Текст книги "Флирт с дьяволом"

Автор книги: Ирина Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Влад спросил у прохожего, как пройти к Плац Пигаль. Он был так возбуждён, что решил бродить по улицам до утра.

* * *

Большеухов и Ерофеев приканчивали уже вторую бутылку шампанского. После первой бутылки они подружились, а к середине второй перешли на «ты».

– Завещание огласят через три дня, – доверительно сообщил Харитону Пьер. – У этой стервы нет близких родственников, только какието дурацкие кузены да племянники. Я буду единственным наследником. Так она мне сказала. Ейбогу, у меня давно было искушение прикончить её, но подозрение в первую очередь пало бы на меня, а в тюрьму мне не хотелось. Хотя, если подумать, я и так прожил одиннадцать лет в тюрьме, правда, надо признать, что эта тюрьма была на редкость комфортабельной.

– Какое счастье наконец встретить земляка! – не слушая его, говорил о своём Ерофеев. – Мне эти французы давно уже поперёк горла сидят. Хорошие манеры, видите ли! Уж нельзя ни чихнуть громко, ни сморкнуться, ни чёртова омара пепельницей по башке долбануть. У этой проклятой зверюги такой панцирь, что его и дрелью с алмазным сверлом не возьмёшь.

– Омара вскрывают специальными щипцами. Я тебя научу, – пообещал Большеухов.

– Всё равно ненавижу французов, – с пьяным упрямством заявил Харитон. – И зачем только я тогда прочитал "Трёх мушкетёров"?

– Ты лучше их пожалей, – посоветовал Пьер. – Дикая нация. В то время, как русские в средние века в баньках чуть ли не каждый день парились и избы свои в чистоте содержали, вся французская знать во вшах ходила. У них даже были специальные чесалки для спины, чтобы насекомые особенно не донимали, чтото вроде украшенной драгоценными камнями женской кисти на длинной рукоятке.

– Да неужели? – ужаснулся Ерофеев.

– Историю знать надо, – усмехнулся Большеухов. – Знаменитая Анна Австрийская в своей жизни мылась всего два раза – когда принимала первое причастие, и когда выходила замуж за Людовика ХIII, а в остальное время она только иногда протирала тело влажной тряпочкой, да духами обливалась. Нужду господа дворяне справляли прямо под лестницами Лувра, а помои французы выливали из окон прямо на улицы. Представляешь, какая тут вонь была?

– Да как же так? – оторопел Харитон. – Почему же теперь у них чисто, а у нас грязно?

– Диалектика, – пожал плечами Пьер. – Потому у них сейчас и чисто, что раньше грязно было. Поживши в грязи, они приучились чистоту ценить. А русскому народу бардака захотелось. Вот пролетарскую революцию и устроили. Теперь расхлёбывают, да, похоже, не скоро расхлебают.

– Дааа, – задумчиво протянул Ерофеев. – Странные существа люди. Да что мы всё шампанское, да шампанское! Пора чегонибудь покрепче хлебнуть. Как насчёт коньячка?

Большеухов не возражал.

Услужливый официант, склонившись в поклоне, наполнил бокалы.

Оркестр негромко играл ностальгические блюзы. Беседа текла и текла своим чередом. За окнами занимался рассвет.

* * *

Под утро усталый и смертельно голодный Влад, протопавший по городу своей мечты не менее пятнадцати километров, добрёл до La Gare du Nord – Северного вокзала, и, плюхнувшись в кресло в зале ожидания, заснул, как убитый.

Проснулся он около полудня от того, что ему на лицо чтото брызнуло. Плохо соображающий спросонья Драчинский вытер лицо ладонью и, приоткрыв глаза, тупо уставился на руку. Рука была перепачкана кровью. Вида крови Влад не выносил.

Взвизгнув от ужаса, Драчинский вскочил и спрятал окровавленную руку за спину, с брезгливым отвращением вытирая её о штаны.

– Excusezmoi, je vous en prie! Je regrette beaucoup ce qui s´est passé,[5] – услышал он.

Влад обернулся на звук. Рядом с креслом, в котором он провёл ночь, сидела высокая высохшая монашка лет восьмидесяти. Монашка, пожав плечами, указала на щедро сдобренный кетчупом хотдог, который она сжимала в руке, и смущённо улыбнулась.

Драчинский осторожно поднёс руку к лицу и понюхал её. Рука пахла томатным соусом. Так это была не кровь!

– Ничего! Всё в порядке! – сказал пофранцузски Влад.

Монашка ещё раз улыбнулась.

Дразнящий запах горячего хотдога почти загипнотизировал голодного Влада. Драчинский, не мигая, уставился на надкушенную булочку с сосиской.

Видимо, монашке приходилось и раньше видеть подобные взгляды, потому что она, улыбнувшись, достала из большой пластиковой сумки ещё один завёрнутый в салфетку хотдог и протянула его Владу.

– Господь не оставит голодного в беде, – сказала монашка.

– Очень на это надеюсь, – пробормотал хичхайкер, и, поблагодарив щедрую старушку, направился к выходу.

Чутьчуть не дойдя до двери, он остановился. Драчинский решил сначала доесть хотдог, чтобы не думать о пище в тот торжественный момент, когда он впервые в жизни увидит Париж при дневном свете. Это был миг, которого он ждал много лет. Влад на мгновение прикрыл глаза, проигрывая в своём воображении образ "столицы Европы, моды и секса", единственного месте в мире, помимо Коктебеля, где, по мнению Волошина, можно было жить. Он представлял Париж огромным прекрасным городом с широкими проспектами и красивыми домами. Этот город был чист, зелен и светел, а по его улицам шагали счастливые беззаботные люди.

Драчинский распахнул дверь и вышел на улицу. Он расправил плечи и полной грудью вдохнул парижский воздух. Сделав несколько шагов, Влад упал, поскользнувшись на кучке свежих собачьих экскрементов.

* * *

Пьер Большеухов и родственники графини собрались в просторном кабинете Жюля Вернеля, нотариуса семьи МотерсидеБелей.

Пьер нервно постукивал пальцами по подлокотнику кресла. Хотя он был уверен, что за отсутствием близких родственников всё состояние графини достанется ему, он нервничал. С этой проклятой истеричной нимфоманкой ни в чём нельзя было быть уверенным.

Вернель медленно и торжественно достал из ящика стола большой коричневый конверт и распечатал его. Пьер и родственники графини затаили дыхание.

– Я, графиня Жозефина МотерсидеБелей, находясь в здравом рассудке и твёрдой памяти, – прочитал нотариус, – завещаю всё своё движимое и недвижимое имущество, в том числе акции и банковские вклады…

Жюль сделал многозначительную паузу и обвёл взглядом собравшихся. Хотя лицо нотариуса было строгим и серьёзным, Большеухову почемуто показалось, что в его глазах таилась усмешка.

– … Лионскому обществу защиты прав сексуальных меньшинств, – закончил предложение нотариус.

Пьер глухо вскрикнул и потерял сознание.

* * *

Харитон Ерофеев отрабатывал стиль «батерфляй». Его мощный тренированный торс взмывал над поверхностью воды, как тело играющего в волнах серебристого дельфина. Харитон чувствовал себя молодым и сильным. Впервые за долгие месяцы жизни во Франции ностальгия оставила его. Наконецто он встретил родственную душу, земляка, к тому же богатого и вхожего в высшее общество Лазурного берега. Теперь никто не посмеет насмехаться над русским миллионером, к тому же другом графа МотерсидеБелей.

"Мы им ещё покажем!" – подумал Ерофеев.

Что именно и кому он собирается чтото показать, Харитон пока не придумал, но это не имело значения. Главное, что подобная мысль вдохновляла и возбуждала его. Живя в России, Харитон ненавидел эту страну тупоголовой и жестокой "братвы", алкоголиковпролетариев, крестьян, не желающих работать на земле, коррумпированных до последнего предела чиновников и способных только на бессмысленную болтовню интеллигентов.

Лишь поселившись в Болье, Ерофеев понял, что такое патриотизм. Сам не понимая почему, он чувствовал, что готов целовать родную промёрзлую землю и пускать слезу умиления при виде набивших оскомину грязноватых русских берёзок. Читая о том, что Солнцевская мафия захватила рынки сбыта наркотиков в КостаРике и что из кварталов в НьюЙорке, в которых поселяются русские, уходят даже негры, Харитон неизменно чувствовал необъяснимый для него самого прилив гордости за взрастившую его страну.

Конечно в глубине души он понимал, что предпочёл бы, чтобы Россия была великой державой, родиной знаменитых учёных и деятелей искусства, страной, экспортирующий свою продукцию во все уголки земного шара и диктующей свои условия странам всего мира, но, увы! – это оставалось несбыточной мечтой.

"Пусть наша экономика в дерьме, но зато хоть мафия на высоте", думал Ерофеев. "Хоть этим мы можем гордиться. Даже итальянская Коза Ностра щенки по сравнению с нашими беспредельными "братками", не говоря уж об этих распевающих рэп гарлемских неграх или обезьяноподобных выходцах с Ямайки. Хоть в чёмто, но всё же мы лучшие.

Ерофеев выбрался из бассейна и, накинув халат прямо на мокрое тело, велел слуге принести холодного пива и лёг в шезлонг.

Взяв со столика журнал "Les Nouvelle Chaude" – "Горячие новости", посвящённый жизни знаменитостей и великосветского общества, Харитон стал лениво просматривать его страницы. Всё было как обычно. Ктото из великих ходил за покупками, ктото с кемто целовался на улице, ктото на девятом месяце беременности позировал в бикини от недавно застреленного любовникомгомосексуалистом Версаче.

Ерофеев листал страницы почти машинально, особо не задумываясь над тем, что он видит. Его мысли были заняты патриотическими размышлениями о том, как доказать всему миру, что русские тоже не лыком шиты и что, несмотря на временные трудности, они продолжают оставаться великой нацией.

Неожиданно его взор задержался на набранном броскими красными буквами заголовке: «ПРИНЦЕССА СТЕФАНИЯ ДЕ МОНАКО ПОГРУЖЕНА В ГЛУБОКУЮ ПЕЧАЛЬ В СВЯЗИ С РАЗРЫВОМ С ЕЁ ПОСЛЕДНИМ ВОЗЛЮБЛЕННЫМПЛЕБЕЕМ».

Харитон с неожиданным интересом уставился на многочисленные фотографии Стефании, весьма привлекательной в свои 34 года. Лицо Стефании действительно было хмурым и печальным. Принцесса была в оранжевожёлтом бикини, а её тело украшали затейливые татуировки.

"Надо же, как разукрасилась, ну прямо как в зоне", подумал Ерофеев. "А ещё принцесса. И куда только её отец смотрит?".

Гдето в глубине его сознания забрезжила ещё чётко не оформившаяся мысль. Эта мысль будоражила и волновала. Харитон с неожиданным интересом принялся читать статью.

«Спустя шесть месяцев после начала её отношений с Пьером Пинелли, принцесса снова осталась одна. Сейчас, когда она, наконец, помирилась со своей сестрой Каролиной и была счастлива, жизнь снова нанесла ей тяжёлый удар»,гласил подзаголовок.

Ерофеев стал читать дальше.

"Принцесса грустит. Ей не везёт в любви. Стефания снова испытала любовное разочарование. После того, как её видели преисполненной надежд с ей последним женихом Пьером Пинелли, она порвала с ним. Казалось, что их отношения были очень серьёзными. Стефания представила Пьера своему отцу, принцу Ренье. Официант из Аурона великолепно ладил с детьми принцессы, и даже перебрался жить в её дом.

Принцесса и Пьер провели вместе шесть месяцев. Одним декабрьским вечером их общая знакомая, Лорин Ревильо, крёстная её дочери Камиллы, познакомила их в Ауроне, где находится один из домов Стефании. Официант был привлекательным, смуглым и нежным. Амур пронзил их сердца своей стрелой, и с того дня они больше не расставались. Днём они катались на лыжах, а по ночам танцевали на местной дискотеке «lesenfantsterribles» – «Испорченные дети». Но, любовь, как пришла, так и ушла.

То, что она родилась принцессой, а он плебеем, не было препятствием для них. Ни один из возлюбленных Стефании не мог похвастаться «голубой кровью».Разница в возрасте тоже не была значительной: ему было 30 лет, а ей 34. Однако за спиной у Стефании осталась очень бурная любовная жизнь. Её болезненный развод с Даниэлем Дюкрэ и её разрыв с Жаном Раймондом Готлибом, отцом Камиллы, заставили её очень быстро повзрослеть. Для Пьера это была его первая серьёзная любовная связь.

Сейчас Стефания ищет утешения в обществе трёх её детей, с которыми она наслаждается летом в Пляжном Клубе МонтеКарло. Помимо детей, она снова может рассчитывать на поддержку её сестры Каролины в ожидании момента, когда жизнь снова начнёт улыбаться ей.

Харитон задумчиво отложил журнал в сторону. Благодаря "жёлтой прессе" он был в курсе интимных подробностей личной жизни младшей принцессы Монако. Подобно многим аристократкам голубых кровей, Стефания питала неодолимую слабость к простолюдинам. Так что не было ничего странного в том, что она по уши влюбилась в своего телохранителя и вышла за него замуж, родив в этом браке двоих детей. Всё было хорошо до того момента, как один удачливый папарацци записал на видеокамеру, как муж принцессы Даниэль Дюкре в саду принадлежащего Стефании особняка занимается любовью с красивой и темпераментной итальянской моделью.

Даниэль понимал толк в сексе, модель тоже оказалась на высоте, и любительская видеозапись вполне могла бы соперничать с профессионально отрежиссированым порнографическим фильмом.

Разразился невероятный скандал. Плёнка с совершающим прелюбодеяние экстелохранителем подпольно тиражировалась миллионами экземпляров и продавалась изпод полы. Копия плёнки была и у Ерофеева. Просматривая её Харитон только цокал языком, восклицая: "Ай да французы! Во дают, туды её в качель! Я б так не смог!"

От своего следующего телохранителя, Жана Раймонда Готлиба, Стефания тоже родила ребёнка, но до свадьбы дело так и не дошло. Готлиб также оказался излишне склонным к любовным афёрам на стороне, и тогда окончательно разочаровавшаяся в телохранителях принцесса влюбилась в официанта, чем чуть не свела в могилу своего отца, Ренье де Монако. И вот теперь сердце жаждущей любви Стефании снова свободно.

Погружённый в глубокую задумчивость Харитон не заметил, как Симон, его дворецкий, аккуратно поставил на столик поднос с кружкой пива и, не желая беспокоить хозяина, тихонько удалился. Пиво быстро нагревалось под жгучими лучами средиземноморского солнца.

Мысль, всё это время не дававшая покоя Ерофееву, наконец, окончательно сформировалась у него в голове.

– Да! – воскликнул Харитон, и, схватив кружку пива, залпом выпил его.

Пиво было тёплым, но он не обратил на это внимания. В его жизни снова появилась цель. Он сделает это ради самого себя и во имя любви к России. Он ещё покажет всему миру, на что способны эти русские.

Ерофеев ударил молоточком в антикварный бронзовый гонг, призывая дворецкого.

Прекрасно вышколенный Симон, которого Харитон, предложив ему тройное жалование, переманил у своего соседа барона Шатиньи, откликнулся почти мгновенно.

– Принеси мне телефон! – скомандовал Ерофеев.

Он собирался позвонить Большеухову и сообщить ему, что следующим возлюбленным принцессы Стефании де Монако должен стать русский.

* * *

Пьер Большеухов лежал, широко раскинув руки и ноги, на роскошном персидском ковре. Его лицо покоилось в благоухающей перегаром луже собственной блевотины. С момента, когда его при помощи нашатырного спирта привели в чувство в кабинете нотариуса и, посадив на такси, отправили домой, прошло уже около пяти часов.

Впрочем, утверждать, что его отправили домой, было бы неверно. У Пьера больше не было дома. Он должен был освободить особняк графини МотерсидеБелей в течение сорока восьми часов. С собой он мог взять только одежду и личные вещи.

Вернувшись в особняк, Пьер заплакал. Потом он налил себе стакан коньяка и залпом выпил его. Затем он снова заплакал. Большеухов плакал и пил, снова пил и снова плакал. Время от времени его рвало, то ли от алкогольного отравления, то ли от горя. Так что когда зазвонил телефон, Пьер валялся на ковре почти без признаков жизни.

– Простите, месье, – сказал Ерофееву слуга. – Хозяин дома, но он не может подойти. Он очень плохо себя чувствует. Кажется, он заснул, и я не могу его будить.

– Ладно. Передайте ему, что я позвоню завтра утром. Или если он вдруг проснётся, пусть сам позвонит мне, – несколько разочарованно произнёс Харитон.

* * *

«Ненавижу свиней», подумал Влад Драчинский. «До чего же мерзкие животные!».

Свиньи мирно похрюкивали и с любопытством смотрели на Влада. Они были настроены более дружелюбно.

Прекрасно, когда человек умеет мечтать. Замечательно, когда он живёт ради мечты. Достойны всяческого восхищения попытки воплотить свою мечту в жизнь. Плохо бывает лишь когда мечта не вписывается в реальность.

Мечта Драчинского отличалась от реальности, как эксклюзивный "ЛамборгиниМиура" стоимостью в полмиллиона долларов от "горбатого" "запорожца" 1965 года выпуска. Влад понял это после того, как он больно ударился лицом об асфальт, поскользнувшись на собачьем дерьме.

Париж его мечты был полон простора, света и красоты. Реальный Париж был полон собачьих экскрементов, мусора и грязных отвратительно воняющих арабов, которые, не стесняясь, справляли малую нужду прямо при свете дня посреди людных улиц. Туалеты в столице Европы были платными, а у арабов не было денег.

Такой грязи, как в Париже, Влад не видел даже на просторах любимой Родины. Казалось, люди не замечали расставленных повсюду урн и, не стесняясь, кидали на тротуар сигареты, обёртки от мороженного, пакетики изпод чипсов, старые газеты и бесчисленные рекламные листовки, которые распространители рекламы чуть ли не насильно всовывали в руки прохожих.

С захлёстывающими город волнами мусора безнадёжно боролись словно сошедшие с экранов голливудских боевиков высокие мускулистые негры в ядовитозелёных флюорисцирующих комбинезонах. Большие пластмассовые мётлы в руках негров тоже были ядовитозелёного цвета.

Каждую ночь сотни специальных машин убирали мусор и с помошью моющих средств надраивали до блеска улицы города, но жители французской столицы тоже были не промах, и к полудню Париж вновь утопал в разноцветных бумажках и собачьем дерьме.

Драчинский всегда любил собак. Но в Париже он их возненавидел. Собачьи экскременты были разбросаны повсюду на узких тротуарах, и вместо того, чтобы наслаждаться витринами и архитектурой, Влад был вынужден внимательно смотреть себе под ноги, чтобы снова не вляпаться в очередную собачью кучку.

Парижские собаки вызывали у Драчинского острую жалось. Он даже подумал, что Общество защиты животных должно было бы запретить держать в Париже собак, по крайней мере на территории старого города.

Улочки старого Парижа были узкими, просто невероятно узкими. Тротуары, на которых с трудом могли разойтись два человека, были заставлены лотками с овощами или дешёвым уценённым барахлом. По столь же узкой проезжей части непрерывно двигались машины, застревая в пробках, отчаянно сигналя и воняя выхлопными газами. Естественно, что для деревьев, газонов или травы места уже не оставалось. Обнаружить растения на улицах старого города было так же вероятно, как наткнуться на колосящиеся поля пшеницы в центре Сахары.

В этих каменных джунглях, лавируя между лотками, прохожими и машинами, тоскливо бродили многочисленные собаки, отчаянно отыскивая место, где они могли бы справить нужду. Драчинский с болью смотрел, как они, повинуясь природному инстинкту, скребли лапами по булыжникам или асфальту, пытаясь забросать кучку землёй, но к земле они смогли бы пробиться лишь с помощью отбойного молотка.

Но всё же парижане заботились о своих четвероногих любимцах. Парикмахерские для собак встречались почти так же часто, как и дамские парикмахерские, то есть на каждом углу, и, надо отдать должное – и дамы и собаки были пострижены и причёсаны по последней моде и выглядели очень даже презентабельно.

После стерильных, как коридоры престижной частной клиники, немецких городов и уютных, почти иллюзорных в своей пасторальности селений французской провинции, Париж казался громадной клоакой, и создавалось странное впечатление, что негров и арабов в нём было больше, чем европейцев.

Стены домов и памятники старины были исписаны баллончиками с краской. Надписи наслаивались друг на друга, создавая кошмарные разноцветные узоры. На тротуарах и на скамейках, прикрывшись газетами, спали бомжи. Дюжие полицейские лениво гоняли их и иногда от скуки избивали резиновыми дубинками.

К несчастью для себя, первое впечатление о Париже Влад получил в его бедной, северной части, где к западу от Монмартра сразу же начинался район арабских трущоб, куда белые люди боялись заходить даже днём. Трущоб Драчинский раньше не видел. Они его ужаснули.

И хотя за несколько дней, проведённых в столице Франции, Влад успел убедиться, что в Париже есть широкие проспекты, изумительной красоты парки, роскошные дворцы, соборы и монументы, первое впечатление, как и первая любовь, оказалось самым сильным, и Париж навсегда впечатался ему в память, как город собачьего дерьма, мусора и справляющих нужду посреди улицы грязных нечёсанных арабов.

Драчинский понял, что Волошин ошибался, а может быть Париж Волошина был совсем другим. Влад всю свою сознательную жизнь стремился к Парижу своей мечты, а оказавшись здесь, он убедился, что этого Парижа не существует. Разочарование было болезненным и тяжёлым. Лёжа на травке в Булонском лесу и с лёгким отвращением наблюдая за бродящими по ухоженным дорожкам парочками обесцвеченных перекисью гомосексуалистов, Драчинский понял, что ещё немного – и он впадёт в депрессию. Такого хичхайкер просто не мог допустить. Бросив на землю кожуру от украденного на рынке банана, Влад решительным шагом направился к ближайшей автостраде. Он решил добираться к морю. Впереди его ожидали Марсель, Канны и Ницца.

Драчинский голосовал на шоссе под Лионом, когда разразился бурный, почти тропический ливень. Мгновенно промокший до нитки Влад огляделся в поисках укрытия. Метрах в двустах виднелись какието строения, но в наступивших сумерках трудно было разобрать, что это. Это оказалась ферма. Дом хозяев был заперт, на звонки никто не отзывался.

Отчаявшийся Влад перелез через загородку и забрался в ближайший сарай, оказавшийся хлевом. Он замёрз и был голоден. Свиньи, находящиеся в хлеву, напротив, пребывали в прекрасном настроении. Они чтото лениво хлебали из корыт, время от времени поглядывая на дрожащего от холода Драчинского круглыми бусинками глаз.

Свиньи раздражали Влада.

"Ещё немного, и я возненавижу весь мир", мрачно подумал голодный хичхайкер.

Он достал из мешка, стоящего в углу, горсть ячменя и, опустившись на солому, принялся с отвращением жевать его под любопытными взглядами свиней.

* * *

Чем больше Харитон Ерофеев размышлял над своей идеей, тем больше она ему нравилась. Он должен найти и нанять красивого сексуального русского парня, который под его чутким руководством охмурит принцессу Стефанию и женится на ней, а затем введёт самого Харитона в высшее общество Европы. Возможно, Харитон даже вложит часть своих денег в игровой бизнес княжества Монако. Принадлежность к высшему обществу открывала ему массу возможностей для деловых контактов. И хотя он прекрасно знал, что делать большие деньги в Европе законным путём практически невозможно, поскольку доведённая до маразма бюрократия тормозила производство, а налоги съедали основную часть прибылей, думать об этом было приятно.

– Недаром говорят, что в Америке экономика двадцать первого века и социальное обеспечение девятнадцатого века, а в Европе экономика девятнадцатого века и социальное обеспечение двадцать первого века, – подумал Ерофеев. – Может стоило поехать в Америку?

В Америку Харитон не поехал по двум причинам: изза русской мафии и потому, что там не было французских аристократов.

На самом деле заниматься бизнесом в Европе Ерофееву совсем не хотелось. Он забавлялся этой мыслью лишь для того, чтобы убедить себя самого, что идея подсунуть Стефании русского парня, чтобы поднять престиж России в глазах всего мира была не полностью бредовой и стоила того, чтобы воплотить её в жизнь.

Время от времени подсознание вытворяет с людьми странные вещи. Отцы втайне надеются на то, что дети воплотят в жизнь их нереализованные мечты. У Ерофеева не было сына, у него не было любимой женщины, он никогда не станет настоящим аристократом, но думая о том, как его ставленник будет действовать, соблазняя принцессу Монако, Ерофеев представлял на его месте себя самого – себя молодого и красивого, себя утончённого и изысканного, себя влюблённого и внушающего любовь. Даже сами по себе эти мечты были прекрасны. Так пусть прекрасная сказка станет былью, если не для него, то по крайней мере для какогонибудь счастливчика, для своеобразной русской Золушки мужского пола.

Харитон усмехнулся у потянулся к телефонному аппарату.

"Интересно, что там приключилось с Большеуховым?" – подумал он. "Он так и не позвонил ни вчера, ни сегодня."

Не желая показаться навязчивым, Ерофеев не стал звонить утром. Уже почти четыре. Что ж, надо будет сделать ещё одну попытку.

* * *

Похмелье было мучительным и кошмарным, как китайские пытки. Пьер Большеухов подумал, что он умирает. Но, к сожалению, он не умирал. Он лишь страдал, и страдания его были невыносимы. Подлая стерва сдохла, не оставив ему ни гроша. Более того, через сутки он должен будет оставить дом, роскошный особняк МотерсидеБелей, в котором он прожил одиннадцать лет, одиннадцать прекрасных лет.

Дом больше не казался Пьеру тюрьмой. Это был рай, наполненный прекрасными воспоминаниями о восхитительных завтраках, которые ему приносили в постель вышколенные слуги, об обедах и ужинах, о сидении в шезлонге среди пылающих яркими огнями цветов. Но внезапно всё закончилось. Судьба в лице окончательно помешавшейся графини нанесла ему предательский удар в спину.

Он, Пётр Большеухов, старый, растолстевший и никому не нужный ни на родине, ни в этой чужой для него стране, завтра окажется выброшенным на улицу, как старый шелудивый пёс.

Пьер попытался заплакать, но у него не хватило сил даже на это.

В дверях появился дворецкий с трубкой в руках.

– Вас к телефону. Месье Ерофеев, – сказал он.

Большеухов наморщил лоб, мучительно припоминая, кто бы это мог быть.

– Вы будете говорить? – вежливо поинтересовался дворецкий. – Я могу сказать, что вас нет.

– Буду, – сделав над собой героическое усилие, – ответил Пьер.

Его руки так тряслись, что ему пришлось порядочно потрудиться чтобы как следует прижать трубку к уху.

– Пьер! Привет! – услышал он весёлый голос Харитона. – Что там с тобой стряслось? Перебрал, празднуя получение наследства?

Теперь Большеухов вспомнил, кто это был. Его новый знакомый. Мультимиллионер. Бывший директор нефтегазового комбината.

– Меня больше нет. Ты разговариваешь с мёртвым человеком, – простонал Пьер.

Слова он выговаривал с трудом.

– Что, так плохо? – озабоченно спросил Ерофеев.

– Хуже не бывает. Это конец, – не в силах сдержать себя, всхлипнул Большеухов.

– Подожди. Я сейчас приеду, – решительно заявил Харитон. – И запомни: русские никогда не сдаются. Всё будет хорошо.

– Спасибо, друг. Приезжай, – пробормотал Пьер.

Трубка выскользнула у него из рук и с глухим стуком упала на ковёр.

* * *

Марсель оказался ещё хуже Парижа. Если не считать роскошного широкого проспекта, ведущего от вокзала к старому порту и ещё парочки более или менее приличных улиц, больше смотреть было не на что. Улицы старого города были ещё более узкими, чем в столице. На них не было даже собак. Солнце раскаляло асфальт почти до точки кипения, так что народ предпочитал без особой необходимости не выходить из дома.

Влад обогнул длинный врезанный в тело города прямоугольник старого порта и вышел на пляж. Пляж был великолепен. Невероятно чистый песок отливал золотом, как кудри фотомодели, а лазоревое море было спокойным, словно налитое в блюдце молоко. Было трудно поверить, что Драчинский находится в городе, а не на далёком тропическом острове.

Пляж был заполнен народом. Очаровательные девушки в дразнящих бикини играли в волейбол с загорелыми мускулистыми парнями. Сбросив рюкзак на песок, Влад залюбовался одной из них, с чёрными, как антрацит, распущенными волосами, достающими почти до ягодиц. Занавес из волос взлетал и опускался, ненадолго открывая прямую сильную спину девушки и её красивые плечи.

За три недели путешествия на попутках Драчинский почти позабыл о том, что такое секс. Лучше бы он об этом не вспоминал. Влад снял с головы джинсовую панаму и словно бы невзначай прикрыл ею заметную выпуклость, появившуюся у него на джинсах.

Драчинский подумал, что если бы они были в России, он мог бы попробовать присоединиться к компании и, возможно, даже охмурить черноволосую красавицу, но у заросшего щетиной бродяги, не имеющего за душой ни франка, и к тому же и не мывшегося с тех пор, как он провёл ночь в хлеву, не было ни единого шанса.

Влад тяжело вздохнул, подхватил рюкзак и зашагал к воде. Дождавшись, когда опухоль на джинсах спала, он разделся и оглянулся вокруг, прикидывая, кого бы он мог попросить приглядеть за своими вещами, пока он будет плавать. Его выбор пал на солидно выглядящую даму средних лет в соломенной шляпке и больших тёмных очках.

– Присмотрите, пожалуйста, за моим рюкзаком, – попросил он даму пофранцузски.

Дама широко улыбнулась в ответ и кивнула головой.

* * *

– Не понимаю, что ты имеешь против носорогов, – сказал Харитон Ерофеев.

– Я ничего не имею против носорогов, – ответил Пьер Большеухов. – Просто мне сейчас не до них.

– Ладно, а как насчёт крокодиловой фермы? – спросил Харитон. – Мы могли бы пожить пару дней в африканской хижине на сваях, построенной над озером, кишащим крокодилами. И всё это почти рядом – всего 150 километров от Марселя.

– Вот это то, что нужно! – мрачно кивнул головой Пьер. – Меня сожрёт крокодил, и всё мои страдания разом закончатся.

– Какие страдания? – возмутился Ерофеев. – Трескаешь себе чёрную икру под греческий коньячок и ещё рассуждаешь о страданиях! Да и комната, которую я отвёл тебе, тоже не слишком смахивает на ночлежку!

– Я человек, у которого нет будущего, – драматически произнёс бывший актёр. Он всю жизнь мечтал о большой трагической роли. – Кто я теперь? Я, Пётр Большеухов, граф МотерсидеБелей! Кто я? Старик без родины, крова и денег! Нищий, вынужденный просить подаяния у людей, которые раньше считали за честь познакомиться с ним! Одинокий странник, обречённый на вечные скитания, пока смерть не настигнет его на какомнибудь пустынном склоне Приморских Альп!

– Ты не старик и не нищий, ты просто жирный лентяй, который слишком привык к хорошей жизни, – жёстко сказал Харитон. – Но не беспокойся, тебе не придётся просить подаяния. Ты сможешь жить в моём доме, и ты будешь работать на меня.

– Работать? – с беспокойством поинтересовался Большеухов. – Что ты имеешь в виду?

– Об этом мы ещё поговорим. Есть тут у меня одна идея, – ответил Ерофеев. – А пока тебе надо встряхнуться, чтобы отвлечься от личных проблем. Так что решено – мы едем в сафарипарк Ла Барбен. Пока ты в депрессии, к крокодилам действительно лучше не соваться. А в Ла Барбен есть ещё и роскошный замок десятого века, заодно и его посмотрим.