Текст книги "Черное солнце"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

И это подтверждение того, что шантаж действительно имел место.

Возможно, дело было не столько в деньгах…

И точнее, не только в них. Без этих денег, скажем так, Крам бы обошлась, прожила… Но обида брошенной женщины – мотив из самых сильных. Какой бы бурной ни была ее жизнь после Октябрьского, а Тегишева Маша Крамарова забыть, наверное, так и не смогла.

Не в тот ли момент, когда Марион, мурлыкая, перекрашивала усы генерала Тегишева в черный цвет – такими они были во времена их совместной жизни, а не, как нынче, седые! – она и обдумала свою нехитрую затею? Взять да и потребовать с Игоря Багримовича деньги за свое молчание. За то, что никому не рассказывает то, что знает. Никаким журналистам!

Марион до мельчайших подробностей припомнилась тогда сцена из прошлого – ее разговор с молодым еще военным Тегишевым. «Возможно, мы только через двадцать-тридцать лет узнаем, во что выльется этот опыт. Если доживем…» – сказал тогда своей возлюбленной будущий генерал.

Генерал дожил.

А Крам увидела отличный повод для шантажа.

После визита Фокиной, взволнованная открывшейся возможностью, Марион написала письмо Геннадию Гецу. Ей хотелось выудить побольше информации, подробностей о той давнишней истории. Она-то из откровенных разговоров с Тегишевым во времена их молодости знала расстановку сил и понимала, что, если кто и «в курсе», так это Гец.

Но она не успела ничего узнать.

Вирус всех опередил. Гец скоротечно скончался.

Его жена Инна повезла его хоронить в Россию.

А Светловой достался обгоревший в камине конверт с адресом Марион Крам.

Сама же Марион была убита.

* * *

Все это Светлова и собиралась изложить генералу.

Все-таки теперь Тегишеву придется с ней побеседовать! Больше он дверь перед носом у Светловой не захлопнет!

Может, вообще ему назначить встречу на улице, чтобы вообще не было никакой двери?.. Никакой двери, которую можно нагло захлопнуть перед носом?

Если надо… В крайнем случае, если генерал так любит дуэли…

И Анна со спокойным сердцем – такое редкое состояние, и никто не объяснит почему, но точно знаешь, что делать и как быть – присела боком к столу и, примостив узкий лист бумаги рядом с чашкой кофе, принялась писать:

Надо бы начать с чего-то, вроде «Милостивый государь!».

Как там, в старину, ее назначали? Как там было у Дантеса и Александра Сергеевича? «На углу Невского и Мойки… У кондитерской Вольфа и Беранже…»

"Но я хотела бы знать… Не откажите во встрече .

В семь часов вечера…" И все написать по-французски! Если же у генерала возникнут трудности с переводом, его унижение со словарем доставит Анне маленькое – пти плезир – удовольствие!

Правда, Светлова обошлась без высокопарностей. Никаких кондитерских, никакого Вольфа и Беранже… Тем более что они были не в Петербурге.

Она банально назначила Тегишеву встречу возле его дома в Безбожном. Впрочем, без особой надежды, что он явится.

Глава 12

Сердце у Светловой замерло. Тегишев действительно явился и уже стоял на углу, в ярко освещенном круге света. Он пришел. Но лицо его было отрешенно. И в то же время – сдержанно и гневно Очевидно, ему все-таки пришлось повозиться со словарем.

– Вы хоть понимаете, как это глупо? – наконец спросил он.

– Да, – честно призналась Светлова. – А как бы я еще могла добиться встречи с вами? Мне нужно было поговорить.

– Нет, вы только подумайте! – он постучал себя по лбу. – Вы что, влюблены в меня, что назначаете свидания?

– Нет. – Ответ Светловой был тверд, как гранит набережной, по которому гуляли дуэлянты. И приврала-то она при этом совсем чуть-чуть: после всего, что Аня узнала, быть влюбленной в генерала было бы просто неприлично.

– Тогда, если можно, объясняйтесь!

– Сейчас. – Аня набрала в легкие воздуху. – Я все знаю.

– Вот как? – Тегишев иронично склонил голову. – Вы не преувеличиваете?

– Напрасно вы так. – Аня опять глубоко вздохнула. – Вам лучше больше не притворяться.

– Вы все время торопитесь, – сказал Тегишев с прежней насмешкой в голосе. – Суетитесь. Считайте хоть, как ребенок, до ста, когда вам опять придет в голову принимать опрометчивое решение.

– Попробую.

– Кстати, вы не поделитесь секретом? – Генерал не изменился лицом, просто перестал улыбаться. – Вы этим увлекаетесь из любви к занятию или из чувства долга?

Аня отчего-то покраснела.

– Что же вы молчите? – усмехнулся он.

– Считаю до ста, – ответила Светлова. – Вы же сами мне только что посоветовали…

– Как вы стали послушны. – В его голосе снова послышалась насмешка. – Вот это правильно – вам давно пора пойти на уступки. Не опасаетесь, что пострадаете от излишней любознательности?

Нет, не опасаюсь. Расскажу вам одну историю.

Начинается она с того, что активность, вспышка на солнце активизирует некий вирус. Этот вирус избирательно действует только на мужчин.

Но пострадал и транссексуал, женщина-мужчина Алевтина Фокина. У нее обезображено лицо.

«Женщина в белом» Аля Фокина пробует анализировать то, что случилось. И в поисках истины, поскольку ей кажется, что она уже обречена, объезжает всех, кто кажется ей причастным к событиям в Октябрьском-27.

– С детства не переношу страшных сказок… Одна кошмарная история – и уже не сплю всю ночь. – Голос Тегишева стал глуховатым.

– В том числе Фокина добирается до Амстердама и посещает Марион Крам. То есть таким образом и Марион Крам узнает о том, что случилось.

Она-то сама избежала в свое время заражения вирусом, поскольку работала всего-навсего в магазине. А не в лабораториях. Но она была любовницей тогда еще молодого, делающего карьеру военного.

– Перестаньте меня преследовать! – Игорь Багримович строго, по-учительски взглянул на Аню. – Я не собираюсь… Подчеркиваю: не собираюсь перед вами оправдываться! Если каждый, кто в чем-то когда-то участвовал в нашей державе, начнет каяться.., жизнь остановится. Все только и будут заниматься покаянием. Да и, знаете ли, не перед кем…

Не та аудитория. Только надумаешь перед кем-нибудь покаяться.., ан, оказывается, ему самому давно уже пора это сделать.

– Между тем носители вируса, так или иначе, умирают, – продолжала Светлова. – Врач Гец, работавший в немецкой клинике. Полоцухин… Бывший солдат Осип Николаев. Маленький, недавно родившийся Женя Семенов – сын Семенова…

– Черт меня угораздил впустить вас тогда в свой дом! – Тегишев посмотрел на Анну, и в глазах его появился странный печальный блеск. – Как вы все разузнали-то? Впрочем, неважно. Поднимемся ко мне в квартиру, что ли, Анна.., как вас там?

– Анна Владимировна, если не возражаете.

– Да. Анна Владимировна. А то здесь довольно холодно. Или, может… Вы ведь все равно, как я понимаю, не торопитесь? Едемте за город? Разговор предстоит долгий.

– Это еще зачем, за город?

– У меня там замечательный дом. Вы ведь его в прошлый раз толком так и не видели. Посетить еще не желаете?

– Ну, если это будет способствовать откровенности и добросердечному признанию…

Светлова проверила, на месте ли ее добрый друг «Макаров», и, нежно улыбнувшись генералу, согласилась.

* * *

В самом деле, оказалось, что основной-то красоты Светлова в прошлый раз так и не разглядела.

На этот раз генерал остановил свой выбор на голубой гостиной.

– Самая красивая комната в доме, если не возражаете.

Аня присела. Прямо над ней светилось, нежно голубея, предутреннее небо с бледными звездами.

– Это я «содрал» у князя Юсупова. У него была татарская родословная, и плафон самой изящной его гостиной был расписан, как шатер юрты. В нарисованное отверстие вытекает нарисованный дым, и сияют звезды.

Тегишев молча и долго смотрел на Анну.

– Вещи, среди которых мы живем, в основном уродливы, – промолвил он наконец. – И глаза быстро ко всему этому привыкают. Уродство так обычно, что, когда появляется красота, мы как бы и не замечаемое, увы…

Глаза, видите ли, давно не упражнялись, разучились отличать… Им все равно.

Такие островки красоты еще спасают… Вот эта гостиная… Она обладает странным свойством: если женщина, которая появилась в ней, действительно красива, поражаешься, как раньше этого не замечал. Я, собственно, нарочно вас сюда привез… Проверить.

Аня покраснела, как самая последняя дура.

– А ведь вы, Анна Владимировна, кажется, совершенно не похожи на человека, которому доставляет удовольствие лезть не в свое дело? – спросил он вдруг.

– Ну, в общем, да, – соврала Аня. – Это просто.., так получилось. Мы просто не вовремя с вами пересеклись.

– Пожалуй, – он кивнул. – Хотя сегодня и в хорошем месте. Если бы вы знали, как я люблю этот дом! Я бы и умирать согласился тут. Знаете, я бы с удовольствием умер в моей «мавританской» гостиной… Ранней весной, когда двери впервые открыты в сад, деревья в бледной дымке зелени, а на драгоценном полу из мозаики серый след зимней пыли и сухой прошлогодний лист…

– Да вы, оказывается, поэт!

– А вы, очевидно, предполагаете, – он посмотрел на Светлову снисходительно, – что я злодей?

Ваше воображение испорчено газетными штампами. Этот мир обречен. И началось это задолго до моего появления на свет. Не вчера началось и не сегодня закончится. Ну, да бог с ним. Теперь я должен вам объяснить, к какой тайне вы – по чистой, нелепой, невозможной случайности! – прикоснулись.

Вот уж никогда не думал, что судьба явится мне когда-нибудь в лице милой девушки.

Он подошел к каминной полке, где стояла небольшая мраморная копия Психеи.

– Знаете, как я ее называю? «Молчащая». Видите, она крадется на цыпочках и прижала к губам палец.

Чуть похожа на вас. Давайте так ее, назовем: «Молчащая Анна». А я вам обещаю, что ваши опасения не сбудутся.

– Но…

– Вы убедитесь в этом скоро.., и абсолютно. Хорошо? Или вы любопытны и болтливы? Самое неприятное сочетание: сначала любопытство, потом болтливость.

– Нет. Я не болтлива.

– Тогда пожалуйте ручку, мадам.

Он легко, чуть небрежно притронулся к Аниным пальцам и легким шагом человека, сбросившего с себя наконец после длительного перехода тяжелую поклажу, пересек голубую гостиную и сел напротив Светловой.

Таким Аня генерала еще не видела.

Потом она надолго запомнит выражение его глаз.

Горячие огромные глаза, чуть выпуклые веки, удлиненное лицо с большим красивым ртом. Аки трепещущий конь, учуявший в лесу, за деревьями, опасность. И при этом лицо человека, невыразимо уставшего. «Досчитай до ста.., потом отдохнешь». Он уже, наверное, добрался до девяносто девяти.

– Итак?

– Тогда ведь все было не так, как сейчас. Все иначе. Я молодой военный… Я был военным, понимаете? И я делал то, что полагалось мне по долгу службы. Не очень, кстати сказать, задумываясь над тем, что мы вообще там делали. К тому же, знаете ли, эпоха глобального противостояния… В свете реальной угрозы ядерной войны – пара-тройка новых вирусов… Право же, все это казалось пустяками. Ну, ничего зазорного мы тогда в этом не видели! К тому же военные во всем мире одинаковы, их профессия – война и.., мы создали его. Что вы теперь от меня хотите?..

– Ничего себе, «что я хочу»?! Я хочу не подвергаться опасности заражения! И другие люди тоже, думаю, рассчитывают на такой-то пустяк. Такую «любезность» с вашей стороны.

– Этот вирус не может стать источником эпидемии. Он не передается от человека к человеку. Ну, извините, с чиханием или кровью…

– Ни «едва соприкоснувшись рукавами»?

– Никак! Этот вирус создавался как оружие одноразового применения. Для спецагентов, разведки… Ну, в общем, для всех заинтересованных. Для определенного контингента сотрудников. Укол – и жертва умирает от болезни с симптомами лихорадки.

– Но ведь Гец и другие заразились!

– Да, заразились. В результате внештатной ситуации и ЧП. От вируса из разбитой пробирки, а не от другого человека! В чем вы меня обвиняете?

* * *

Анна уже готова была согласиться. Возможно, действительно, вирус не передается от человека к человеку. Ни в деревне Ковде, ни в Линибурге не было случаев заражения. Получалось, что вирус, в самом деле, погибал вместе со своими носителями.

* * *

– Игорь Багримович… А что за инъекции были сделаны Осипу Николаеву?

Тегишев отвернулся к окну.

– Дело прошлое.

– А все-таки?! Умер-то Осип в настоящее время.

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему он умер?

– Какое это теперь имеет значение, если он все равно умер?

– Но ведь он должен был спастись?

– Это…

Обычно уверенный в себе генерал говорил теперь с некоторым затруднением.

– Это то, в чем я, действительно, виноват. Я сказал им всем, что вакцина готова. Я ввел их в заблуждение.

– Как вы могли?

– Не было тогда еще полноценной вакцины, и я не мог ничем помочь. Но все же вроде обошлось.

Кто мог подумать, что так случится? И спустя столько времени… Двадцать лет!

– Но как вам удалось все скрыть?

– Понимаете, схема организации была такова, что работа нескольких отделов замыкалась на мне.

Между собой сотрудники этих отделов и лабораторий не взаимодействовали. Это было категорически запрещено. Все давали подписку о неразглашении. Поэтому они не могли проверить мои слова.

– Я еще могу поверить, что вы в состоянии заставить молчать солдата из деревни Ковда. Но как вы договорились с Гецем?

– Видите ли, он страстно мечтал уйти из армии.

У него было блестящее медицинское образование.

Но как выпускник Военно-медицинской академии он должен был отслужить свое. Я обещал ему и, в общем, помог в итоге уйти на гражданку. Успокоил его тем, что вакцина нейтрализует вирус и просил Забыть об остальном.

– Но вспомнить ему все-таки пришлось, правда, двадцать лет спустя!

– А вакцина… Знаете, это обычная вещь при социалистическом планировании. Вариантов, когда вирус выходит из-под контроля, немало. Один отдел, занимающийся созданием биологического оружия, уже закончил работу, а другой, работающий над созданием вакцины и защиты, – запаздывает.

Работа над этой противовирусной вакциной еще не была окончательно завершена. Но Николаеву сделали укол…

– Так же, как Гецу?

– Да. Но вакцина, очевидно, не уничтожила вирус, а только, может быть, подавила его на время.

– И все эти годы он продолжал существовать в организме Геца и Николаева?

– Возможно.

– А потом что-то случилось?

– Возможно.

«Солнце.., солнце оказалось черным!» – подумала про себя Светлова.

– А Марион Крам вас шантажировала? – вдруг спросила она.

– Да, представьте! Она прислала мне глупое письмо с угрозами и немыслимыми требованиями. Но что из того? Я и не думал относиться к этому всерьез. Мне, знаете ли, это было совсем не страшно.

– Генерал, вы никогда не спрашивали о смерти Марион Крам. Хотите знать, как это случилось?

– Она была больна?

– По заключению экспертов, она была практически идеально здорова – для своего возраста. Все внутренние органы в идеальном порядке. Она погибла от циана.

– Может быть, это самоубийство?

– А потом, отравившись, она расшибла сама себе голову?!

– Ну, не знаю…

– А я знаю… Ее убили. А уже потом, мертвой, ей размозжили голову каким-то тяжелым предметом.

Аня заметила, как генерал побледнел.

– Искали орудие преступления. В том числе и на дне амстердамского канала. Но ничего не нашли.

– Ну, чем же я-то могу помочь?

Было заметно, что Тегишеву с трудом удается сохранять безразличный вид.

– Почему вы не уничтожили письмо Марион Крам?

– Почему? – Генерал усмехнулся. – А почему любят стерв? Именно потому, что они стервы. Милые добрые покладистые женщины – пресны. Скучны.

Такой была Юлина мама. Самый решительный поступок, который она совершила, – это умерла.

А так – ни рыба ни мясо – сплошное собачье заглядывание в глаза, материнская забота и «чего изволите?».

Я, конечно, отыскал бы после того, как мы расстались, Машку – не выдержал. Но она упорхнула куда-то за границу. Вышла замуж. Ну а бегать за ней по миру мне уж было не с руки. Да и вряд ли она уже променяла бы эту их цивилизованную жизнь на мои условия. Пусть даже и генеральские.

Но это я потом затосковал, много позже…

А тогда, в Октябрьском-27, когда мне предложили повышение, я понимал, что если женюсь и увезу ее с собой, то пропал. Эта замечательная хищница разорвет меня в клочья: на тряпочки, колготки, шубки, брильянтики. Это ведь ее жизненное предназначение – поедать мужчин. С этим свойством такие, как она, знаете ли, рождаются. Перенять это, научиться – невозможно. Иногда обычные женщины пытаются им подражать. Начинают стервозничать, требовать и удивляются, когда их посылают – далеко и с легкостью. Не срабатывает.

Таких женщин, как Маша, узнаешь с первого взгляда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Стоило взглянуть на нее…

Конечно, для мужчин это сладкая погибель. Но я был молод, амбициозен, и мне хотелось еще «пожить»: сделать карьеру, иметь детей – наследников, семью, дом.

Для всего этого замечательная Маша с ее дикими голубыми глазищами не годилась. И я ее бросил.

Тут, знаете, даже есть момент утверждения превосходства: мне хотелось доказать себе – я сильней и могу это сделать. Могу, если захочу, избежать капкана, хоть Маше и казалось, что он уже захлопнулся.

К тому же с помощью моей покойной ныне жены, вернее, с помощью ее отца, я быстро сделал карьеру, многого добился. Как видите, генерал.

Почему я не уничтожил письмо Крамаровой? Да я бы не расстался с ним ни за какие деньги! Почему целуют коготки, которые норовят тебя оцарапать?

Если хотите, мне было даже приятно. Потому что это означало, что, несмотря на прошедшие годы и на эту ее Голландию, она меня не забыла. То есть я тоже не давал ей покоя. Уверен и сейчас, что дело было не в деньгах – дело было в этой ее чертовой досаде: она не могла забыть, что ей не удалось удержать меня.

Для таких женщин, как она, это равно профессиональному поражению. И простить мне, что я ускользнул, она, конечно, не могла. Я уверен, что бы ни происходило потом в ее жизни, она меня всегда помнила. А потому достать меня, помучить, напомнить о себе…

– А Юлсу?

– Что – Юлсу?

– Она не могла догадываться о таком вашем отношении к Марион?

Генерал пожал плечами.

– Я, разумеется, никогда ей ни о чем не говорил.

Но есть чувства, о которых невозможно не догадаться. А она…

Он замолчал.

– Да, а она, – вздохнула Светлова, – очень умная девочка.

– Не могу не согласиться: умная.

– И готовит отлично… Кстати, тот цыпленок, которым Юля меня угощала в ваше отсутствие, был замечательный! – похвалила Светлова. – Я, как говорится, с большим чувством и отменным аппетитом…

– Ну и на здоровье!

– А вот дочка ваша что-то даже и не попробовала.., столь замечательную стряпню.

– Да, с аппетитом у Юли какие-то проблемы, – нехотя согласился генерал.

– Бедная девочка! – Аня сокрушенно покачала головой. – Такая худенькая!

– Бедная? – Игоря Багримовича словно пришпорили.

Светлова довольно хмыкнула: «Ах, так, вы – неразговорчивый? Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…»

Прием был безотказным. Достаточно посокрушаться на предмет вашего дитяти – и любой родитель, нарушив обет молчания, тут же ринется в словесный бой и приведет вам множество фактов и аргументов, неоспоримо доказывающих, что его замечательный ребенок обладает целым сонмом достоинств.

Генерал Тегишев не стал исключением из этого правила., Есть много крючков, заставляющих неразговорчивого и намеренно молчащего собеседника включиться в беседу. Самый безотказный – заговорить о том, что для него дорого, бесконечно дорого.

– Да вы… Что вы понимаете? – искренне возмутился генерал.

– А что… Может, я действительно чего-то не понимаю?

– Да, а что бы вы сказали, если бы на той же самой кухне вам зажарила цыпленка Линда Евангелисте или Наоми Кэмпбелл?

– Я бы сохранила косточки и определила их в домашний музей.

– Ну и где? Где эти косточки?. Вот и глупо, что вы их не сохранили!

И генерал величественно удалился.

Вернулся он со стопкой иллюстрированных заграничных журналов.

Он раскрыл их перед Светловой, и челюсть у нее тихо отпала.

* * *

«Черное Солнце»! Так именовали ослепительную брюнетку в этих изданиях.

Тот нечесаный заморыш, что жарила цыпленка?

То долговязое несчастное существо в растянувшемся трикотажном свитере-пижамке? Даром, что «пижамка» из дорогого бутика, а похожа на китайское нижнее белье эпохи «большого коммунистического рывка и великого кормчего».

И эта красавица?! Эта звезда подиума и Юля – в одна и та же девочка?!

– Юлсу! Черное Солнце… Так ее именуют папарацци.

– Я могу ее увидеть?

– Вряд ли. Юля теперь редко бывает в России.

Собственно, за последние полтора года всего-то каких-нибудь пару раз. Ее трудно застать дома. Вы, кстати, совершенно случайно с ней пересеклись.

Это, в общем, редкость.

– Но все-таки она бывает здесь?

– Только, когда ей… – Генерал не договорил.

– ..когда ей становится плохо? – закончила за него Анна.

– Да. Приезжает полечиться, отдохнуть. Не хочет этого делать там. Папарацци сразу разнюхают, что она… Она не слишком здорова. За свою карьеру волнуется.

– Вы думаете, она боится именно папарацци?

– Ну да!

– То есть Юлсу волнует общественное мнение?

– Ну да. Ее волнует мнение этих лягушатников. – Генерал нахмурился. – А зря! Я бы на ее месте плевал на них с высокой колокольни… В конце концов.., мы великая держава…

– Но сами «лягушатники» вряд ли так думают.

И вы не на ее месте, генерал.

– Ой, забыли немцы, французы, поляки, чехи одна тысяча восемьсот двенадцатый год! Европа эта ваша… Прав был Жуков, когда уже на исходе войны сказал: а не пройти ли нам прямо до самого Ла-Манша? Если бы его послушали, где бы сейчас была ваша Европа?

– Пожалуй, вы правы.

Аня задумчиво смотрела на генерала. Она мысленно составляла для себя портрет Тегишева, дополняя его в процессе разговора все новыми и новыми качествами.

Типично имперский человек – «Все наше лучше, потому что наше».

Он так высокомерен, что и не подумал бы чего-то там в своей жизни стесняться. Он, генерал, своей жизни не стыдится.

Марион Крам слишком долго прожила в Голландии, и расчет ее оказался не верен. Она-то рассчитывала на степень влияния общественного мнения.

Но не существует для Тегишева ни мнения, ни влияния.

Игорь Багримович смотрел на все именно с высокой колокольни. Почти на все. А уж на Европу – тем более. На все «их» мнения и точки зрения, и что бы они там о нем ни думали.

Как он там сказал? «Знаете, как бы вам это объяснить… Я бы никогда не стал сводить счеты с женщиной, с которой был близок».

Это верно; он может бросить, забыть, выгнать.

Но ехать в Амстердам? Искать, беспокоиться, хлопотать, стрелять?

И все это ради чего? Ради того, чтобы какой-нибудь «поганый журнальчик» не написал о нем пару-тройку неприятных строчек? И где?! В Европе какой-то, которую другой военачальник, маршал, хотел поиметь до самого Ла-Манша!

Нет, Игорь Багримович Тегишев – типично имперский человек.

Что-то тут не сходилось…

Разумеется, у Тегишева был мотив и прямой повод убить Крам.

Но что-то тут не сходилось.

Дело в том, что у Тегишева явно был своеобразный кодекс чести.

Ну, не может человек, собирающийся по-настоящему рисковать жизнью на дуэли, вероломно проломить череп женщине! Не может!

Если он убил Крам… Если Тегишев мог убить ее, то почему не расправился с нею, Анной Светловой?

А ведь ему даже и убивать самому Анну не надо было. Просто не дать себе труда в прошлое их свидание спасти ее. На то у него и существует желтоглазая хищница Маша, пасется в вольере. Просто оставил бы погибать.

Получается, что Игорь Багримович – честный, порядочный человек. А честный, порядочный человек преступление совершить не может.

И тем не менее точно известно, что одно преступление, давшее повод Крам его шантажировать, он все-таки совершил.

А такое преступление разве мог совершить человек, для которого существует кодекс чести, твердые нравственные правила, принципы и так далее?

Имперский человек Игорь Багримович мог сделать это только в единственном случае: если другая этика оказалась сильнее его личной. А именно – этика государства!

Игорь Багримович – человек, для которого интересы государства всегда были превыше собственных. Вот в таком случае – когда речь идет о пользе государства, он и выбирать бы не стал! Не стал бы сомневаться и рассуждать: хорошо это или плохо! Он просто выполнил бы то, что ему полагалось выполнить по долгу службы.

Как генерал, однако, разволновался, когда речь зашла о его якобы «личной нечестности», личном преступлении! Имуществом он военным якобы торговал. Да, такого обвинения он снести не может!

Еще бы, Игорь Тегишев – и вор! Тут и до дуэли дело дошло бы!

Другое дело, когда идешь на преступление ради интересов государства. Для поколения Тегишева такое преступление – и не преступление вовсе, а выполнение долга. И при таком взгляде на вещи создание любого вида оружия не преступно, а почетно, Но убийство Маши Крамаровой, его бывшей и, кажется, по сути, единственной настоящей возлюбленной – у Светловой не было никаких оснований не верить его словам, – это случай совсем иной, – Какая редкая вещь! – восхитилась Светлова; и прежде чем попрощаться с генералом, она подошла к этому «чуду».

Он стоял в углу гостиной – маленький пузатый комодик.

– Инкрустация костью, – сдержанно похвалился генерал.

Анна восхищенно покачала головой.

– Прелесть!

– Это очень дорогой антиквариат. Пользуется невероятным успехом. Как только где-нибудь на аукционе появляется что-либо подобное, все ценители сходят с ума.

– А вот это?

Светлову, которая, как говорится, «ни уха ни рыла» не смыслила в такого рода ценностях, по правде сказать, больше интересовал стоявший на комодике подсвечник.

– Тоже на аукционе приобрели?

– Нет. Это Юля недавно купила где-то в антикварном магазине в Европе. Вот, привезла домой.

– У девочки и вкус отличный!

– И тут вы правы, – согласился генерал Аня попробовала приподнять бронзового Меркурия.

– Ну и тяжесть!

– Да! Орехи колоть вполне подойдет.

Светлова понимающе кивнула: с некоторых пор ее интересовали все тяжелые предметы.

* * *

Дело в том, что уголовное дело по убийству Марион Крам, заведенное в Голландии, зашло в тупик. По горячим следам раскрыть его не удалось.

По «не горячим» тоже не получалось.

И постепенно конфиденциальная информация, которую следователи держали в тайне, стала просачиваться наружу.

Тем более что Марион Крам была русской. И это не могло не интересовать газеты.

И Карл регулярно делал для Светловой отчеты о прочитанном.

Самое таинственное заключалось в способе умертвления, необычности способа, с помощью которого Марион отправили на тот свет.

«Явной причиной смерти послужил сильный удар, нанесенный каким-то тяжелым предметом, которым ей размозжили лицо, просто снесли переносицу. Сплошное месиво! И это посчитали, разумеется, очевидной причиной гибели, – подвел итог Карл. – Трудно было не обратить внимание».

– А этот предмет удалось найти? – поинтересовалась Анна.

– Нет.

– Получается, что убийца принес его с собой, воспользовался им – и унес?

– Возможно… Выкинуть не мог! Такую тяжелую вещь вода не унесет, и водолазы, обследовавшие дно канала, конечно, этот предмет нашли бы.

– Может, что-нибудь пропало в доме у Крам?

– По свидетельству ее знакомых, только подсвечник. Его не оказалось в доме.

– Не оказалось?!

– Но загвоздка не в этом. Представьте, что вы наносите удар…

– Не хотелось бы этого представлять…

– Но надо. Для того чтобы смоделировать ситуацию. Представьте, что рядом с вами в комнате человек, которого вы собираетесь ударить. Вы ударите его по голове?

– Возможно…

– А Марион размозжили лицо. И удар нанесен так, как это можно сделать, если человек лежит…

– А она, может быть, и лежала?

– Да, возможно, она просто лежала или спала, отдыхая, на диване, закрыв глаза, и кто-то подкрался. Но в нашем случае есть другое объяснение. Марион лежала потому, что уже была мертва.

В кровавой «каше», в которую убийца превратил ее лицо, были найдены кусочки ткани от скатерти.

Кстати, в эту самую скатерть и был завернут труп.

– Значит, мало того, что Марион лежала во время нанесения ударов, так ей еще и предварительно накрыли лицо? А потом уже ударили?

– Вот именно!

– Да, пожалуй, спать ей надо было очень крепко, чтобы не почувствовать таких приготовлений.

Очень-очень крепко!

– Думаете, снотворное?

– Да нет. Она не спала… Точнее спала, но самым крепким сном, который можно только представить.

Мертвым!

– Вы хотите сказать…

– Когда ей наносили удар, Марион уже была мертва.. Причем смерть ее была самой верной из всех известных – смерть от циана.

– Ее отравили?

– Да, в некотором роде…

– Заставили выпить?

– Нет…

– Она сама? Все-таки она покончила с собой?

А кто-то потом в ярости совершил казнь уже над мертвой?..

– Марион не глотала отравы, и в ее желудке вообще не обнаружено циана.

– То есть?

– Он проник через кожу.

– Как это?

– Тут-то и кроется самое сенсационное, отчего за это преступление так ухватились журналисты.

Пистолет, убивающий цианом, – редкое оружие, которым пользовались в свое время некоторые спецслужбы.

– Вот те раз! Но зачем человеку, имеющему такое профессиональное изощренное оружие… Зачем ему понадобилось еще и заворачивать труп в скатерть и молотить по физиономии тяжелым предметом, словно во время ссоры на коммунальной кухне?

– То-то и оно! Марион Крам убивали дважды.

И второй раз уже мертвую…

– Дважды?!

– И это разные убийства. Одно профессиональное, другое дилетантское.

– Это были два разных человека?

– А вот этого уже, наверное, никто никогда не узнает.

* * *

Аня с головой погрузилась в Интернет. Она изучила прессу за последние несколько месяцев. Ну, конечно, не всю, а лишь те издания, которые специализировались на жизни звезд и, в силу их специфики, могли волновать восхождение Черного Солнца.

Именно так Анна узнала то, что не торопился сообщать ей Игорь Багримович. А именно, что у Юлсу есть жених. Да какой!

Он был настолько известен, что из тех же газет можно было узнать не только его биографию, но даже марку нижнего белья, которое он предпочитает, и что из еды он изволил предпочесть в прошлый вторник на обед.

Эмерик Монтлор. Молод, красив, знаменит.

И что любопытно, строгих, почти старомодных правил. Не курит, не пьет, обожает свою маму.

Так, в одном интервью Эмерик, в частности, заявил, что женится только на девушке, к которой с одобрением отнесется его семья. Потому что у молодого человека из старинного рода, насчитывающего не одно поколение, безусловно, должны быть перед этим родом обязательства. Столько предков заботились о чести представителей генеологического древа, что ему, Эмерику, уже просто не остается выбора – заботиться или не заботиться.

Разумеется, ответ однозначен!

«И он, надо полагать… – Светлова хмыкнула, – конечно же, заботится».

* * *

Эмерик Монтлор, один из самых преуспевающих менеджеров модельного бизнеса, возглавляющий жюри отборочного конкурса, которое раз в году устраивало знаменитое парижское агентство, судил строго и беспристрастно. Он не должен был подсуживать, чтобы заполучить очередную красавицу. Эмерик сам был молод и красив. Даже если бы он и «засудил» кого-то, начинающая модель все бы простила ему, а выбывшие, по его вине, из конкурса девушки готовы были пойти за ним, как юные крысы за волшебной дудочкой…