоздкий румынский гарнитур: два шкафа, секретер, кровать... Между прочим, все из дерева.

Майские и ноябрьские демонстрации на Красной площади. Танки и бронетранспортеры. Любимый танец летка-енка – паровозик с вагончиками – и сиртаки – длинная линейка. В кинозал часто пробирались через выход, когда заканчивался сеанс, прятались между рядами до начала следующего. Анатолий Папанов и Евгений Леонов. А нынче Арнольд Шварценеггер. Это смешно...

Вопросы к матери...

– Мам, а кто такой бабник? Что это за дядька?

И мамин ответ:

– Это не дядя, а несчастное животное – вон, смотри! – И она показала на трусливо убегавшего скособоченной рысью от кого-то во дворе беспризорного бобика. – Ни хозяина у него , ни заботы, ни будки...

Так и осталось у Петра надолго – при слове "бабник" слышал "бобик" и видел скрюченную от мороза и бездомности дворнягу.

– А кто такие якобинцы?

– Революционеры-радикалы. Люди, которые идут до конца, не жалея ни врага, ни себя.

– А вот мы по биологии проходили – есть голубь якобинец. Почему он так зовется?

– Ну... – мать замялась. – Наверное, этот голубь когда дерется с другими птицами, тоже никого не щадит и прет напролом.

Как выяснил позже Петр, просто породу этого голубя вывели в том же самом монастыре святого Якоба, откуда получили название и революционеры-якобинцы – они в том же монастыре собирались. И сразу засомневался в материнских познаниях.

Лото. Всей семьей, вечерами... Игра с мячом "четыре угла". Поле делится на четыре части, крест-накрест, если играют четверо, или пополам, если двое. Задача – выбить мяч на поле противника, но не более чем в два касания. Или игра "В выбивного", вроде штандором ее называли, объединявшая обычно весь двор.

На выпускном разыгрывали викторину: кто лучше станцует, получит смешной приз – большие семейные трусы в цветочек. Их дали и парням и девицам и потребовали надеть. Но девицы их надели под платья – и порядок, а ребятам пришлось напялить поверх брюк. Смеялись долго...

Давно это было.

Петр крутил баранку и вспоминал. И время от времени поглядывал на Аллу, чинно сложившую ярко-фиолетовые ногти на коленях. Отыщи всему начало – и ты многое поймешь. Искал он, искал это свое начало – не младенчески-сопливое, безмятежное, неосмысленное, а подлинное, когда человек рождается по-настоящему в своих путаных мыслях, сомнениях, в отчаянных попытках открыть то, что уже столько раз до него открывали и не открыли до сих пор...

Наверное, только великие умы сразу видят и ставят перед собой четкие и правильные цели. Большинство подчиняется своим желаниям. Но ищут все без исключения – и очень разного. Люди в поиске всегда и везде, только упускают самих себя. Чего искал Петр?

Старший брат рано, слишком давно оторвался от семьи, с Александрой Петровной ладить было сложно. Петр пытался. Ничего не вышло, горе одно и для Тоси, и для него. Армия развалилась. Профессии толком нет. Три девки – одна другой круче. С годами он все хуже понимал Тоню. Да это бы ладно... Понять бы, чего ты стоишь и зачем на этот свет родился...

Иногда жизнь казалась совершенно бессмысленной. Петр жалел, что так и не сумел прийти к Богу, всегда возле храмов опускал голову и отводил глаза, но порога церкви почему-то переступить не мог. Сознавал, что надо, что это спасет, но вот никак...

За первые несколько недель поездок в привилегированную школу, быстро пообтесавшись среди других таких же водил-охранников, нанятых для детишек верхней власти, Петр уяснил для себя немало. Стал разбираться в учителях. Знал директрису и завуча. И многих училок-объяснялок.

Детей из этой школы, и Аллу особенно, Петр жалел. Дочка ого-го кого-то там. Девочка со "сторожем-дворецким". Который выходит первым и внимательно осматривается. Оглядывает все дома вокруг, все подъезды. В общем, серьезный бодигард серьезной школы..

А сама Алла... Да это же видеть надо! Почти никогда не улыбается, напряженная, нервная... Так никогда не держатся дети, у которых нет охраны и крутых пап-мам. Там, где власть и сила, там не бывает свободы, она живет лишь там, где человек распоряжается собой, где есть совесть, стыд и нет жалости к самому себе.

Говоря без обиняков – девочка с малых лет "на военном режиме". Красивое яблочко, растущее в царском саду и которому не позавидуешь – оно за решеткой. Что это – нормальное детство?! Что у нее за жизнь? Девочке нельзя ни на минуту остаться одной: Петр Васильев возит ее и всюду следует по пятам.

Вспоминалось где-то увиденное: несут знатного господина в паланкине, он сидит грустный и нахмуренный, зато его носильщики весело говорят друг с другом, шутят и смеются.

Алла рассказала Петру, что в новой школе в первый же день случилось небольшое чепе. Во время урока один ученик наехал на другого. Обиженный поступил ничтоже сумняшеся, по логике мажора, которому все дозволено: достал баллончик и брызнул в обидчика. Тот – такой же мажор – быстро достал свой и брызнул ответно. А поскольку в частных школах классы маленькие, и газ быстро распространяется вокруг, то... Но молодая учительница английского Нелли Львовна сориентировалась мгновенно.

– Все – вон! – закричала она и метнулась открывать окна. – Считаю до трех! Два я уже сказала!

Алла побежала ей помогать. Дышать уже стало трудно, глаза слезились.

– Я велела всем выйти! – кричала учительница. – Считаю до ста... Девяносто восемь... Девяносто девять...

Но Алла была упряма. Кроме того, ей очень хотелось отличиться в первый же день. И она своего добилась. Примчалась запыхавшаяся директриса математичка Вера Алексеевна и вместе с ней тощая до ужаса завучиха словесница Екатерина Кирилловна, прилетела еще одна молодая училка английского и явилась семенящая, как голубь на асфальте, маленькая историчка Валентина Ивановна.

– Знаете, Петр Васильич, – рассказывала Алла, – директриса мне сразу показалась техой-матехой. Даже странно, как она очутилась в этой школе, кто ее сюда пристроил? Но кто-то помогал, потому что в такие школы просто так никто никогда не попадает. Зато теперь они все воспылали ко мне любовью. Окружили заботой и вниманием. Даже порой излишними. И никакого тебе разругалова.

Алла удовлетворенно улыбнулась Ей явно нравилась и ситуация, и отношение в школе – все льстило, укутывало теплом, и жить становилось еще приятнее и милее.

Правда, ей и так всегда жилось и приятно, и мило. Она не знала ужаса коммуналок, не слышала криков и драк пьяных соседей, ее руки не ведали ни мытья посуды, ни стирки, ни – упаси Боже! – грязных тряпок и пылесоса. Ее ноги не любили ходить, потому что привыкли к машине. В метро ей делалось дурно от запах бомжей. Ее голова не привыкла думать, потому что до сих пор за нее это делали мама с папой. И весьма успешно. Алле казалось, что в мире нет проблем, а если они бы вдруг появились, то у ее родителей хватило бы сообразительности и средств легко с ними справиться. Иногда, конечно, забредали в ее головку нехорошие и ненужные мысли о том, что когда-то ей придется жить и быть самостоятельно, обходиться своими силами и возможностями. Но когда это еще наступит... И опять же – родители все предусмотрели и прекрасно обеспечили будущие силы и реалии единственной дочки. И даже предусмотрели главное – она единственная. Никаких тебе братьев и сестер.

А теперь появился водитель-охранник. Отвечающий за ее здоровье и жизнь. Так что все хорошо, даже отлично.

Молодая хорошенькая англичанка Нелли Львовна – вся полет и энергия, и легкие волосы, отлетающие назад, и яркая помада, и изысканные украшения – просто души не чаяла в новенькой, называла только Аллочкой и тотчас стала выделять ее и ставить в пример. Это было вполне справедливо: Алла выросла аккуратной, усидчивой, и, кроме того, ее неплохо поднатаскали в предыдущей английской школе. Да еще в младших классах мать брала для Аллы частную репетиторшу английского.

Следом за Нелли Львовной Аллу полюбила, тоже искренне и открыто, кроткая и простодушная Зоя Сергеевна, вторая англичанка, такая же молоденькая, и как, выяснилось, лучшая подруга Нелли. Они вместе учились в инязе, потом вместе пришли работать в эту школу... Правда, Алле сразу показалось, что они уж очень разные, эти подруги. А всякие разные полюса... Она давно сомневалась в этой истине. Неровни всегда останутся неровнями. И здесь яркая разница подруг прямо била в лицо.

Но кто-то ведь привел их сюда, этих закадычных подружек, в эту элитную школу, кто-то им помог, сразу обеим.

– И кто же это такой? – спросил Петр, выслушав Аллу.

Она пожала плечами.

Однажды, продолжая изучать учителей, Петр мимоходом спросил у Аллы:

– А это кто?

Она чуточку замешкалась с ответом. Потупила глазки. На одно мгновение. И тотчас глянула открыто и безмятежно.

– Это Эдмунд Феликсович, наш физик. Его прозвали Дзержинский наоборот.

"Ясно", – подумал Петр.