Текст книги "Черное солнце"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

* * *

А свин-то хорош! Ведь привел прямо к хозяину!

И сразу – без всяких признаков скорби – равнодушно принялся за еду. Жует себе! Впрочем, вполне согласуется с народной традицией пить и закусывать на кладбище.

Чистый лунный свет проникал в комнатенку. Светлова вертелась на кровати, отчаявшись заснуть.

Все мысли ее были о том, что она увидела в роще.

Почему она решила, что это способ казни?

Зачем же, как говорится, так, сразу?

Но, возможно, это вовсе и не казнь?

А возможно… Возможно…

Ну, не хочет ей никто в Ковде ничего объяснять!

И Елизавета уклоняется… Явно что-то знает – и уклоняется!

Тишина за окном стояла такая, что слышен малейший шорох ветки и скрип песка под подошвой ботинка.

Аня выглянула в окно. Низенькая, плотная, уже знакомая фигура учителя труда, «язычника» Воробьева шустро двигалась по пустынной, залитой лунным светом деревенской улице в направлении – и представить трудно – священной заповедной дубовой рощи. Той самой, где гражданин Николаев был подвешен на суку, судя по всему, тоже священного дуба…

Это было, разумеется, самой настоящей авантюрой. Ну что ж… Такова, видно, ее судьба! И Светлова, кляня свою явно аномальную любознательность, скоренько натянула джинсы и куртку. Осторожно, чтобы не скрипнуть, отперла дверь и тоже вышла на улицу.

Что ж такое? Уж не секта ли какая? Не сатанисты ли, часом?

Осторожно, вслед за Воробьевым, Анна приблизилась к заповедной роще.

Почти полная луна волшебным светом заливала все вокруг у подвешенного на могучем дубе трупа.

Спрятавшись за деревом, из своего укрытия Анна хорошо видела явно колдующего «язычника» Воробьева.

На свою обычную одежду он накинул какое-то подобие тоги. И, надо сказать, складки придавали его невзрачному силуэту некоторую внушительность и даже грозность!

– Я плачу долги. Насыщайтесь моей плотью! – взывал Воробьев. – Идите сюда, голодные демоны!

На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства…Берите, вкушайте!

Это были, конечно, слова ритуальных заклинаний!

Воробьев вдруг дико закричал и порывисто протянул руку, будто и вправду увидел этих самых демонов.

Светловой, правда, не посчастливилось: сколько она ни вглядывалась в темноту, ничего из того, что так испугало Воробьева, увидеть ей не удалось!

Затем начался, очевидно, ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» Воробьев, действительно, сопровождал топтанием и ритуальными выкриками. Его вопли усиливались, становясь все оглушительнее.

Учитель труда был явно возбужден. Его взор блуждал между темными деревьями. Светлова опасалась, что он вот-вот заметит ее. И она подумала, что уйти, бросив человека в таком состоянии, было бы, наверное, совсем негуманно.

Но в то же время Аня хорошо понимала, что ничего, кроме этих танцев, она больше не увидит.

И Светлова побрела обратно в Ковду, думая об одном: почему она решила, когда увидела на дереве труп Николаева, что это все-таки способ казни?

Погорячилась?

Конечно, это скорее всего не способ казни.

Всего лишь, может быть, одна из разновидностей погребения?

За свою долгую разнообразную историю люди изобрели самые удивительные обряды захоронения.

Умерших, например, даже оставляли в жилище, закапывая где-нибудь вблизи домашнего очага… И что только с ними не делали на протяжении веков и тысячелетий!..

Отдать же тело покойного на растерзание птицам и зверям… Это был давно известный и распространенный обряд!

Но с такого рода ритуалом был близко ввязан и другой.

Вернувшись в свою комнатку, Светлова сразу отыскала на полке эту книгу, несколько необычную для домашней библиотеки деревенской жительницы.

Анна уже листала ее накануне.

«Интересная? – спросила она тогда у Пафнутьевны. – Откуда это у вас?» «Да Николай Семенович дал почитать… – отмахнулась Елизавета. – А мне все недосуг».

Сейчас Анна взяла ее в руки, это был дневник одной француженки, знаменитой путешественницы.

И Светлова стала читать:

* * *

"Мы жили в этой местности уже семь дней ..когда умер один из пастухов. Желание присутствовать на сельской погребальной церемонии заставило меня отложить отъезд.

Началось священнодействие с перерывами для принятия пищи. Монахи и миряне жадно набрасывались на угощение. Ели и пили рядом со смердящим трупом.

По прошествии восьми дней все обряды должным образом были закончены.

Труп отнесли на горную вершину и, расчленив на части, оставили добычу хищным птицам в качестве последней милостыни.

…С наступлением вечера я закуталась в свой зен (монашеская тога) и направилась к месту упокоения бренных останков с намерением провести там ночь в одиночестве, предаваясь медитации.

Я медленно взбиралась по крутой тропинке. Лунный свет заливал степь, раскинувшуюся от подошвы горы до далеких хребтов, выступающих аспидно-черными зубцами вершин на бескрайнем светлом небе. Ночные прогулки по этим местам исполнены очарования: так бы шла и шла всю ночь. Но цель моего путешествия на сей раз – место погребения – была меньше чем в часе ходьбы.

Я уже почти дошла, когда вдруг странный звук, хриплый и одновременно пронзительный, разорвал безмятежное безмолвие спящей пустыни. Звук повторялся снова и снова. Его сменил ритмичный звук тамбурина.

Этот язык был мне понятен: кто-то опередил меня и совершил возле растерзанного трупа обряд тшед.

Рельеф местности позволял незаметно подобраться поближе и притаиться во мраке. Из моего укрытия я хорошо видела колдующего монаха. На свою обычную одежду он накинул монашескую тогу, и складки ее придали высокому тонкому силуэту молодого человека необычайно внушительное достоинство.

Когда я приблизилась, он читал мантру:

– О мудрость, которая ушла, ушла, Ушла в неведомое и неведомое неведомого…

Затем – донг-донг – монотонный низкий звук тамбурина стал повторяться реже и незаметно затих.

Монах, казалось, погрузился в глубокое раздумье. Через мгновение он встал, плотнее закутался в складки зена и высоко поднял музыкальный инструмент в руке.

Канглинг – труба, сделанная из человеческой бедренной кости.

Тамбурин зазвенел воинственным стаккато, и монах встал, вызывающе выпрямившись, как бы давая отпор невидимому противнику:

– Я, не знающий страха, попираю ногами собственное "я" и демонов…

Затем начался ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» он сопровождал топтанием и ритуальными выкриками. Его вопли усиливались и стали оглушительными.

Худой высокий монах был возбужден. Его взор обращался то к расчлененному трупу, то к той части горизонта, где обманчивый свет лунного сияния видоизменял и делал расплывчатыми все очертания, превращая ландшафт в неверное тусклое марево..

Что было делать ? Вторая часть обряда должна была совершиться в палатке. Там я уже ничего не увидела: до меня лишь доносилось невнятное бормотание священных текстов, прерываемое звуками вроде жалобных стонов.

Стараясь не шуметь, я выбралась из своего убежища.

Вдруг раздалось глухое рычание, и мимо промелькнула тень какого-то зверя. Я потревожила волка. До сих пор его отпугивал поднятый монахом ритуальный шум. Но теперь, когда опять воцарилась привычная тишина, волк отважился подойти ближе к предназначенному для него и его собратьев угощению.

Я уже спускалась по горному склону, когда меня остановил донесшийся сюда вопль.

– Я плачу долги. Насыщайтесь моей плотью! – зазывал монах. – Идите сюда, голодные демоны! На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства. Берите, вкушайте!

Это были слова ритуальных заклинаний. Монах дико закричал и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о верх палатки, и она обрушилась на него.

Несколько мгновений он барахтался под полотном палатки, потом вынырнул из-под него с искаженным лицом, воя и корчась, будто весь во власти невыносимых страданий.

Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа.

Дико озираясь, монах обращался к невидимым существам. Казалось, его обступила целая толпа пришельцев из иных миров и он созерцает странные нездешние видения.

Зрелище это не лишено интереса, но я была не в силах далее наблюдать его хладнокровно.

Несчастный убивал себя своим загробным «спортом».

Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: «Начавшие обряд тшед должны закончить его самостоятельно».

Пока я пребывала в нерешительности, до меня донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в неведомое, будто и он тоже видел что-то непостижимо страшное.

Молодой монах продолжал корчиться, словно бесноватый, и издавать вопли мученика на костре.

Я больше не могла выдержать и бросилась с нему.

Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами:

– О, приди, алчущий! Пожирай мое тело, пей мою кровь!

Он принял меня за демона!

Как мне ни было его жаль, я чуть не расхохоталась.

– Успокойтесь, здесь нет никаких демонов. Перед вами преподобная женщина-лама. Вы меня знаете.

Но он, очевидно, ничего не слышал и продолжал предлагать себя на ужин.

Мне пришло в голову, что в лунном сиянии тога придает мне сходство с призраком. Сбросив ее с плеч на землю, я тихо заговорила:

– Посмотрите на меня. Теперь узнаете ?

Но это был глас вопиющего в пустыне. Несчастный продолжал бредить.

Он простирал руки к моей невинной тоге и взывал к ней, как запоздавшему на пир демону.

Не нужно было вмешиваться: я только еще больше разволновала этого несчастного.

Пока я размышляла, что делать, направлявшийся ко мне неверными шагами монах споткнулся, тяжело рухнул на землю и замер. Очевидно, он был в глубоком обмороке. Я следила за ним: не поднимется ли? Но подойти ближе не решалась, чтобы еще больше не напугать его. Наконец он зашевелился, и я сочла за лучшее удалиться".

* * *

Все, что Светлова только что видела в заповедной роще, явно напоминало обряд тшед, описанный в книге французской путешественницы.

Было очевидно, что Воробьев отважно решил вступить в единоборство с демонами, подумав, очевидно: пан или пропал.

Помогли Воробьев себе каким-то снадобьем?

И если помог, то каким именно? Да, впрочем, разве это так важно. Еще в палеолите, по словам археологов, народ пробавлялся мухоморами… Отличный галлюциноген!

Если не помрешь, то точно увидишь наяву райские кущи или вот, как Воробьев, демонов и упырей… Какие у него были причины? Хотел спасти Ковду от привозной напасти, не пощадившей Николаева?

Устроить свою личную жизнь?

Так или иначе, а учитель труда решился на то, на что отваживались немногие.

«Умер от страха» – самый распространенный диагноз для тех, кто совершал этот обряд.

А вдруг Воробьев там, в роще, умрет?! Правильно поступила ли Анна, оставив его заниматься «загробным спортом»?

Но из описания тшеда она знала теперь, что вмешательство в таких случаях бесполезно: ее появление только еще больше взвинтило бы и испугало находящегося в трансе человека.

* * *

– Елизавета Пафнутьевна!

Утром за завтраком Аня равнодушно смотрела на дары обитателей коровника.

Крыночка с топленым молоком. Кувшин холодный, в жирных плотных капельках. Сметана. Ложка, ясное дело, в ней стоит, а не лежит. Масло домашнее свежее, душистое, не имеющее ничего общего с магазинным, зазывно желтеет.

Ну, кисломолочная пища.., ладно, так и быть.

Что же касается, собственно, молока, то прав Брэгг: в природе – это пища исключительно для детенышей! И человеку взрослому употреблять ее совсем ни к чему.

– Елизавета Пафнутьевна! – повторила она настойчиво…

– Аушки-и!

– Что за обычай такой народный, деревья украшать?

– Это на Новый год, что ли?

– У нас что, сейчас Новый год?

– Да нет вроде. – Елизавета Пафнутьевна с притворной ленцой демонстративно зевнула.

– А вот чтобы – по другим праздникам? Не слыхали?

– Слыхали, не слыхали! Не твоего ума это дело-то. Сидела бы дома! Лучше было бы. Уж больно ты глазастая! Везде, видно, поспела. Не к добру такое проворство!

С улицы между тем донесся какой-то неясный шум.

Он становился все явственнее, превращаясь, по мере приближения, в недовольный ропот многих голосов.

– Эй, Лизавета!

Послышался звон разбитого стекла, и в окно влетел камень.

И попал очень метко на стол.

Глиняный кувшин раскололся. Черепки разлетелись в стороны. Молоко полилось со стола на пол.

Аня отскочила в угол. А Елизавета Пафнутьевна всплеснула руками:

– Ах, ироды, что творят! Ну, точно! Доигралась я, кажется, на старости лет. Ведь говорила! Говорила же я тебе: сиди не рыпайся! Нет, гулять она пошла! Шастать! – зло бормотала моя хозяйка, хватаясь за голову.

Аня осторожно по стенке подобралась к окну.

То, что она увидела, вряд ли могло их обеих обрадовать.

За плетнем, рядом с домом Елизаветы Пафнутьевны, шумела толпа сельчан. И вид их навевал Светловой мысли самые что ни на есть дурные. Мужики были с вилами – классика!

– Где твоя приезжая, Лизавета?! – кричал народ. – Выдавай нам ее сюда! – потребовал чей-то решительный женский голос в толпе.

«Уж не девка ли Тимофеевна такие неприемлемые требования выдвигает? – возмутилась Светлова. – Мало того, что уже однажды чуть не придушила ленточкой, так теперь еще с вилами заявилась!»

Впереди импровизированного «войска» Анна, кроме всего этого, разглядела и маленького Воробьева. В этой компании он явно чувствовал себя предводителем.

– Они, что, тоже не любят городских баб? – поинтересовалась шепотом Светлова у Елизаветы Пафнутьевны, памятуя – поистине незабываемую! – встречу с девкой Тимофеевной. – У них тоже мания? Любимые члены семьи в город подались? Сбежали с нехорошими городскими женщинами?

Елизавета Пафнутьевна только фыркнула, Анна же продолжала возмущаться:

– Крестьянское восстание Воробьева? Русский бунт, бессмысленный и беспощадный?

– Без смысла-то ничего не бывает! – вполне здраво возразила Пафнутьевна. – И тут причина, стало быть, есть. Недаром я тебя предупреждала! Да что уж теперь об этом. И некогда!

– Ну, нетрудно догадаться об этих ваших причинах. Человека загубили! И на дерево подвесили, как сало для синиц. А теперь хотят продолжить сокрытие трупа, свидетеля убрать. Меня то есть ликвидировать собираются!

– Много ты знаешь! – вздохнула Пафнутьевна.

– Да уж… Для того чтобы с жизнью расстаться – хватит!

– Вот что, бабонька! Давай-ка мало-помалу отседова выбираться.

– Я, собственно, с удовольствием. – Аня пожала плечами. – Не подскажете ли как?

– Это уж мое дело, – пообещала Елизавета Пафнутьевна. – Ты сумку свою, главное, хватай. И побегли отседова! Эвакуироваться будем.

Светлову не понадобилось долго уговаривать…

Она более чем шустро схватила свою небольшую сумку с вещами.

И еще раз, уже на бегу, взглянула в окно.

Ропщущая толпа граждан между тем, кажется, рассредоточилась. От нее понемногу отделялись отдельные индивидуумы… А рассредоточивались они, эти индивидуумы с вилами и кольями, натурально, вдоль плетня.

– Кажется, вы правы, Елизавета Пафнутьевна, – прокомментировала тактику врага Светлова. – Нас окружают.

– А то не права! – проворчала та.

В ответ на Анино предположение хозяйка ухватила Светлову за руку своей жесткой, твердой, как наждачная бумага, ладонью и потянула за собой на кухню.

"Командорское пожатие! – отметила про себя Анна. – А куда она, собственно говоря, меня тянет?

Если захочет сдать народу, вряд ли справлюсь! Ей-то что? Отдала – и отдыхай себе. Вот что значит воздух и молочные продукты. С такой «бабушкой» попробуй-ка потягаться, никакие приемы не помогут".

– У вас что там, подземный ход? Прямо в соседний лес прорыт? – не теряя присутствия духа, пробормотала Аня.

Но с кухоньки они шмыгнули не в подземный ход, а в сопредельное помещение, чем-то, особенно запахом, напоминающее хлев.

– Я сюда в морозы ягненка забираю, – объяснила Пафнутьевна.

Прямо из этого темного, без окон, закутка они выбрались в высокий бурьян, начинающийся сразу от его стены.

А уж из зарослей бурьяна – в покато спускающийся к берегу озера огород.

– Может, в баньке нам спрятаться? – пробормотала на бегу, пригибаясь, как боец под пулями, Пафнутьевна.

Но окружающие их по всем правилам военного искусства граждане были тоже не дураками: возле баньки наблюдалось какое-то оживление и заметное покачивание бурьяна.

– Ну, это вряд ли стоит.

Что-то Аня уже слышала о том, как ловко поджаривают в баньках тех, кто в них парится!

Елизавета Пафнутьевна резко потянула Анну в сторону.

Между подсолнухами, через дыру в плетне, они перебрались в чужой огород и опять по склону поползли к озеру.

– Судно захватывать будем! – шепотом пообещала Пафнутьевна.

– А у вас своей лодочки-то нету?

– Своя-то есть, – протянула «бабушка». – Дак у своей-то лодочки уже наверняка сторожат, говнюки!

«Вот это тактическое мышление! Вот это изощренный, подготовленный к военным действиям ум!» – восхитилась про себя Аня.

Жизнь в Ковде явно не давала ее хозяйке расслабиться и, на Анино счастье, поддерживала в Пафнутьевне необходимую боевую готовность.

Это была удача. На берегу озера, возле соседской лодки, никого не оказалось!

* * *

– Будем машину ждать попутную. Надо тебе до станции добраться, до людных мест. – Анина хозяйка набросала вкратце план действий, когда они залегли в высокой придорожной траве. – Только лежать надо тихо, не высовываться. Как машина появится, я погляжу, кто едет. Если не опасно, остановим – и отправишься.

– Хорошо, – кивнула Аня.

– Так кто там, на дереве-то, в роще висит, разрешите полюбопытствовать? – начала вкрадчиво Аня.

От былинок, тычинок и прочих пестиков щекотало в носу.

– Кто-кто… Дед…

– Да, да! Эту версию мы уже слышали: дед Пихто! И все-таки?

– Угадай с трех раз, – предложила Пафнутьевна.

– Николаев?

– Николаев! – довольно хмыкнула Елизавета, радуясь собственному остроумию.

– Это не ответ. У вас тут все Николаевы.

– Ну, извиняйте…

– Я хочу сказать: там висит тот самый Николаев?

– Какой тот самый?! – ухмыльнулась Елизавета.

– Тот самый, к которому я приехала.

– Ну…

Елизавета Пафнутьевна в великой задумчивости почесала репу, то бишь голову. Помолчала и, видно, решила сдаться.

– А к какому ты Николаеву приехала?

«Вопрос логичный…» – вздохнула еле слышно про себя Светлова. На самом деле ответа она на него дать не могла.

– Ну, скажем, – произнесла она вслух, – это тот единственный Николаев из всех Николаевых в вашей деревне, которого я не видела и с которым не разговаривала?

– Ладно! – вздохнула Елизавета Пафнутьевна. – Все равно ты уезжаешь и вряд ли вернешься.

«Это да! В этом предположении что-то есть!» – внутренне согласилась Аня, припоминая колья и вилы гостеприимных жителей Николаевки.

– Понимаешь, Анюта… Оська-то Николаев у нас вроде атеиста в Ковде был. Вся деревня верит в идолов, а Оська говорит: я этот.., как его.., материалист!

Вообще, когда Пафнутьевна решила быть искренней, она заговорила вполне грамотно и бегло, из чего стало понятно, что все ее «отседова» и «дак» не больше чем способ маскировки. Прием хитрой бабы, который она использовала, чтобы прикидываться темной неграмотной деревенщиной.

– Ему факты и аргументы приводят, а он ни в какую. Не верит – и все тут!

– Какие факты-то?

– Да вот, чем не факт. Вот у Николаевых из крайнего дома собака выла. Все ждали: кто помрет? А теща ихняя поросенка в рощу снесла. И все! Нет проблем! И не умер никто, и собака выть перестала…

– Сильная аргументация! – кивнула Светлова.

– Вот и мы о том же. А он все – нету и нет! Силы природы, говорит, стихия, случайности.

– А что, разве нет? – робко встала на защиту атеиста Николаева Аня.

– Вот тебе и случайности. Приезжает к нему этим летом баба из города. Жара, солнце палит. А она в капюшоне! На голову натянула – и не видно, кто.

Побыла недолго. В тот же день и уехала. А Оську как перекосило после этого.

– Как его конкретно перекосило-то? – попробовала уточнить Аня.

– Ну, сначала, вышел когда после ее отъезда, на улице я его тогда встретила. Взволнованный весь был, побледневший. А дня через два заболел! Да как! Сгорел за сутки. И врача из города, хоть он потребовал, позвать не успели.

– А вы позвали? – с сомнением в голосе поинтересовалась Аня…

– Дак не успели.

– Как не успели?!

– Дак…

– Лиза! – укоряюще заметила Светлова. – Может, хватит этих твоих «дак», говори нормально! Ну что ты заладила? Брось ты эти свои штучки! Не стесняйся: мы ведь с тобой после этих перебежек по огородам почти родными стали.

– Вот я и говорю! За сутки человек сгорел! Ты, Анюта, видела бы, что с ним было, не корила бы меня! Жар, потеет, а из пор вместо пота.., кровь! Я такой страсти и не видывала никогда раньше! Какой уж тут врач! У нас тут врачи неделю спустя, как человек помрет, приезжают.

Светлова передернула плечами.

– Ну, ясно дело! Мы все тогда и поняли сразу!

Ведьма приезжала! А ты когда после всего этого к нам пожаловала, мы, ясно дело, решили, что и ты… понятное дело.., из того же теста.

– И ты тоже так решила?

– Я – нет. Я-то вижу: ты живая.., не оборотень.

– Спасибо, – безо всякой иронии поблагодарила Светлова.

– А народ наш не разубедишь, ты уж извини.

– А на дереве все-таки почему он висит? Почему не похоронили по-человечески?

– Ну, ты не слушаешь, а я еще не все рассказала, не закончила. И не говорила бы ты тогда так обидно: «не по-человечески»!

– Ну скажи, скажи…

– Когда Оська понял, что конец ему, ну, он вроде как прозрел. И Николай Семенович настаивал…

– Какой Николай Семенович?

– Да Воробьев! Он у нас, знаешь, интеллигенция – все традиции возрождает. Это, говорит, древний обычай. Если не хочешь, чтобы демоны забрали в рабство.

– Какие демоны?

– Ну, те, которые после смерти похищают душу и вот мытарят ее, мучают….

– А, эти…

Лиза сообщила о демонах, как о чем-то само собой разумеющемся. И Светлова сделала вид, что тоже в курсе.

– Так чтобы избежать этого ужаса, надо последнюю милостыню отдать. Тогда не зарывают в землю, а относят на гору или на священное высокое дерево и оставляют зверям и птицам.

– И Осип Николаев согласился?

– А кому же хочется, чтобы в рабство к демонам?!

– Да, действительно, – согласилась Светлова.

– Ну вот. А та, в белом, что к нему приезжала…

Женщина, а может, и не женщина. Не видел ведь никто… Демон, может быть?

– Лиза… – осторожно, чтобы не обидеть искреннюю женщину, поинтересовалась Светлова. – И ты что, в это веришь?

– Ну… – Лиза пожала плечами. – Такая сейчас жизнь. Во что только не поверишь!

– Пожалуй, – согласилась Аня.

Тем не менее уезжала она все-таки не поколебленная в убеждении, что навестившая перед смертью Николаева женщина не была демоном.

Но тогда кем? Кем тогда была эта визитерша? Судя по всему, та же самая, что побывала в Амстердаме у Марион Крам и в Линибурге у Геннадия Олеговича Геца?..

И какая география! Что могло связывать столь разных людей? Крам, живущую в элегантном доме-барже на амстердамском канале, и жителя деревни Ковда, затерянной в глухих лесах? Деревни, так и не отказавшейся, несмотря на смену властей и режимов, от языческих обрядов.

Глава 4

– Они все вместе что-то натворили… – выдвинул предположение детектив Ладушкин. – В Амстердаме Марион Крам, в Линибурге Геннадий Олегович Гец… Плюс – житель деревни Ковда Осип Николаев.

– Что связывало столь разных людей?

Светлова повторила свой вопрос вслух. И Ладушкин незамедлительно на него ответил:

– Ну, допустим… Для этого им как минимум надо было где-то встретиться. Где?

– Вопрос!

– Поезжайте по второму адресу, к некоему Полоцухину, фамилию которого жена Геца тоже обнаружила в его бумагах, – сказала Аня. – Будем двигаться дальше. И, может быть, в этом движении обретем знание. Вы свободны сейчас от работы в агентстве «Неверные супруги»?

– Да..

– Ну, вот и поезжайте.

– Чем лучше – самолетом или поездом? – поинтересовался Ладушкин.

– Важное уточнение. Но клиент понимает, что время работает не на нас, и поэтому оплачивает самолет.

* * *

Адвокат Леонтий Фонвизин вернулся из Амстердама с новостями.

– Вам ничего, дорогая наследница! – Леонтий Фонвизин усмехнулся.

– Жаль… А кому «чего»?

– Это адвокатская тайна.

– Но ведь не от клиента же! А я ваш клиент…

– Видите ли, родственников у Марион Крам нет.

Одна как перст. Однако существует завещание. Все имущество предназначается одному-единственному наследнику.

– И кто же этот счастливчик?

– Мужчина.

– Вы меня заинтриговали. Голландец, русский?

– Русский.

– У него есть имя? – Аня устала от таинственности Фонвизина.

– Да.

– И вы мне его сообщите?

– Пожалуй… Некто Тегишев Игорь Багримович…

– Интересно, что могло их связывать?

– Ну, как показывает практика, все что угодно.

Да! Я ведь вам еще не сказал, Марион Крам – это она так себя назвала на немецкий лад, сократила для простоты. На самом деле ее звали Мария Крамарова.

– Интересно.

– Еще бы!

– Но если кому-то оставляют наследство, это значит, что к этому «кому-то» как минимум испытывают какие-то чувства? Родственные, дружеские…

– Знаете, когда речь заходит о завещателе, труп которого вылавливают темной ночью из амстердамского канала, можно предположить, хотя бы ради добросовестности и объективности, прямо противоположное.

– И что же это такое?

– Ну, скажем, одинокий человек не исключает возможности, что с ним может что-то случиться, и хочет, чтобы другой человек оказался, если завещатель покинет сей бренный мир при странных обстоятельствах, в поле зрения полиции. Как еще можно привлечь внимание к совершенно – в нашем случае – безвестному жителю города?

– Ну, написать какое-нибудь письмо и оставить его у нотариуса…

– Дли этого надо иметь веские основания подозревать, а если человек сам не уверен в собственных догадках? Если не хочу, мол, оскорблять тебя, дорогой, подозрениями, а так – на всякий случай! – про себя думай, подозреваю. А потом этот человек погибает… Ну, как бы мы еще иначе узнали об этом Игоре Багримовиче?!

– Пожалуй…

– Кстати, этот способ и элегантный, и коварный одновременно. Чисто женский, я бы так сказал. Такой, знаете, в стиле «вредная бабенка»… Вроде и последний привет, и… Как вы думаете, Анна, может быть, когда-то их связывали нежные отношения?

Была любовь, потом обида, разрыв. И вот такой последний привет. В память, так сказать, о прежней дружбе. А с другой стороны, это и конфетка с отравленной начинкой. Ведь к наследнику лица, погибшего насильственной смертью, сами понимаете, повышенное внимание.

– Леонтий, у вас ведь есть помощницы? Можно я поработаю вместо одной из них?

* * *

– Вы к кому? – мужчина, нечто среднее между консьержем и охранником, остановил Светлову даже не в подъезде элитного дома в Безбожном переулке, а еще на подступах к нему. Денек выдался не слишком хлопотный, и консьерж прогуливался возле дверей. (Парижский вариант: внимательная пожилая женщина в Москве модифицируется в усатого мужчину с крепкими плечами, ибо какая же пожилая женщина в состоянии преградить путь нежелательному гостю в столь крутые времена?) – Я к Тегишеву Игорю Багримовичу, – ответила Аня.

– Он вас ждет?

– Я очень на это надеюсь.

– Сейчас узнаем, оправдались ли ваши надежды.

Консьерж сам нажал кнопку домофона:

– Игорь Багримович!

– Да?

Аня услышала глубокий, настоящий мужской баритон, чрезвычайно волнующий и приятный.

– К вам из адвокатской конторы!

* * *

– Чем обязан?

Представительный, осанистый хозяин квартиры номер девять с интересом оглядывал Аню.

– Можно войти?

– Да, пожалуйста, проходите!

Игорь Багримович Тегишев, очевидно, остался доволен увиденным.

– Прошу! – повторил он довольно любезно. – Если не возражаете, то – на кухню, у меня там хлопоты в самом разгаре… Не могу отвлечься…

– Видите ли, – начала Аня, – дело в том, что мы занимаемся делами о наследстве иностранных граждан. И представляем интересы, в данном случае в России, гражданки Нидерландов Марион Крам.

Уж не знаю, готовы вы к такому повороту событий или нет, но Марион оставила свое имущество и состояние вам.

– Что за черт?! Вы шутите? Как я могу быть готовым к такому известию?!

Тегишев, опешив, смотрел на Аню.

– Да, вы явно не готовы. – Аня с интересом наблюдала за выражением искреннего изумления на лице Тегишева. – Но не волнуйтесь. Иногда в таких случаях, уж поверьте моему опыту, люди та-ак переживают…

– Да не волнуюсь я, но ведь чушь какая-то!

– Сейчас вы, наверное, удивитесь еще больше: в своем завещании Марион Крам назвала вас единственным своим наследником!

– Что за чудеса! Это и в самом деле не шутка?

– Нет… Я, конечно, не шучу! Все это совершенно серьезно.

– А может, вы… – Игорь Багримович замялся, – из какой-нибудь жульнической фирмы? Торговый представитель? И это, скажем, новый способ сбывать залежалый товар простодушным гражданам, которые ни на какие другие уловки уже не покупаются? И сейчас окажется, что некая Марион Крам завещала мне чайник и утюг «Мулинекс», и, если я вам заплачу сию минуту сотню-другую долларов, – ну, сущие пустяки, издержки фирмы и плата за доставку! – то стану счастливым обладателем этих столь необходимых в хозяйстве предметов?

– Но…

– Если все это так или что-то в этом же роде, то не имело смысла вам беспокоиться. Уверяю вас, с чайниками и утюгами у меня все в порядке!

– Но… – Светлова постаралась как можно мужественнее перенести обвинение в мошенничестве, – Понимаете, гражданка Нидерландов Марион Крам оказалась.., нашей бывшей соотечественницей…

– И что же?

– Но может быть.., может быть, вам что-то говорит другое ее имя – Мария Крамарова?

– Сейчас.., секунду… – Тегишев отвернулся. – Кстати, о бытовой технике, конкретно о кофеварках. У меня как раз готов кофе. Не желаете чашечку?

– Желаю.

И так уж получилось, что в тот существенно важный момент, когда Светлова произносила имя Марии Крамаровой, убиенной гражданки Нидерландов, Игорь Багримович отвернулся к щелкнувшей кофеварке и Светлова лишена была возможности увидеть выражение его лица.

Было это случайностью или уловкой?

Исказила ли его лицо гримаса, так сказать, ужаса? Промелькнула ли на лице Тегишева тень воспоминания? Раскаяния? Изумления? Или оно нисколько не изменилось, и ни один, как говорится, мускул на нем не дрогнул?

Сие осталось тайной за семью печатями.

Во всяком случае, когда Тегишев снова повернулся к Светловой, с чашкой кофе в руках, лицо его было по-прежнему благодушно, спокойно и улыбчиво.

– Как вы сказали? Мария Крамарова?

– Да.