Текст книги "Искушение"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Так как тебе работается учителем? – нередко ехидно приставала мать. Дети тебя слушаются?!

Катя честно мотала головой.

– А твою копеечку тебе платят? Есть на что растить Платошу? – не унималась мать. – Я подкину тебе до получки. Я теперь пенсию с книжки не снимаю, подрабатываю консьержкой в соседнем доме. Мне хватает. Что мне нужно одной? Но ты живешь не по средствам. Зачем тебе электрический чайник? Он дорогой. Купила бы себе обычный, на плите кипятить. Что, не хочется? А надо приноравливаться к своим возможностям.

Действительно, нужно приноравливаться.

Когда Вера полностью освоилась в школе, то стала размышлять, не больно ли жирно для одного господина директора. Правда, у него четверо детей. И он постоянно на всех углах-перекрестках кричит-вопит об этом. Дескать, они собирались завести третьего, но родились близнецы...

Добров, по мнению Веры, чересчур разошелся и развернулся вовсю. Через Департамент образования – у него везде свои люди – добился для школы второго здания, рядом с метро. Чтобы перевести туда старшие классы, сделать шикарный ремонт, открыть гимназию, а во вторую половину дня сдавать новое здание в аренду – курсам или частному университету, которых расплодилось нынче, как машин на улицах. Максим Петрович стал широко известен в узких кругах.

В своей борьбе – даже не очень сильной и долгой – директор здание отбил. И началась жизнь на два здания. Они, правда, стояли неподалеку друг от друга, но бегать из одного в другое на урок... Ничего, бегали... Привыкайте...

И тут Вера взялась за дело. Вероятно, ее подогревала своими критическими речами и настроениями Ариадна Константиновна. Это безусловно. Только сама географичка ничего не добивалась, ни о чем не тревожилась и не заботилась, кроме как о своих учениках. Зато Вера... Начала пропадать в Департаменте, моментально обросла там подругами– приятельницами, о чем-то с ними шушукалась, вела наблюдение за Добровым, буквально отслеживала каждый его шаг, любое слово.

Заявляла торжественно и мудрено:

– Что нужно для триумфа зла? Чтобы хорошие люди ничего не делали. Поэтому надо что-то делать. Обязательно. Нельзя достичь цели, не поставив ее перед собой. И потом мы обычно знаем, что мы такое, но не знаем, чем можем быть. Или кем. Человек совсем не то существо, каким хочет быть, но то, чем просто не может не быть.

С подругами на темы "кем быть" и "поставленные цели" она делилась мало, да тех и не очень интересовали Верины делишки. Валя как всегда отмалчивалась, Катя занималась Платошей и детьми в школе. А Вера порой напоминала ей капризное дитя, которое плачет оттого, что ему не могут достать Луну, но даже не пробует спросить себя: а что делать с этой Луной, если ее все-таки достанут? Катя не верила в организаторские способности подруги.

Когда Платоша был маленьким, Катя вдруг стала думать: вырастет поэт.

Ведет его Катя за руку из детского сада, и сын сочиняет на ходу "белые" строки:

– Мы идем, мы идем, мы идем в синих шапках...

А позже выдал поздравлялку:

– Поздравляю с днем рожденья,

А подарки мне отдай!

Но это все детские забавы. Позже Платон отобрал у Кати пишущую машинку и пошел строчить...

– Девочки, не знаю, что делать... – жаловалась Катя подругам. – Стихи сочиняет, словари читает, энциклопедию почти всю наизусть выучил...

– А ты бы хотела, чтобы у тебя сын был сантехником? – логично поинтересовалась Вера.

Катя немного растерялась.

– Ну... что-нибудь все-таки попроще...

Попроще не получилось. Платоша начал изучать книги по биологии. И Катя теперь каждый слышала:

– Да ему вообще-то неплохо, этому моллюску... Хотя едва зазевался – и могут слопать. А там всюду ракушки и песок. Смешается себе с ними... У него окраска в тон морскому дну, а там хищников! И нужно брать или внешностью, или скоростью, или прочностью... Ну, мимикрия... Миграция, да, похоже...

Это Платоша общался по телефону с лучшим другом Дэном, с которым они вместе собирались на биофак. А потом и поступили.

– Мало того, что злобная популяция людей нещадно истребляла голубых китов, так еще и окружающую среду испоганила. А почему киты чаще погибают в брачный период? Все страсти, агрессия да неуправляемость... Птицы – тоже жертвы урбанизации. А заводы-фабрики? Понастроили... Растения задыхаются и дохнут. Да они коллективисты, эти пингвины... Детские сады открывают... И детей друг другу на воспитание дают. Или на время. Мол, посиди с дитем, пока я еду отыщу. Не-е-е... Акулы – разве млекопитающие? Моржи на западе не растут. Да это, я думаю, формальдегид. Ну-у... Это может быть связано с длиной цикла беременности. Бактерии здесь ни при чем! Они при таких условиях давно бы вымерли! Не-е-е, глупости... Снегири летом просто незаметны, никуда они не улетают. А зимой на снегу их отлично видно. Когда здесь у нас сплошное бесптичье... А на безрыбье и труп рыба.

Кате очень нравилось слушать сына и под этот мирный аккомпанемент проверять тетради. Платоша валялся на диване и часами говорил по телефону, поставив аппарат на живот.

– Люди... Тот еще народец... Так и норовят завалить какую-нибудь зверюшку. Знаешь, как убивали медведей на севере? Остроумным и ужасным в своем особом цинизме и жестокости способом. Медведь, наступив на корягу или железяку, прыгает только вверх. У него не хватает соображения отпрыгнуть в сторону – что-то "заклинивает" в звериной башке. Ну, и кладут людишки на тропу, где бродит мишка, здоровую борону с огромными острыми зубцами. Маскируют ее травой, песком, камешками. Медведь на нее натыкается, прыгает вверх и падает на то же место. И опять. Так через час-другой он, обессилев и обезумев от этих кошмарных прыжков, подыхает от болевого шока, истекая кровью. Чего о гуманизме трепаться после этого? И любопытно, что хотя точно известно о таком способе, до сих пор неясно, кто им промышлял. Коряки твердят: способ знаем, но мы не такие жестокие. Это наши соседи ненцы. Те талдычат: да, есть такая маза. Но она не про нас! Это коми какие-нибудь... Ну, понятно, что коми скажут. Объявят, что они охотятся гуманно, а такую дикость могли изобрести коряки-сволочи...

Катя задумалась. Забавно...

– А среди мутаций есть одна жуткая , невольно рождающая философский вопрос, который не вызывают трехногость или шестипалость. Родившийся с двумя головами, – это один человек или два? Вроде два сознания... Обычно двухголовые живут от нескольких суток до нескольких месяцев. Рекорд – один дожил до двадцати пяти лет. А как-то родилась двухголовая девочка в восточной стране. Надо оперировать, но сначала посовещались с муллами. Ведь вторая голова на каком-то уровне, пусть самом дремучем и жутком, но – личность, "паразит", но обладающий неполноценными мозгами. Решили сделать операцию, чтобы спасти ребенка, тут допустимо перешагнуть завет "не убий". Такие операции уже пробовали делать, но обычно они кончались плохо. Но здесь удалось, талантливый хирург попался. Усекли "придаточную" голову. А чтобы остаться по возможности этичными, ее похоронили как человека, чуть ли не имя дав. А в каком-то российском городе открыли зоопарк мутировавших животных. Жутковатая идея... И главное – значит, много таких чудищ – свинья с хоботом вместо пятачка, козел с четырьмя рогами... Дикий, темный мир химер... И это все – следствие ядерных испытаний и экологических проблем. Ну-у... Есть сайты веганов – людей, исповедующих вегетарианство и ратующих за гуманизм в отношении животных. Против скачек, дельфинариев, зоопарков... В идеале – свобода зверья. Почему у них на сайте нет "Крокодила" Чуковского? Финал – просто "в яблочко" по-вегански! А двуглавый орел – тоже мутант. Не-е-е... кость, брошенная собаке, – это не милосердие. Милосердие – это кость, поделенная с собакой, когда ты хочешь лопать не меньше ее.

Катя вспоминала детские высказывания Платоши. Например, он отлично понимал, почему родился зимой – летом рожать детей жарко. И птицы поэтому тоже выводят птенцов всегда весной. Зато зимой мухи, лягушки и жуки замерзают и превращаются в ледышки. Так и зимуют, вроде медведей в берлогах, чтобы весной отмерзнуть. А если человек пьяница, то у него может родиться негармоничный ребенок.

– Это что значит? – заинтересовалась Катя.

– Ну, такой, который никому не нужен и всем противен, – солидно объяснил Платоша.

Однажды Катя так заслушалась телефонной беседой сына, что машинально написала в одной тетради вслед за Платошей, словно конспектировала: "Животные, рождающиеся зимой, лучше приспособлены к жизни. Как и люди".

Дети очень удивились.

Одно не радовало Катю – отношения сына и Зои. Точнее, Катя просто ничего в них не понимала, потому что неизменно натыкалась на один и тот же ответ:

– Мам, не лезь в мои дела! Я сам разберусь, ладно? Давно взрослый. Азъ есмь болша детына!

Катя смеялась. Старалась не выходить из себя.

– Болша-то болша! Только на днях опять тебя видели в троллейбусе с лягушкой, очень мило выглядывавшей из твоего кармана. Соседка рассказывала.

Часами разговоры с Зоей по телефону... Острил:

– Работаю психотерапевтом. У Зойки большие неприятности и сложности.

У этой Зои вся жизнь состояла из одних лишь сложностей. А сын предъявлял претензии:

– Зоя пришла – а ты в чем одета? Ходишь в каком-то затрапезе! У тебя нечего надеть?

17

Добров предложил Кате разработать программу по чтению для первого класса. Они вдвоем часто обсуждали многие школьные проблемы. В том числе и программы. Максим Петрович вполне справедливо и логично уверял, что литература и история очень плотно спаяны, а потому и преподаваться должны слитно. А программа по литературе в сущности создавалась отнюдь не по художественным достоинствам и особенностям, а по идейному принципу. Не самому лучшему.

В программу издавна вошел "Обломов" Гончарова, а не "Обыкновенная история", которая и читается куда легче, и детям интереснее. Программу нагрузили романом "Война и мир", хотя у Толстого есть более увлекательный и динамичный, просто классический любовный роман "Анна Каренина". И его дети читали бы с удовольствием, а сейчас равнодушно перелистывают страницы с описаниями боевых сражений двенадцатого года и философскими размышлениями прозаика.

Намного занимательнее школьникам повести о любви Тургенева, чем жизненная платформа Базарова. То же самое относится и к теории Раскольникова. "Бедные люди" и "Село Степанчиково" читались бы проще. А почему нельзя заменить тяжелые и мало понятные детям "Мертвые души" повестями Гоголя? Да тот же "Нос" воспринимается с восторгом. И "Портрет".

Но что тут обсуждать... Стереотипы и традиции – вещи живучие, и нередко именно они превращаются в оковы, которые не сбросить. Давно изменилось само государство, давно страна зашагала иным путем, а старые программы живее всех живых.

Директор привычно разглагольствовал.

– Давайте, Екатерина Кирилловна, поговорим с вами об эпосе. Некоторые "умники" ляпают – не знаю, для эпатажа или м впрямь так считают – что "Слово о полку Игореве" – фальшивка. Ну да, ну да... И даже не понимают, забывшись в своем русофобском пафосе, что окажись это правдой, она ничуть не умаляет гениальности автора. Сумевший создать мистификацию такого масштаба – настоящий эрудит истории и славистики. Он не просто знал древнерусский язык, но отлично владел всеми его оттенками, говорками, диалектами. А вообще большинство великих эпосов написано о странствующих хитрецах и их туповатых спутниках. Одиссей со своей вечно пьяной и жрущей командой, сводящей на нет все его великие начинания, Алонсо Кихано с Панчой на осле, Уленшпигель с Ламме опять на осле, Робинзон с Пятницей в лодке, Чичиков с Селифаном в бричке, Фродо с Сэмом и Швейк... этот без "ансамбля", один... Чрезвычайно показательный случай: у Швейка нет ни своего Одиссея, ни Дон Кихота, ни Робинзона, ни даже собственного путеводного Гэндальфа. Как же, как же...Тут легко раскинуть какие-нибудь интеллектуальные спекуляции насчет автора, якобы сопровождающего Швейка во всех его странствиях, но если от спекуляций отказаться, надо признать, что в двадцатом веке Швейку приходится разгуливать одному. – Добров задумался и замолчал. И вдруг прочитал:

Не осуждай меня, Всесильный,

И не карай меня, молю,

За то, что мрак земли могильный

С ее страстями я люблю;

За то, что редко в душу входит

Живых речей Твоих струя;

За то, что в заблужденье бродит

Мо ум далёко от Тебя...

Лермонтов это, Екатерина Кирилловна... Хорошо, правда?

Катя с увлечением взялась за составление программы для малышей. Разработала свою азбуку, правила стихосложения на примерах известных стихотворений, ввела забавный поэтический ликбез... На каждую букву – четверостишие.

Добров прочитал ее творение с очевидным удовольствием и одобрением, размножил на ксероксе и надумал пробивать программу в жизнь. Но именно в тот момент Вера победила. И Доброва сняли.

– На всякого сильного всегда найдется сильнейший, – сказала Ариадна Константиновна. – Ты это запомни, Веруша, хорошенько. Кто ест других, того в конце концов, рано или поздно, самого съедят.

Только у каждого свои девизы. Вера любил повторять:

– Все трудно, но все возможно.

И ее жизнь, как ни странно, подтверждала это сомнительное заключение.

– Делать тебе нечего! – в сердцах сказала Валя. – Какие-то программы для Доброва... Ты за них не получишь ни копейки! Зачем тратить зря время? А ты его всегда расходуешь понапрасну. Понимаешь? Нет у тебя никакого понятия!

Но Кате было очень скучно учить просто так, по лекциям и конспектам, а учебники... Они описанию не поддавались, и читать их без тоски не мог никто.

Иногда Катя вдруг остро чувствовала, что и дети, и она чересчур устали от стандартных опросов и сочинений. И им всем вместе, дружно, хочется поиграть. И они играли. Для девятого "А", действительно сильного класса, Катя разработала суды. Два урока подряд она отдавала сначала довольно хорошо известному преподавателям литературному суду над Гамлетом, потом – над Алеко, а еще позже – над Онегиным.

Девятиклассники ждали этих судов и шумно самостоятельно распределяли роли: кто будет Онегиным, кто – Ленским, кто – Татьяной. Один брал на себя роль судьи, а остальные разделялись на защиту и обвинение, пересаживались так, как им удобнее: защита – в левом ряду, обвинение – в правом, "Онегин" занимал учительское место (в данном случае – скамью подсудимых), "судья" – судейское кресло (стул у доски).

И начинался яркий, прекрасный, неотрепетированный спектакль, который дети разыгрывали в полном восторге. Они тщательно готовили выступления и возражения, записывая что-то на листочках. Конечно, еще раз просматривали роман, чтобы припомнить все детали. Значит, запоминали текст...

"Господин судья" изображал нечто похожее на мантию, наброшенную на плечи (принес из дома) и важно держал в руках большую тетрадь (очевидно, свод законов). Кате дети поручили играть "человека со стороны". Правда, он все же имел право задавать вопросы, вмешиваться в судебный процесс, помогать, напоминать текст. Она усаживалась сзади.

Оправдываясь, "Онегин" заявил, что он специально опоздал на дуэль, мечтая, чтобы она не состоялась "Защита" ликовала, а "обвинение" почему-то замешкалось. Кате пришлось быстренько указать "прокурору" на текст романа, и вот уже "обвинители" во всеоружии опровергали заявление "Евгения", который попросту проспал.

– Вы пытаетесь обмануть суд, господин Онегин? – грозно вопросил "судья".

Смятение и замешательство на скамье "подсудимого"...

– Но он проспал нарочно! – начала спорить "защита".

А тут вдруг возникла эта "Татьяна"... Вечно она не вовремя!

– Что ты сделал со мной, Женечка? – горько закричала она неожиданно из "зала суда", простирая к любимому руки и явно ломая весь сценарий.

– Госпожа Ларина, – попытался урезонить ее "судья", – вы нарушаете порядок заседания!

Но не тут-то было! Отвергнутой женщине плевать на любые порядки, даже в зале суда.

– Женечка! – не обращая никакого внимания на "судью", горестно продолжала выяснять отношения белокурая "Татьяна". – Почему ты так поступил?

– Я поступил как честный человек! – вскочил со своего места голубоглазый "Онегин". – Я честно и откровенно тебе объяснил, что жениться не намерен! Тебя не устраивает искренность? Я загубил бы тебе жизнь!

– Но ты все равно ее загубил! Несмотря на искренность... – горевала "Татьяна", так вошедшая в роль, что не замечала вокруг никого.

– Мы не можем судить за чувства или за их отсутствие! – встало "обвинение". – В данном случае речь идет лишь об убийстве поэта.

– А меня Женечка не убил?! – изумленно всплеснула руками "Татьяна". – Я разве жила по-настоящему после его отповеди?!

– В компетенцию суда вопросы личных взаимоотношений не входят! – сурово отчеканил "судья". – У вас есть что-либо конкретное, госпожа Ларина? Если нет, я прошу подсудимого ответить на заданные ему ранее вопросы по поводу участия в дуэли.

Оскорбленная "Татьяна" на время уселась на место, а "Онегин" вскочил опять.

– Господа, поймите меня правильно! Речь шла о защите чести, и, согласитесь, я никак не мог ее запятнать, отказавшись от дуэли.

– Но вы, умный и опытный человек, должны были предугадать возможные последствия вашей шутки, когда танцевали с Ольгой, – настаивало на своем "обвинение".

– Не мог, никак не мог! – уверял "Онегин". – Я был раздражен, почти вне себя от этих дурацких Танькиных слез и обморока!

– Ни слез, ни обморока не было! Я сдержала себя! – возмущалась "Татьяна". – А вот ты не сумел! Надо повнимательнее читать Пушкина.

– Неужели ты не любил меня? – внезапно грустно вмешался томный "Ленский".

–Любил, но "от делать нечего", – парировал "Онегин", вспомнивший вдруг текст романа. – К себе все равно относишься лучше, чем к другим. Эгоист я, страшный эгоист, признаюсь! Но за эгоизм не судят.

– А совесть? – снова встал "прокурор". – Вы знакомы с таким понятием, как совесть, господин Онегин?

– Но есть и другое понятие – здравый смысл! – не лез за словом в карман "Евгений". – Они всегда в противоречии, господин судья.

Детская фантазия и способность к перевоплощению и игре безграничны.

Два часа Катя наслаждалась, смеялась, восхищалась, отдыхала душой... К концу спектакля почти возле каждой фамилии стояли пятерки и четверки. Это вместо нудного опроса. После урока девятиклассники расходились неохотно, продолжая спорить и доказывать друг другу то, что не успели. Игра продолжалась.

– Осудить всегда проще, чем оправдать! – кричал эмоциональный "Онегин", не получивший оправдания суда, и повернулся к "Ленскому". – Что, Владимир, не согласен?

– Согласен, но... – начал возражать рассудительный "Ленский", и вдруг повернулся к Кате:

– Екатерина Кирилловна, а Печорина мы судить будем?

И все затихли в ожидании ответа. Катя кивнула. Будем, конечно, будем.

Держитесь, Григорий Александрович!

Добров эти суды не одобрил. Пробурчал:

– Как же, как же... Далеко не лучший метод... Напоминает сталинские "тройки". И не приучаете ли вы, Екатерина Кирилловна, таким образом детей к подобным судилищам?

Катя пожала плечами.

– Дети воспринимают это как литературную игру. Она идет без всякой атмосферы подозрительности и желания доказать вину человека. Подобную обстановку может формировать лишь государство.

– Как сейчас толкиенисты устраивают ролевые игры по Толкиену, так мы, поклонники Ремарка, устраивали когда-то ролевые игры по Ремарку, – ударился вдруг Добров в сентиментальные воспоминания . – Нас привлекали идеи романтической любви и настоящей дружбы. А играть было куда проще – не надо мастерить деревянные мечи и делать фанерные щиты, как у толкиенистов, а встретиться в хорошем баре, представив, что это – "Интернациональ" Ремарка. Можно просто собраться дома. Для настоящего цимиса достать кальвадос, а не получится – сгодятся водка и пивко. Не могу сказать, что мы научились дружить и любить – все-таки это игра. Но мы научились выпивать... Это гораздо проще в подобных случаях. И вот вам живая картинка: сидят двое-трое за бутылкой водки. Заглядывает кто-то еще. "Хм... И что у вас тут?" – "А у нас... ролевые игры по творчеству Эриха Марии Ремарка!" Как вариант – Хемингуэя. Если переиздавать полн-собр-соч Ремарка, то на каждом томе нужно, согласно действующему закону о рекламе, прилепить логотип: "Чрезмерное употребление спиртных напитков вредит вашему здоровью".

– Не так уж у него там все и дико, – возразила Катя. Она любила этого прозаика. – День рожденья у героя – завязка сюжета "Трех товарищей". И что здесь крамольного?

– Да ничего... Хотя я лично "Москву-Петушки" читал намного легче, чем немца. Безусловно, Ремарк и Венедикт Ерофеев схожи – оба изобразили трагедию поколения, вылившуюся в пьянство. И трагедию по сути одну и ту же – связанную с крушением прежних идеалов. Только у Ерофеева – идеалы социализма, советского патриотизма, а у Ремарка – идеалы великой Германии, известно чем обернувшиеся. Герои и того, и другого уже давно ничему не верят, а к новому, положительному прийти тоже сил нет. Так все оборачивается глобальным пьянством на советской и на западной почвах.

– "Москва-Петушки" – книга хоть и грустная, и с трагическим концом, но все же трагикомическая, – сказала Катя. – Социальная сатира и сочетание юмора и сарказма. А вот книги Ремарка – трагедия настоящая, бьющая в упор. Там все намного страшнее – его герои пережили фашизм. И потому им остается одно – глушить себя бутылкой. У них все куда серьезнее, чем у Вени Ерофеева.

– Ну да, ну да... – согласился директор. – А вы знаете, Екатерина Кирилловна, как опасно доверять людям? Например, именно на доверии роман "Что делать" прошел через цензуру. Тюремный цензор открыл, прочитал первые две страницы, решил: "Детектив. Судя по всему – господин застрелился, тело не найдено... Дальше читать неохота, да и если там есть что крамольное – цензура в Петербурге не пропустит". И отправил непрочитанную рукопись в Питер. Тамошний цензор открыл, начал читать, тоже подумал: "Наверное, приключенческий роман, каких нынче навалом. Дальше читать не стоит. А если там было бы недопустимое – тюремный цензор ни за что бы не пропустил!". И отправил книгу в печать. – И вдруг Добров с хохотом сунул Кате в руку маленький листок. – Вы любите всякие игры. Задайте эти вопросики детям. В порядке эксперимента. В соседнем лицее уже проделали... Что там ребятки понаписали!

Катя прочитала вопросы. Ничего особенного, на первый взгляд. Требовалось просто объяснить, что означают пять широко известных названий. Однако она жестоко ошибалась.

Катя попросила все старшие классы коротко письменно разъяснить, что это такое – Освенцим, Бабий Яр, ГУЛАГ, Хиросима и Нюрнберг. Всего пять слов...

Ответы ошеломили учителей. Сначала дружно хохотали над орфографией:. Классы, где Катя ничего не писала на доске, а просто диктовала, умудрились написать и Асвенцим, и Освенциум, и Нюрдберг, и Херосима. Но это полбеды. И смех очень быстро затих... Все задумались, глядя на груду исписанных листков. Каких только вариантов ответов там не было...

"Освенцим – норвежский город", "Нюрнберг – город в Швейцарии", "ГУЛАГ – второе слово в названии произведения достоевского" (именно так – с маленькой буквы!), "Освенцим – кажется, сплав, проводящий электричество", "Бабий Яр – местность в России", "Бабий Яр – некая деревушка", "Бабий Яр – бабья осень", "Нюрнберг – город, который брал Петр I", "Бабий Яр – посев женщинами пшеницы осенью", "Бабий Яр – место расположения штаба войск в лесах во время П мировой войны", "Бабий Яр – повесть Солженицына", "ГУЛАГ – книга" и вершина всего: "Бабий Яр – место, где деревенские женщины собирают ягоды".

Находились, конечно, и абсолютно правильные, четкие ответы, но очень мало.

Учителя отсмеялись и осознали почти в ужасе, что старшеклассники, выдержавшие строгий конкурсный отбор в добровскую гимназию, практически ничего не знают об истории и судьбе своего государства, об основных событиях, потрясших мир. Неужели и дома дети никогда не слышали о ГУЛАГе и Нюрнбергском процессе над фашизмом? Неужели нигде никогда не встречали страшные слова "Освенцим" и "Бабий Яр"?

Многие просто писали рядом с каждым словом: "не знаю", "не знаю", "не знаю"... Не знаю – и все! И знать не хочу. Или хочу, но никто не объяснил?.. Возможно, и так. Чей это серьезный, почти трагический просчет: родителей, школы, печати?.. Историков, литераторов, кинопроката?.. Наверное, всех в равной степени.

– А еще утверждают, что у нас слишком политизированное общество! – закричала Валя. – Да оно в лице своего юного поколения страшно далеко от всех мировых политических событий! И как наверстать упущенное? Но если этого не делать, Бабий Яр навсегда останется для детей деревушкой, ГУЛАГ – книгой, а Освенцим – сплавом.

– Как же, как же... – хмыкнул директор. – А может, это даже хорошо, что дети не знают ужасов воспоминаний фронтовиков и узников концлагерей, как фашистских, так и наших? Избавлены от этих кошмаров. Пусть лучше смотрят "ящик"...

– А неврозы и сбои детской психики от бесконечных кровавых боевиков? – возмущалась Валя – А ужас терроризма, особенно после Беслана? Кроме того, детей учат и дома и в школе, как себя вести в чрезвычайных ситуациях. Вы как все это объясните?

Максим Петрович смеялся.

– Все объяснить невозможно. И даже не всегда нужно. Валентина Ивановна, а все-таки вы плохо их учите! История! – и он выразительно глянул на стол, заваленный листками с ответами.