Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Иосиф Уткин

 
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
Еще заря не шла на убыль
И розов был разлив лучей,
И, как заря,
Пылали трубы,
Обняв веселых трубачей.
 
 
А впереди,
Как лебедь, тонкий,
Как лебедь, гибкий не в пример,
На пенящемся арабчонке
Скакал безусый офицер.
 
 
И на закат,
На зыбь,
На нивы
Волна звенящая текла…
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела.
 
 
А там, где даль,
Где дубы дремлют,
Стволами разложили медь
Другую любящие землю,
Иную славящие смерть…
 
 
Он не был, кажется, испуган,
И ничего он не сказал,
Когда за поворотным кругом
Увидел дым, услышал залп.
Когда, качнувшись к лапам дуба,
Окрасив золотистый кант,—
Такой на редкость белозубый —
Упал передний музыкант.
 
 
И только там, в каменоломне,
Он крикнул:
«Ма-а-арш!» —
И побледнел…
Быть может, в этот миг он вспомнил
Всех тех,
Кого забыть хотел.
И кони резко взяли с места,
И снова спутали сердца
Бравурность нежного оркестра
И взвизги хлесткого свинца…
 
 
И, как вчера,
Опять синели выси,
И звезды падали
Опять во всех концах,
И только зря
Без марок ждали писем
Старушки в крошечных чепцах.
 

1925

 
Старый дом мой —
Просто рухлядь.
Всё тревожит —
Каждый писк.
Слышу, ветер в мягких туфлях
Тронул старческий карниз.
 
 
Как влюбленный, аккуратен
Милый друг!
К исходу дня,
В мягких туфлях и в халате,
Он бывает у меня.
 
 
Верен ветер дружбе давней.
Но всегда в его приход
Постоит у дряхлых ставней
И, вздыхая,
Повернет.
 
 
Я не знаю, чем он мучим,
Только вижу:
Всё смелей
Он слоняется, задумчив,
Длинной хитростью аллей.
 
 
И когда он, чуть печален,
Распахнулся на ходу,
То поспешно зашептались
Сучья с листьями в саду…
 
 
Я опутал шею шарфом,
Вышел… он уже готов!
Он настраивает арфу
Телеграфных проводов…
 

1925

 
Наш старый дом, что мог он ждать?
Что видел он, мой терем дивный?
Покой снегов,
Тоску дождя,
Побои бешеного ливня.
 
 
И думалося – будут дуть
Печаль и ветер бесконечно
В его березовую грудь,
В его развинченную печку.
 
 
Но этот день
Совсем иной,
Еще невиданный доныне,
Он сделал осень нам – весной
И холод сделал нам теплынью!
 
 
В сыром углу,
Сырой стеной —
Где только мыши были прежде —
Величественно предо мной
Прошли возможные надежды.
 
 
И в этот день
Больная мать
Впервые, кажется, забыла
Чужих и близких проклинать,
Чужим и нам
Просить могилы.
 
 
Наш старый дом, что мог он ждать?
Что видел он, мой терем дивный?
Покой снегов,
Тоску дождя,
Побои бешеного ливня.
 
 
В перчатках счастье – не берут.
Закрытым ртом – не пообедать.
Был путь мой строг,
Был путь мой крут,
И тяжела была победа.
 
 
Но в прошлом рытвины преград.
И слышал я,
Соседки ныне
Моей старушке говорят
Об умном и хорошем сыне.
 

1925

 
Солнце – ниже,
Небо – ниже,
Розовеет дальний край.
Милый друг, присядь поближе,
Хватит хмури —
Поболтай.
 
 
В этом гвалте,
В этом шуме
Нам трудненько уберечь
Плодовитое раздумье,
Вразумительную речь.
 
 
И нередко гром пророчил
Надо мной
И над тобой,
Но испытанные очи
Нам завещаны борьбой.
 
 
И простится, что испугом
Как-то нас брала беда.
Что ж, и лучшая подруга
Ведь лукавит иногда…
 
 
Всё равно —
Закат ли розов,
Или чернь ночных одежд —
Всё равно —
Кипят березы
Побеждающих надежд!
 
 
Мы до копаной постели
Сохраним свое лицо,
Если мы с борьбой надели
Обручальное кольцо…
 
 
Солнце – ниже,
Небо – ниже,
Тих разлив второй зари.
Милый друг, – еще поближе.
К сердцу ближе.
Говори.
 

1925

 
Пусть другой гремит и протестует —
Каждой песне свой предел и путь.
Я хотел бы девушку простую
На раздумье мудрое толкнуть.
 
 
Пусть прочтет
И пусть закусит губы,
Девичью пушистую губу,
Пусть прочтет
И пусть она полюбит
Нашу грусть, и радость,
И борьбу.
 

1925

 
Нас годы научили мудро
Смотреть в поток
До глубины,
И в наших юношеских кудрях
До срока —
Снежность седины.
 
 
Мы выросли,
Но жар не тает,
Бунтарский жар
В нас не ослаб!
Мы выросли,
Как вырастает
Идущий к пристани корабль.
 

1925

 
Тревожен век.
И мне пришлось скитаться.
И четко в памяти моей
Глаза печального китайца
В подковах сомкнутых бровей.
 
 
Мы верим тем,
Кто выверен в печалях;
Я потому его и помню так,
Что подружились мы
И повстречались
За чашей круговых атак.
 
 
Да,
Никогда нам так не породниться,
Как под единым знаменем идей!
И в ногу шли:
Китаец желтолицый
И бледнолицый иудей.
 
 
Года летят,
Как зябкие синицы,
Как снег,
Как дымное кольцо,
И мне теперь почти что снится
Его раскосое лицо.
 
 
Года летят,
Как зябкие синицы,
Как конь летит из-под плетей!..
И мне теперь,
Пожалуй, только снится
Восторг атак на родине моей…
 
 
Мой друг живет на дальнем берегу,
На дальней Сунгари —
И это неизбежно, —
Но для него я строго берегу
Мою приятельскую нежность.
 
 
Я не скажу ему:
«Сюда, мой друг, скорей!»
Я не скажу,
Прекрасно понимая,
Что родину и матерей
Никто и никогда не забывает!
 
 
Но если крикнут боевые птицы
У сунгарийских грустных пустырей,
Сомкнутся вновь —
Китаец желтолицый
И бледнолицый иудей.
 

1925

 
Мы любим дом,
Где любят нас.
Пускай он сыр, пускай он душен.
Но лишь бы теплое радушье
Цвело в окне хозяйских глаз.
 
 
И по любой мудреной карте
Мы этот странный дом найдем —
Где длинный чай,
Где робкий фартук,
Где равно – в декабре и в марте —
Встречают
Солнечным лицом!
 

1925

 
Наш путь крестами обозначен.
Но крепок дуб от старческих морщин!
Закал борьбы: теряя, мы не плачем,
И, проклиная, мы молчим.
 
 
В нас многое захолодила снежность,
Но, чуждая никчемных слов,
И в нас есть дружеская нежность
И комсомольская любовь.
 
 
И если так, то в черный день утраты,
Как самым-самым дорогим,
Мы вам, товарищи… ребяты,
Любовь и нежность отдадим!
 
 
Всему есть срок… сорвется голос ровный,
В шеренге дней и дни расплаты есть:
Мы не откроем рта, но будут многословны
Огонь и сталь, наган и месть!
 

Первая половина 20-х годов (?)

 
Когда утрачивают пышность кудри
И срок придет вздохнуть наедине,
В неторопливой тишине
К нам медленно подходит мудрость.
 
 
Издалека. Спокойствием блистая
(Будильник скуп! Будильник слаб!),
Как к пристани направленный корабль,
Она величественно вырастает…
 
 
Но вот пришла. И многое – на убыль:
Непостоянство, ветреность, порыв…
И перламутровый разлив
Уж редко открывает губы.
 
 
И пусть потом нам девушка приснится,
Пусть женщина перерезает путь, —
Мы поглядим не на тугую грудь,
Мы строго взглянем под ресницы.
 
 
И пусть – война. Воинственным азартом
Не вспыхнем, нет, и сабли не возьмем.
Есть умный штаб. Есть штаб, и в нем
Мы прокорпим над паутиной карты.
 
 
И ждем побед,
Но в том же мерном круге
(Победы ждем без ревностей глухих)
Не как лукавую любовницу – жених,
Как муж – степенную и верную супругу.
 

1925

 
И ночь эта
Будет богатой,
И я
Улыбнуться не прочь —
Уж бронзовый якорь заката
Бросает московская ночь.
 
 
Мне ветер
Приятельски машет,
И, путаясь и пыля,
Как зелием полные чаши,
Шипят
И кипят
Тополя.
 
 
Привет,
Замечательный вечер!
Прощай,
Мой печальный порог!
Я вышел.
А ветер – навстречу
И лег по-собачьи у ног…
_____
 
 
Когда – собеседник небрежный —
К нам радость заглянет на миг.
Мы лучшие мысли и нежность
Сливаем в девический лик.
И в этот закат не случайно
Мне машут радушным крылом
Медлительная окрайна
И мирный садовничий дом.
 
 
О молодость,
Где бы я ни был,
О юность,
Зимой и весной
Со мною —
Бубновое небо,
И плотская нежность —
Со мной!
 
 
Сквозь смуту житейских вопросов.
Сквозь пышные годы мои
Прошли ароматные косы,
Как две золотые струи.
 
 
И может быть, в годы железа
И я быть железным сумел,
Чтоб в лад боевой марсельезы
Мне девичий голос гремел.
 
 
Как рад я,
Что к мирным равнинам
Так выдержанно пронес
И мужество гражданина,
И лирику женских волос…
_____
 
 
Над крышей садовника – дрема,
И дремлет садовник давно,
Сугробы пахучих черемух
Совсем завалили окно.
 
 
Я скромностью не обижен
И, встав на чужое крыльцо,
За снегом черемухи
Вижу
Смеющееся лицо.
 
 
Но чуток холера-садовник,
Хоть видно и без труда,
Как дышит и мирно и ровно
Седая его борода…
 
 
Пусть молодость – нараспашку,
Но даже и молодость – ждет.
Я жду.
По знакомству дворняжка
Меня в ожиданьи займет.
 
 
Я жду и теперь, как когда-то.
Но только прошу:
«Не про-срочь!
Ты видишь —
Уж якорь заката
Бросает московская ночь».
 

Июнь 1926

 
Вот он!
Слушайте и пейте.
Вот он!
Чей-то и ничей.
Как серебряная флейта.
Лег в песчанике ручей.
Он течёт
                и балагурит.
А на нем,
                 ясна, чиста,
Золотой клавиатурой
Отразилась высота.
 
 
Я застыл благоговейно,
Очарован высотой,
Надо мною
                             муравейник,
Муравейник золотой!
 
 
Вот где чаянья сбылися:
Ничего у пыльных ног,
Только рюмки кипарисов
Узкой скатертью дорог.
 
 
И еще,
Под шалью яркой,
Да еще,
В тиши и тьме,
Чернобровая татарка,
Синеглазая Этьме.
 
 
Счастлив я
И беззаботен!
Но и счастье
И покой
Я, ей-богу, заработал
Этой раненой рукой.
 
 
Да,
Я прожил не играя,
Всё я знал:
И плоть и кровь.
Спой же песню, дорогая,
Про счастливую любовь!
 
 
Хлынет синяя улыбка,
Захлестнет веселый рот,
И серебряная рыбка
Между губ ее мелькнет.
 
 
Мне бы надо осторожней,
Я запутался, ей-ей,
В этом черном бездорожье
Удивительных бровей.
 
 
Эти
          чертовские веки…
Этот
                  чертов синий цвет!
Но в каком, скажите, веке
Был рассудочным поэт?
 

Ноябрь 1926

…У людей, которым не по душе кипенье и цветенье отчизны, которые сами себя признают негодными для того, чтобы жить и работать, нельзя отнимать права умереть…

М. Горький

 
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
……………………………….
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…
 
 
Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни —
И право умереть.
 
 
Но отданные силой
Нагану и петле,—
Храним мы верность милой.
Оставленной земле.
 
 
Я видел, как в атаках
Глотали под конец
Бесстрашные вояки
Трагический свинец.
 
 
Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю,
И борьбу?
 
 
Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше
И уходя от них.
 
 
Есть ужас бездорожья,
И в нем – конец коню!
И я тебя, Сережа,
Ни капли не виню.
 
 
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?..
 
 
Кипит, цветет отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.
 

1926

 
Ты не мучь напрасно взора,
Не придет он,
Так же
                  вот,
Как на зимние озера
Летний лебедь не придет.
 
 
Не придет к тебе он больше,
Нежной молодостью пьян, —
У границ шляхетской Польши
Поднял грудь седой курган…
 
 
Ничего ему не снится,
И ничем он не томим:
Сыплют хвойные ресницы
Сосны желтые над ним.
 
 
Но, идя
Вторым походом,
Обещаю, слышишь, мать,
Самым нежным,
Красным всходом
Холм заброшенный убрать!
 
 
А пока…
Не мучай взора,
Не придет он…
Так же
             вот,
Как на зимние озера.
Летний лебедь не придет.
 

1926

 
Я думаю чаще и чаще,
Что нет ничего без границ,
Что скроет усатая чаща
Улыбки приятельских лиц,
 
 
Расчетливость сменит беспечность,
И вместо тоски о былом
Мы, встретясь,
Былую сердечность
Мальчишеством назовем.
 
 
Быть может,
Рассудочной стужей
Не тронем безусых путей.
 
 
Быть может,
Мы будем не хуже,
И все-таки будем не те…
 
 
Вот девушку любим и нежим,
А станет жена или мать —
Мы будем всё реже и реже
Любимой ее называть…
 

1926

 
Приподнимет
Гордо морду,
Гордо стянет
Профиль птичий…
Сколько стоит
Ваша гордость?
Цену – вашему величью?..
 
 
Так идет.
Ей очень грустно
(От утрат, видать, печали!).
Не твоим ли пышным
Бюстом
Перекоп мы защищали?..
 
 
Счастлив я,
Что этим годам
Отдал всё —
И смех,
И грусть,
И с любимым небосводом
Преждевременно прощусь.
 
 
Это – капли,
Это – крохи,
Если взять наш век премудрый.
Что же дали вы эпохе,
Живописная лахудра?
 
 
Разве – это
Ищут люди?
Разве – это
Людям надо?
То кокетничает
Грудью,
То кокетничает
Задом.
 
 
Если вам уж неизвестно,
Разрешите, я замечу,
Что совсем в другое место
Спрятан разум человечий…
_____
 
 
Опадет черемух снежность,
Опадет и вновь родится.
К нам же молодость и нежность
Никогда не возвратится.
 
 
К нам всегда приходит мудрость
Через белые равнины.
Опадут,
Отпляшут кудри,
Зацветут седины.
 
 
И как в бешеном стакане,
Память вздрогнет
И запляшет…
Чем же вас тогда поманит
Дорогая прошлость ваша?..
 
 
Я не знаю лучше участь,
Голубей не вижу свода:
Умереть, борясь и мучась.
Умереть в такие годы.
 
 
И меня в суровой ломке
Лишь одно страшит немало:
Как бы гордой незнакомкой
Жизнь меня не миновала.
 
 
Всё! —
И нежность песнопенья —
Всё! —
И даже нежность тела —
Для железного цветенья,
Для единственного дела…
 
 
А тебе, как влага туче,
Красота дана природой.
На костер ее!
Чтоб лучше
Освещалася свобода.
 
 
Женской нежностью томима,
Не богатых,
Не красивых —
Назови твоим любимым
Воина трудолюбивых!
 
 
Не поймешь —
И будет худо.
Жизнь идет, а годы скачут,
И смотри – тебя забудут,
Как красивую собачку…
 

1926

А. Жарову

 
Не этой песней старой
Растоптанного дня,
Интимная гитара,
Ты трогаешь меня.
 
 
В смертельные покосы
Я нежил, строг и юн,
Серебряную косу
Волнующихся струн.
 
 
Сквозь боевые бури
Пронес я за собой
И женскую фигуру
Гитары дорогой!
 
 
Всегда смотрю с любовью
И с нежностью всегда
На политые кровью,
На бранные года.
 
 
Мне за былую муку
Покой теперь хорош.
(Простреленную руку
Сильнее бережешь!)
 
 
…Над степью плодоносной
Закат всегда богат,
И бронзовые сосны
Пылают на закат…
 
 
Ни сена! И ни хлеба!
И фляги все – до дон!
Под изумрудным небом
Томится эскадрон…
 
 
…Что пуля? Пуля – дура.
А пуле смерть – сестра.
И сотник белокурый
Склонился у костра.
 
 
И вот, что самый юный
(Ему на песню – дар!),
Берет за грудь певунью
Безусый комиссар.
 
 
И в грустном эскадроне,
Как от зеленых рек,
Повыпрямились кони
И вырос человек!
 
 
…Короткие кварталы —
Летучие года!
И многого не стало,
Простилось навсегда.
 
 
Теперь веселым скопом
Не спеть нам, дорогой.
Одни —
Под Перекопом,
Другие —
Под Ургой.
 
 
Но стань я самым старым,
Взглянув через плечо,
Военную гитару
Я вспомню горячо.
 
 
Сейчас она забыта,
Она ушла в века
От конскою копыта,
От шашки казака.
 
 
Но если вновь, бушуя,
Придет пора зари, —
Любимая,
Прошу я —
Гитару подари!
 

1926

 
Ни глупой радости,
Ни грусти многодумной,
И песням ласковым,
Хорошая, не верь.
 
 
И в тихой старости,
И в молодости шумной
Всегда всего сильней
Нетерпеливый зверь.
 
 
Я признаюсь…
От совести не скрыться:
Сомненьям брошенный,
Как раненый, верчусь.
Я признаюсь:
В нас больше любопытства,
Чем настоящих и хороших чувств.
 
 
И песни пел,
И в пламенные чащи
Всегда душевное носил в груди!
И быть хотел —
Простым и настоящим,
Какие будут
Только впереди.
 
 
Да, впереди.
Теперь я между теми,
Которые живут и любят
Без труда.
Должно быть, это – век,
Должно быть, это время —
Жестокие и нужные года!
 

1926

 
В тополях пылает осень…
И ко мне издалека
Ветер тянет
И доносит
Песню рыбака.
 
 
Ты поешь, рыбак, понурясь.
Чем уж плакать,
Лучше петь —
Про безжалостные бури,
Про ограбленную сеть…
 
 
На Ай-Петри,
Ветром схвачен,
Снег ложится серебрясь.
Эти песни,
Не иначе,
Только песни сентября.
 
 
А весной
Взойдут баштаны,
И, по-прежнему любя,
Загорелая Татьяна
Снова выйдет
До тебя.
 
 
Снова будут неизменны —
Только время побороть —
И серебряная пена,
И сатиновая водь.
 
 
И опять
Ты будешь весел
И восторженно опять
Распахнешь объятья весел
На сверкающую гладь.
 
 
В тополях пылает осень.
И ко мне издалека
Ветер тянет
И доносит
Песню рыбака.
 

1926

 
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб.
Пуст мой сад,
И дом мой пуст, как прежде.
Слеп мой сад,
И дом мой слеп.
 
 
Мне давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
 
 
Да, в такой ли траурной одежде —
Песни петь,
Плясать ту-степ?!
Хорошо в груди носить надежды,
Если дома —
И огонь и хлеб…
_____
 
 
На Восток покоем многоводья
Ветер водит дымные суда…
Нет, не ветер!
Это уголь водит,
Это воля —
Моего труда.
 
 
О, страна величия и торга!
Чтоб и нам плоды твои постичь,
Хорошо бы пятому Георгу
С бородой
И голову остричь!
 
 
Нам давно, как радость, неизвестен
Аромат покоя и вина.
Не поет с весны веселых песен
Утомленная жена.
 
 
Но тогда припомнили б мы снова
Старой песни мудрые слова.
Время ждет.
Но будь готова,
Коронованная голова!
 

1926

 
Через
Речную спину,
Через
Лучистый плес
Чугунной паутиной
Повис тяжелый мост.
 
 
По краю —
Тишь да ивы,
Для отдыха – добро!
А низом – прихотливо
Речное серебро.
 
 
На тишь,
На побережье
Качает паровик…
«Я, милая, приезжий,
Я в отпуск,
Фронтовик…»
 
 
Сады родные машут!
Здесь молодость текла,
И золотые чаши
Подняли купола.
 
 
Привет вам, отчьи веси!
С победой И весной!..
Но что-то ты невесел,
Мой город дорогой?
 
 
Дома тихи И строги.
И не слыхать ребят,
И куры на дороге.
Как прежде, не пылят.
 
 
И яблони бескровны,
И тяжелы шаги,
И на соседских бревнах
Служивый… без ноги.
 
 
Да, ничего на свете
Так, запросто, не взять,
Когда родятся дети,
Исходит кровью мать!
 
 
Но вот
И наши сени.
Но вот
И милый кров,
Где первые
Сомненья,
Где первая любовь.
 
 
И в этом
Всё, как прежде, —
И сад,
И тишь,
И крик:
«Я, бабушка,
Приезжий,
Я в отпуск,
Фронтовик».
 
 
И, взгляд подслепый бросив,
Старуха обмерла:
«Иосиф. Ах, Иосиф!
Я так тебя Ждала!»
 
 
И я в объятьях стыну…
«Иосиф, это ты?!»
…………………………….
Чугунной паутиной
Качаются мосты.
И мчатся эшелоны
Солдат,
Солдат,
Солдат!
Тифозные перроны
Под сапогом хрустят.
По бедрам
Бьются фляги.
Ремень, наган – правей.
И синие овраги
Под зарослью бровей.
 
 
В брони,
В крови,
В заплатах —
Вперед,
Вперед,
Вперед! —
Страдал и шел
Двадцатый,
Неповторимый год!!!
 

<1927>

Е. Зозуле

 
Шел с улыбкой белозубой
Барабанщик молодой…
 
 
Пляшут кони,
Льются трубы
Светлой медною водой.
 
 
В такт коням,
Вздувая вены,
Трубачи гремят кадриль,
И ложатся хлопья пены
На порхающую пыль.
 
 
Целый день идут солдаты.
Грязь и молодость в лице.
И смеется в ус хвостатый
Ресторатор на крыльце…
 
 
Всех их бой перекалечит.
И тогда
Тоска и страх
Высоко поднимут плечи
На костлявых костылях.
«Братья, —
Нежности… и пищи!
Нежность, счастья… и воды…»
И пройдут в лохмотьях хищных
Исступленные ряды.
 
 
И опять с лицом паяца,
С той же сытостью в лице,
Будет в ус себе смеяться
Ресторатор на крыльце…
 
 
Барабанщик,
Где же кудри?
Где же песня и кадриль?
 
 
К Эрзеруму
Скачут курды,
Пляшут кони,
Дышит пыль…
 

<1927>

 
Мне всегда зимою снится —
Этот сон я берегу —
Серебристая синица
Звонко плачет на снегу.
А подвыпивший прохожий
Метит камнем в певчий цвет.
Правда? как это похоже
На твою судьбу, поэт!..
В мае нежность постучится,
Грея крыши, плавя снег,
И влюбился под синицу
Тот же самый человек!
В день, когда борьба воскреснет,
Он согреет гнев и пыл
Боевой, походной песней —
Той, что я ему сложил!..
Ты, поэт, борьбой измучен?
Брось,
Борьба во всем права!
Гнев и нежность нас научат
Уважать твои слова…
 

<1927>

 
На Карпатах,
На Карпатах,
Под австрийский
Свист и вой,
Потерял казак папаху
Вместе с русой головой.
 
 
Задремавший подорожьем
Ветер дрогнул,
И с полей
Он пошел зеленой дрожью
По букетам тополей.
 
 
Он подался до Кубани,
День ли,
Два ли протекло —
Он добрался до Кубани,
Свистнул в желтое стекло.
 
 
В хате девка молодая,
Позабыв про хоровод,
На бубнового
                                гадает,
На червового кладет.
 
 
Или девке это снится?
Вышла девка —
Ни души.
Тишь,
И лунные лисицы
Шнырят по двору в тиши.
 
 
И смекнула молодая:
Этот посвист
Не к добру,
И стоит она, рыдает
На порхающем ветру…
 
 
…И гремим,
И протестуем,
И терзаем
Мы любя.
Эту песенку простую
Написал я
Для тебя.
 
 
В ней, наивной
И напевной,
Много доброго тепла.
Чтобы более душевной
Ты, любимая, была.
 
 
Нам,
Прошедшим зной и снежность,
Нам,
Вдыхавшим пыль и дым, —
Нам нужны
Друзья и нежность
Много больше, чем другим.
 

1927

Н. А. Гнуни

Молчи, скрывайся и таи.

Тютчев

 
По кухне и счастье усвоено…
Я нежен,
А щеточник – тих:
Он волосы
                     понял по-своему,
Он делает
Щетки из них.
А мне они —
                      целью и знаменем.
Я знаменем сделать
                                      готов
И волосы
                   черного пламени,
И пламя
                     гражданских трудов!..
 
 
Теперь я
                  почувствовал это.
Теперь я
                   прекрасно пойму.
Зимою —
                 мерещится лето,
А летом —
                       лелеешь зиму…
Я предал военную
                                   молодость
Смиренью высоких забот,
И видишь,
                    крылатые волосы
Жемчужная изморозь жжет…
Всё к лучшему,
                           к лучшему,
                                                 к лучшему.
И осень,
                  и проседь забот.
Так яблоня
                     голыми сучьями
Плоды налитые несет.
Всё к лучшему,
                         к лучшему,
                                               к лучшему.
Но в двадцать четыре мои,
Подумай!
                    Совсем – как по Тютчеву
Скрывайся…
                       Молчи…
                                        И таи…
 
 
Бубновое небо,
                             бубновое.
Но звезд
                 не достать и с горы.
Идеи-то, видишь ли,
                                   новые,
Да люди
                уж очень
                                  стары.
Но трогай!
Но трогай!
Но трогай!
Качай, бесколесая жизнь!
И если лежать…
У порога —
Конем запаленным
Ложись!
 
 
Ах, милая,
                      милая,
                                   милая,
Мы камень еще подожжем
Моей поэтической силою
И черным
                    атласным огнем!
 
 
Так пусть мне —
И целью
                  и знаменем,
Я знаменем
                       сделать готов
И волосы
                  черного пламени,
И пламя
                  гражданских трудов!..
…А ты,
              мой соседушка
                                          скромненький,
Ты руки
                  труди и труди,
От щетки —
                    приветливей в комнате,
От песни —
                   светлей на груди.
 

1927