Текст книги "Only you (СИ)"
Автор книги: Иоланта Палла
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
Глава 44
Барин
Тачка отца останавливается перед домом. За время поездки он не произносит ни слова. Только бросает косые взгляды в зеркало заднего вида. Ожидаемо.
Видимо, копит силы прежде, чем из гранаты выдернуть чеку.
Блокирую в себе любые реакции. На них нет сил. Ожидание новостей от врача насчет Лемишева, разговор с матерью, осмотр поврежденной ноги… Как-то не удалось отдохнуть, чтобы вытянуть словесную битву с мэром. По этой причине молчу. Тупо пялюсь на картинку за окном, пока не приходит время выбраться из тачки.
– Жди в кабинете, – бросает мне отец, отвечая на звонок.
Иду мимо него по ступенькам в наш шикарный пентхаус. Еще несколько суток назад мечтал оказаться в своей кровати, а не на полуторке в летнем лагере, только сейчас от идеально начищенного паркета возникает тошнота. Конечно, всему виной кофе на голодный желудок, но и атмосфера в доме играет весомую роль. У матери было роднее и уютнее. Хоть так же одиноко что ли. Одна ведь живет.
Приказ мэра игнорирую, отправляясь в кухню, где слету открываю холодильник и достаю пару контейнеров с готовой едой. Кидаю один из них в микроволновку и смотрю, как он вертится внутри, наполняя комнату вкусным ароматом запеченного мяса. Желудок скручивает от голода, и я, жадно глядя на сочные куски, сглатываю слюну.
У матери не смог запихнуть в себя ничего, кроме минеральной воды. Почему-то после всех приключений со Славиком меня мучила не человеческая жажда. В данный момент хотел проглотить все и сразу. Мозг намеренно отключил, не думая ни о чем. Даже о Ваське с бледным лицом. Девчонка настолько серая была, что первой мыслью было, а не заболела ли она после вечерних прогулок и валяния на земле?
От воспоминаний о нежных губках слюна скапливается во рту стремительнее, чем на умело приготовленное мясо. Даже головой встряхиваю, чтобы прогнать чертов морок. Достаю контейнер и ковыляю к столу. Когда кидаю в рот первый кусок, в комнату заходит отец. Застывает около входа и расстегивает пуговицы на пиджаке, глядя на меня. Плевать. Жую дальше, пока он, усмехнувшись, снимает пиджак и педантично вешает его на спинку стула, придирчиво поправляя.
– Удивил, – произносит спокойно, устраиваясь напротив, и ожидает ответа, если учитывать паузу, которая повисла после его божеского слова, – не думал, что доживу до того момента, когда мой сын прославится, как герой.
– Я, – проглатываю кусок, подтягивая к себе салат, – не герой.
– Спас мальчишку, – продолжает отец, словно я у него на приеме и выслужился до награды, – сам травму получил. Герой.
Было бы мне десять, визжал бы от восторга, а сейчас не смотрю на него и продолжаю жевать салат. Эмоций ноль. После разговор с матерью душу, словно выпотрошили. Не думал, что так затронут ее слова, но реальность поставила на колени, и я не знал, что дальше делать. Красоваться своим поступком не было желания. Здесь нечем гордиться. Сделал то, что должен был, и не задумывался о том, как это выставят отцовские пиарщики.
– Хорошо, что так получилось, – отец откидывается на спинку стула и впивается в мое лицо серьезным взглядом, – так хотя бы не выплывет правда.
Выдыхаю, теряя аппетит, и откладываю вилку в сторону.
– Какая правда?
– Покинули лагерь, – принимается перечислять наши заслуги, загибая пальцы левой руки, – разожгли костер, не смотря на запреты, употребляли то, что не нужно употреблять, дальше вести список твоих косяков?
– Может, сразу к сути перейдем? Без предыстории?
Отодвигаю от себя контейнеры и принимаю аналогичную позу, но складываю руки на груди. Действие обезболивающих препаратов сходило на нет, и ногу начинало выкручивать от неприятных ощущений. Старался не показывать отцу, что состояние оставляет желать лучшего. Ему ведь наплевать. Хочет сразу все решить. На берегу, чтобы сынок не додумался выкинуть очередной финт.
– В прессе засветят лишь спасение пацана Лемишева, – стучит пальцами по столу, глядя на меня без отрыва, – с ним мы уже договорились. От тебя нужно лишь фото, и…
– Нет.
Поднимаюсь со стула и иду к выходу.
– Никита, – приходится остановиться и сжать кулаки, сохраняя остатки спокойствия, которого с каждой секундой становилось все меньше, – сядь. Мы не договорили.
– Я уже дал ответ.
– Меня он не устраивает.
Усмехаюсь и поворачиваюсь к нему. Взгляд падает на контейнеры, и я ковыляю обратно. Закрываю их и убираю в холодильник, пока батя наблюдает за моими действиями. Столовые приборы кидаю в посудомоечную машину и снова двигаюсь к двери.
– Мне нужно, чтобы ты снялся для новостей, – не оставляет выбора своим приказным тоном, – один снимок, и ты свободен. Можешь забирать вещи из лагеря.
Готов засмеяться во весь голос, но выдаю лишь ядовитую усмешку.
– Нет.
– Что значит твое нет? Не ты ли хотел уехать оттуда, устраивая цирк на пару с той девчонкой?!
– Это значит, что я не хочу стать одной из ступенек твоей предвыборной кампании, – скриплю зубами около выхода и терплю боль, которая простреливает всю ногу, – и у девчонки есть имя, кому, как не тебе, это знать.
– Что?
– Не надо шантажом выбивать из меня выгоду, – не смотрю на него, касаясь пальцами дверной ручки, – я не уеду из лагеря, пока не закончится сезон, и сниматься для газетенок твоих не буду.
– Решил характер показать?! Напомнить о стажировке?!
– На этот случай у меня есть видео, – сглатываю противную слюну и отворачиваюсь от него, – где ты лезешь под юбку к Кукушкиной. Один клик, и оно быстро разлетится по всему интернету. Стоит говорить, чем накроются выборы?
– Щенок, как у тебя наглости хватило?!
Открываю дверь и выхожу в коридор, не удостаивая предка взглядом.
– Прекрасное воспитание сказывается, – бросаю через плечо, запрещая себе слушать его реплики, пропитанные злостью, – сюда не вернусь. Удачи на выборах!
Закрываю дверь и иду в свою комнату, чтобы собрать вещи. Пора обзаводиться собственным жильем. С остальным потом разберусь.
Глава 45
Барин
Вспышки перед глазами проходят моментально, стоит лишь уйти с головой под воду вместе со своей поклажей. Нога болит адски, а течение нещадно несет нас вперед. Воздух в легких кажется жгучей ядовитой массой, из-за которой они могут разлететься на куски. Прикладываю максимум усилий, чтобы снова вынырнуть на поверхность. Двигаю поврежденной ногой, стиснув зубы, и жадно хватаю ртом кислород, когда получается преодолеть течение. Холодные потоки воды со дна заставляют двигаться и не обращать внимания на боль. Больше всего мотивирует тельце, которое я держу. Он не двигается. Повис, как тряпка на моем локте.
Хватаю рукой корни дерева и через несколько отборных ругательств взываю, потому что вытянуть и себя, и пацана на берег непосильная задача. Несколько раз втягиваю в легкие воздух, но не помогает. Сил он мне не придает, скорее наоборот, трачу их, медля.
Срываюсь в очередной попытке выбраться на берег и скриплю зубами от боли в ноги, которую царапаю корнями. Черт!
Еле успеваю снова схватить корень и хватаю порцию гадкой воды.
Часть выплевываю, а остатки без моего на то ведома уходят в желудок. Кашляю и со звериным ревом поднимаю Славика, удерживая своим телом, и прижимаюсь вместе с ним к корням. Как действовать дальше, не понимаю… На каком-то животном адреналине карабкаюсь вверх и тяну пацана. Я же не могу проиграть чертовой стихии?!
Руки трясутся, и ногу нещадно жжет, когда выкидываю Лемишева на траву, и сам валюсь рядом, как груша, из которой выбили добрую часть песка. Легкие готов выплюнуть при очередном вдохе. Только медлить нельзя. Склоняюсь над Славиком и замираю… Не дышит!
Черт!
Кажется, что пальцы немеют в этот момент. Сознание вскипает от мысли, что… Нет!
Переворачиваю его на спину и истерично усмехаюсь. Пока я тащил его на берег, пацан сжимал в руках кроссовку Кукушкиной. Так вцепился в нее пальцами, что я не смог вырвать. Лады!
Что там нам тренер по плаванию говорил? Грудная клетка. Складываем пальцы. Раз-два-три. Ноль эффекта! Раз за разом делаю пацану искусственное дыхание. Ничего не происходит. Перед глазами появляется пелена, а сердце так гулко бьет по ребрам, что я сдохнуть готов.
– Давай же! Давай! – орудую руками, как умалишенный. – Давай!
Кожа горит. Дыхание срывается. Только Лемишев лежит, как кукла, и не шевелится. Ничего, черт подери, не происходит!
– Давай! Дава-а-ай!
Ору так сильно, что лес должен сотрясаться. Перестаю совершать бесполезные действия и смотрю на бледное лицо парнишки. В темноте выглядит жутко. Сглатываю и чувствую, как глаза жжет, а в горле вырастает огромный комок. Даже сердце через раз сокращается.
Тру лицо руками, чтобы прийти в себя, но не получается.
Лемишев внезапно закашливается, и я поворачиваю его голову на бок, чтобы вода вышла. Руки трясутся, как и алкаша, пока пацан содрогается. Живой…
– Ты… – сипит, когда открывает глаза. – Ты…
– Я, – черт знает, зачем говорю, испытывая самую высшую степень радости в этот момент, – кто ж еще.
– Ну ты, – снова кашляет и закрывает глаза, – козел…
Еле слышно посмеиваюсь, смотря на то, как кроссовка выпадает из рук Славика. Улыбка стекает с лица. Не к добру это.
– Слава?
Дотрагиваюсь до плеча, но тот не реагирует. Проверяю дыхание. Есть. Спокойно выдыхаю и только сейчас замечаю на своей руке темные пятна. Присматриваюсь. Мгла не позволяет рассмотреть, что там, но до мозга доходят тревожные сигналы. Кровь. У малого на затылке кровь. Видимо, приложился о ту корягу на дне. Черт!
Беру его на руки и еле как поднимаюсь, стараясь сбросить вес на здоровую ногу. Смотрю по сторонам, чувствуя, как мотор за ребрами готов лопнуть от нагрузки и первобытного страха. Я ведь даже не знаю, на каком мы берегу…
Открываю глаза резко и чувствую в теле неприятную ломоту. Вытираю рукой испарину со лба и часто моргаю, слыша, как в окно тачки кто-то тактично постукивает. Еле отхожу ото сна в своей детке и открываю дверь, за которой стоит мама.
– С добрым утром, сынок, – без особого энтузиазма произносит она и заглядывает в салон, будто я спрятал там кого-то, – я, конечно, понимаю, что с отцом у тебя состоялся неприятный разговор, только… – она со вздохом указывает на машину, пока я тру глаза и зеваю, не стесняясь, – …только это не значит, что нужно ночевать в машине. Я разве не пускала тебя на порог? Что это вообще такое?! Спать в машине, словно…
– Мам, – прерываю бурный речевой поток и выбираюсь из тачки, хлопаю дверью, – не продолжай. Я понял. – Обнимаю ее и кривлюсь от тягучей боли в ноге. – Вырубило резко. Приключения такие были. – Улыбаюсь во все свои красивые белые зубы, а мама отстраняется и изучает мое лицо, на котором привычное выражение.
После выпитого обезболивающего остался в машине и не спешил подниматься в квартиру к матери. Телефон разрывался от звонков, и я не смотрел, кто пытался до меня достучаться. И разговора с мамой просто не выдержал бы.
– Никита, это не смешно, – серьезно говорит, пока я поднимаю голову к небу, щурясь от ярких утренних лучей солнца, – ты так и не рассказал, что произошло.
– Все нормально, мам.
– Не правда, – усердно крутит головой, а я продолжаю улыбаться, – перестань так делать, – удивленно вскидываю брови, – Ни-ки-та-а-а, вот что с тобой делать, а?
Притягивает меня к себе и крепко сжимает в объятиях. Отвечаю тем же, откидывая прочь идиотские мысли. Сглатываю вязкую слюну, только картинки той ночи стереть не получается.
– Любить и баловать.
Смеется, услышав мои слова, и отстраняется.
– Тебе нужно позавтракать, пойдем.
Стою на месте, взъерошивая волосы пятерней. У меня были другие планы.
– Мне нужно в больницу, мам.
– Повязку я тебе сменю.
– Не для этого.
Перестаю улыбаться, а мама кивает, но тут же снова становится упертой родительницей.
– Позавтракаешь, приведешь себя в порядок, а потом навестишь мальчишку. Если не пойдешь, то я тебя за шкирку потащу.
– Как ты себе это представляешь?
– Вот так.
Подходит и хватает за ворот футболки. Тащит к подъезду, пока я смеюсь.
– Хорошо. Лады. Ты – мать года.
– Шалопай, иди уже.
Под звонкий смех матери иду знакомым маршрутом, выполняю все ее требования и спешу в больницу. Знаю, что с Лемишевым все в порядке. Врач доходчиво объяснил, что малому требуется отдых и чуток медикаментозного лечения, а так живее всех живых. Легкий сотряс.
Жаль, что эти слова не помогают вытравить из памяти его бледное лицо и кровь на моих ладонях.
В палату вхожу без стука и нарываюсь на беспокойный взгляд исподлобья. Молчит. Я тоже. Что тут говорить? Даже фруктов ему не принес. Идиот. Разворачиваюсь и ухожу. Выгляжу наверняка, словно Ванька-дурачок из той самой сказки.
В торговом центре неподалеку толкучка возле кассы, но я жду и думаю, что ему сказать. Просто кинуть пакет с фруктами и заодно угрозу, чтобы к черту больше так не лихачил!
На взводе возвращаюсь в палату, где медсестра обхаживает мальчишку. Жду, пока она уйдет, и ставлю пакет на тумбочку, отмечая, что трофей мальца исчез. Вручил все-таки Василисе Прекрасной.
Молчим. Буравлю его взглядом, пытаясь подобрать слова, но они теряются, будто Катрина смела. Черт!
– Быть героем точно не твое, – сухо бросаю ему, – больше так не делай, особенно если друзья подводят.
Не отвечает. Лишь губы поджимает. Взгляд в сторону отводит. Самого тот факт, что его дружок смылся с берега и ничего никому не сказал, неприятно скребет внутри.
– Выздоравливай.
Разворачиваюсь, чтобы уйти, но Славик прочищает горло и выдает:
– Спасибо, – поворачиваюсь, а на его щеках появляются яркие пятна, – но ты все равно козел.
Киваю с серьезным видом. Смотрим друг на друга и разом давим улыбку. Ухожу со спокойным сердцем. Пусть козел, зато ты живой.
Глава 46
Васька
Я сижу в комнате и смотрю на кроссовки, стоящие на полке для обуви. До сих пор не могу поверить, что у меня состоялся такой разговор. Слава пришел в себя ровно в тот момент, когда я подошла ближе. Он краснел и бледнел, пока признавался в том, что я ему нравлюсь. Сказано это было скромно и скомкано. Мне стало до жути неловко, и я, пожелав мальчику скорейшего выздоровления, покинула его палату со странным биением сердца. Как говорить с ребенком о его чувствах, не представляла, потому что мне никто не говорил «ты мне нравишься» или тем более «я тебя люблю». Были ситуации, когда я ловила на себе заинтересованные взгляды, слышала подколы, но с признаниями не сталкивалась.
Со вчерашнего дня не покидало смешанные ощущения, словно меня кинули в чан с собственными мыслями, и я варилась там, не зная, как выкарабкаться. Звонки теть Сони проигнорировала, как и стук в дверь вечером. Не представляла, о чем мы будем разговаривать, и зачем. Все ведь предельно ясно. Я теперь знаю правду и, честно говоря, предпочитаю заткнуть ее куда-то на затворки памяти. Слишком больно думать об умерших родителях, которые были не теми, кем мне их представила тетушка. Разве так спасают ребенка? Ложью во благо?
Еле заставила себя подняться и заняться группой. В мое отсутствие приезжали родители Ильяса. Мальчика забрали домой, и ребята стали счастливее в какой-то мере. Никто их не угнетал. Лишь двое подошли ко мне узнать, как Славик, – Герман и Машенька. Если вторая была очень участливой девочкой, то первый удивил своим интересом. Вроде Лемишев его гнобил и не упускал случая унизить, а парнишка вполне искренне улыбнулся, услышав, что со Славой все хорошо.
Беспокойство усиливалось от того, что я не видела Никиту. После быстрого диалога в больнице на территории лагеря он так и не появился. Наверное, на этом его приключения в роли вожатого закончились. Старший Баринов четко дал понять, что к его сыну лучше не приближаться. Чем больше я крутила в голове слова мэра, тем сильнее впадала в депрессивное состояние. Хорошо, что вокруг всегда суетились дети, которые не позволяли особо погрузиться в тяжелые размышления. Я и сама отталкивала подальше мысли о том, как себя вести. Будто ничего не было? Или…
Кошмарное внутреннее состояние не давало покоя, и я не могла найти себе места, закончив свой рабочий день. За окном темнело, и я вышла из своего укрытия. Из вожатых ко мне подошла одна лишь Вероника и долго вела беседу о том, что произошло. Для нее случившееся было настоящим шоком, особенно последствия побега Ильяса со Славой. Да, именно так все думали. Основная и непоколебимая версия – ребята убежали, а Никита по счастливой случайности оказался рядом и спас мальчика. Вика млела от того, с каким героем ей удалось познакомиться. Чуть ли не на каждом углу кричала, что ЕЁ Барин просто душка. Неповторимый. Несравненный. И все в подобном духе.
Противно было слушать Вику, но поспорить с тем, что Никита поступил, как герой, я не могла. Его поступок меня удивил, и то, как умело он старался скрыть свое причастие к нему, лишь усиливало мое… зарождающееся уважение к его столь нескромной личности. И поцелуй тут точно не причем!
Это событие я старательно запечатывала за слоем других не менее важных. Только память играла со мной злую шутку, подкидывая картинки с жадными глазами, в которых мелькали вспышки симпатии, а может, чего-то большего. Что делать о своими разносторонними эмоциями, я не знала, поэтому побрела на спортивную площадку к турникам, на которых часто проводил время Баринов. Спортом я никогда не увлекалась, но по примеру Иришки знала, как хорошо он помогает, да и Никита не зря пропадал здесь. Хотя последний скорее всего приводил себя в форму, часами качая свои руки.
С часто бьющимся сердцем посмотрела по сторонам прежде, чем выбрать турник, который подходит мне по росту. Была не была! Повисла на нем, как ленивец на ветке, и качалась из стороны в сторону, пытаясь подтянуться. Когда уже руки заныли от бесполезных колебаний, на талию легли горячие ладони, благодаря которым я раз все-таки подтянулась и тут же отпрыгнула от Никиты. Он стоял рядом без своей коронной улыбка аля «мне на всех наплевать». Серьезный и задумчивый, чем вызвал прилив крови к моим щекам.
– Привет, – выдавила из себя вместе с нервной улыбкой, потому что мы были наедине в полутьме, слишком напоминающей ту, когда он меня поцеловал, – я думала, ты уже не появишься.
– Не оправдал твоих ожиданий?
Его левая бровь взлетает вверх, а я рот открываю и закрываю, потому что не знаю, что ответить. Так и мнусь под его взглядом, пока губы Баринова не растягиваются в привычной ленивой улыбочке.
– Или наоборот?
Вспыхиваю еще ярче и складываю руки на груди, переводя свой взгляд на его ногу. На повязке виднелись красные пятна, и я сглотнула.
– Как твоя нога?
– Нормально, – Никита пожал плечами и шагнул ко мне, сокращая расстояние до непростительно близкого, когда дыхание смешивается, – переживаешь?
– Нет, – слишком резко выпалила, – ну, точнее, немного.
Улыбается еще шире и не моргает, разглядывая меня, словно впервые видит.
– Немного, – повторяет за мной, а я стараюсь сохранить невозмутимый вид, – решила приобщиться к спорту?
– Просто не могла уснуть.
– Из-за меня?
– Что? Пф-ф-ф, нет.
Какое же у него самомнение! Старалась не обращать внимания на то, что Баринов слишком близко, и мое сердце пляшет на углях горячих ощущений.
– Из-за меня, – добавляет утвердительно, наклоняя голову и продолжая исследовать мое лицо, как археолог, нашедший ценный артефакт, – Василис…
Никита подается вперед, чуть ли не касаясь моих губ своими, но от крика за его спиной я отшатываюсь назад.
– Никита, наконец-то! – Вика вклинивается между нами и лапает Баринова везде, где только можно. – Мы тебя ждали. Расскажешь, что произошло? Как ты вообще там оказался?
– Я, пожалуй, пойду, – говорю, резко разворачиваюсь и иду в комнату, чтобы не видеть, как Вика трогает Никиту и виснет на нем, словно на вешалке.
– Вась…
Голос Баринова долетает до ушей, но громче работает сердце, по которому словно острыми ногтями провели. Какая мне вообще разница, кто его трогает и в каких местах?! Здоров и ладно! Я очень рада…
Глава 47
Васька
Я практически не сплю, ворочаясь в постели, словно мне в нее ужа подкинули. Мысли о том, что Баринов остался наедине с Викой роятся в голове, размножаясь и перекрывая голос разума. Я готова зарычать от злости, потому что чертов мажор никак не хочет скрыться с глаз долой, и меня это жутко нервирует. Утро начинается с раздражения от вида отражения в зеркале. Кажется, за эти несколько дней стресса я превратилась в блеклую копию себя. Синева под глазами. Бледная кожа, к которой так и не прилип загар. Вопреки советам тети натягиваю на себя сарафан, глядя на себя с особой придирчивостью. Собираю волосы в высокий хвост и качаю головой. Все не то.
С разочарованием кидаю расческу на кровать и слышу стук в дверь. Наверное, снова Вероника. Она чуть ли не каждое утро принялась наведываться в мою комнату, и я не против, потому что чувствую себя в лагере одинокой. В городе меня всегда тянула за собой Иришка, у которой запал пропадал только во сне, в чем я сомневаюсь, а тут я, словно потерялась. Еще и новости насчет родственников придавили к земле.
– Вась, – на пороге, к моему удивлению, стоит тетушка и внимательно смотрит на меня, будто видит впервые в жизни, – нам нужно поговорить. Можно я войду?
Сердце подпрыгивает от недоброго предчувствия, но вместо возражений, которые уголками впиваются в язык, я покорно отхожу в сторону, пропуская родственницу в комнату. Теть Соня закрывает дверь и бросает на меня настороженный взгляд, ведь я инстинктивно отгораживаюсь от нее, складывая руки на груди. Не знаю, что она хочет добавить к тем фактам, которые рухнули на мою голову. Я их еще переварить не успела, а тут добавка подоспела.
– Понимаю, что ты злишься на меня, – начинает она, делая шаг ко мне, и замирает, потому что я отступаю, – в тот момент я действовала по обстоятельствам. Тебя нужно было защитить, и я послушала Назара.
– От чего меня нужно было защищать? – усмехнулась, хотя внутри все сжалось от разносторонних эмоций.
– Ты не знаешь, как грязно люди в высшем обществе готовы вырывать себе место, Василиса, – тетя тяжело вздохнула, продолжая испепелять меня взглядом, – там не важно, кто ты, ребенок или взрослый. Все списали бы на несчастный случай, и дело с концом.
– Да, – согласно закивала, ощущая, что сердце поливают горячим сиропом разочарования, которое стало синонимом сегодняшнего утра, – чем тогда Назар Баринов отличается от тех, кто якобы «позаботился» о моих родителях?
– Вась…
– Ты хотела поговорить, – высекаю каждое слово чуть ли не шепотом, стараясь запихнуть обиду подальше, – мы разговариваем. Только ты избегаешь ответов на мои вопросы. Неужели из всех возможных вариантов моего спасения самым приемлемым оказалась ложь?
Родственница тяжело вздохнула, но не спешила подавать голос, и мне от этого все органы скручивало.
– Я не оправдываюсь перед тобой, Вася, – тетушка печально улыбается, заставляя меня ненавидеть ее в этот момент, – сама подумай, как бы мы жили, если бы правда ходила по массам? Ты бы не смогла спокойно ходить в школу. Каждый раз бы тебя задевали, спрашивали, тыкали пальцем. Это минимум. Страшно представить, если бы те люди добрались бы до тебя, – она прикрывает глаза на миг, – или до моей семьи. Так для всех нас было лучше.
– Да? Меня, к сожалению, никто не спросил, как лучше для меня, – уперто твердила, не желая воспринимать ее доводы, которые казались сплошным враньем, – ты могла все рассказать, когда я… Да, даже в университет поступила, но ты и дальше бы молчала и встречалась с… – Осекаюсь и прикрываю ладонью глаза, пытаясь поймать спокойствие, но меня чуть ли не разрывает изнутри от несправедливости. – Ты всех обманывала, так? – Снова смотрю на тетю, которая отводит глаза в сторону. – Дядю, меня, а Веронику?
– Не надо так, Вася.
– Почему же?! Сколько можно избегать этой темы? – ее жалкое сопротивление распаляет во мне дремлющее эмоции и множество вопросов, на которые мне никто не удосужился дать ответы в свое время. – Что случилось в тот день? Почему Вероника вдруг сбежала? Что произошло с ней на самом деле?!
– Ты все прекрасно знаешь, Василиса, – ледяным тоном произносит родственница, и мои надежды на то, что она растет, рассыпаются, словно домик из потрепанных карт, – Вероника была своевольной девчонкой, захотела повеселиться, и вот к чему это привело.
– Не верю, – мотаю головой, прижимая к себе руки, – я тебе не верю.
– Она попробовала запрещенные препараты, и умерла от передозировки. Такова правда.
– Нет, – я крутила головой, не принимая ее слова, – она не могла. Ника негативно относилась даже к курению, а что говорить про…
– Но так и было!
Резкий крик тети заставляет меня замолчать. Я еле сдерживаю слезы, которые жгут глаза, но не проливаются.
– Мы закрываем эту тему раз и навсегда, – она поправляет одежду, выравнивая спину, и смотрит отрешенно, будто перед ней нашкодивший подопечный, а не племянница, которую она приписала к себе в дочери, – ты знаешь, кто твои родители, и что с ними произошло. Я правда чувствую вину за небольшую ложь, но не более, Василиса. Обвинять меня в том, чего нет, ты не имеешь никакого права, а насчет Назара, – родственница нервно поводит плечом, пока я проглатываю горькую слюну, – это моя личная жизнь, и лезть в нее ты не будешь.
– Тогда пусть твой любовник не указывает мне, – иду к двери и открываю ее, указывая тете на выход, – и тем более не угрожает, – взгляд теть Сони меняется, только мне от этого не легче, – с этого момента ни он, ни ты в мою жизнь лезть больше не будете, – набираю в легкие побольше воздуха, – потому что это МОЯ личная жизнь.
– Василиса…
– Мне нужно готовиться к рабочему дню, Софья Николаевна, – разглядываю свои пальцы, покоящиеся на дверной ручке, чтобы не сорваться.
Жду, что она что-то скажет в приказном тоне, но нет. Родственница уходит, а я громко хлопаю дверью, чувствуя, что в грудной клетке все закипает. Нет сил пошевелиться, когда дверное полотно задевает плечо, и в комнату входит Никита. Прихрамывая, возникает передо мной и изучает мое лицо.
– Работа не ждет, Васян, – копирует мой тон, но тут же хмурится, – хочешь поговорить?
Из меня вырывается истеричный смешок. Отрицательно качаю головой. Хватит с меня разговоров.
– Зря, – губы Баринова растягиваются в легкой улыбке, а брови отправляются в пляс, – я прекрасный психолог.
Отшучивается. Мило. И я посмеиваюсь. Только не радостно. И совсем не к месту, не выдерживаю, дав волю эмоциям.
