Текст книги "Смерть беспозвоночным"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

От неожиданности я замолчала, а Гурский слушал меня с растущим интересом.

– Ладно, пусть будет соус, он только что пришел мне в голову, но тоже подходит. Представьте главного повара в каком‑нибудь роскошном ресторане, – потребовала я так решительно, что по Гурскому было видно, как он старается выполнить это мое странное требование. – Значит, этот шеф–повар изобрел… ну, нашло на него вдохновение, и он изобрел какой‑то потрясающий соус, добавил особые приправы, велел брать только особые ингредиенты и велел кухонному персоналу строго следовать новому рецепту. А один тип из персонала считает себя умнее шефа, гениальнее, и при изготовлении соуса добавляет в него то, что считает нужным, опять же, выбрасывает что‑то существенное, и на выходе получается такая гадость, что в рот нельзя взять. А приготовивший эту гадость повар упирается: он действовал по рецепту шефа, просто усовершенствовал и сделал более легким в изготовлении. Клиенты кривятся и перестают посещать ресторан, а шеф сваливается с инфарктом.

Гурский понял смысл сказанного мною, проникся до того, что даже скривился от омерзения, словно он лично попробовал испоганенный соус.

– Вот я сделала все, чтобы представить вам, пан инспектор, оба фактора – материальный и духовный. И подчеркиваю, что в обязанности подчиненных шеф–повара входило точно следовать указаниям шефа, а негодяй позволил себе… как бы это поточнее выразиться… ну, скажем, вдобавок к своим «гениальным» прибавкам расфасовывать готовый соус по банкам или какой другой посуде, которая легче откупоривается. А о результате вы уже знаете – компрометация шефа и потеря клиентов.

– Возможно, вы удивитесь, пани Иоанна, но я понял ваше метафорическое высказывание, – заверил меня инспектор. – Утрата клиентов… чего же тут не понять? Значит, вы приравниваете соус к литературному произведению человека, шеф–повар – автор, возомнивший о себе повар – режиссер?..

– Ясное дело, сам придумать не мог, творческая немочь его сжирает…

– …а легко откупориваемые сосуды – широкая доступность их содержимого?

– В том числе и для совершенно неграмотных, – услужливо подсказала я.

– Компрометация автора и потеря клиентов – все понятно. Знаете, а мне очень понравился ваш пример с соусом. Совсем другая область, но очень доходчиво передает характер самого явления, как такового. А Заморского почему не?..

– Что «не»?..

– Пани его не?..

– Сама удивляюсь. Еще больше, чем в случае с Вайхенманном, ведь и того тоже я не… Но вот о Заморском как раз абсолютно ничего не знаю. Очень прошу вас, пан инспектор… Скажите хоть, во сколько его убили?

– Около девяти.

– Ой, нехорошо, на девять утра у меня нет алиби. Вот если бы мои кошки умели говорить… А с людьми я обычно так рано еще не общаюсь. Начинаю с десяти, не раньше. И вот сразу же после десяти мне звонил Островский. По домашнему телефону, и я уже была дома. Это о чем‑то свидетельствует? И в телецентр не так легко пройти незаметно или анонимно, там у них везде понаставлены камеры наблюдения, так ведь?

– Так Кошмарное количество людей придется проверять.

– А орудие убийства?

– Пока не обнаружено. И неизвестно, что это было…

Короче, умница Гурский не скрывал от меня некоторых интересных и важных деталей убийства. Я высказала предположение, что преступник воспользовался королевским скипетром из реквизиторской. Выяснилось, что театральные скипетры не такие уж тяжелые. И все же казалось странным, что никто не обратил внимания на человека, спрятавшего под пиджаком большой и довольно тяжелый предмет. Впрочем, убийце не обязательно было выносить его из здания телецентра, он мог его спрятать где‑то в помещении. Гурский откровенно заявил, что предпочел бы, чтобы это свинство вынесли, тщательно обыскать все огромное здание телевидения – удовольствие еще то.

О секретном складе компрометирующих материалов я имела право знать, потому и спросила без боязни, не исчезло ли оттуда что‑нибудь. Инспектор и тут не стал темнить.

– Пока удалось кое‑что установить…

– Ну, говорите же! – затеребила я его. – Не томите. Что исчезло? Клянусь, буду молчать об этом хоть сто лет.

– Вам так и следует поступить. Две кассеты.

– Какие кассеты? Что было на них?

Гурский опять немного помолчал. Сердце у меня почему‑то беспокойно забилось.

– Кассеты, которыми именно вы так интересовались. В ходе допросов люди иногда невольно могут проболтаться, сказать что‑то такое, чему они сами не придают значения. А тут речь идет об экранизации двух книг, которые существовали лишь в одном экземпляре, без копий. Режиссер фильмов Юлиуш Заморский – тот, которого убили.

Вот оно! Я так старательно обходила все, связанное с Эвой Марш. А тут две кассеты из ее экранизаций, и убийца их украл? На кой черт ему понадобились ублюдочные творения Заморского?

По каким‑то причинам пани Данута запомнила, где они должны были лежать, и их там не оказалось. Зато обнаружились свежайшие отпечатки пальцев Заморского, этот идиот даже и не старался скрыть, что копался в архиве. Но нашлись там и следы того, кто тоже рылся в архиве. Этот был в кожаных перчатках. И они несомненно принадлежали убийце. Тот не проявлял особой активности, не носился по всей комнате и не копался на всех полках. Создавалось впечатление, что он молча где‑то затаился, ожидая, пока Заморский не найдет свои творения, после чего притюкнул их создателя и сбежал – возможно, в спешке.

Не сомневаюсь – в спешке, раз у него за спиной валяется труп.

И в этот момент, по закону подлости, как это со мной всегда бывает, зазвонил телефон. Такое уж мое счастье…

– Говорит Якуб Седляк, – услышала я голос в трубке.

На секунду замерла, решая, что делать. Выбежать с трубкой во двор? Сказать, что ошибка? Моя ошибка. И тем самым отрезать себе всякую возможность переговорить когда‑нибудь с мужем Эвы. Назвать номер телефона пана Тадеуша и попросить позвонить ему? Но ведь тот немедленно перезвонит мне и начнет расспрашивать, в чем дело. Повеситься?

Гурский сидел в пяти метрах от меня, а я словно окаменела. Во что бы то ни стало мне следовало скрыть от него Эву, так каким чудом я могу это сделать?

О, Кшися Годлевская! Она в курсе.

И я почти свободно, вежливо и со сдержанной радостью поздоровалась с Седляком.

– О, как хорошо, что пан позвонил! – произнесла я, прямо‑таки соловьиным голосом. – Удивляюсь только, как вы…

Собеседник сухо перебил мое щебетанье.

– Удивляетесь, оставив мне такое оригинальное сообщение? – решительно, но довольно вежливо проговорил ортопед. – Просто высветился ваш номер, и я позволил себе позвонить вам. Не знаю, с кем говорю, но, надеюсь, не ошибся, заговорив с вами по–польски?

Холера!.. Надо же было позвонить ему по стационарному телефону!

– Не ошиблись, и я очень рада вашему звонку. Ваш номер я узнала от Кшиси Годлевской, кстати, она просила меня: когда буду с паном разговаривать, передать пану привет…

– Благодарю, и вы передайте.

– Но тут все дело не в Кшисе, а в Эве. Да, да, уже объясняю: ее разыскивает подруга, с которой они вместе учились в школе, а потом расстались, и она потеряла Эву из виду. И теперь ее замучила совесть, поскольку она в этом винит себя. И она хотела бы во что бы то ни стало разыскать свою подругу, с которой они были очень дружны, и попросила меня помочь ей в этом. Тут и пригодилась Кшися, мы с ней давно знакомы, и она подумала, что Эвин телефон я могла бы узнать у вас…

Притворяться осчастливленной соловьихой мне самой было противно, да и Гурский принялся как‑то странно на меня поглядывать. Я уже жалела, что не ушла хотя бы в кухню, оттуда тоже можно было поговорить по телефону.

– А не могла бы пани назвать эту школьную подругу? – поинтересовался обстоятельный доктор по–прежнему сухим голосом.

– Мария Каминьская. Однако Эва наверняка запомнила ее под другим именем – Лялька, все ее тогда так звали. Лялька Каминьская. Хотя сейчас она наверняка уже не Каминьская, ведь вышла замуж за француза и живет во Франции, но его фамилию я не запомнила. Для нас она осталась Каминьской.

Лялька явно способствовала тому, что пан доктор малость помягчел и заговорил уже не таким официальным голосом. А вообще Кшися права, сухарь–сухарем, и речь вон… словно на профсоюзном собрании выступает или делает доклад по своей ортопедии.

– Полагаю, – заявил он, – что Эва охотно свяжется с пани Лялькой. В свое время мне приходилось о ней слышать, они очень дружили. И если пани пожелает дать мне номер сотового Ляльки, я передам его Эве при первом же удобном случае. Если пани не усматривает в этом никаких препятствий.

– Ни малейших, проше пана. Секундочку, мне придется для этого взять сотовый, номер в нем записан, на память я не надеюсь…

От собственного приторно–медового голоса мне даже стало нехорошо. И что я так перед этим сухарем распинаюсь? Положила трубку, огляделась в поисках проклятых сотовых, один должен быть в кухне.

Продиктовала я швейцарскому ортопеду номера всех Лялькиных телефонов, и тут поняла, почему Эва развелась со своим мужем. И тоже, должно быть, сбежала от него. Ведь это же копия ее папочки: Эва – марш! Я еще добавила, на сей раз для разнообразия голосом позаброшенной всеми сиротки Марыси, чтобы швейцарский сухарь постарался поскорее передать Ляльке Эвин номер, и предупредила: Ляльку трудно поймать по телефону, она много работает, часто выключает сотовый, так как у нее вечные переговоры с людьми, так пусть уж постарается. Положив трубку телефона, я почувствовала, что у меня по спине струйками стекает холодный пот.

Гурский не был кретином. Увы, ни в малейшей степени.

– Это мысль! – сказал он задумчиво, разглядывая газон за окном. – До сих пор такое не приходило мне в голову. Спасибо, пани подсказала. Что ж, лучше позже, чем никогда.

– Что вы там себе напридумывали? – подозрительно поинтересовалась я. – И что вы намерены предпринять?

– Пока ничего, у меня еще нет уверенности. Вы же мне больше ничего не скажете, вот в этом я как раз уверен. Придется проверить. Спасибо за гостеприимство, и вообще, рад был с вами встретиться.

И мой гость уже встал со своего места.

Хуже и быть не может! Не мог этот швейцарский обормот немного подождать со своим звонком!

– Стойте, ну что вы торопитесь как на пожар!

Любой ценой мне надо было его задержать, чтобы хоть как‑то сгладить впечатление от моего несвоевременного телефонного разговора. И я скороговоркой продолжала:

– Я как раз собралась сообщить вам о факте, который показался мне подозрительным. Самой мне его не проверить, а вам – раз плюнуть.

Этот упрямец встал со стула, на котором только что сидел, и ухватился обеими руками за его спинку. Всем видом показывал, как он спешит! Я же бросилась опять в кухню, мысленно похвалив себя за то, что вместе с сумкой вытащила из машины и внесла в дом каталог Кампаниллы, а то пришлось бы сейчас целый час рыться в гараже. Так же бегом вернулась и сунула каталог под нос Гурскому.

– «Мерседес», цвет графит–металлик. Вот номер. Если вы проверите, кому он принадлежит… Возможно, я преувеличиваю, но надеюсь – нет, и кое‑кто будет признателен кое–кому. Или вы мне, или я вам.

– А почему я должен его проверять?

– Подозрительный.

– Чем подозрительный? Слушаю вас.

Я оторвала клочок от какой‑то бумаги на столе, переписала номер и вручила его инспектору. Затем коротко рассказала ему о случившемся на улице Винни–Пуха. Всего сказать я не имела права, но надо было как‑то увязать концы с концами.

Итак, я оказалась на улице Винни–Пуха, потому что там живет моя давняя знакомая Кшися Годлевская, врач–дерматолог. И видела, как из квартиры ее пациента, которого знаю в лицо, вышел незнакомый мне мужчина. Десять минут назад он был тяжело болен, видимо ангина, я его видела в домашнем халате и с компрессом на шее, а тут он живой и здоровый, уже без компресса вышел и прошествовал к своей машине – это ее данные я вам сообщила, сел в нее и уехал. Короткая сценка, но дело явно нечисто, слишком уж быстро он выздоровел.

– Как его зовут?

– Не знаю. Поэтому и попросила вас узнать.

– Нет, я имею в виду пациента пани Годлевской.

Тут мне следовало бы тоже сразу же сказать – не знаю, не помню. Но проклятый телефонный звонок Седляка вывел меня из привычного состояния, я плохо соображала и не сразу ответила. А тут еще глаза пана инспектора хитро блеснули.

– Только прошу вас не вешать мне лапши на уши, – попросил Гурский и спрятал клочок бумаги с моей записью. – Я же вижу, что собираетесь.

– Поренч, – пришлось сознаться. – Флориан Поренч.

– Его вы знаете. Кто он?

С трудом удержалась от кретинского вопроса – откуда он знает, что я его знаю. Раз двери квартиры открыл не хозяин и потом он же, уже в здоровом виде, вышел из квартиры – значит, хозяина я должна знать.

– Трудно сказать, кто он, – неохотно начала я. – Скорей всего, мошенник и аферист, а с виду привлекательный бездельник, втерся на телевидение, притворяется режиссером, легко охмуряет женщин и так же легко их бросает, часто живет за их счет, нанес моральный ущерб Мартусе – о, вы же знаете Мартусю? И все это я о нем знаю по слухам, потому как близко мы не были знакомы, хотя, кажется, одно время ухлестывал и за мной. Он любит баб творческих или богатых, за счет которых можно поживиться. Так что я его когда‑то видела и запомнила, но со мной номер не прошел. Так вот, я уверена – двери открыл не он, а вроде бы я звонила в его квартиру. Больше ничего не знаю.

– А где это было?

– На улице Винни–Пуха. Сегодня в первой половине дня.

Ну и конечно, моя память опять сыграла со мной злую шутку. Какой Поренч, откуда я там взяла Поренча, ведь по сведениям, полученным от Мартуси, эта квартира принадлежит другим людям, он в ней только одну комнату снимает. Так что тип с ангиной мог быть просто хозяином квартиры, а Поренч не имел права там прописаться! Да, но ведь Кшися на рецепте написала его адрес… А ну их всех, даже если я здорово напутала и перемешала в одном котле всякую глупость, может, хоть немного отвлекла Гурского от Эвы Марш, а проявления склероза не преследуются законом…

Какое‑то время Гурский еще постоял, глядя в окно и держась обеими руками за спинку стула.

– Не исключено, что действительно буду вам благодарен, – бросил он наконец и отправился к выходу.

Ох, как я взвинтилась! Кинулась за ним, умоляя не нервировать меня и пояснить, что означают его слова. Гурский не вышел из комнаты, а в полном молчании сделал круг по комнате. Обернулся ко мне только в дверях.

– Буду выкручиваться и лгать! – таинственно проговорил он и ушел.

* * *

– Ты дома? – спросила Магда как‑то беспокойно, и вообще в этом не было надобности, ведь она звонила мне по домашнему телефону. Но тут же спохватилась. – Ну да, дома, слышу же. Тогда я к тебе сейчас же приеду, если не помешают пробки – уложусь в полчаса. Пожалуйста, не уходи никуда!

А я и не собиралась выходить, сама только что пришла из магазина канцтоваров, куда собиралась сто лет, и хотела спокойно побыть себе дома, тем более что уже с порога почувствовала аппетитнейший запах из кухни. Что‑то вкусненькое? Ох, черт побери!

Уронив сумки с покупками, ринулась в кухню. Там у меня на плите высилось над маленьким огоньком целое сооружение. Большая кастрюля с водой, на ней дуршлаг, в него я высыпала целую упаковку покупных вареников с мясом, то есть пельменей, если называть их правильно, сверху дуршлаг плотно прикрыт специально подобранной крышкой.

Успела в последний момент. Вода почти вся выкипела, на дне кастрюли поблескивали капли воспоминания о ней. А ведь я так старалась, организовывая хитроумное устройство для приготовления пищи для меня на весь день. И я хотела, чтобы она всегда была в горячем состоянии. Время от времени за едой следовало приглядывать, но я как ушла из дома, так и насмерть забыла о зажженной газовой плите, а ведь это небезопасно. Впрочем, не в первый и не в последний раз…

Ничего страшного. Я долила воды, добавила газа – все в порядке. На соседнюю горелку поставила сковородку, чтобы приготовить в растопленном жиру приправы к пельменям.

– О, едой пахнет! – входя, заметила Магда. – Вкусной! Что это?

– Еда на две или даже три персоны, мечтающие похудеть. К этому можно подать бруснику или корнишоны. Ты что хочешь?

– И то и другое!

– Лень возиться с помидорами, а они лучше всего…

– Плевать мне на помидоры, в другой раз съем.

Поедая четырнадцать малюсеньких вареников, они же пельмени, сдобренные соусом, поджаренным в смальце лучком, мы без малейшего труда убедили друг друга: важно не ЧТО едят, а СКОЛЬКО. По разному проявляют себя пять штук или целая гора. Самое вредное для людей, которые хотят похудеть или боятся растолстеть, можно есть безопасно, если не накладывать вредной еды полную миску, а взять немножко. Затем мы с Магдой опять же единодушно пришли к выводу, что не стоит принимать пищу семь раз в день, лучше всего – один раз, а еще лучше и вовсе не каждый день, это если речь идет о высококалорийных продуктах, которые можно перемежать не такими калорийными и вредоносными. С отвращением вспомнили известных нам особей с избыточным весом, которые тем не менее жрут не зная меры. Ну и наконец, Магда приступила к делу, ради которого приехала ко мне.

– Поверь, Иоанна, я не специально подгадываю к тебе в то время, когда ты собираешься есть, просто так получается, а я очень не хочу говорить об этом по телефону. Нет, не боюсь, что подслушивают, тут совсем другое…

– После того, что нам пришлось вытерпеть в прежние времена, после того, как появились Эриксоновские лицензии и установлен контроль над телефоном, меня уже ничего не удивит, – перебила я гостью. Даже муха с крохотным подслушивающим устройством во рту, которая летает по комнате…

Магда невольно огляделась.

– Где твоя муха? Не вижу.

– Да и нет ее. И вообще, у меня мухи редко летают, ведь на окнах сетки. А если какая и залетит, я не задумываясь совершаю убийство, и она больше не летает. Мне очень жаль.

– Я бы жалела еще больше, если бы она летала. О чем мы говорим?

– О телефонах.

– Да, в самом деле. Послушай, а какое отношение имеет Эриксоновская лицензия…

– А я на ней выросла, можно сказать. Что‑то там на центральной происходило, в мои разговоры вклинивались посторонние люди, или я сама подключалась к кому‑то ни с того ни с сего. Случалось, что переплеталось сразу пять разговорных линий, кошмар! Наверняка все телефонное оборудование здорово изношено и потому плохо соединяет, но для меня уже нет невозможных вещей. Безопасная линия вообще не существует.

– Вот именно! – горячо поддержала меня Магда. – А сейчас ухватывают последний разговор, даже если телефон засекречен, и начинают: почему этой особе подряд звонили шесть человек? О чем это я говорила одиннадцать минут? Ну и тому подобное. Вот почему я не верю, что можно предпринять стопроцентные меры безопасности. Если Америка и Япония могут подслушать любой разговор, почему наши не могут?

Я презрительно пожала плечами.

– Ха–ха! Наши в лучшем случае могут только не хотеть.

– Верно говоришь, – поддержала меня подруга. – Но могут и хотеть. А тут уже такое болото разлилось, что буквально задыхаешься, и в первых рядах – телевидение, но и кино тоже, всякие тайные архивы, искажения, подделки, взятки, и знаешь, кого подозревают? Поренча!

Я еще не успела удивиться, как мотив сам по себе выстрелил фейерверком.

– Поренча? Флориана? А почему? Избавляется от конкурентов?

От восхищения моей неземной мудростью Магда нечаянно проглотила еще один пельмень. И подтвердила правильность моей догадки, проглотив еще один пельмень:

– Об этом не говорят открыто и без тысячи оговорок, только шепчутся по углам. Если он такой головорез… Все боятся. И холера знает, на какое место он в конце концов усядется и кому сможет навредить. Особенно если учесть, какой он бездарь, к тому же вредный, а ведь у нас именно такие и выбиваются наверх. Говорят, он шантажирует Войлока…

– Какого Войлока? Я такого не знаю.

– Да вроде бы серый кардинал в бухгалтерии, командует над средствами частных каналов. Это если коротко. Даже бывшая пани директор ела у него из рук. Все разбогатевшие боятся Войлока, а Войлок в свою очередь боится Поренча. Вот такие ходят слухи.

Я уже собиралась сказать, что это просто чушь, но вдруг вспомнила: ведь ни от первых ментов, ни от Гурского я ни слова не слышала о Поренче. О Вальдемаре Кшицком меня спрашивали, а о Поренче – ни разу. Гурский допытывался у меня, а сам ни словечка, никак не прокомментировал то, что услышал. Не считают ли они Поренча главой всей компании, того, кто организовывает убийства? А я выступала в роли дымовой завесы.

– А что известно о доказательствах, алиби и тому подобном? – хищно поинтересовалась я, проигнорировав Войлока, о котором ничего не знала.

– Доказательства в основном морального плана, этические. Выводы. Вайхенманн гнал его от себя, Држончек втихую насмехался над ним и тоже старался куда подальше отогнать от телевизионного корыта, или, точнее, от кассы. А вот Лапинский не понял, что это за штучка, и проявил легкомыслие…

Я встревожилась.

– Надеюсь, Лапинский еще жив?

– Насколько мне известно, жив, но, полагаю, главным образом лишь потому, что он до сих пор находится в Вене. Слушай, Заморский совершенно открыто смешал с грязью Поренча, который так или иначе сталкивался со всеми ними, и каждый выдрал у него из горла блестящие возможности, они были уже на расстоянии вытянутой руки. В архив Поренч влез через труп Заморского…

Вздрогнув от отвращения, Магда на секунду прервала излияния. Помолчав, нерешительно добавила:

– Вообще‑то это я должна была влезть в архив через труп Заморского. Нет, ты даже не представляешь, как я не выношу трупы!

– Значит, до тебя еще не дошли?

– Странно, но это так Хотя меня уже несколько раз спрашивали, где я тогда была, потому что люди видели меня около двенадцати и даже одна камера меня засекла. Заморского наш гипотетический Поренч пришил в девять, весь город уже только об этом и говорит, но никто как‑то не сомневался, что я могла быть у себя в ванной. И была! Знаешь, я только сейчас оценила, как это удобно говорить правду.

– А в твоем доме кто‑нибудь видел тебя?

– Ты имеешь в виду квартиру? Нет, не видел, но в лифте видела соседка, а в гараже сосед по дому. А кроме того, из ванной меня вытащил телефонный звонок, звонил сценарист и умолял разрешить внести малюсенькое изменение, и я даже ему разрешила.

– Сценарист звонил по стационарному телефону?

– По стационарному. А что?

– Значит, тебе повезло. Во–первых, ты не оставила следов преступления, а во вторых, даже если бы и оставила, их очень хорошо затоптали, так что на тебя не выйдут, а в–третьих… даже если бы и оставила, ведь это ты обнаружила труп, ты сообщила о нем и сбежала, а это не преследуется законом.

– О, какое счастье! – вздохнула Магда. – И если бы ты мне еще и кофе дала…

– Нет проблем.

Я встала и принялась хлопотать, продолжая разговор.

– Но нам надо придумать причину, почему ты сделала еще несколько шагов. Позволь тебе напомнить, ты заглянула в медпункт, и какой черт дернул тебя мчаться дальше, а не зайти туда?

Вскипятив чайник я приготовила кофе для нее и чай для себя, принесла все это в гостиную, а Магда все еще сидела неподвижно за столом, расставив локти и упершись подбородком в сдвоенные ладони. Наконец она тяжело поднялась со стула и, перейдя к журнальному столику, со вздохом пожаловалась:

– Гляди‑ка, я так усиленно думаю, так усиленно, и ничего умного в голову не приходит. Мы же не можем сказать правду?

– Ни в коем случае… Но погоди, что бы ты могла там делать…

Интересно, какая лихоманка или другая холера могла заставить человека лезть в секретную помойку, о которой ему и знать‑то не положено? Так, так, так, попробую себе представить ситуацию. Что бы делала я?

Довольно долго мы сидели молча, напряженно раздумывая.

– Есть! – торжествующе выкрикнула я. – Но тебе придется сыграть роль, войти, так сказать, в образ.

– Готова играть любую роль! – пылко вызвалась Магда. – Раз надо. – И, облегченно вздохнув, наконец с удовольствием отпила кофе. – Ну, выкладывай!

Я стала излагать свою идею и в ходе ее обсуждения вносила коррективы.

– Итак, ты долго там работала в тот день. Медпунктом ты никогда не пользовалась, хотя и знала о его существовании и даже знала, где он находится. И вот теперь тебе приспичило его посетить. Тебя давно беспокоил локоть. Ты недавно сильно его ушибла, прошло несколько дней, а он продолжал болеть… И ты решила посоветоваться с врачом, не надо ли его как‑то полечить. Или что другое, если тебя локоть не устраивает. Может, посоветоваться с косметичкой насчет морщинок о таких вещах с подругами не говорят, еще засмеют, мол, омолодиться захотела, а она специалист, а тебе танцевать хочется, или, наоборот, считаешь нужным похудеть, а у тебя не получается…

– Ну что ты плетешь! – разозлилась Магда.

– Тогда остаемся при локте. Или вот колено. Что смотришь? И колено может болеть с некоторых пор, а тебе танцевать…

– Кончай с танцами!

– Ладно, ты хотела посоветоваться с медиками и направилась в медпункт. Знала, что он где‑то здесь, но в общих чертах – весьма туманно. К медикам телецентра ты пошла первый раз.

– А вот это как раз правда.

– И когда уже к ним подходила, вдруг заметила, что там дальше еще что‑то есть, ступеньки увидела и подумала – а куда они ведут? Спуск узкий, там темно внизу, ты щелкнула зажигалкой, чтобы найти выключатель, и увидела под ногами известно что. Все дальнейшее – логично и понятно даже дураку, никто не прицепится, тем более что ты не просто сбежала куда глаза глядят, нет, в тебе проявилось чувство гражданской ответственности, и, невзирая на испытываемый ужас, ты нашла в себе мужество информировать надлежащее медицинское учреждение. И никто не докажет, что ты не была в шоке.

– Была! Провалиться мне на этом месте!

– Ну тогда, считай, версия у нас есть, ее и придерживайся.

– Ты так мне все убедительно описала, что я и сама поверила. Вот только где этот медпункт располагается… Я ведь совсем не знала и никого о нем не расспрашивала в последнее время. А зря.

– Я же сказала – весьма туманно. Локоть тебя подталкивал.

– А можно вместо локтя сослаться на тазобедренную кость? Я недавно больно врезалась в угол мраморного стола, очень болит, и синяк огромный.

Тазобедренную кость я с энтузиазмом приняла. Впрочем, всю эту историю мы придумали на всякий случай, если бы кто‑то узнал Магду. Гораздо больше на роль крикнувшего подходил Поренч.

Магда вдруг спохватилась, что еще не все мне рассказала. И заторопилась:

– Телецентр по–прежнему гудит, но теперь все чаще в качестве преступника называются весьма высокопоставленные особы, и еще такие, о которых мне не хотелось бы слышать. А все Поренч, он подзуживает. Болтает о Вайхенманне, что тот на фильм получил больше средств, потратил намного меньше, а разницу якобы присвоил один из воротил по реквизиторской части, называли даже фамилию, но я все равно человека не знаю, вот и не запомнила. Вайхенманн потребовал, чтобы деньги вернули или хотя бы заявили, что они у них есть. И тогда этот, из реквизиторской, и пришил Вайхенманна, потому что в деле оказался замешанным какой‑то политик…

– Выходит, наш преступник сделал карьеру?

– Что‑то в этом роде. И наоборот, тот, что прикончил Заморского, совсем мелкая сошка. Ну и наконец, все же говорят о некоторых авторах, недовольных экранизациями своих произведений, в том числе называют и тебя…

– Яворчик? – вспомнился мне вдруг тип, которого называла Миська.

– Ты знаешь Яворчика? – удивилась Магда.

– Нет. И даже не имею понятия, кто он. Однако слышала, что поносит меня безбожно. Так кто же он?

Магда махнула рукой.

– Трудно точно определить. Один из телевизионщиков. У него даже была своя программа, в ней он часто поднимал вопросы преступности, но ничего хорошего не создал, и его турнули. Говорят, кто‑то испортил ему самую важную часть, он очень на нее рассчитывал, ну и все лопнуло. Ты к этому как‑то причастна?

Я только плечами пожала, потому как никогда никому никаких частей сериала не портила.

Магда заметила, что сам по себе он такого бы не придумал, наверняка от кого‑то услышал, и она, Магда, даже догадывается от кого. У Држончека есть оператор, абсолютный бездарь, но с гигантскими амбициями. Он, дескать, и гений, и великий артист, это он подговорил Држончека заняться тем последним фильмом, а снимать будет он, и таких гениальных кадров мир еще не видел! А его уже никто из режиссеров не хотел брать, вот он и присосался к другому несостоявшемуся гению.

– А, так вот почему у него те искусительницы – паненки так странно выглядели?

– Да у него все странно выглядит. А фамилии его я не помню. Впрочем, его никто не называет по фамилии, он просто Трепач или Пустобрех, а камеру даже держать в руках не умеет, она у него болтается, и он не в состоянии снять ни одного путного кадра. Ведь и сам как‑то дергается, словно в конвульсиях. Дошло до него, что ты разнесла в пух и прах творение Држончека, так он принялся на тебя наговаривать, бросать подозрения.

– Да пусть бросает, может, рука занемеет. И на других тоже?

– На других в основном Поренч. И чего только не несет! И права нелегально получены, и автор врет, что ему не заплатили, – телевидение честно расплачивается, просто не дошло до автора. И тут появляется Войлок…

У меня голова пошла кругом, такой клубок всевозможной лжи, и вот еще это тревожное упоминание о нелегальных авторских правах. И что заплачено, а автор не получил. Сразу вспомнились издатели Эвы Марш, которые молчат в тряпочку…

А тут еще Поренч. Мстит Эве. Заметая собственный двор, пытается именно на нее направить все подозрения, такая изощренная скотина! В принципе он бы должен бросать подозрения и на Мартусю, ведь тоже жаждет ей отомстить, она же не постеснялась в выражениях, расписывая его персону, так что я не удивлюсь, коли и в Кракове вдруг обнаружится чей‑то труп. И если бы не Эва Марш, я обо всем этом рассказала бы Гурскому, даже пригласила бы его послушать сейчас Магду.

А та продолжала:

– Тут все так запутано, так взаимосвязано, просто голова идет кругом. Люди связаны друг с другом десятком нитей, и не все говорят правдиво, хотя что‑то и знают. Но каждый раз нет–нет да всплывает чья‑то фамилия. Вот сейчас как‑то неожиданно на первое место в списке подозреваемых зачислили Поренча, у него нет алиби, и он свободно мог прикончить всех трех. А люди в своих показаниях безбожно врут, ведь он их шантажирует.

– У него есть для этого материал?

– Еще бы! Но это не такие преступления, за которые грозит статья Уголовного кодекса, а такие… компрометирующие. Они иной раз бывают пострашнее, каждый дрожит за свое место. Если бы кто‑то занялся этим всерьез, вскрылась бы такая афера!.. То‑то общественность порадовалась бы, ведь у многих наш телецентр сидит в печенках. Но кому заниматься? У нас постепенно смиряются и с порнографией, и с бездарными передачами, так что не исключено – этого Поренча того и гляди еще человеком года объявят. Но только учти, пожалуйста, все, что я сейчас тебе наболтала, – сплошные сплетни и, возможно, наговоры на своих врагов: каждый пытается, воспользовавшись случаем, подложить свинью своему недругу, выкурить этого недруга из телевидения вообще, сплавить куда подальше. Тут уж катят бочку на кого попало. Лишь бы бросить тень на соперника, занять место поближе к кормушке.