Текст книги "Искушение"

Автор книги: Ирина Лобановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

5

Из Донецка Васильевы с горя, по безнадежности, подались к деду Архипу, но что дальше им делать?

– Папуля. я не люблю твои украинские усы: они грустные, – сказала Саша отцу.

Петр усы сбрил.

Лето выдалось грозовое, промокшее. Все черно-лиловое из-за лохматых туч, надолго полонивших небо. "Вот станет попогоднее... – думал Петр. – Тогда..."

А что тогда?

Коза Ностра по утрам упрямо объедала все деревья в саду и жутко орала. Молока у нее хозяева допроситься не могли, как ни пытались, зато пастись она не желала вообще – обрывала любые веревки и удирала в лес. Дед Архип, ругая животину на все лады, брел за ней в березовую рощу, находил среди стволов, ловко, тренированным движением накидывал веревку-лассо и волок домой.

– Ух, ты и структура! – вопил дед, грозно размахивая концом веревки. – Ух, и ведьма! Организованная преступность! Одно слово – гадина. Мафиозка! Козлятина! Козаностра она и есть козаностра.

Коза вышагивала вальяжно и строптиво, понимая свою значимость. Капризничала. Выламывалась. Молока не давала. И козлят не рожала. Хотя был у нее козел, был... Нашли по соседству, с превеликим трудом. Где в наши дни найдешь его, козла-то? А эта... структура... Видите ли, не люб он ей оказался, не глянулся, ни за какие коврижки не пожелала, проклятая...

Ох, и ругался дед! Ох, и орал! Да все без толку. Козаностра высокомерно вскинула башку свою козлиную и завопила дико и страшно, вроде индейца на тропе войны, как определил дед. Баба Груня даже испугалась.

Так и осталась Козаностра в девках.

Петр любовался на эту троицу со стороны. Спектакль хоть куда... Почти ежедневный. Актеры участвовали в нем с огромным удовольствием.

– В Москве неплохой козел есть. Может, нашей крале в мужики сгодится да слюбится. Все-таки столичный житель, марка высокая. По-нонешнему лейбл, – сообщил Петр. – Пасется на травке возле ресторана "Князь Багратион". Сам видел. Давай свозим туда нашу красавицу.

– Будет врать! – холодно отрезал дед. – В Москве – и козел! Здоров ты, Петька, балабонить.

По соседству с умирающей деревней резво поднимались особняки, из Москвы понаехали коттеджные дети и взрослые... Там кипела горячая жизнь.

– Вот ты, Петька, прям туда и подавайся, – посоветовал дед Архип. – В передовые люди! В эшелоны власти. Верным ординарцем олигарху станешь. Денежные дела вести...

– Ты, дядька, сдурел? – задумался Петр.

– Сдуреешь тут, – согласился дед. – С этой подлой козлиной натурой. А ты, Петька, не работаешь временно?

– Временно совсем, – пробурчал Петр.

– И-и, болезный! – посочувствовал дед. – А я тебе уже местечко присмотрел. Бабенка одна... нет, ты ничего такого не думай... Муж у ей имеется, девчонка... Алкой кличут. И нужен бабе водитель-охранник.

– Машину от ворья охранять? – справился Петр.

– Дурак ты, Петька! У машины сигналка зарубежная. А у девахи нет ничего эдакого и в помине. Девку эту, Алку, и нужно беречь от кидадетинга.

Петр не понял.

– Еще раз дурак! От тех, которые родителей кидают через детей. Дите прям хватают и прячут, а потом требуют валютные миллионы. Телевизор вот ты зря не смотришь. Ты гляди ящик-то! Полезная штука. Может, малость образуешься.

На следующий день дед Архип отвел племянника в коттеджный поселок. Козаностра завыла им вслед прямо по-собачьи.

– Вот дура брехливая! – заругался дед. – Даже голосить по-козлиному, по-своему не желает! Все капризы да придурь! Родилось ведь на свет эдакое сокровище! Да на мою седую голову! – Причитал он долго, а потом деловито поинтересовался: – А ты, Петька, в случае чего богатую девку от врагов отобьешь?

– Постараюсь, – буркнул Петр. – Смотря сколько заплатят...

– Вот тут ты молоток, Петька! – одобрил дед. – Ясное дело, у нас нонче экономика. Это что значит? Это значит смех и Греф.

Заплатили хорошо.

Тамара Вадимовна Тушина встретила Петра приветливо. Он исподлобья рассматривал шикарный коттедж.

– Мне Архип Иваныч о вас говорил. И вам, конечно, о нашей семье тоже рассказывал. Мне нужен водитель и охранник для дочери в одном лице. Чтобы возить ее и всюду сопровождать. Я боюсь...

И замолчала.

Петр внимательно вглядывался в лицо будущей хозяйки. Выглаженное руками массажисток, переухоженное до такой степени, что стало уже не похожим на лица человеческие – с полосками резвых морщинок и стойкими горестными печатками разочарований, болезней и ветров. За лицом Тушина следила постоянно – главный пристальный объект ее внимания и наблюдения. Она не улыбалась, не морщилась, не хмурилась – эмоции нулевые. Потому что они и только они – самые страшные, отъявленные враги красоты женской. Они портят, уродуют кожу, сминают ее в складки, а как тогда жить? Нет, Тамара Вадимовна такого себе не желала. И Петр почти с восхищением заметил, как умело эта дама руководила своей мимикой, точнее, как всякий раз убивала ее на корню.

Чего же она так боялась? Что дочку украдут и потребуют выкуп? Или на девице украшений навешано на тысячи баксов? Или еще какие секреты?

В общем, это, конечно, Петра не касалось, кто там что прячет и кто чего страшится. Его дело – охранное. А все остальное...

Только всего остального оказалось намного больше. Петр тогда не подозревал об таком раскладе.

Неожиданно за двухметровой оградой особняка взвыла дурным голосам Козаностра. Петр вздрогнул. Тамара Вадимовна холодно насторожилась.

– Кто это?

– Да коза... – нехотя объяснил Петр. – Дедова... Его любимица.

– Коза? – хозяйка смотрела недоверчиво. – Вы шутите? Какая еще коза?

Петр вздохнул.

– Не отвяжешься от этой стервы... Пуля дырочку найдет... Уж вы простите... Сама, как собака, за тобой несется вприпрыжку. Веревки рвет. Такая на свет уродилась.

Хозяйка скованно улыбнулась – берегла кожу. И даже пошутить изволила:

– Ездить она с вами в Москву, надеюсь, не будет?

Когда весь взмокший от напряжения Петр вышел из коттеджа, то сразу увидел Сашу, независимо сидящую на траве возле забора. Гадюка Ностра паслась возле.

– Ты чего тут делаешь? – напустился Петр на дочь. – Другого места себе не нашла? И как только тебя охрана сюда пустила? Да еще с козой.

Саша флегматично пожала плечами. Презрительно махнула рукой.

– Охрана... Тоже мне! Дураки всяки-разны. Они понятия не имеют, сколько здесь лазеек да тропинок. А Ностра их все знает. Она помчалась, я за ней... Вот и пришли. Никто даже не заметил. Даю палец на отсечение.

– Не заметил? – разъярился Петр. – Да эта стерва орет, будто оглашенная! Ты бы хоть усмирила ее как-то!

Саша опять пожала плечами.

– Я животных не обижаю. Ну, так, только если иногда палкой вдарю или ногой пинка дам... Хотя приходил тут недавно один... Мама дорогая! Урод уродом, мхом обросший. Интересовался, что мы тут делаем. Я сказала, что нам заказали козье молоко носить. В этот самый коттедж. Госпоже Тушиной. Вот и носим. А чтобы самое свежее было и посуда ихняя – они нашим бидоном брезгуют – я доить буду прямо у них.

Петр развеселился. И про гнев свой забыл.

– Поверил?

Саша хмыкнула.

– Еще бы! Потоптался и ушел. Дурак дураком, холодные уши... Вообще он по мобиле звонил в дом, спрашивал насчет козы... Хозяйка сказала, что наша животина, знакомая, пускай будет... Так что ты не тушуйся, папуля! Смотри, опять гроза собирается. Вот надоело! Ты бы купил нам всем троим резиновые сапоги. Вообще живем в сплошной тьму-таракани – чтобы тараканов выгнать, надо наш дом просто-напросто сжечь. Завтра двадцать два "Комбата" куплю. По всем углам раскидаю. А мыши-крысы всяки-разны?

Выбрасывание в дедов деревянный сортир дохлой мыши или убитой осы Саша называла "морскими похоронами", бросая в ведро с водой мышь из мышеловки, приговаривала:

– Да будет тебе вода пухом!

А когда услышала, что в доме неподалеку случился пожар, несколько человек в больницах с тяжелыми ожогами, а причина пожара – крыса, замкнувшая хилую проводку, то вдруг пропела:

– Ах, бедная крыска! Живое существо, такое резвое и любопытное – и так страшно от тока погибло!..

Петр шагал молча и хмуро.

Саша безмятежно прочитала:

– Где ты была сегодня, киска?

– У королевы у английской.

– Что ты видала при дворе?

– Видала мышку на ковре.

Как думаешь, папуля, в чем суть? А она в том, что на поверку у этих королей очень неопрятно было – даже мыши бегали. Тебя на службу-то взяли? «Я хочу, шофер, чтоб тебе повезло...»

Петр кивнул.

– Тут возле дома парень еще какой-то крутился... – меланхолично поведала дочка.

– Какой еще парень?

– Черненький. Ловкий такой. Похож на кавказца. Он так через забор сиганул, что никакая охрана и ухом не повела. Охрана... Мама дорогая! – Саша опять презрительно скривилась. – Даром хлеб заедают! А парень этот все возле дома твоих новых хозяев вертелся. Может, ворюга? Ты там скажи...

– Я пригляжу, – пообещал Петр.

И задумался. Что еще за парень?

– А мать чего поделывает?

– Вносит правки в "Повести Белкина".

– Ага, – серьезно и пафосно заговорил Петр. – Хороший автор был этот Белкин! Только пожил мало да не очень широко известным стал... А так – вполне неплохие повести написал, хотя вроде фамилия невзрачная – Белкин какой-то... Но мне у него "Выстрел" нравится, "Метель" тоже, и "Барышня-крестьянка" ничего... Уж не говоря о "Пиковой даме". А-а, это не его произведение, смешал, это уже не из повестей Белкина...

Дочка хихикнула.

– Придуриваешься, папуля? Ты любитель! Мамуля тут на днях корректировала для издательства "Госпожу Бовари". Подустала и стонет: "Ох, поскорее бы она травилась!.." Во цинизм! Прямо хомо циникус. А все меня ругаете! А потом мамочка говорит: "Уже дело к развязке! Роковой вексель принесли". Баба Груня спрашивает: "Вексель? Тося, а это чего такое?.." Мамуля объясняет: "Да бумажка, на которой написано о неуплате долгов". Бабка перепугалась: "Какие-такие долги?! Тебе кто ее принес?! У нас за дом уплочено!" Не поняла, о чем речь. А то еще мать на днях все маялась, как часто в одном тексте встречается слово "лошади": "Я люблю рисовать лошадей", "я даже купил себе лошадь", "почти в каждой моей картине есть лошади..." Надо, говорит, синонимы дать. Ну, а какие синонимы тут могут быть? "Клячи", что ли? А хочешь пересказ Флобера на сленге? Пошла Бовариха к ученику аптекаря и стонет: "Пацан, крыски достали, всю ночь бегают! Дай мне отравиловки для них". Пошли на склад, а она взяла мышьяк – да себе в рот. Пацан сделал глаза блюдцами: "Да ты чо?!". А Бовариха ему: "Молчи, а то тебя теперь аптекарь выебет за мышьяк!".

Петр поморщился – не выносил мата. Но дочка не унималась.

– Мамуля мне когда-то говорила после спектакля "Синяя птица": "Что это такое? Огонь когда на героиню зашипел, она ему: "Идиот!" До чего докатились наши театры в дурном "осовременивании" и подобной отсебятине!" А через несколько лет я открыла случайно Метерлинка. Мама дорогая... Да у него слово "идиот" в оригинале! Так что перед перестроечным театром надо бы извиниться. А недавно мать читала Джека Лондона. Как они там мерзли...

– Не мерзли, а боролись за выживание, – нарочито строго сказал Петр.

Саша хихикнула.

– За выживание... За "золотой песок"! Ради которого и пришлось бороться за это самое выживание. Так что не надо приукрашивать события, папуля! Все намного проще и примитивнее, и люди в том числе. А ноутбук, что твой братец подарил, мамуля никак не освоит, все с моей помощью. На днях просила меня написать в издательство и спросить, посылали ли ей "Двух капитанов". Я им пишу: "Они к нам не приплыли. В нашем порту их нет – проверяла..." Ты меня не выдавай, папуля, но у мамочки опять неприятности по службе – без этого никуда! А предъявленные претензии прямо дикие: мамуля находит слишком много ошибок. Я полчаса хохотала! Ну, конечно! Они ее взяли корректором взяли, а она – корректировать смеет! А тебе платить сколько будут? Ты бы просил больше, хотя не очень умеешь.

Маша прозвала младшую сестру "человек-сундучок". И всегда прибавляла:

– Наверное, с драгоценностями. Но пока не поймешь, с какими именно. Наш сундучок на прочном замке.

– Мамуля обрадуется, что тебя к месту пристроили, – продолжала младшенькая. – Теперь заживем! Даю палец на отсечение.

6

Поначалу школа изумляла Катю-учительницу. Совсем еще юную, начинающую.

Вот подошла она со своими девятыми классами к Грибоедову. И стала говорить о нем с нежностью, потому что очень его любила и хотела, чтобы дети разделили ее пристрастие. Но не тут-то было... Похоже, что и Катя, на манер Чацкого, впала в романтические иллюзии. А жизненные конфликты отнюдь не совпадают с драматургическими – об этом нельзя забывать.

Явление первое. Дверь открылась, и Катя с большим удовольствием увидела мастера -сама же просила! – явившегося чинить замок, сломанный уже не первый день.

Мастер возился почти весь урок. Катя тщетно пыталась отключиться от далеко не бесшумной помехи и увлечь класс Александром Сергеевичем. Отчасти удалось, наперекор изменившемуся настроению А мастер, явно обогатившись за сорок пять минут знаниями о бессмертной комедии, удалился на перемене, заявив Кате, что с замком сделать ничего не в силах. Его надо менять.

"Что же он так долго это выяснял?" – грустно подумала Катя. Еще одно "Горе от ума", или, точнее, от рук. Ну, ничего, в запасе у Кати есть второй урок. Он начался. И дверь снова открылась...

Явление второе: завхоз.

– У вас какой класс?

– Девятый "В".

– А кто классный руководитель?

– Семенов.

Катя начинала понемногу закипать.

– А как твоя фамилия?

Вопрос был обращен к Жене, которая в недоумении ответила. Завхоз, кивнув, ушла. Зачем ей Женина фамилия? Что случилось? Катя вопросительно посмотрела на Женю, но девочка толком объяснить ничего не могла. Катя вновь с огромным трудом собрала внимание класса...

Через пять минут – явление третье. Организатор массовой работы в школе, милейшая женщина...

– У вас какой класс?

Катя сообщила сквозь стиснутые зубы, еле сдерживаясь.

– Извините, а можно мне сделать объявление? Дети, кто хочет поехать в Питер и в Константиново, пожалуйста, до двадцатого числа надо сдать деньги...

"Мои разъяснения сегодня пропадут втуне", – обреченно подумала Катя. Ну ладно, пусть дети поедут в Константиново к Есенину – это прекрасно. И хоть какое-то утешение...

Наконец удалось добраться до противоречивости образа Чацкого, но тут пробил час явления четвертого и последнего. На сегодняшний день.

Две дамы в белых халатах...

– У вас какой класс?

В отчаянии Катя села на стул.

– Им положено делать сегодня манту!

Катя безнадежно кивнула: положено – так положено! Будет манту вместо страстных монологов Чацкого и сплетни о его сумасшествии. Какая, в сущности, разница? Это уже не имеет никакого значения... Дети начали галдеть, интересоваться, одноразовые ли шприцы, выяснять, сколько теперь лет им нельзя будет мыться... Потом каждый долго с интересом рассматривал свою руку, показывал соседу кровь на ранке. В общем, развлечение хоть куда.

Катя взглянула на часы: до звонка осталось десять минут. Что она успеет еще рассказать? И какое теперь в классе может быть внимание к Молчалину и Софье с ее странной любовью, если нужно наблюдать за собственной травмированной рукой?..

Но разве нельзя сделать то же самое манту за десять минут между уроками? Конечно, можно, но это не очень удобно, детей не дозовешься, а так вот они все перед вами, отмечай только отсутствующих и делай необходимую прививку. И теперь Кате придется ждать, когда к ней на урок придут проверять манту. Экспертиза тоже будет стоить даром потраченного времени.

В отчаянии она пожаловалась знакомой словеснице из другой школы другого района Москвы.

– А я на днях рассказываю десятиклассникам про первый бал Наташи Ростовой, – тотчас поделилась приятельница своими впечатлениями. – Стараюсь, прямо из кожи вон лезу... И тут дверь нараспашку, как у тебя... Влетает наша энергичная буфетчица: "Лора Геннадьевна, сосиски брать будете? Свежие, только привезли!" Вот тебе и бал Наташи Ростовой... Отплясали... В классе хохот...

Хотя вообще школа – это довольно удобно: полдня дома, свободный день в неделю, каникулы, два месяца отдыха летом... Если не учитывать зарплату и всего остального, то очень даже удобно. А так... тетради... сложные ученики и не менее тяжелые родители... даже не поймешь, кто сложнее... класс коррекции...

Катя плохо себе представляла, что это такое. И когда директор Максим Петрович Добров – интересно, говорящая ли у него фамилия? – предложил Кате такой девятый класс, она растерялась.

– Детишек там мало, – убеждал Максим Петрович. А убеждать он умел. И говорил прекрасно. – Всего десять человек. После девятого класса все уйдут, им в школе больше делать нечего. Все ребятишки там довольно тихие, кроме одного... – директор помолчал. – Зато у вас будут два других девятых – дети как на подбор.

Позже Катя никак не могла понять, почему так происходит, и кто, по какому праву, на каком основании выделил детей в этот злосчастный, тяжкий класс коррекции. Он напоминал Кате резервацию, и все, туда попавшие, чувствовали себя изгоями. Отверженные и неполноценные по определению. Да, они плохо учились. Слабо усваивали школьный курс. У них была плохая память и неважная сообразительность. Но они – живые дети! И на них рано ставить клеймо недоразвитых, неспособных учиться в обычном классе. А сверстники из других классов часто презрительно смотрели на коррекционщиков, не хотели с ними дружить, играть, даже просто разговаривать на переменах. Поэтому детишки из коррекционного держались строго обособленной, всегда готовой к отпору стайкой. Они рано озлобились и стали смотреть на мир мрачно, воспринимать его агрессивно, всегда заранее занимая жесткую оборонительную позицию.

Катя шла на первый урок в коррекционный класс в страхе. Опыт у нее уже был. Но с другими детьми. Эти десять человек встретили новую училку настороженно. Впрочем, как любые другие дети. И того самого трудного мальчика Катя выделила как-то сразу. Конечно, Добров имел в виду именно его.

Темненький черноглазый мальчик, чуть сутулившийся, несмотря на свой невысокий рост и смотревший исподлобья, угрюмо, без тени улыбки... В классе он был очевидным лидером. Его слушались, его любили – интересно, за что? – к нему тянулись. Акрам Таишев...

Почему-то Кате всегда казалось, что дети должны улыбаться. Должны... Но вот не улыбаются. Не умеют или не хотят? Не хотят или не умеют? Близкие по смыслу понятия... А дети – часто такие далекие... Особенно эти. Из коррекционного.

– Рискните открыть тетради. Почему рискните? Потому что я не знаю, что у вас получится, – сказала им Катя. Она чувствовала себя, как перед гастроскопией. – Это честно. И вы не знаете тоже. Но оттолкнемся от простой мысли: вы – ребята молодцы при всех обстоятельствах и при любом раскладе. Ребята-молодчата! С этой мыслью и начнем писать.

Они засмеялись, но чересчур напряженно, искусственно.

Медленно и осторожно Катя пробовала их завоевывать. Сделать это было крайне сложно, потому что все уже хорошо опробованные ею и действенные методы здесь не проходили ни в какую.

В классе коррекции было смешно читать стихи о любви – все начинали дружно хихикать, сально переглядываться и отпускать смачные шутки.

Здесь было бесполезно, совершенно бессмысленно давать забавные диктанты – юмор дети понимали, но сразу начинали кричать, что текст очень велик, им с таким не справиться. Им бы несколько фраз... И Катя сдавалась, понимая их правоту.

Коррекционщикам нельзя было долго рассказывать – они быстро уставали, бродили глазами по сторонам, уставлялись в окна, перешептывались и перебрасывались бумажными шариками.

Сложно было и с домашними заданиями – дети с ними просто не справлялись. Хотя Катя быстро разгадала, что они часто хитрят, находят легкий выход, бравируя и мотивируя тем, что ничего не умеют, не могут, что они не в силах... А пределы этих сил и возможности уже не определить, не выяснить – ведь кто-то когда-то жестоко и безапелляционно ограничил способности этих детей, отправил их в ущербный класс навсегда – из него нет выхода, хотя даже в концлагере ждут освободителей и все-таки дожидаются. Пусть не все...

Чего только Катя не наслушалась на уроках в коррекционном... И что Пушкин был предком Ганнибала, и что до Пушкина дошли слухи, что рядом с Кишиневом – Одесса, и что Пушкина послали на... ну, как его... это... в общем, в такую командировку... А одна из "Маленьких трагедий" была написана после смерти Пушкина. И у отца Ломоносова не было детей. Плюс "У ворот их танки ждут. У Жуковского в балладе "Светлана" – "У ворот их санки ждут". И ведь все всерьез, без всяких шуток или издевательств над учителем...

Узнав название поэмы Маяковского, Саша Степанов спросил:

– Облако в штанах?! А у кого?

Физик Эдмунд Феликсович Руда по прозвищу "Дзержинский наоборот" как-то с хохотом рассказал, что объяснял им по поводу амплитуды:

– Амплитуда – это разность между минимальным и максимальным показателем изменяющихся параметров той или иной среды или системы.

Класс притих. Потом Акрам протянул:

– Ишь ты оно как... А я думал: амплитуда – это вот! Вот – амплитуда!

И начал взмахивать руками над головой, встал, расставив ноги – эдакий размах рук-ног. Очевидно, слышал слово "амплитуда" в значении какой-нибудь антропометрии в связи с двигательными функциями.

Рудик сказал нарочито сухо и постно, даже брюзгливо:

– Что – "вот"?! Ну что это – "вот" – и руками помахал?.. Не понимаю... Я дал научное определение для любого случая, а ты... Нет, я даже не понял, что именно ты имел в виду и что пытаешься мне объяснить.

Катя пробовала внушить этим детям важное правило – неважно, кем тебя считают, а важно, кто ты на самом деле. Совершенно бесполезно. Они еще малы и дорастут до этой истины нескоро. Если вообще дорастут когда-нибудь. Поскольку это одна из самых сложных истин на Земле.

А еще неправда, якобы страдания облагораживают характер. Кто-то писал об этом. Может быть, совершить такое иногда удается счастью, но страдания... Они чаще всего делают человека мелочным и мстительным. Озлобленным. Несправедливым к миру. Редко кому удается сохранить душу в подобной ситуации. Тем более детям.

И в чем все-таки основная главная задача учителя? Разве не в том, чтобы возродить или укрепить веру в человека? В человека – но не в раба или работодателя, не в научного гения или участника гигантского муравейника. В неповторимую личность. Нет человека, без которого Вселенная могла бы обойтись. Личный фактор всегда стоит на первом месте, по крайней мере, в той степени, в какой мы все – личности.

Только пока Кате ничего не удавалось. И она не видела света в конце тоннеля... Но это еще ничего не значит: в конце концов, кто-то мог просто забыть включить его.

Все детство Платона прошло под знаком разных зверюшек – звериное царство в доме. Волнистые попугайчики, резво порхающие по квартире и затевающие прятки в складках штор, котята и коты-кошки, белые крысы – все как одна по имени Сосиска – черепахи Мушка и Клюшка...

С ними была связана история, тяготившая душу Кати по сей день.

Платоша обожал этих двух черепашек, важно ползающих по коридору. Приходя из школы, целовал каждую, заглядывал в их точечные глазки и спрашивал, как прошел день без него. А потом Вера, с которой Катя давно работала в школе, в панике позвонила и запричитала в трубку:

– Катерина, немедленно отдай своих черепах! Я прочитала в журнале, что от них заводятся глисты в печени, которых потом ничем не выведешь. Только оперировать! Ты хочешь, чтобы Платон тяжело заболел?

Катя не хотела. Мгновенно взвинтилась. Запсиховала. И начала уговаривать сына отказаться от черепах. Он молчаливо сопротивлялся, но наконец сдался под могучим материнским давлением. Мушку и Клюшку с восторгом забрал школьный завхоз, заявивший, что не боится даже чумы.

Платоша ходил мрачный, тосковал, возвращаясь из школы, тихо садился на диван и долго молчал. Искал своих черепашек, вспоминал, как они здесь ползали, шевелились, какие у них были смешные не моргающие черные глазки...

Катя жестоко казнилась.

– Все правильно, – твердо сказала Вера. – Не переживай не мучайся! Я читала, что сама Наталья Дурова считала блажью и дурью держать животных в городских квартирах. Любых животных, даже рыбок и птиц, не говоря уж о тиграх. Потому что это все непредсказуемо и опасно – инфекции и природа никогда не дремлют! И все "держатели" собак и кошек находятся в группе риска по дисбактериозу. Об этом сколько раз писали!

Еще в доме жил огромный кот. Совершенно белый, без единого пятнышка, и пушистый. Платоша его подобрал в подъезде. Кот пожил немного, и все решили, что он сбежал из цирка или из театра Куклачева. Выяснилось, что котяра умеет открывать дверь передней лапой, вставая на задние, и делает великолепную стойку на передних лапах. Кот получил имя Акакий, но чаще Платон звал его Акакой.

А еще проживала кошка Штучка. Имя свое она носила вполне заслуженно. Платоша как-то купал ее в ванне, но капризной киске что-то не понравилась – шампунь или жесткая вода – и Штучка так покусала Платона, что пришлось сразу ехать в травмпункт. Там на всякий случай назначили прививки от столбняка и бешенства.

Катя ругалась и требовала немедленно отдать кошку.

– А что говорила Наталья Дурова? – отреагировала Вера. – Уж ей ли не знать все про животных... Нельзя их держать дома, понимаешь, нельзя! У твоего Платона прямо большой личный зоопарк: мать, хомяк, собака, кошки и другие крысы-мыши... Полное безобразие!

Только Платоша Штучку отдавать отказался наотрез.

– Люди якобы делятся на "собачников" и "кошатников", – рассуждал он. – Метерлинк собачник, судя по его "Синей птице". Там единственное существо из всех, кроме Души Света, – но это совсем другой уровень, – верное людям и готовое до последней крови их защищать – именно Пес. А Кошка способна отправить детей на смерть ради животного мира. Хотя и Пес проявляет холопские черты, – Тильтиль его бьет, а Пес в ответ парня лижет. Еще Киплинг с его кошкой, гуляющей сама по себе. И сибирский охотник из рассказов Юрия Никитина говорит инопланетянину, что собака за хозяина жизнь отдаст, а кошка, хоть режь рядом хозяина, будет спокойно умываться. Но есть пример из жизни, который ставит все это под сомнение. Старик заболел, лежал в кровати. А как проснется утром, то видит: рядом – мертвая птичка. Это его кот старался. Увидел, что хозяин болеет, из дома не выходит, и стал, в силу своего разумения, помогать больному: приносить пойманных птичек. Мол, ты, бедный, не можешь сам прокормиться, так вот ешь, поправляйся!

– А Вера не укладывается в твою классификацию, – заметила Катя. – И не она одна. Я ее как-то спросила: "Ты не любишь никаких животных?" А она в ответ: "Почему никаких? Очень даже люблю. Они хороши в качестве охотничьих трофеев".

Платон махнул рукой.

– Тетя Вера живет по принципу, что человек, очень любящий животных, не способен любить людей. Но не работает ли эта формула и в обратном направлении?

Весной Штучка всегда начинала томиться, бродила не в настроении – кот ей требовался. Катя показала сыну на приблудного пришельца. Платон насмешливо хмыкнул.

– Мам, он кастрат. Штучка мается и никак не может понять, что же этот белый – живет со мной в одной квартире, а не ухаживает? И страдает, бедняга... Ты присмотрись к нашему котяре. Вообще можешь заглянуть ему под хво-ост...

Катя присмотрелась. Неправдоподобно крупный, флегматичный, и по характеру – разнеженный тюфяк. Катя попыталась однажды взять его на руки. Тяжелый, килограммов десять, а то и больше. И тоже повел себя показательно: бурно отбиваться не стал, ластиться тоже не захотел, но принял такую ненавязчивую позу, при которой стало несподручно его держать. А на его мордочке отразилось тоже довольно типичное для оскопленных подушек выражение. Умильное, испуганное простодушие, прямо-таки губы надул, словно капризно говорил:

– Ну, поста-авь меня обра-а-атно, ну, заче-э-эм ты меня подня-а-ала?!.

– Для собак жизнь без случек куда страшнее, – поведал Платоша. – Один пинчер в брачный период подходил к хозяйке, клал ей томно лапы на колени, мордой прижимался и так готов был стоять часами. Приходилось на него холодной водой брызгать, чтобы отстал. А другой хозяин гулял с ньюфаундлендом, и тот попытался мужика изнасиловать. Прыгнул на него, свалил на землю... Или громадный волкодав, который все время под юбку хозяйке лез. Никак не могли отучить, озабоченный какой-то. Вообще на собаках кататься хорошо. У одной дамы дочь ездила по квартире на таксе, держа ее за уши. А если попытаться покататься верхом на волкодаве.... Он никак не прореагирует, голоса не подаст, сбросить или кусать не попытается, но катать не будет. Характер не тот. Всегда сохранит и миролюбие, и достоинство.

Но Господь наказал Штучку еще суровее, чем воздержанием. Она заболела, и очень сильно. Так, что с нее сошла половина шерсти и все тело воспалилось, поднялась температура, кожа из розовой стала ярко-красной. Неожиданно заглянувшая в гости Валя, вторая Катина подруга, увидела больную Штучку и едва не свалилась в обморок. Нечто без половины шерсти, цвета красного мяса и – ходит по квартире...

– Теть Валь, не пугайтесь! – закричал Платон. – Это Штучка болеет!

Он таскал Штучку к ветеринарам и вылечил. А попутно завел себе еще одну кошку – совершенную альбиноску – то бишь огромную редкость. А потом наслаждался реакцией гостей-зрителей.

У всех приходящих она была одна и та же.

– О-о! – говорили они в искреннем восторге. – Какое у вас интересное чучело! Будто сидит настоящая совершенно белая кошечка. Чудо!

После чего протягивали руки взять или потрогать "чудо". И "оно" тотчас возмущенно мяукало, спрыгивало со шкафа и царапалось. Довольный Платон хохотал.

Жила еще у них собака Визирь. Однажды подошла к Кате, села рядом и начала лизать ей пальцы. Катя потрогала пса за ухо, как делала всегда. И тот сразу так пригнул голову, что было видно: ему приятно. Стал снова лизать Кате пальцы. И тут она поняла: умный Визирь знает, что слюна у него заживляющая, как у всех собак, но сам себе полизать больное ухо не может. И таким образом просит хозяйку, чтобы она помогла.

Через некоторое время он снова подошел, опять сел рядом и вновь лизнул пальцы. Катя замешкалась, а он протянул лапу и мягко потрогал хозяйку: мол, помажь еще мне ухо, прошу...

Очень хорошая собака была – большая, верная, красивая, прямо-таки интеллигентная: умная, добрая, никогда не лаяла, ни во что не вмешивалась без надобности, но если надо – умела ласково и одновременно предельно скромно, непритязательно подойти к человеку и разрешить себя погладить.

Платон мечтал, чтобы Визирь получил медаль. Но ему никакие награды не светили. Человеческие любовь и память – это сколько угодно, но не медаль. Визиря подвела родословная: мать – немецкая овчарка, отец – колли. Ну, или наоборот. Катя точно не помнила. Только оказался пес нечистопородным. Метисом. Так что по части выставок – отпал навсегда по пункту номер один. Хотя в остальном – псина замечательная. Словно компенсация своего рода.