Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Иосиф Уткин

 
С чистым весом
Слезы филигранной,
В сапогах,
Целиком, как вы есть,
На оптовый язык
Килограммов
Всё стараются
Вас перевесть.
 
 
А попробуй
Такую нагрузку
Примерять на кило
И на пуд, —
Так, пожалуй, под это
На Курском
Бесконечный состав подадут..
 
 
Я хотел бы,
Пока еще розов
Утром парусник,
Как-нибудь встав,
Для сердечных своих перевозок
Попросить
До Батума состав.
 
 
Мне мой труд
Не особенно сладок:
Как там песню
Стихом ни глуши,
Остается соленый осадок
Где-то
В водорослях души.
 
 
И хотелось бы,
Вычеркнув версты,
Стильным брассом волны голубой
Всю
Соленую эту разверстку
Опрокинуть
В батумский прибой.
 
 
Что для моря
Масштабов безгранных,
В этой общей
Соленой связи,
Два каких-то
Лирических грана
Сквозь стихи проступившей слезы?
 
 
Мелочиться
Ему не пристало.
А с такого, глядишь, пустяка,
Формируясь,
Сверкают кристаллы
Просоленного вдосталь стиха!
 
 
…Ты глядишь
С укоризной, товарищ?
Современник
И автор побед, —
Уверяю:
Без соли
Не сваришь
Ни один стихотворный обед.
 
 
Так пускай,
Разгораясь, не тухнет,
Сколь бы ни были
Судьи строги,
Эта чудная
Синяя кухня
Шторма,
Соли
И честной строки!
 

1932

 
Мне
Действительно лямку натерло,
И спасения прямо нет!
Как с ножом – понимаете —
К горлу
Подступают
Мои тридцать лет.
 
 
Где спастись
И куда мне податься?
Нет на свете
Такого пути!
И от этого
Заимодавца
Всё равно
Никуда не уйти.
 
 
Нет такой удивительной
Кровли!
А стране моей
И невдомек,
Что я словом,
Пропитанным кровью,
Многим людям,
Как хлебом,
Помог.
 
 
Да когда
И кому было дело
До такой захолустной глуши,
Как провинция
Бедного тела
Или темная область
Души!..
 
 
Крест
На всё это дело поставить, —
Вот, по-моему,
Способ один:
Быть спокойным
И время заставить
Подождать
С предъявленьем седин.
 

<1933>

 
Переваливая через
Чистоту песчаных сот,
Атлантическая челюсть
Берег гложет и сосет.
 
 
Сколько соли перепито,
Сколько слопано камня?!
От такого аппетита
Страх нисходит на меня.
 
 
Мне знакома кухня эта.
Я и сам ведь… и меня
Посадили на диету
Трезвой влаги и камня.
 
 
Мне понятно (врать не стану!),
Мне, как лирику, видней —
Лодка с парусным султаном
И с двумя парнями в ней.
 
 
Для меня, понятно, пытка —
Наблюдать издалека,
Как везут ребята в слитках
Скумбрию и судака.
 
 
Я не слишком крепок телом,
Но люблю заняться вот
Нееврейским этим делом
На дыбы встающих вод.
 
 
Вёсла – врозь… Рукав – по локоть.
И вокруг, как от огня,
Заметет морская склока,
И пойдешь ты
Акать,
Окать,
На греб ень летя с гребн я!
 
 
Но положено мне РАППом
Заниматься, да не тем —
И сосать, понятно, лапу
Глубоко полезных тем…
 

Май 1933

 
Дождь устал
Косить
И цокать,
Мыть прозрачные луга.
И блестит,
Уйдя по локоть
В горы,
Радуга-дуга.
 
 
Подступает
С песней длинной
Тишь…
И, лежа на спине,
Тебердинская долина
Внемлет
Смутной тишине.
 
 
И тогда,
Мотая н аус,
В стариковской простоте,
Снявши шапку,
Амонаус
Так и замер в высоте.
 
 
День, томясь
И догорая,
Моет ноги в Теберде…
Где ты,
Где ты, дорогая,
Хорошо ли там тебе?
 

Июнь 1933

 
…Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою…
 

Н. Гумилев

 
Я следил за небом робко,
Где – впопад и невпопад, —
Как по спичечной коробке,
Чиркал спички звездопад.
 
 
Так вот некогда горела —
Рассказал бы я тебе —
Трубка старого карела
В достопамятной избе.
 
 
Так когда-то не без риску,
Корпус лихо накреня,
Высекал я насмерть искру
Из армейского кремня!
 
 
Да, ни в хижине чухонца,
Ни в крутом седле бойца
Ни звезды своей, ни солнца
Не сыскал я до конца.
 
 
Где-нибудь в немецкой Туле,
Нами занятой в бою,
Отливает мастер пулю,
Искру, стало быть, мою…
 

Август 1933

 
 У витрины световой Госторга
Вспомнил я, увидел с высоты
Молодость в солдатских гимнастерках
Неправдоподобной простоты.
 
 
Вот они стоят передо мною,
Юноши в семнадцать – двадцать лет.
Неприступной и живой стеною
Ныне воспеваемых побед.
 
 
Б осые, нечесаны, небриты…
Но щетиной этих юных лиц
Были, как штыками, перерыты
Все обозначения границ.
 
 
Без сапог, в задрипанных обмотках.
Сквозь огромный азиатский дождь,
С песней, с матом, с кровью в сердце…
Вот как
Шла к бессмертью наша молодежь!
 
 
Шла, чтобы, наголодавшись вдосталь.
Занимая Керчь или Тагил,
Обрести последнее удобство
Братских достопамятных могил.
 
 
От Владивостока и до Польши
Проведен пунктир кровавый – тел.
Но спроси, поставь любого – больше
Ничего никто и не хотел!
 
 
Да и так ли мало быть пунктиром,
Или историческим звеном,
Между старым И грядущим миром?
Мы и не мечтали об ином!..
 
 
Но, трудясь до белого каленья,
Зной крепя и плавя мрамор зим, —
Мы откроем новым поколеньям
Дверь в грядущее,
Как двери в магазин.
 

Сентябрь 1933

 
Ни поесть,
Ни напиться.
От метелей
                    и вьюг
Эмигрируют
                      птицы,
Направляясь
                          на юг.
И товарищ
                      достойный
У советских границ
Наблюдает спокойно
Отправление
                             птиц.
 
 
Он спокоен,
Он знает:
Мы поем
                        не одни, —
Эта тема сквозная
И пернатым
                        сродни.
Эта песня
И в криках
Отлетающих
                                птиц,
И на всех
На яз ыках
Деревень
                   и столиц.
И на рисовом поле,
Утонувшем
в поту,
И в глубоком подполье
В иностранном
                              порту.
 
 
…У меня
                  есть приятель,
Иностранный весьма,
Он мне
              в трюме припрятал
Два испанских письма.
 
 
Интересное дело,
Как, врываясь в слова,
По-испански запела,
Без акцента,
                        Москва!..
 
 
Я с испанским —
                           заметим —
Очень мало знаком,
Но мы именно
                            этим
Говорим
                  языком,
Тем, который
                        и в криках
Отлетающих
                        птиц,
И на всех
                  на яз ыках
Деревень
                      и столиц.
И на рисовом
                            поле,
Утонувшем
                        в поту,
И в глубоком подполье
В иностранном порту.
 
 
Мы горим
Для идеи
И услышим
                      хотя б,
Как испанским владеет
Взявший слово
                           Октябрь.
 

Октябрь 1933

 
По отряду ходит бой
 В докторском халате.
«Ваня, милый, что с тобой?!» —
«И меня… ребята!»
 
 
И военный с бородой
Парню руку гладит:
«Это самый молодой
Был в моем отряде…»
 
 
Но отряд на слово – скуп.
Слева наступают.
Пулемету зуб на зуб
Аж не попадает!
 
 
Слева —
Бешеный огонь.
Справа,
Грохнув оземь,—
Падает убитый конь
В полковом обозе.
 
 
Бой идет —
Земля дрожит!
Пулеметы строчат…
На снегу один лежит
Мертвый пулеметчик.
 
 
Посмотрю…
И спасу нет —
До чего же молод!..
 
 
И над ним пятнадцать лет
Отливает красный цвет —
Знамя: серп да молот.
 

Ноябрь 1933

 
Подари мне на прощанье
Пару милых пустяков:
Папирос хороших, чайник,
Томик пушкинских стихов…
 
 
Жизнь армейца не балует,
Что ты там ни говори!..
Я б хотел и поцелуи
Захватить, как сухари.
 
 
Может, очень заскучаю,
Так вот было бы в пути
И приятно вместо чаю
Губы теплые найти.
 
 
Или свалит смерть под дубом.
Всё равно приятно, чтоб
Отогрели твои губы
Холодеющий мой лоб.
 
 
Подари… авось случайно
Пощадят еще в бою,
Я тогда тебе и чайник,
И любовь верну свою!
 

1933

 
Ветер с дымом вперемешку…
И мелькает целый день,
Как военный в перебежке,
Россыпь русских деревень.
Знаменитая Россия! —
Топоры да темный сруб…
Но стоят, как часовые,
Городские меты труб.
 
 
…По старинке, скверно сшитый,
Я бы сам от мук своих
Встал под верную защиту
Этих рослых часовых.
 
 
Я не раз терял равненье,
Умирал не раз в тиши
От смертельного раненья
В область сердца и души!
 
 
Но пройдет… Я успокоюсь…
Так последний раз меня
Выноси, курьерский поезд,
Из-под этого огня!
 

1933

 
Далеко мы с тобою
И близко,
И не ближе семейных границ.
Потому так растет переписка
Долгих взглядов
И длинных ресниц.
 
 
Но работает
Очень не точно
И трагически для двоих
Эта
Слишком воздушная
                                          почта
Поцелуев и вздохов твоих.
 
 
Мне неясен
Начальник усатый…
Как ты
Глаз от меня
Ни таи,
Я боюсь,
Не найдут адресата
Эти милые письма мои…
 
 
Слишком дорого стоит общенье
И невыгодно, наконец,
Неналаженное сообщенье
Двух
По сути обычных
Сердец!
 
 
Я уверен,
Когда мы покроем
Всю страну
Распорядком торца,—
Вдвое,
Может быть, даже и втрое
Будут ближе друг к другу
Сердца.
 
 
Но пока…
Отвечайте скорее!
Я с депешей
К наркому стучусь:
«Что мне делать,
Товарищ Андреев,
С этим транспортом
Экстренных чувств?..
 
 
Я готов
Хоть на пушкинских дрогах!..
Но, бровей ее темных темней,
Далека,
Бесконечна дорога
Занесенных разлукой путей».
 

1933

 
Мы с тобой
На открытой платформе
Под убийственным встали огнем.
Так давай, современник,
По форме
И по совести
Грудь застегнем.
 
 
Так давай, сотоварищ,
В обтяжку
Подтяни гимнастерку свою,
Не годится —
Душа нараспашку —
Рядовому болтаться в строю!
 
 
Если все-таки
Будет неловко
И неладно
В солдатской груди,
Ты тогда поднимись
И винтовку
По врагу разряди,
Разряди!
 
 
Табака при себе
Не имея,
Ты, смотри.
Не закуривай с ним…
Не всегда я
Такое умею,
Не всегда я
Бываю таким!
 
 
Забывая пароль
И уставы,
Непременные в деле таком,
Я нередко
У самой заставы
Толковал и курил
С земляком.
 
 
Вы дурную чувствительность эту
Не усваивайте,
Друзья!
То, что можно, пожалуй,
Поэту,
То бойцу
Ни в какую нельзя…
 
 
Отгремят,
Успокоятся бури,
Отдымит
И рассеется чад, —
Вот тогда
И споем,
И покурим,
И обнимем знакомых девчат.
 

1933

 
Паровоз
                     вагоны
                                   тянет,
Пар
          пускает
                             под откос,
Крутит
                длинными
                                     локтями
У железных
                   у колес.
 
 
Паровоз
                колеса
                                  гонит,
Пролетает,
                     как снаряд…
Только слышно,
                                как вагоны
По-японски
                                говорят…
 
 
То ли в окна,
                          то ли в двери
Ветер глянул…
                          и назад:
И глазам
                  своим
                                   не верит —
Столько
                 в поезде
                                  солдат?!
 
 
Глянул ветер…
                        и не верит…
И торопится
                         к своим,
И летит,
                         летит
                                      на север
К приамурским
                           часовым.
 
 
Через пущи
                      через чащи.
Через мелкие
                           кусты
Мчится он…
                    и по-кошачьи
Выгибаются
                       мосты.
 
 
Он несется
                      росомахой
По сугробам
                         снеговым
И кидается
                     с размаху
На тулупы
                    к часовым!
 
 
Часовой
                   снимает чайник,
Улыбается
                           в ответ:
«Зря волнуетесь,
                                  начальник,
Всё в порядке…
                                пьяных нет».
 
 
Мы не станем
                           драться
                                               сами,
Но Союз
                     вполне готов…
Нам известно
                           расписанье
Всех
                 японских
                                     поездов!
 

1933

 
…Плыл туман,
                        за ледяной горою,
И земля осталась
                                 в стороне.
Но лицом
                   доподлинных
                                                героев
Обернулись
                         путники
                                          к стране.
В южный зной
                           и в северную
                                                      вьюгу,
Вековую
                  тьму
                             растеребя,
Так вот выглядят
                              на Севере,
                                                        на Юге
Подлинные
                         дети
                                   Октября!
 

17 июня 1934

 
По Кузнецкой улице
Ехал поп на курице…
 
 
Едет батюшка пешком,
Тарантас накрыт мешком —
 
 
А навстречу аккурат
Подымается отряд.
 
 
Дескать, батя, что везешь?
Дескать, стой, владыко!
 
 
Дескать, ми-и-и ленькие, ро-о-о-жь.
Дескать, батя… а не врешь?
Дескать, покажи-ка.
 
 
Заглянули в тарантас.
Увидали… вот так раз!
 
 
В девятнадцатом году…
Ну и батя, ловко! —
В огороде, во саду
Родилась винтовка?!
 
 
Знаменитый урожай.
«Ну-ка, батя… подъезжай».
 
 
У попа в глазах черно.
«Господи Исусе…»
(Трехлинейное зерно
Не в поповском вкусе!)
 
 
Комиссар протер очки.
«Что же, благочинный,
Угадали мужички
Волка под овчиной?»
 
 
Да как взглянет на лицо,
Да как скинет ружьецо!
 
 
«На заборе про актрис
Интересно пишут…
Ну-ка, батя… становись.
Почитай афиши!..»
 
 
По Кузнецкой улице
Поп лежит на улице.
 
 
А на гору аккурат
Подымается отряд.
 

Октябрь 1934

 
Мальчишку шлепнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы
У него.
 
 
Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он всё время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».
 
 
К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: «Мы вовсе незнакомы!..»
И улыбается опять.
 
 
Ему японская «микада»
Грозит, кричит: «Признайся сам!..»
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.
 
 
Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
И не говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.
 
 
…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и в кальсонах
Его ввели в тюремный двор.
 
 
Но коммунисты На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
 
 
И он погиб, судьбу приемля.
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
 

1934

 
Мама в комнате не спит.
Папа в комнате сопит.
И у мамы
И у папы
Недовольный явно вид.
 
 
Дочь приветствует в прихожей
Двадцати примерно лет,
На Онегина похожий,
В сапогах казенной кожи,
Бедный, видите ль, поэт!
 
 
А за городом, в усадьбе —
Как богат, хотя и сед, —
В сорока верстах от свадьбы
Славный вдовствует сосед.
 
 
И у мамы —
Грустный вид.
И у папы —
Грустный вид.
 
 
Мама в комнате не спит.
Папа в комнате сопит.
И у мамы
И у папы
Явно недовольный вид.
 
 
…Дорогая, дай усесться,
Дай мне место поскорей
Возле… где-нибудь… у сердца,
Рядом с нежностью твоей.
 
 
Да не бойся, сделай милость…
Ты взгляни на старый быт:
Мать легла и притворилась,
Что не видит
И что спит.
 
 
И никто нас не попросит
Не тушить с тобой огня.
И никто теперь не спросит,
Сколько денег у меня.
 
 
Сколько денег,
Сколько душ?
Сколько яблонь,
Сколько груш?
Кто богаче: ты ли, я ли —
И другую ерунду.
 
 
А соседа… расстреляли
В девятнадцатом году!
 

1934

 
Ты устала, дорогая.
Триста с лишним дней в году!
Дни труда…
И ты в трамвае
Задремала на ходу.
 
 
Крепко сомкнуты ресницы.
Брови подняты дугой.
Кто тебе сегодня снится,
Мой товарищ дорогой?
 
 
Это, может быть, красавец
По лицу
И по уму.
Я деталей не касаюсь…
Но завидую ему.
 
 
Я себя последней спицей
Не считаю.
Нет!
И мне
Тоже бы хотелось сниться
Многим девушкам
В стране.
 
 
Но тебе,
С которой вместе
Общим делом
Я живу,
Для которой столько песен
Написал я
Наяву,
Мне б особенно хотелось
Передать во сне привет.
 
 
Это, верно… мягкотелость?
Что ж поделаешь…
                                  поэт!
 

1934

Разлука уносит любовь…

Кукольник

 
Ветер. Листья облетели.
И уже недели две
Серебристый шар метели
Куролесит по Москве.
 
 
Но пускай заносит зданья
Вьюга, снег… Ты не грусти.
Всё равно путей свиданья
Никому не занести.
 
 
И недолгими снегами
Ты была разлучена.
Жизнь стояла между нами,
Как Китайская стена.
 
 
По в степи дорожной пыли
И в пыли людской молвы
Мы с тобой не позабыли
Климат любящей Москвы.
 
 
Ну, так дай скорее руки!..
Видишь: жизнью снесена,
Сметена стена разлуки,
Как Китайская стена.
 

1934

 
По ду-плу пу-сто-му дя-тел
Два ча-са дол-бит под-ряд.
Он к ко-стру как пред-се-да-тель
Со-би-ра-ет мой от-ряд…
 
 
Утро будет синим-синим,
Синим будет небосвод,
И под синей парусиной
Лагерь лесом проплывет.
 
 
Мы подбили крепко ноги,
Подковали каблуки,
И далекие дороги
Далеко недалеки!
 
 
Мы горячим сердцем видим
Все четыре стороны:
Если Гитлер —
                      ненавидим!
Если Либкнехт —
                              влюблены!..
 
 
Далеко, за синим морем,
Есть такие города,
Где о берег солью, горем
Бьет немецкая вода.
 
 
Мы в немецкие ворота
Грянем как-нибудь опять…
Мы их вызовем: «Эй, кто там!
Поднимайтесь! Будет спать!»
 
 
И на площади базарной
Вскинет каску динамит,
И винтовкой по казармам
Бунт солдатский прогремит!!
 
 
По ду-плу пу-сто-му дя-тел
Два ча-са дол-бит под-ряд.
Он к ко-стру как пред-се-да-тель
Со-би-ра-ет мой от-ряд…
 

<1935>

 
Какой контраст!.. Подумать стыд:
Куда ни глянь – повсюду,
Как медь пасхальная, блестит
Астральная посуда.
 
 
А посмотри на этот клен,
На этот чистый воздух:
Он ясен, он не застеклен
И держится на звездах!
 
 
Я сам под краном этих дней
Преображен и вымыт!
Насколько все-таки вредней
Для нас московский климат.
 
 
Я говорю про грустный быт,
Где в черепках разбитых
На медном примусе кипит
Пустая кипень быта.
 
 
Давай вдыхать простор Невы,
Глядеть на небо чаще,
Чтоб смыслом этой синевы
Прониклось наше счастье!
 

Февраль 1935

Н. Асееву

 
На углу Поплавской
Господин живет:
Борода – коляской,
Колесом – живот.
 
 
Кто такой – не знаю,
Он не говорит, —
У него пивная
Под названьем «Крит».
 
 
Музыка… и целый,
Целый день подряд
В «Крите» офицеры
За столом сидят.
 
 
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»!
Господин хороший
Что-то говорит.
 
 
«Сорок первый номер…
Только поскорей…
В этом самом доме —
Комиссар еврей…»
 
 
Застучит калитка…
Через пять минут
На смерть и на пытку
Парня проведут.
 
 
Проведут за город
По дороге той,
По которой скоро
Мы придем домой!
 
 
…На углу Поплавской
Я сойду с коня.
«Будь, братишка, ласков,
Подожди меня».
 
 
Пиво и горошек
В ресторане «Крит»…
Господин хороший
За столом сидит.
 
 
«Сорок первый номер…
Ну-ка, господин,
В этом самом доме
Кто живет один?»
 
 
Посинеют жилы
У него на лбу.
«Раньше двое жили,
Да один… в гробу!»
 
 
…Три минуты время
И от силы – пять;
Подтяну я стремя,
Сяду я опять.
 
 
Пиво и горошек
Прямо – на полу…
Господин хороший
Прикорнул к столу!
 

Март 1935

 
Ну, погладь по голове,
Намекни еще о счастье.
Это в городе Москве
Наблюдается всё чаще.
 
 
Пусть замрет рука в руке…
Посмотри, моя родная:
Протекают по реке
Разноцветные трамваи.
 
 
По бортам – вода каймой,
Винт работает всё чаще,
И клокочет под кормой
Молодое наше счастье!
 
 
Скоро
Гладкой, как слюда,
Станет кипень волновая.
Не останется следа
От любви
И от трамвая.
 
 
Этой ласковой рукой
Будет найдена – другая…
 
 
Но об этом пусть другой
И напишет, дорогая!
 

Май 1935

Пью за здравие Мери…

А. Пушкин

 
Над страной стою с бокалом
И прошу друзей помочь.
Пью за море!
Пью за скалы,
Подпирающие ночь!
 
 
За улыбки пью прохожих,
Близких сердцу моему.
Пью за девушек хороших,
Отдыхающих в Крыму!
 
 
Пусть почаще уезжают
Наши девушки на юг;
За успехи урожаев,
Расширяющих их круг!
 
 
Пью за нас,
За наше время,
За созвездие Тельца…
И за звезды, что на шлеме
У советского бойца!
 
 
За черешни Украины,
За республику в цвету!
И за ласковое имя,
То есть именно за ту,
 
 
Для которой почтой спешной
Отсылаем письма мы.
И цветут в садах черешни
Всех республик,
Всех семи!
 
 
Пусть над ней струится время
Юной свежестью своей
И кипит благословенье
Украинских тополей!..
 

Июнь 1935

 
Ничего не пощадили —
Ни хорошее, ни хлам.
Всё, что было, разделили,
Разломали пополам.
 
 
Отдал книги,
Отдал полки…
Не оставил ничего!
Даже мелкие осколки
Отдал сердца своего.
 
 
Всё взяла.
Любую малость —
Серебро взяла и жесть.
А от сердца… отказалась.
Говорит – другое есть.
 

Июль 1935

 
Вот березы столетнего роста
Вечереют и пахнут свежо.
Я срезаю полоску бересты
И свиваю певучий рожок.
 
 
Я за таволгой спрячусь. И ветер
Я вдохну. И рожок запоет.
Так изюбрь меня не заметит
И на выстрел ко мне подойдет.
 
 
Так мы бродим нетронутым лесом.
Где-то звездочка светит едва,
Только небо лиловым навесом
Опускается на дерева.
 
 
Где дорога прямая, – спросить бы.
Под ногами валежник сухой,
Мы к заре доберемся до сидьбы,
Отогреемся свежей ухой.
 
 
И маньчжуркой набитые трубки
На просторе опять задымят…
На березах сухие зарубки
Нам о старых путях говорят.
 
 
Может, здесь партизаны ходили
По звериному следу врага,
Может, тихие песни водили,
И хранила те песни тайга.
 
 
И она сохранила на годы,
Но молчанье ее – до поры.
И к деревьям отменной породы
Лесорубы несут топоры.
 
 
Ничего, что в далекую просинь
От двустволки умчится зверье…
Золотая приморская осень —
Неподкупное счастье мое.
 

Сентябрь 1935

 
Не пал ипо оробелым
Птицам. Порох пожалей…
Пусть гуляет пара белых
Приозерных голубей.
 
 
Над водой склонилась ива,
Будто шепчет в тишине.
Мы прибавим шагу, ибо
На привале грустно мне.
 
 
Видишь, створы издалёка
Засветили, и уже
Затихает птичий клекот
На последнем рубеже.
 
 
Мы стоим во всеоружье,
За прибоем спит страна!
И на тыщи верст в окружье
Нерушимая
                           она.
 
 
От Амура и до Шуи,
До Архангельска за Кемь
Мы храним ее, большую,
Не рушимую никем.
 
 
Дует ветер из-за сопок
В пограничные столбы,
Но крепки ряды Особой
И не дрогнут в час борьбы.
 

Октябрь 1935

 
Вот какое дело было:
В доме девушка жила.
Уходила, приходила
И однажды не пришла.
 
 
Утром в теплую погоду
На реке, у сточных труб,
Перевозчики Освода
Под мостом поймали труп.
 
 
Увидали, изловили,
Заявили в комсомол.
Изловили, заявили,
Написали протокол.
 
 
Из Казани, из Рязани
Мать приехала и брат.
Посидели, поглядели
И уехали назад.
 
 
Две без малого недели
Волновался целый дом:
Как, мол, так, на самом деле?!
Не смогли!.. Недоглядели!..
Волновались две недели —
Да и кончили на том.
 
 
А теперь повестки в суд,
Понимаете, несут.
Говорят, что по закону
Незнакомый и знакомый —
Все ответственность несут…
 

Октябрь 1935