Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Иосиф Уткин

 
Други,
Это не годится!
Чуть волна на горизонте —
Вы сейчас
На квинту лица,
Весла к черту
И – за зонтик.
 
 
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать, —
Песню,
Мужество
И руки!..
 
 
Кормит жизнь
Мудреной смесью,
Пробуй всё, ценитель тонкий:
Не всегда медовый месяц,
Есть и прачка и
Пеленки.
 
 
Так чего же горячиться,
Если горечи подлито?
Пробуй,
Пробуй —
От горчицы
К мясу больше аппетита.
 
 
На Босфор склонились птицы,
И не смотрит тополь хмуро —
Тополь п оосень
Гордится
Золотистой шевелюрой.
 
 
Чем же наша участь плоше?
Ах, и в будущем
И в прошлом
Столько девушек хороших
В нашем городе хорошем!..
 
 
Весел я,
Но глупо думать —
Мол, поэт в веселом рвенье
Вовсе выкинул из трюма
Грусть
И мудрое сомненье.
 
 
Никогда с одной улыбкой
Человек не станет нашим.
Хорошо,
Что плачет скрипка,
Хо-ро-шо,
Что парень пляшет.
 
 
Только нам
Ложиться рано
(Не родился и не помер) —
Уйма блох
И тараканов
В нашем строящемся доме.
 
 
Значит —
Рано ставить точку.
Это будет,
Это после.
Ну-ка, братцы,
Ки-пя-точ-ку!
Ну-ка, милые,
За весла!
 
 
Пусть волна
Поднимет лапу,
Пусть волна
По веслам стукнет —
Не смеяться и не плакать, —
Песню!
Мужество!
И руки!..
 

1927

 
Как сажа свеж,
Как сажа чист,
 Черт-трубочист качает трубы.
Вдруг солнце – трах!
И трубочист
Снегам показывает зубы.
 
 
И сразу – вниз,
И сразу – врозь
Труба, глаза и ноги,
И воробьев счастливых горсть
Метнулась по дороге.
 
 
Взглянул вокруг,
И – мать честна! —
И городу и парку,
Загнув рукавчики, весна
Закатывает парку.
 
 
Под песню трудится кума —
 Счастливая натура!
И сводит каждого с ума
Весенняя колоратура.
 
 
И вот —
Отчаянный пример:
Подснежники у постового?!
– Товарищ милиционер,
Вы – девушка,
Даю вам слово!
 
 
И вот,
Любезные мои,
Извольте, – как по нотам,
В такт дисканту ют воробьи
Над золотым пометом.
 
 
Ах, понимаю,
Как не петь?
Не петь или не пикать? —
Когда графин
Горит, как медь,
Когда ручьи —
Как никель.
 
 
Когда вот так
Поет весна:
Без темпа
И без метра,
И дирижирует сосна
И лирикам
И ветрам.
 
 
Я это пел,
Когда апрель
Дымился на бульварах,
Когда жемчужная капель
Клевала тротуары.
 
 
Когда, тетрадь
Скрутив в комок
И трижды кроя матом, —
Хотел влюбиться
И не смог
Рабфаковец косматый.
 
 
Теперь под солнечным огнем
И радостно, и тяжко!
Давайте окна распахнем,
Как душную рубашку.
 
 
И на ребяческую прыть
Равняясь по поэту,
Чтоб даже деньги позабыть…
Которых, кстати, нету.
 

<1928>

Иосиф Уткин. Фотография 1927 г. (ЦГАЛИ).

 
Ты прости, что, временем пустая,
Жизнь моя
Варначества полна:
Это я
За молодость хватаюсь,
Как за берег —
Глупая волна…
 
 
Трудная и голубая
Мне страна мерещится во мгле…
Надо жить,
Трудясь и рассыпая
Жемчуг смеха
По большой земле.
 
 
Чтоб в зубах кинжальной белой стали
Заливались хищные лучи,
Чтоб на яблонях,
Качаясь, хохотали
Черные
Глазастые грачи.
 
 
Чтобы сразу
Таяла усталость,
Становилось сразу веселей,
Если вдруг
Подруга засмеялась
Над охапкой снеговых лилей.
 
 
И когда мечтательный соратник
Опускает голову порой,
Я в глаза ему:
«Красавец, голубятню,
Голубятню синюю открой».
 
 
Мир хорош
Солеными руками…
Не беда, что мужеству челна
Африканскими белками
Угрожает
Черная
Волна.
 
 
Трудная и голубая,
Посмотри,
Страна плывет во мгле…
Надо жить
Трудясь и рассыпая
Жемчуг смеха
По большой земле.
 
 
Смейся, милый,
Умоляю, смейся,
Ни к чему трагическая тишь.
Говорят,
             что никаким злодейством
Старый мир не удивишь.
 
 
И без нас зажгут огни акаций,
И без нас весной
Пройдет вода…
В чем угодно —
буду сомневаться.
В революции,
                         товарищ, —
                                                 никогда.
 

Июнь 1928

 
Средь седых
И старящих,
Сводящих с ума,
И моя,
Товарищи,
Тащится зима.
 
 
Постучится палочкой,
Сядет у стола:
«Ну-с, Иосиф Павлович,
Вот и я
Пришла…»
 
 
Я склонюсь,
Задумавшись,
А вокруг, звеня,
Девушки
И юноши
Окружат меня.
 
 
Не кряхтя,
Не ахая,
Не зная забот,
А играя сахаром
Молодых зубов!..
 
 
Но, шапчонку комкая,
Старый гражданин,
Я перед потомками
Не склоню седин.
 
 
Бьет
В кремлевском знамени
Алая струя.
Это – кровь!
И в пламени
Капля есть
Моя…
 
 
Средь седых
И старящих,
Сводящих с ума,
И моя,
Товарищи,
Тащится зима.
 
 
Постучится палочкой,
Сядет у стола:
«Ну-с, Иосиф Павлович,
Вот и я
Пришла».
 

1928

 
Нет, что-то есть такое выше
Разлук
И холода в руке!
Вы снились мне,
И вас я слышал
На лазаретном тюфяке.
 
 
И это вас,
Когда потухло,
Я у груди пронес назад,
Как девочка больную куклу,
Как руку
Раненый солдат…
 
 
Вы на далеком повороте,
Ни враг,
Ни друг
И не родня…
Но нет,
Но нет, вы не уйдете…
Вы не уйдете
От меня!
 
 
Нет,
Даже предаваясь плоти
С другим —
Вы слышите: с другим! —
Вы нежность вашу
Назовете
Библейским именем моим.
 
 
И это выше,
Выше, выше
Разлук
И холода в руке!
Вы снились мне…
И вас я слышал
На лазаретном тюфяке.
 
 
Мне и теперь
Былое, право,
Переболеть не удалось.
И надо мною Ваша слава
Густых
Тропических волос.
 
 
И я,
Как в милом сновиденье,
Всё принимаю, без границ,
Всё…
Даже узкое презренье
Полуприщуренных ресниц.
 

1928

 
Вот удивительное дело!
Синело только что,
И вмиг
Оно как будто бы надело
Екатерининский парик?!
 
 
Я думал, это прояснится.
А ветер нес…
                         и нес…
                                       и нес.
И вот
Дождем сверкнули спицы
Никелированных колес.
 
 
Гроза кипела, как на фронте.
Но визг…
Но лопотня ребят…
И все четыре горизонта
Глазами синими глядят!
 
 
…Я о тебе
Продумал годы
И, увидавши, ахнул:
                                      – Ах!
Какая чудная погода
В твоих
Синеющих глазах?!
 

1928

 
Вспомним,
                    как жили,
                                       грошей не копя,
Платы
             не зная,
                             в карманах
                                                  не шаря…
Жизнь
            по душам,
                             за душой —
                                                 ни копья,
Кроме
            земного шара.
Кроме одной
                        дорогой
                                      стороны
С песней
               до звездных
                                       вышек!
Чем мы
              богаты?
                              Тем, что —
                                                    стройны.
Счастливы?
                        Тем, что
                                          дышим.
Тем, что —
                 по бабушке
                                       не родня —
Мы
                побратались
                                             до гроба.
Я —
           за тебя,
                             ты —
                                            за меня.
И за Республику
                              оба…
Что же ты
                   песню
                               на хитрую
                                                    речь
Стал перестраивать,
                                      сверстник?
Надо,
            товарищ,
                            любить
                                          и беречь
Наши
          военные
                                песни.
Надо беречь —
                             чтобы пела
                                                  и жглась
И никогда
                      не скользила
По голубой
                    гололедице глаз
Наша
                гражданская
                                            сила.
Чтобы
             и в песнях
                                любимой страны
Брали
              всё выше
                                   и выше!
Чем мы
                богаты?
Да тем, что —
                              стройны,
Тем, что
                    живем
                                  и дышим.
Тем, что —
                      по бабушке
                                            не родня —
Мы
       побратались
                                  до гроба.
Я —
         за тебя,
                            ты —
                                        за меня.
И за Республику
                                 оба!
 

<1929>

 
По-над сопкой вьется ворон,
        Коршуном глядит.
По границе ходит ворон,
        Генерал-бандит.
 
 
Или восемь или десять
       Лет тому назад
Мы видали за Одессой
       Этот самый зад.
 
 
Белый новенький кораблик
       В волнах баловал.
Не срубили наши сабли
       Черноморский вал!
 
 
Наши руки не ослабли
       К саблям и – капут.
А союзники кораблик
       Вам не отдадут.
 
 
А поднимут наши руки
      Донбасс и Урал.
– Берегите ваши брюки,
     Храбрый генерал!
 

Ноябрь 1929

 
В дырявых носках
Просыпалась Москва.
Глаза протирал рассвет.
С женой пошутив,
Дитю приласкав,
Встает за соседом – сосед.
 
 
Выходят соседи.
Просты, легки.
Завод их, как дом, зовет.
Как матери,
За руки взяв их, – гудки
Ведут за собой
На завод.
 
 
И в черном трико
Балансирует дым
Над трубами,
Над трудом.
И смотрит поэт
И завидует им,
Как нищий, зашедший в дом…
 
 
Что может быть хуже,
Ненужней, глупей
Вот этой свободы – вот?
Вот этой свободы,
Вот этих цепей
Интеллигентских свобод.
_____
 
 
В комнате тихо,
Совсем светло.
И резче глядит предмет.
На старом столе
Его стил о—
Оружие. Инструмент.
 
 
Он будет работать.
Он схватит ножны
И н аголо острие.
Но он рассуждает:
Кому нужны
И песни,
И дело твое…
 
 
«Посмотрим на мир,
Отбросив на миг
Профессиональную грусть», —
 
 
И бросил поэт.
И смотрит на мир,
И видит его
Наизусть.
 
 
Он видит – соседи:
Все как один
Они ударяют в бак.
И потом здоровья
Облил сатин
Мускулатуру рубах.
 
 
Он видит соседа:
Один на один,
Он кроет чудовищный бак
И п отом здоровья
Облил сатин
Рубаху его – из рубах.
 
 
…Он выгонит тонны
П отов и сал.
А ты ему
Вместо тонн
О стонах напишешь…
Но Шелли писал
Неплохо
Про этот стон.
 
 
Ты спустишься с мамой
В Донбасс,
На Урал…
А классики что —
Не в счет?
На эту
На маму
В карты играл
Товарищ
Некрасов еще.
 
 
Так думает он
И кладет в ножны
Ненужное острие.
Кладет, повторяя:
«Ему не нужны
Ни песни,
Ни дело твое».
_____
 
 
И он опустился —
Стар и сутул —
И синий совсем у виска.
И против него
Опустилась на стул,
Как следователь, —
Тоска.
 
 
И оба сидели
На квинту нос,
Без радикальных мер.
И восемь часов
Пунктиром занес
Мозеровский секундомер…
_____
 
 
В трубу провалился,
Крутясь, акробат,
Как дым, не оставив след.
И к дому прорвался
Через Арбат
Мой честный,
Простой сосед.
 
 
Он мылся,
Его целовала жена,
К нему забегали друзья.
И я заподозрил:
А не она,
Не тема ли это моя?
 
 
Не тут ли, направо,
Среди этих стен,
Среди незабудок
И блох —
Герой из героев,
Тема из тем,
Эпоха из всех эпох?
_____
Поэт допытался:
Он в жизнь проник,
На жизнь взглянув
В упор.
А голос сомненья,
Подняв воротник,
Пропал в подворотне,
Как вор.
 

1929

 
Потушена лампа.
Свеча зажжена.
И плачет дитё,
И скулит жена:
«На рынке нет пшена».
 
 
Я утром встаю.
И опять жена
Одной катастрофой поражена:
«На рынке нет пшена».
 
 
Тогда на меня
Из трех углов
Нисходит триада голов.
Мундиром сияя,
Крестом звеня,
Империя прет
На меня.
 
 
Сначала
Я чувствую
Адскую боль —
Мне Чичиков
Жмет мозоль.
 
 
Потом,
Гомерически скаля зуб,
Спешивается Скалозуб.
И третьим:
Столыпинская труба
Расхваливает отруба,
 
 
И трое согнулись:
«У нас
Для вас
Стоит православный квас».
И трое смеются:
«Жена?
Извольте мешок пшена».
 
 
Тогда я, срываясь,
Ору в упор:
«Жена, до каких это пор?
Когда это кончится, жена,
Проблема хлебопшена?
Ты думаешь, что же, —
Я позабыл,
Кем Чичиков этот был?
И как это
Нижнему чину
В зуб
Въезжал полковой Скалозуб?
А кем
Этот самый Столыпин был,
Ты думаешь,
Я позабыл?
 
 
Не будет Республика —
Это чушь —
Республикой мертвых душ!
И к пуле Багрова [35]35
  Убийца Столыпина.


[Закрыть]
В моей стране
Прибавить нечего мне.
Страна не поднимет
Трехцветный позор!» —
Кричу я жене
В упор.
 
 
Мы хлопаем дверью.
Разрешена
Проблема хлебопшена.
_____
…Товарищи, дома
У всех жена,
И каждому
С нею жить.
И каждому надо
Проблему пшена,
Товарищи, разрешить.
 
 
Давайте же скажем жене и стране
«Домашности – в стороне.
Пшеном мы питаем
Плавильную печь.
И если не хватит пшена,
Мы сами готовы
Горючим лечь
В плавильную печь, жена!
А личность, домашности —
В стороне»,—
Давайте скажем стране.
 

1929

 
Гроза кипела
И текла.
И с пунктуальностью
Капели
На светлом голосе
Стекла
Дробинки, вскакивая,
Пели.
 
 
И, заворачивая
За
Особняки и
Мезонины,
Вооруженная гроза
Расстраивала гражданина.
 
 
И граждане
Хвалили зонт,
Галоши, сумочки,
Пижамы…
……………………
Я шел.
Московский горизонт
Вовсю
Жонглировал ножами.
 
 
И у Пречистенских ворот,
Как любопытный,
Из-за стула,
Ко мне
В газетный разворот
Гроза развязно
Заглянула.
 
 
И пальцем мокрым
Провела
Черту, ребячески косую.
«Ага, китайские дела
И вас, мадам,
Интересуют».
 
 
И тут,
Без дождевых забот,
Я ноги циркулем
Раздвинул,
Все тридцать клавишей зубов
Показывая гражданину.
 
 
Но обывателю
Почти
Что флюс,
Что ливень —
Всё едино.
И с молнией его очки
Ведут курьезный
Поединок.
 
 
Чудно смотреть,
Как на ходу
Беснуется
Сердитый галстук.
Еще в семнадцатом году
Он в громах
Разочаровался.
 
 
А мы —
Без дождевых забот —
Стоим над русским
Мезонином,
Все тридцать клавишей
Зубов
Показывая гражданину.
 
 
– Даешь грозу!
Мы крепко – за,
За стиль,
Работу в этом роде.
Друзья, да здравствует гроза
И в человеке,
И в природе!
 
 
Пусть обывателям
Грозит.
А мы читаем,
И неплохо,
В китайских росчерках грозы
Идеи грозовой
Эпохи.
 

1929

 
Рязанец [36]36
  Рязанцы – лотошники, торговцы фруктами.


[Закрыть]прорвется:
«А ну, давай!»
И снова
Ни форм,
Ни лиц.
И рельсы
Бросаются под трамвай
С настойчивостью
Самоубийц.
 
 
И снова
Диктаторскою рукой
Паккарды, Рено, людей
Проводит,
Ведет конвейер Тверской
К побоищам площадей.
 
 
Попробуй прорвать
Этот чертов мост,
Встать ему поперек!
И черная дума,
Как черный пес,
Путается у ног…
 
 
«.. Наивен лирический
Твой шалаш
Среди небоскребов,
Поэт.
Напишешь фруктовую песню,
Продашь:
Прорвался – и снова нет.
 
 
И глупо.
Не стоит писать.
Для чего
Расходовать кипы сил?
Чтоб люди сказали:
„Да, ничего…“
А девушка:
„Ах, как мил!“
 
 
Эпохе сподручней
Огонь, и желчь,
И мужество до конца,
Чтоб жечь, понимаешь,
Глаголом жечь,
Как Пушкин сказал, сердца!.»
 
 
На Староваганьковском —
Русский сад…
На липах под медь – броня,
Над садом крикливо
Лоскутья висят
Московского воронья.
 
 
Среди индустрии:
«Вороний грай»,
И «Машенька»,
И фасад.
И вот он —
Гремит гумилевский трамвай [37]37
  Стихотворение Н. Гумилева «Заблудившийся трамвай».


[Закрыть]
В Зоологический сад.
 
 
Но я не хочу
Экзотических стран,
Жирафов и чудных трав!
Эпоха права:
И подъемный кран —
Огромный чугунный жираф.
 
 
Эпоха права!
И мне хочется встать
Эпохе во фланг
И рост…
Для этого стоит
И жить,
И писать…
И нянчить туберкулез.
 

1929

 
Портовая ночь.
Штилевая слюда.
На синий фарватер
Выходят суда.
 
 
Два судна,
Два белых
Строятся в ряд.
Два судна:
На Данциг
И на Ленинград.
 
 
«Лоцман, вниманье:
Тоннаж перегружен!»
Нах Руслянд [38]38
  В Россию (нем.). – Ред.


[Закрыть]– машины,
Нах Полянд [39]39
  В Польшу (нем.). – Ред.


[Закрыть]– оружье.
 
 
Вокзальная ночь.
И на канапе
Качаются двое
В бордовом купе.
И лентой влетает
В оконную раму
Железнодорожная панорама.
К Столбцам пролетая
Сквозь ветер
И лес,
Как шпаги, глотает
Рельсы экспресс…
 
 
«Кондуктор, вниманье:
Разбудите ровно…»
Нах Руслянд – геолог,
Нах Полянд – полковник.
_____
 
 
Галдят
               в латифундиях
                                              сытые псы.
Ночами
                 над картами
                                          планов
Склоняются
                      в штабе
                                     густые усы
Налитого
                   кровью
                                   улана.
Он сладко мечтает,
                                   растроганный
                                                              пан,
Забыв
               бельведерские беды,
Накинуть
               на плечи
                               московский жупан,
Подбитый
                  уланской победой.
Он усом
                не раз и
                                не два
                                               отмечал
Большой дислокации метки.
Но всё он
                 приходится
                                       не по плечам —
Московский
                     покрой
                                     пятилетки.
Встают
             неприступно
                                  в горячем цеху
Железные стены
                                защиты.
И гладью – выходит —
                                        на рыбьем меху
Победы
                  уланские
                                    шиты!
Он знает
                  отлично:
                                   войны не хотим,
Но если,
                усатый
                                и пылкий,
Улан замечтается, —
                                        укоротим
Мечтанья
                   от темени
                                       и до затылка!
 

<1930>

 
Мне говорят:
Мол, мы не дышим маем,
Мол, юности расцветок не берем.
Ах, чудаки!
Они не понимают:
Мы юношествовали с Октябрем.
Быть современником
Огромной славы: Ленин,
Включать в артерии
                                       его
                                             высокий ток!
Кто был моложе нас?
Какое поколенье?
Когда, скажите?
Кто?
 
 
Мне говорят:
Учитесь трелям Фета,
Льют соловьи,
Грохочет водоем;
Ах, чудаки,
Друзьям, как эстафету,
Мы, умирая,
Песнь передаем.
И эта песнь простреленной, пропетой,
Как кольт,
Как молоток, в работе под рукой.
Какой, скажите мне,
Из всех поэтов
Был больше нас поэт?
Скажите мне,
Какой?
 
 
Мне говорят:
История с колена
Вам метит в грудь…
Враг жив… не позабудь…
Ах, чудаки!
Всё наше поколенье
Над баррикадами поднять готово грудь.
 
 
Нас и не грел
Камин благополучья,
В сибирских рудниках
Нас шлепал адмирал.
Но рабский страх
Нас никогда не мучил.
И никогда
Осмысленней и лучше
Никто еще
Не жил,
Не умирал!..
 

1930

 
Грядущего карта – груба:
Чего там на Маркса коситься!
Давайте
Построим
Свои отруба
С бордюрчиком русского ситца!
 
 
«Чего там, – толкуют
Кривые умы,
Мечтатели правого крена, —
Вчера – Рябушинский,
Сегодня – мы
Едим
Поросенка с хреном.
 
 
Октябрь – это
Классовый мир,
Покой…»
Довольно, философы, каркать!
Мы видим совсем,
Совсем не такой
Грядущего нашего карту.
 
 
Не в ситце березок,
Не в русском овсе
На старокалужском насте, —
Грядущее видим
На светлом шоссе
Электриков-энтузиастов.
 
 
Нас каждого
Голод и холод прожег,
Над каждым ворон покаркал, —
И кровью пропитан
Каждый флажок
Этой великой карты!
 
 
Но мы понимаем:
Не сразу,
Не вдруг,
Не поднятым кверху бокалом,
А вскинутой волей
Мильонов рук
Берется сияние вольтовых дуг
С высоким октябрьским накалом!
 

1930

1

 
Когда
            я стану
                            стариком,
Мой сын
              придет
                             и спросит:
«Скажи мне,
                        где,
                                  отец,
                                               при ком
Ты был
              семнадцатую осень?»
– «Мой сын,
                      я дрейфить
                                           не привык,
Я вел
           на Смольный
                                             броневик…»
 

2

 
Когда
           я стану
                           стариком,—
Перебирая
                      даты,
Сын спросит:
                        «Где, скажи,
                                                при ком
Ты был, отец,
                          в двадцатом?»
– «Мой сын,
                        мне домом
                                              был окоп,
Мы с Фрунзе
                         брали
                                      Перекоп».
 

3

 
Когда
           я стану
                             стариком,
Сын спросит:
                        «А постой-ка,
Скажи мне,
                    где, отец,
                                          при ком
Ты был
                на штурмах
                                       стройки?»
– «Для нас
                       был всё
                                       фабричный дым:
Я был
            рабочим
                               рядовым…»
 

4

 
И спросит
                 сын меня
                                       тогда,
Окинув
             старость
                                  взглядом:
«Скажи,
             а где ж
                               за все года,
Отец,
               твоя
                            награда?..»
– «Ты – сын,
                              ты – новый человек,
Ты оправдал
                       мой труд,
                                       мой век…»
 

1930

 
…Я знаю —
                    зеленая
                                        травка
Ложится уверенней
                                   в стих.
Но будет.
                 Я пробую
                                  трактор
И в жизни,
                  и в строфах
                                             своих.
Я отдал
                березам
                                    все дани.
Теперь я
                додумал,
                                        дорос —
За что
           молодые
                             дворяне
Певали
              Россию
                              берез.
В далекую
                      темную
                                   бытность
Вся эта
            сусальная
                                  дрянь
Обертывалась
                            как
                                    «самобытность»
В квасном
                   диалекте
                                   дворян.
О русские
                      песни
                                  и тройки!
Затравлен,
                      забыт
                                   и чуть жив,
На этой
              московской
                                  настойке
Дурел
             «православный»
                                                мужик.
Но я-то
              в делах
                            Перекопов
Затем
                и гремел
                                 и громил,
Чтоб был
                 до корня
                                   перекопан
Весь этот
                   усадебный
                                            мир.
То
          армией целой,
                                       то горстью,
И вкривь
                  мы рубали
                                        и вкось
С березовой
                      этою
                                костью
Дворянскую
                       белую
                                          кость.
И видишь:
                   солидно
                                    и прочно
Угроблен
                 классический
                                           гнет
И только
                в лирических
                                        строчках,
Бывает,
                  усадьба
                                   мелькнет.
Но это —
               страдатели,
                                          шавки,
Скулящие
                         по старине.
Мы
           видим
                         иные ландшафты
В своей
               живописной стране!
Другие
            тона
                         и мотивы
Принес
               изумительный век.
И этот —
              на локомотиве
Глядящий вперед
                                 человек.
Еще
            белокурым
                                       подростком
Он принял
                    и пулю
                                и вошь.
И этого
               на березку
Теперь
              ты никак
                                не возьмешь.
Нет,
            в трудных делах
                                          Перекопов
Затем ты
                  гремел
                                 и громил,
Чтоб был
                   до корня
                                   перекопан
Весь этот
                   усадебный
                                         мир…
Я слышал,
                   как старый
                                         крестьянин
Сказал трактористу:
                                            «Кажись,
И верно, мы, парень, достанем,
Выходит, партейную жись…»
День
           густо клонился
                                            на убыль,
И, собранные
                         в строку,
Богатые
                сочные зубы
Сверкнули
                  в ответ старику…
Забыв
            и себя,
                          и усталость,
Но молоды,
                     но стройны —
Мы травим,
                      как зверя,
                                        отсталость
На бурных
                       дорогах
                                       страны.
Счастливая
                     свежая
                                    поросль
Металла,
                 людей
                              и сырца —
На третью
                         предельную
                                               скорость
Поставила
                    наши сердца.
И скоро,
                на солнце
                                             алея,
Во весь свой
                              лирический рост
Широкой
                      шоссейной аллеей
Построятся
                        шумы
                                     берез…
 

<1932>