Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Иосиф Уткин

 
Не звали нас и не просили,
Мы сами встали и пошли,
Судьбу свою в судьбе России
Глазами сердца мы прочли.
 
 
Мы будем жить, как наши предки,
К добру и подвигу спеша:
Свободно жить! Неволи, клетки
Не терпит русская душа.
 
 
Над нами ясность небосвода,
Могуч народ и коренаст;
Дубрава, степь… Сама природа
Солдатской чести учит нас!
 
 
Мы на свои леса и воды,
Как на своих друзей, глядим.
И благородных чувств природы,
Как дружбы, мы не предадим…
 
 
Не рвемся мы в чужие страны.
Но сердцем чистым и простым
Родной земли живые раны
Мы не забудем, не простим.
 
 
Недаром так упрямы ноги,
Недаром люди так сильны,
Недаром люди и дороги
На запад так устремлены!
 

1943

 
Русской женщины тихая прелесть,
И откуда ты силы берешь?
Так с тобой до конца и не спелись
Чужеземная мода и ложь.
 
 
А гляди: на готовом не нежась,
Соблюла, не утратила ты
Щек своих незаемную свежесть,
Блеск и гордость своей простоты.
 
 
А не сдали, склоняясь над делом,
Ни твои ни осанка, ни рост.
И журчит по плечам твоим белым
Золотая поэзия кос.
 
 
Если б слово такое имелось —
Передать так, как есть, без затей,
Этот взгляд, эту робкую смелость
Как на тройке летящих бровей!..
 
 
Да, не с песней неслась, не на тройке
Красоты твоей русская быль.
Было всё: и больничная койка,
И этапов кандальная пыль,
 
 
Казематов подземные своды…
А когда (это помню уж сам)
Бородатые люди свободы
По сибирским скрывались лесам,
 
 
На снегу, на серебряном ложе,
Целя в подлую власть Колчака,
Припадала к ружейному ложу
Молодая, от гнева, щека!..
 
 
Но и в белое логово целясь,
Не менялась душа твоих глаз:
Та же тихая русская прелесть
Из-под шапки глядела на нас.
 
 
И такой же, во всем обаянье
Самобытной своей красоты,
И сегодня под звуки баяна
Над землянкой склоняешься ты.
 
 
Перерывы солдатского боя
Переливами песен полны:
За гармоникой бредят тобою
Загорелые руки войны…
 
 
Как же так: и тюремную участь,
И войну, и нужду, может быть,
Глаз твоих голубая живучесть,
Не померкнув, могла победить?!
 
 
Не такой ли ты просто породы?
Не таких ли ты просто кровей?
Уже не в недрах ли русских – природа
Неподкрашенной силы твоей?
 
 
Не одна ли роса оросила
И тебя, и родные края?
И, как самое имя «Россия»,
Не извечна ли прелесть твоя?
 

1943

 
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
 

А. Пушкин

 
Вот он, древний, родной и великий,
В эту зимнюю ночь – нелюдим!
Над трубою фабричною лихо,
По-гусарски закрученный дым.
 
 
Колокольни Ивановой каска
И под снегом, как будто дремля,
До бровей заметенная сказка —
Златоглавая сказка Кремля.
 
 
Сколько мыслей, и чувств, и волнений
Вызывает в душе этот в, ид!
Небо, влажное от умиленья,
Как художник, на город глядит.
 
 
Но и небо мне кажется тусклым:
Эту славных веков благодать
Можно только, пожалуй, на русском,
На родном языке передать!
 

1943

 
Немало в столице я прожил,
И трудно тебя мне узнать!
Ты стала красивей и строже,
Как смерть повидавшая мать.
 
 
В глазах еще отзвуки боли,
Суровый излом у бровей;
Но веет и силой и волей
От русской печали твоей.
 
 
Скупей на слова и в нарядах,
Ты стала щедрей на дела;
Ты строгий, хозяйка, порядок
В квартире своей навела!
 
 
Как будто за каждой вещицей,
Тобою упущенной, вдруг
Мог снова ожить, притаиться
Тобой пережитый недуг.
 

1943

 
В бурке черной и крылатой,
Как и прежде впереди,
Генерал-майор Доватор, —
В эту горестную дату
Ты у гвардии – в груди.
 
 
Мы тебя не только помним,
Мы в боях твоим путем,
По лесам ли брянским темным,
По тропинкам ли укромным,
В рейд, в разведку – мы идем.
 
 
Славы, добытой когда-то,
Корпус твой не растерял.
Боевым путем солдата
Нас ведет, как вел когда-то,
Крюков – храбрый генерал.
 
 
Мы проходим. И за нами,
Как орел над головой,
Над днепровскими волнами,
Над десницкими волнами
Вьется шелковое пламя
Нашей славы боевой!
 

1943

 
Послушай меня: я оттуда приехал,
Где, кажется, люди тверды как гранит,
Где гневной России громовое эхо,
Вперед продвигаясь, над миром гремит.
 
 
Где слева – окопы, а справа – болота,
Где люди в соседстве воды и гранат
Короткие письма и скромные фото,
Как копии счастья, в планшетах хранят.
 
 
Здесь громкие речи, товарищ, не в моде,
Крикливые песни совсем не в ходу,
Любимую песню здесь люди заводят —
Бывает – у смерти самой на виду!
 
 
И если тебя у костра попросили
Прочесть, как здесь принято, что-то свое —
Прочти им, без крика, стихи о России,
О чувствах России к солдатам ее,
 
 
Как любят их дети, как помнят их жены…
И станут тебе моментально слышны
И снег и деревья – весь слух напряженный
Овеянной стужей лесной тишины.
 
 
И как бы при звуках родной им трехрядки,
Словам твоей правды поверив не вдруг,
Веселый огонь молодой переглядки,
Искрясь, облетит их внимательный круг.
 
 
И кто-то дровец, оживляясь, подбросит,
И кто-то смущенно оправит ружье,
И кто-то любимую песню запросит,
И кто-то тотчас же затянет ее…
 
 
В холодных порядках серебряной чащи
Осыплется пепел с верхушек седых:
Как будто простое солдатское счастье
Горячим дыханьем коснется и их.
 
 
А русская песня, что с кривдой не в мире,
Пойдет между тем замирать на лету,
Потом, разрастаясь всё шире и шире,
Как храбрый разведчик, уйдет в темноту.
 

Январь 1944

 
Моряк вступил на крымский берег
Легко и весело ему!
Как рад моряк! Он ждал, он верил
И вот дождался: он в Крыму!
 
 
В лицо ему пахнуло мятой,
Победой воздух напоен.
И жадно грудью полосатой,
Глаза зажмурив, дышит он.
 
 
А южный ветер треплет пряди
Волос, похожих на волну,
И преждевременную гладит
Кудрей моряцких седину.
 
 
Как много видел он, как ведом
Ему боев двухлетний гул!
Но свежим воздухом победы
Сегодня он в Крыму вздохнул.
 
 
И автомат, как знамя, вскинув,
Моряк бросается вперед.
– Туда, где флотская святыня!
– Где бой!
– Где Севастополь ждет!!
 

Апрель 1944

 
Лампы неуверенное пламя.
Непогодь играет на трубе.
Ласковыми, нежными руками
Память прикасается к тебе.
 
 
К изголовью тихому постели
Сердце направляет свой полет.
Фронтовая музыка метели
О тебе мне, милая, поет.
 
 
Ничего любовь не позабыла,
Прежнему по-прежнему верна:
Ранила ее, но не убила
И не искалечила война.
 
 
Помню всё: и голос твой, и руки,
Каждый звук минувших помню дней!
В мягком свете грусти и разлуки
Прошлое дороже и видней.
 
 
За войну мы только стали ближе.
Ласковей. Прямей. И оттого
Сквозь метель войны, мой друг, я вижу
Встречи нашей нежной торжество.
 
 
Оттого и лампы этой пламя
Для меня так ласково горит.
И метель знакомыми словами
О любви так нежно говорит…
 

Апрель 1944

 
Еще вчера ты видел сам
Зимы холодные приметы,
А нынче взмыла к небесам
Стрижа певучая ракета!
 
 
Над древним городом кружа,
Ликует маленькая птица.
И звонкие круги стрижа
Звучат как праздник над столицей.
 
 
Как будто, скинув нежный наст
И хлынув в синеву густую,
Природа на день раньше нас
Победу нашу торжествует!..
 

1944

 
Когда я вижу моряка,
Лицо улыбка озаряет,
И как-то, знаете, рука
Сама собою козыряет.
 
 
Сверкает взгляд, свободней грудь,
Как будто вас погладит кто-то,
И как пройти, не козырнуть
Широкоплечей славе флота!
 
 
Герой видней издалека —
Мы к ним привыкли,
Свыклись с ними.
Но перед ним еще века,
Как перед чудом, шапку снимут.
 
 
Века склонятся перед ним.
А он, веселый, юный, гибкий, —
Он только улыбнется им
И пропадет в толпе с улыбкой.
 

Между 1941 и 1944

 
…Но где-то есть душа одна,
Она до гроба помнить будет.
 

Н. А. Некрасов

 
Кто твое запомнит имя
В этом грохоте миров,
Седенькая героиня
Одиноких вечеров?
 
 
С кем в жестоком этом гуле,
С кем, скажи, тебя сравнить?
Горе, что тебя согнуло,
Не смогло тебя сломить!
 
 
А в ушах знакомый шепот.
Пишет: был опять в бою…
И попробуй тут заштопать
Боль безмерную свою!
 
 
Год в разлуке, год не видясь
(Жив ли он? Дождусь ли я?) —
Но ничем себя не выдаст
Скорбь согбенная твоя.
 
 
Разве только вздохом слабым
Облегчит немного грудь, —
Всё, в чем Родина могла бы
Мать солдата упрекнуть.
 
 
Стань же рядом, рядом с громкой
Славой храбрых сыновей —
Этих доблестных потомков
Скромной храбрости твоей!..
 

Между 1941 и 1944

СТИХОТВОРЕНИЯ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

 
Какой анекдот нехороший
Недавно случился со мной:
Купил я у цыгана лошадь
И еду спокойно домой.
 
 
Навстречу – крестьянин в азяме.
Увидел меня на коне —
Увидел, захлопал глазами,
«Грабитель!» – кричит. И – ко мне.
 
 
«Товарищ, я спорить не стану,
Хотя у меня и наган.
Возможно, товарищ крестьянин,
Тебя и ограбил цыган,
 
 
Но я, говорю, на толкучке
Купил у цыгана коня —
И, кроме казенной получки,
Забрал он гармонь у меня.
 
 
Но что мне гармонь и червонцы!
Другое подумай, отец:
Какой из меня, эскадронца,
Без лошади, к черту, боец?»
 
 
…Крестьянин подумал немного,
Потом поглядел на меня.
Ударил по крупу коня
И дальше подался дорогой.
 

 
Все казаки перед боем
Клятве Родине клялись,
А один стоял, не клялся
И глядел угрюмо вниз.
 
 
На лихих коней кубанских
Людям жаловаться – грех:
Лихо мчались в бой казаки,
Но один – быстрее всех.
 
 
Не над ним ли в синем небе
Кружит коршун-нелюдим?..
Все вернулись с поля боя,
Не вернулся лишь один.
 
 
Он лежит в степи кубанской,
Очи карие в дыму…
Всем казакам храбрым – слава.
Песня – только одному!
 

 
Над мирным деревянным бытом
Дымится русская зима,
И чем-то близким
И забытым
Душа моя уязвлена.
 
 
Смотрю в слезах
На снежный полог,
На свежий след,
На зимний сад,
Где на ресницах хвойных елок
Снежинки радостно блестят.
 
 
На синюю тропинку дыма
Смотрю с какой-то болью я…
На всё, что вдаль невозвратимо
Прошло, как молодость моя…
 

 
На деревья и на зданья
Снег торопится с небес,
Тишиною ожиданья,
Как во сне, охвачен лес…
 
 
Что ж, и мне пора ложиться.
Как в лесу, в душе темно,
В голове, как снег, кружится
Грустных дум веретено.
 

 
Писатель N – известный щеголь,
Одет он с головы до ног,
Как денди, в импортное… Гоголь
Так одеваться бы не мог.
 
 
Но скромным людям надо много ль?
Насколько я могу судить,
Писать не может он, как Гоголь,
Но может гоголем ходить.
 

 
…над бандой
                  поэтических
                             рвачей и выжиг…
 

Вл. Маяковский

 
Хоть бы перепел – в овсе!
Хоть бы свистнул кто бекасом.
Что за чертов хор, где все
Как один гундосят басом?
 
 
Да и хор тут ни при чем.
Просто автор бойких строчек,
К кассе рвущийся,
                               плечом
Оттирает банду прочих.
 
 
Как унять крикливых чад?
Напихайте их деньгами!
Пусть нажрутся и молчат.
И тогда… Проснется камень!
 
 
И тогда ответит нам
Шумом лес темнобородый,
Залепечет по камням
Ключевой язык природы!..
 

 
Соловей на ветку сел
И давай – опять о прежнем!
Я и сам собаку съел
На лирическом, на нежном.
 
 
А сижу раскрывши рот,
Глупой птице потакая;
Автор, может быть, и врет,
Но ведь песня-то какая!
 
 
Бык серьезен, бык молчит.
Ну, а польза-то какая,
Если он и промычит
Правду голосом бугая?
 
 
Вы – как знаете, а я —
У меня же свой обычай:
Я же песню соловья
Предпочту всем правдам бычьим!
 

 
Как на спутниц на живых,
Я любуюсь на березы…
В полушалках снеговых
Щеголяют по морозу!
 
 
Жаль, что только у меня
Так некстати сердце ноет.
Жаль, что только для меня
Радостно бродить с одною,
 
 
С той, что села у огня —
Греет руки, дует губы;
С той, которая меня
И берез моих не любит.
 

 
Жаловалась: грустно мне, одна я,
Нету сна, и мысли неясны.
Наклонился бы, сказал: «Родная,
Успокойся, – бы сказал, – усни».
 
 
Я сказал. Ей стало веселее,
Судя по дыханию груди.
Только освещенные аллеи
Снились ей и кланялись в пути.
 
 
Утром встала юная, живая,
Весело глядела на меня,
По-иному всё переживая
В ясном свете солнечного дня.
 
 
Не напрасно мы, выходит, славим,
Не напрасно завещали нам:
Сны, которые бы не мешали яви.
Явь, которая бы не мешала снам.
 

 
Я письмо свое направил
Просто в адрес синевы.
И письмо, согласно правил,
Получили вы.
Увы!
Слишком знают люди почты
Эту тягу к небесам.
Если любишь – любишь то, что
Просто выдумаешь сам…
 

 
Сидели. Кричали. Дымили.
И вдруг в телефонную тишь:
«Я очень соскучилась, милый.
Ты долго еще просидишь?»
 
 
Он трубку кладет… и, смущенный,
Глядит, улыбаясь, вперед…
«Ну, что там осталось еще нам?»
Но слово никто не берет.
 
 
И вдруг замечает начальник
У всех опечаленный вид:
Что всё заседанье печально
Куда-то с улыбкой глядит!
 
 
Как будто над скукой блокнотов
Не только ему одному, —
Им всем улыбается кто-то,
Колеблясь в табачном дыму…
 

 
В синем небе журавли.
Милый, а нельзя ли,
Чтобы эти журавли
Нас с собою взяли?
 
 
Мы же с ними заодно
И душой и телом,
И земное нам давно,
Милый, надоело.
 
 
Мы, скажи им, чужды лжи,
Мы из их же стаи,
Только крыльев нам, скажи,
Милый, не хватает…
 

ПОЭМЫ

Г. Ржанову

 
Доху песцовую тундра надела, —
Время велело надеть.
Поверху – бело,
Понизу – бело,
Бело, как белый медведь.
 
 
Лайкой пришибленной каждого лижет,
Гонит мороз в три ноги.
Бросил якут и берданку и лыжи,
Пьет огневое орги. [43]43
  Орги – водка (якутск.).


[Закрыть]
 
 
Ой, ой, морозка,
Черен и бел ты.
Черен, как русский торгаш.
Русский возьмет половину белки,
Ты и хвоста не дашь.
 
 
Тощи олени,
Слабей человека.
Шкуру повыели вши.
Как же мне, кыс, [44]44
  Кыс – девушка.


[Закрыть]из большого наслега
Новые камосы [45]45
  Камосы – оленьи сапоги.


[Закрыть]шить?
 
 
Рыжие луны за тундрой потонут.
Глубже упрячется звездный народ.
А к моему худому хатону [46]46
  Хатон – изба; юрта.


[Закрыть]
Стройная кыс
Ни за что не придет.
 
 
Рыжие луны за тундрой потонут,
Бросят олени под сани помет,
В дальний наслег
К огонеру-таену [47]47
  Таен – богач.


[Закрыть]
Стройная кыс, напевая, уйдет…
 
 
Соболем бурым дума вертится,
Лапой скребет по груди.
Э-э-э, заходи, человек или птица,
Сам сатана – заходи!..
 
 
«Здравствуй, Олеська, охотник хороший,
Глаз твой да будет как нож!
Как поживают
Олени и лошадь?
Сам хорошо ли живешь?»
 
 
– «Живы олени и лошади будто,
Только что корм намесил.
Здравствуй, Мисир, инородец безъюртный,
Здравствуй, охотник Мисир.
 
 
Пес за хатоном.
Снимай свои лыжи,
Сбрось с опояска ножи.
Греет орги,
Подвигайся поближе,
Длинно про степь расскажи…»
 
 
Славно Мисиру
На шкуре мохнатой
Вытеплить зяблые выкрутки рук;
Рыжую гриву огонь волосатый
Чешет на остром ветру…
 
 
«Слушай, Олеська,
В степи затаенной
Много творится чудес.
Воют волками собаки-таены,
Стаями тянутся в лес.
 
 
Помнишь места, где зимуют медведи,
С троп, где кочует зверье,
Красный шаман с шайтанятами едет,
Новую веру везет.
 
 
Глаз его мудрый
Каждую щелку,
Всякое горе найдет,
Кыс молодую и черную белку
Больше таен никогда не возьмет!..»
 
 
– «Кыс молодую… и черную белку…
Брать у таенов, сказал?» —
Ой, как рассыпались остро и мелко
Вдруг у Олеськи глаза.
 
 
…Рыжие луны за тундрой потонут,
Бросят олени под сани помет,
В дальний наслег
К огонеру-таену
Стройная кыс, напевая, уйдет.
 
 
Помнит Олеська за битой спиною
Лет многорогий табун.
Где же забыть,
Если осенью ноют
Годы на самом горбу?
 
 
Где же забыть,
Если столько таено
То, что нельзя утаить?
О-о, как умеют собаки-таены,
Даже не трогая, бить!..
 
 
Время не вытравит челюстей волчьих,
Годы кров авых рубцов не заткнут, —
Целую ночь над берданою молча
Медные скулы маячил якут…
 
 
Вымерли жилы отчаянных речек…
Снежные дали рыхлы и круты.
Утром засветло,
Солнцу навстречу,
Ружья закинув,
Ушли якут ы.
 

1924

 
И дед и отец работали.
А чем он хуже других?
И маленький рыжий Мотэле
Работал
За двоих.
 
 
Чего хотел, не дали.
(Но мечты его с ним!)
Думал учиться в хедере [48]48
  Хедер – школа.


[Закрыть]
А сделали —
Портным.
– Так что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет!
И он ставил десять заплаток
На один жилет.
И…
(Это, правда, давнее,
Но и о давнем
Не умолчишь.)
По пятницам
Мотэле давнэл [49]49
  Данвэл – молился.


[Закрыть],
А по субботам
Ел фиш [50]50
  Фиш – рыба.


[Закрыть].
 

 
Сколько домов пройдено,
Столько пройдено стран.
Каждый дом – своя родина,
Свой океан.
 
 
И под каждой слабенькой
                                               крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье,
Свои мыши,
Своя судьба.
 
 
И редко,
Очень редко —
Две мыши
На одну щель!
 
 
Вот: Мотэле чинит жилетки,
А инспектор
Носит портфель.
И знает каждый по городу
Портняжью нужду одну.
А инспектор имеет
Хорошую бороду
И хорошую
Жену.
 
 
По-разному счастье курится,
По-разному
У разных мест:
Мотэле мечтает о курице,
А инспектор
Курицу ест.
 
 
Счастье – оно игриво.
Жди и лови.
Вот: Мотэле любит Риву,
Но… у Ривы
Отец – раввин.
 
 
А раввин говорит часто,
И всегда об одном:
– «Ей надо
Большое счастье
И большой
Дом».
 
 
Так мало, что сердце воет,
Воет как паровоз.
Если у Мотэле всё, что большое,
Так это только
Нос.
 
 
– Ну, что же?
Прикажете плакать?
Нет так нет! —
И он ставил заплату
И на брюки
И на жилет.
……………………………………
Да, под каждой слабенькой крышей,
Как она ни слаба, —
Свое счастье, свои мыши,
Своя
Судьба.
 
 
И сколько жизнь ни упряма,
Меньше, чем мало, – не дать.
И у Мотэле
Была мама,
Старая еврейская мать.
 
 
Как у всех, конечно, любима.
(Э-э-э…Об этом не говорят!)
Она хорошо
Варила цимес
И хорошо
Рожала ребят.
И помнит он годового
И полугодовых…
 
 
Но Мотэле жил в Кишиневе,
Где много городовых,
Где много молебнов спето
По царской родовой,
Где жил… господин… инспектор
С красивой бородой…
 
 
Трудно сказать про омут,
А омут стоит
У рта:
Всего…
Два…
Погрома…
И Мотэле стал
Сирота.
 
 
– Так что же?
Прикажете плакать?!
Нет так нет! —
И он ставил заплату
Вместо брюк
На жилет.
…………………………………..
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
И в сонной, скупой тиши
Мыши пугали скрипом.
И кто-то
Шил кому-то
Тахрихим. [51]51
  Тахрихим – саван.


[Закрыть]
 

 
Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели не про царя!
 
 
Таких дней не много,
А как тот – один.
Тогда не пришел в синагогу
Господин
Раввин.
 
 
Брюки,
Жилетки,
Смейтесь!
Радуйтесь дню моему:
Гос-по-дин по-лиц-мейстер
Сел
В тюрьму!
Ведь это же очень и очень,
Боже ты мой!
 
 
Но почему не хохочет
Господин
Городовой?
Редкое, мудрое слово
Сказал сапожник Илья:
«Мотэле, тут ни при чем Егова,
А при чем – ты
И я».
……………………………………
И дни затараторили,
Как торговка Мэд.
И евреи спорили:
«Да» или «нет»?
Так открыли многое
Мудрые слова,
Стала синагогою
Любая голова.
Прошлым мало в нынешнем:
Только вой да ной.
«Нет», —
Инспектор вырешил.
«Да», —
Сказал портной.
………………………………………
А дни кто-то вез и вез.
И в небе
Без толку
Висели пуговки звезд
И лунная
Ермолка.
 
 
И в сонной скупой тиши
Пес кроворотый лаял.
И кто-то
Крепко
Сшил
Тахрихим
Николаю!
 
 
Этот день был таким новым,
Молодым, как заря!
Первый раз тогда в Кишиневе
Пели
Не про царя!
 

 
Мэд
На базаре
Волнуется.
И не Мэд,
Весь
Ряд:
На вокзал
По улице
Прошел
Отряд …
Но не к этому
Доводы,
Главное (чтоб он сдох!)
В отряде
С могендовидом [52]52
  Могендовид – шестиконечная звезда.


[Закрыть]
Мотька
Блох!
 
 
Идет по главной улице,
Как генерал на парад.
И Мэд на базаре волнуется,
И волнуется
Весь ряд.
 

 
Каждому, слава богу,
Каким аршином ни мерь, —
Особая дорога,
Особая дверь.
И – так
Себе,
Понемногу,
В слякоть,
В снег
Идут особой дорогой
Люди весь век.
 
 
Радостный путь не многим,
Не всем,
Как компот:
Одни ломают ноги,
Другие —
Наоборот.
Вот!
…………………………………….
Ветер гнусит у околицы,
Горю раввина вторит.
По торе [53]53
  Тора – священное писание.


[Закрыть]
Раввин молится,
Гадает раввин
По торе.
Трогает рыжие кончики
Выцветшего
Талэса [54]54
  Талэс – молитвенное одеяние.


[Закрыть]:
«Скоро ли всё это кончится?
Сколько еще осталося?»
 
 
Тени свечей,
Проталкиваясь,
Мутно растут
И стынут,
И кажется
Катафалком
Комната над раввином.
 
 
– Это прямо наказанье!
Вы слыхали?
Хаим Бэз
Делать сыну обрезанье
Отказался
Наотрез.
 
 
Первый случай в Кишиневе!
Что придумал, сукин сын?!
Говорит:
«До-воль-но кро-ви,
Ува-жае-мый рав-вин!!!»
………………………………………..
Много дорог, много,
Столько же, сколько глаз!
И от нас
До бога,
Как от бога
До нас.
 

 
И куда они торопятся,
Эти странные часы?
Ой, как
Сердце в них колотится!
Ой, как косы их усы!
Ша!
За вами ведь не гонятся?
Так немножечко назад …
А часы вперед,
Как конница,
Все летят, летят, летят …
………………………………..
В очереди
Люди
Ахают,
Ахают и жмут:
«Почему
Не дают
Сахару?
Сахару почему не дают?»
 
 
Видимо,
Выдать
Лень ему. —
Трудно заняться час?
 
 
Такую бы жизнь – Ленину,
Хорошую,
Как у нас!
– Что вы стоите,
Сарра?
Что может дать
Слепой,
Когда
Комиссаром
Какой-то
Портной?
Ему бы чинить
Рубаху,
А он комиссаром
Тут!..
 
 
В очереди люди ахают,
Ахают
И жмут.
 

 
Эти дни
Невозможно мудры,
Цадики, [55]55
  Цадики – мудрецы, ученые.


[Закрыть]а не дни!
В серебро золотые кудлы
Обратили они.
Новости каждый месяц.
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять.
 
 
А Мотэле?
Вы не смейтесь,
Тоже не пустяк:
Мотэле выбрил пейсы,
Снял лапсердак.
 
 
Мотэле весь перекроен
(Попробовал лучший суп!):
Мотэле смотрит
«В корень»
И говорит
– По су-ще-ству.
 
 
Новости каждый месяц,
Шутка сказать:
Жена инспектора весит
Уже не семь,
А пять!
 
 
И носик
Почти без пудры.
И глазки —
Не огни …
Эти дни невозможно мудры,
Цадики, а не дни!
………………………………..
Много дорог, много,
А не хватает дорог.
И если здесь —
Слава богу,
То где-то —
Не дай бог,
– Ох!
 
 
…Ветер стих за околицей,
Прислушиваясь, стих:
Инспектор не о себе молится
О других.
Голос молитвы ровен.
Слово сменяется вздохом:
Дай бог
Жене здоровья,
Дай бог
Хворобы Блоху…
Дай бог то и это.
(Многое дай бог, понятно!)
 
 
Дай бог сгореть Советам,
Провалиться депутатам …
Зиму смени
На лето,
Выпрями то,
Что смято …
Дай бог и то и это,
(Многое дай бог, понятно!).
 

 
Слишком шумный и слишком скорый
Этих лет многогамный гвалт.
Ой, не знала, должно быть, тора,
И раввин, должно быть, не знал!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
 
 
В сотый век —
И, конечно, не чаще
(Это видел едва ли Ной!) —
По-портняжьему
Робко счастье
И, как счастье,
Неробок портной.
 
 
Многогамный, премудрый гомон!..
Разве думал инспектор Бобров,
Что когда-нибудь
Без погромов
Проблаженствует Кишинев?!
Кто подумал бы,
Кто поверил,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.