Текст книги "Смерть беспозвоночным"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– А он сам каков? – поинтересовалась Лялька. – Делал ли он когда что‑нибудь не отвратительное?

– Даже если и делал, я о таком не слышала. А Мар тусю он подкузьмил, можно сказать, со всех сторон: и в любовном плане, и в служебном, да еще назанимал у нее денег и, разумеется, не вернул долг…

– И она его убила? Да что ты такое плетешь! Никто не убедит меня, что кредитор убивает своего должника. Вот если бы наоборот. Она нормальная?

Я ответила, подумав:

– В общем да, вполне нормальная. Хотя… кто знает, если в аффекте – могла и забыться. А в некоторых отношениях иногда бывает несправедливой, ссорится с людьми напрасно…

– В каком смысле напрасно?

– Когда слишком многого требует от них, чаще всего разогнавшись… Уж если она разойдется, то действует необдуманно, очень требовательна и от людей порой требует невозможного, даже не отдавая себе в том отчета.

– Выходит, тоже пиявка, но такая… не отдает себе в этом отчета, а от людей требует не для собственной выгоды…

– …а просто считает, что так будет лучше. Не для нее лично.

– Значит, суть ее мы с тобой определили. А что дальше?

– Определили также территориально. Она живет в Кракове.

– Погоди, не так быстро, не догоняю. И мне надо перестроиться. Она что же, и в самом деле прикончила этого, как его… Поренча… в Кракове?

Я заставила себя притормозить.

– Во–первых, это страшная тайна, мне ее сообщили с условием никому не говорить, и я пообещала. Так что ты…

– Могила!

– То‑то. Во–вторых, откуда мне знать, что это сделала именно она? Так считают краковские менты.

– Что‑то очень торопятся, если это только сегодня…

– Вчера вечером. Да я никаких подробностей не знаю, хотя кому только не звонила. Потому и все телефоны у меня были заняты, ведь мне сразу же перезванивали знакомые. Так что мне ничего неизвестно – только место, где произошло убийство. Там я была лишь один раз и чуть насмерть не убилась. Это старинное здание, сплошные лестницы, причем и лестницы, и даже полы жутко неудобные, каменные и неровные, освещение никакое, кругом все загажено, а я принарядилась и туфли на высоких каблуках надела. Кстати, в полутьме этого никто, увы, не заметил.

– Адидасы надо было напялить, – поучающее заметила Лялька.

– Да у меня нет никакой удобной спортивной обуви. И сразу хочу тебя предупредить – действительно этому твоему Поренчу удалось основательно запутать дело, так что тут почти утвердилось мнение, что это именно он всех убивал. Устранял конкурентов. А теперь сам подставился под топор, чтобы всем вконец задурить головы, того и гляди общественное мнение опять свернет в сторону нескольких убийц, когда каждый убивает следующего и сам погибает.

Лялька отрицательно помахала пальцем у меня перед носом.

– А тогда при чем же она, эта твоя полупиявка? Еще неизвестно, не она ли вообще поработала над всеми вашими беспозвоночными.

– Исключено, разве что действовала на расстоянии: она в Кракове, они в Варшаве – убивала дистанционно.

– Не могла сюда на минутку заехать?

– Сомневаюсь, но это легко проверить.

– В черную магию не верю, не могла же в самом деле слепить из воска фигурку и проткнуть ее шляпной булавкой. Вот только откуда ей взять шляпную булавку?

– В Кракове, как известно, сохранилось много памятников старины, – заметила я ни к селу ни к городу.

– Вот я и говорю: дистанционное управление – это вполне реально, поэтому Эва так и нервничает. Ведь чего проще – нанимаешь специалиста – и дело в шляпе, все так поступают, правда энную сумму придется выложить. Эта твоя Мартуся богатенькая?

– Нет, так что можешь ее сразу исключить.

– Она любила их? Я имею в виду убитых.

– А это исключи еще быстрее.

– Но ты сказала – она красивая. А это те же деньги. Ведь или наличные, или расплата натурой: красивая баба из мужика что хочешь сделает. Впрочем, и смазливый мужик из бабы запросто веревки вьет… Хотя бывают и исключения, равноправие им мозги перемешало…

Я деликатно позволила себе заметить, что Мартуся – не мужик, но Лялька уже разогналась:

– Хотя голубые отпадают, разве что один ради другого пожертвует собой, но тут я пас, слишком мало встречала педиков, да и те были тихие. Так что в данном случае мог какой‑то мужик постараться ради нее. Но тогда выходит, что все они ей очертели до такой степени, что он из любви их всех мочил по очереди? Или воспользовался случаем и прикончил того, который только нацеливался на нее, чтобы ей сделать приятное? А попутно оказывал услуги Эве Марш, просто случайно, или действовал по вдохновению, не говоря уже о ясновидении? Тогда, выходит, он их обеих любил? Ой, я, кажется, случайно сбилась с темы…

– Может, только немножко. Ты собиралась мне рассказать об Эве.

– Ну да, конечно. И тут у меня всякие сомнения… знаешь, когда она мне об этом говорила, у нее тряслись руки и даже зубы стучали – так она напугана! Может, сейчас уже меньше, но когда со мной говорила – боялась жутко, себя не помнила от страха – уж в этом я уверена. И пыталась мне все сразу объяснить, так что я не очень‑то поняла. У нее к тому времени уже завелся один приходящий: она сказала, что ни с одним мужчиной теперь не будет связываться серьезно, предпочитает свободу – это как раз я в состоянии понять – ну и этот ее приходящий хахаль посоветовал ей уехать. И даже заставил ее это сделать. Она сама призналась, что у нее ненормальное состояние, а это создает в доме такую атмосферу, что выдержать трудно. Почти такое же, как тогда, перед ее бегством из Польши – вытерпеть невозможно, и она того и гляди опять впадет в депрессию или какое‑нибудь нервное расстройство. Ну и уехала, хотя ей вовсе не хотелось опять уезжать из Польши, а теперь вдруг узнает, что там мор на режиссеров и как‑то ее касается, но не уверена, может, все преувеличено. Вот и велела мне все досконально разузнать, вернее, просто просила со слезами на глазах: хочу, говорит, наконец, знать, нет ли случайно в этом и моей вины и стоит ли ей испытывать угрызения совести, потому как ей очень неприятно, что ее так обрадовал последний труп, как‑то это негуманно… И не из‑за нее ли вообще пошла такая резня? А я тебе признаюсь, хотя я не очень была уверена, однако подозревала тебя. Но раз ты уверяешь, что не ты убийца, я тебе верю. Тогда расскажи мне все, ведь ты наверняка что‑то об этом знаешь, поделись со мной, чтобы я тоже знала и могла Эву успокоить, ведь жалко ее! Ладно, сейчас, ты минутку подожди, так получилось – ты попала в цвет. Сначала скажи, почему она бросила писать? Ты догадалась?

– А мне и догадываться не было необходимости, она сама призналась, что после какого‑то сценария ее так придавило – сил не было! И выходило, что тут руку приложил третий покойник, теперь опять же догадываюсь – вместе с четвертым, два года она потеряла, ей требовалось прийти в себя после двух экранизаций ее книг, вконец испоганенных, а когда она рассказывала, как ее, недотепу, обошли по всем статьям, – даже мне плохо делалось. Но потом опять взялась за перо, готовы почти две книги, одна целиком, а другую немного дописать осталось, но теперь она уже никому не верит и не знает, где издать. Ее новый хахаль, кажется юрист, советует создать собственное издательство, и она склоняется к этой идее, они даже предприняли некоторые шаги, но тут у вас началась эта кошмарная неразбериха, и она вынуждена была уехать. Ты как думаешь, она в чем‑то права в своих опасениях?

– Я же говорила тебе, – с упреком начала я. – И нечему удивляться, отстреливают кровососущих беспозвоночных. Вот только еще не известно, кто этим занимается. Во всяком случае, мне неизвестно. Даже пусть последнего беспозвоночного прикончила Мартуся… Но, знаешь, боюсь, менты действительно могли бы своих покойников как‑то увязывать с Эвой Марш. Между нами: я именно на нее думала. Какое счастье, что она к этому времени уехала из страны!

– Да, вовремя слиняла.

– А свидетели найдутся?

– Какие свидетели?

– Ну, которые смогут подтвердить, что все это время она где‑то там, за рубежом, ошивалась? Могла ведь вскочить в самолет, слетать сюда, прикончить паршивца и быстренько обратно. Ведь скорее долететь из Парижа до Варшавы, чем доехать на машине до Варшавы из Кракова. Каждую минуту потребуется доказывать. Я могу тебе назвать нужные даты и время, запишешь, пусть она там сориентируется и подумает о надежном алиби. Ты сможешь с ней связаться?

– Да, по телефону…

– А где она вообще живет? Если не на Винни–Пуха, тогда где проживает этот ее хахаль и, наконец, как его зовут?

– О боже… Понятия не имею. Зовут Хенриком, а вот фамилии не знаю, она в разговоре ни разу не назвала его по фамилии, а я не поинтересовалась. Да сама сообрази, сколько мне на нее осталось времени! Презентация моя закончилась почти в полночь, а рано утром мне надо было поспеть на самолет. У вас же такая заварилась каша – сразу не разберешься. И если тебе кажется, что я рассказываю о наших делах скомканно, то можешь представить, как она мне все это передавала! Мы с ней так условились: как только вернусь, сразу же встречаемся, – а возвращаюсь я завтра, – вот завтра же вечером встречаюсь с ней, а когда смогу отдохнуть – одному богу известно.

– Ты просто ненормальная, можно ли жить в таком темпе! Я о твоей работе говорю, а не о наших событиях: эта резня – явление исключительное, мы не всегда так обращаемся с нашими режиссерами и сценаристами.

– Приходится пользоваться конъюнктурой, – поучительно заметила Лялька, и я не сразу поняла, что говорит она не о наших режиссерах, а о своей работе. – Туг уже пенсия маячит на горизонте, вот и хватаешься за все, что подвернется. У нас, дизайнеров, жуткая конкуренция! Хотя не хвалясь скажу, что я вообще‑то ушлая… Так вот, все в жуткой спешке, и не удивительно, что я где‑то прошляпила, хотя Эва говорила, где он проживает. Знаю только, что не в центре, а где‑то на окраинах Варшавы, и там тоже всякого хватает, поэтому она решила оттуда переехать. И вообще, квартирный вопрос скоро сведет ее в могилу – она сама жаловалась.

– Скажи, я правильно поняла, что Эва стала скрываться из‑за проклятых экранизаций ее книг, именно они ее доконали?

Лишь спустя какое‑то время Лялька сумела членораздельно произнести:

– Выбирай слова, ты же писательница! Не экранизация, а компрометация, вроде звучит похоже, но совершенно разные понятия! Услышав слово «экранизация», Эва почти теряет сознание и за сердце хватается. Ей, бедняге, пришлось стать свидетельницей такой сценки: как‑то в книжном магазине одна из покупательниц взяла в руки Эвину книгу, собираясь ее купить, а ее спутница на весь магазин воскликнула: «Я смотрела фильм по этой книге, и если ее книга такая же, как фильм, так лучше повеситься, чем читать такую дрянь!» И задом к продавщице повернулась. И Эва тоже, чтобы та ее случайно не узнала.

* * *

Только тут я с ужасом убедилась, насколько же прав Адам Островский – испоганенная экранизация и в самом деле мощная антиреклама. Вот такие они, эти журналисты! Нет чтобы рассказать человеку о том, какой информацией располагают, – они, напротив, тщательно ее скрывают, и человек выглядит дурак–дураком!..

Лялька продолжала:

– А сценарий… о, именно к сценарию этот Поруч…

– Поренч!

– Хорошо, Поренч, постараюсь запомнить… К сценарию и приклеился этот подонок! И говорит, что скатилась на самое дно и еще ниже…

– Это Поренч так говорит?!

– Нет, Эва. Он говорит, что без него она уже ничто – кончилась, полный тухляк…

У меня потемнело в глазах, и я захлебнулась глотком вина.

– Свинья он, паскуда, мразь подзаборная!

Предусмотрительно отставив от губ свой бокал с вином, Лялька энергично закивала головой, соглашаясь с моим мнением о Поренче.

– Целиком и полностью согласна с тобой! Ну, а она, получив такую клизму, уже не принималась в расчет: камеры, монтаж, распределение ролей – все обходилось без ее участия, всем распоряжался Поренч. Потом она, увидев содеянное, впала в бешенство и устроила Поренчу страшнейший облом, а он – ничего, не отцепился от нее, присосался как пиявка… Вот, пожалуйста, клинический пример кровососущих беспозвоночных! Она его гонит, а он жизнь ей отравляет, ведь живет…

– Жил! Это уже в прошедшем времени.

– Ну и слава богу, передай от меня сердечную благодарность этой Мартусе… Жил в том же доме, что и она, дверь в дверь, потому она и скрывалась у хахаля. А тут еще чертово издательство, где ее обвели вокруг пальца самым бессовестным образом и поставили перед дилеммой – одно из двух: или она расторгнет договор, и тогда судебный процесс, или ее следующая книга для них. Срок действия договора закончился в мае, так что она разделалась с издательством… Слушай, я не уверена, все ли верно передаю тебе так, как она мне рассказала, я могла чего‑то в ваших издательских делах не понять…

– Пока все верно, мне все понятно, а главное, я подозревала как раз нечто подобное. Ты говоришь – срок действия договора закончился, это просто счастье, теперь она может делать что захочет. Книг ее в продаже не осталось, они же их не переиздавали и даже допечаток не делали из боязни окончательно поссориться с автором: она бы не выдержала и сама обратилась в суд, но тогда такая бы вонь поднялась – до неба! Она права, пришлось бы швыряться дерьмом друг в дружку, а тут бы еще вскрылись телевизионные финансовые подтасовки… Знаешь, все это сложно, пришлось бы до утра тебе объяснять.

– Так не объясняй, я все равно не пойму. Только у нее получилось еще хуже, потому что какие‑то деньги ей все же дали, а она взяла, не зная, за что платят, и теперь у нее голова идет кругом…

– А, вот теперь я все поняла. А на телевидении такие сплетни распускали… Договора не подписала, а гонорар получила… Будь я на ее месте, тоже не побежала бы судиться…

– А почему? – не поняла Лялька.

– Дело спорное, а кроме того, в суде я бы выглядела последней идиоткой. Представляешь, как мне нужна такая реклама!

– Все‑таки реклама… Но погоди, она еще что‑то о нем сказала, теперь я понимаю – о Поренче. А до этого я совсем, можно сказать, утонула в этом словесном потоке, потому что она говорила хаотично и обо всем сразу, немудрено, что и у меня голова пошла кругом. Так вот, она говорила, что он с ее папочкой что‑то такое комбинирует, и вообще, о ее папочке я ничего не поняла, только потом, когда она этого Поренча послала ко всем чертям и не желала его видеть, тот на ее папочку переключился. Кажется, она же их и познакомила в свое время, «в приступе умственного затмения», как она выразилась.

– Да как же она могла!

– Это случилось в самом начале ее знакомства с Поренчем, она еще не разобралась в нем, если не ошибаюсь, просто на улице мать увидела ее с этим Поренчем и чуть ли не силой затащила дочь домой. Вместе с Поренчем. Так он и познакомился с ее папочкой. А тот был тот еще тип!

– Это я как раз знаю, мне их соседка много чего порассказала о ее папочке. На месте Эвы я бы сбежала даже в Австралию, дальше уже некуда Хотя… можно проверить на глобусе.

Мы еще не прикончили бутылки вина, но все равно побежали ко мне в кабинет, где стоял глобус. Чтобы не ошибиться и проверить, что же находится еще дальше Австралии. Лялька предложила мне перерезать глобус проволокой, но я и без проволоки догадалась, что речь могла идти лишь о Новой Зеландии. Ну и прекрасно, климат там получше австралийского. Таким образом, мы наметили будущее Эвы Марш – пусть уезжает в Новую Зеландию!

Я уже разливала по бокалам остаток вина, когда Лялька вдруг вспомнила, что из‑за всей этой сумятицы Эва решила совсем переселиться с улицы Винни–Пуха. А я пожалела, что все‑таки не пронумеровала все темы, которые нам с ней надо успеть обсудить.

– …Ведь она все равно там не жила, – понеслась Лялька опять с бешеной скоростью, – ей, бедняге, приходилось скитаться по разным квартирам, то кго‑то из знакомых уезжал и можно было пожить у него, то жила у хахаля, то просто снимала комнаты за деньги, то возвращалась в свою квартиру, если отец куда‑то выезжал, но ей надоело так скитаться, и она решила где‑нибудь стабилизироваться, чтобы навсегда исчезнуть из поля зрения кровопийцы Поренча…

Я успела вставить – теперь в этом уже нет необходимости.

– А, в самом деле, – спохватилась Лялька, – видишь, все забываю. Значит, ты мне, на всякий случай, назовешь точное время – дни и часы, на которые ей необходимо алиби.

– Ну да, я тебе это уже сама предложила. И лучше бы ты сразу записала. У тебя есть чем писать?

У Ляльки оказалась в сумочке шариковая ручка, бумаги же в моем доме было достаточно. Я откупорила следующую бутылку вина и принялась, без зазрения совести, раскрывать ей тайные сведения, установленные расследованием.

– Начнем с первого трупа. У Вайхенманна, точнее, в его палисаднике обнаружено множество отпечатков пальцев и порядочно следов обуви. Менты догадались, что это следы чьей‑то обуви, потому что все они оказались залиты водой…

– В его палисаднике? – удивилась Лялька. – Это еще почему?

– А он устроил у себя автоматическую поливку, она включалась в определенное время, и в критический день и час самостоятельно включилась как раз перед тем, как был обнаружен его труп. Об этом я узнала не от следователей, а от пана Тадеуша.

– И труп тоже залило? – поинтересовалась Лялька.

– Нет, он лежал на террасе, а вот убийца мог оказаться на траве и не намокнуть, полицейский врач считает, что поливалка включилась примерно через час после убийства Вайхенманна. Выходит, убийца сбежал сухим. Менты в этом первом расследовании зачислили в подозреваемые, во–первых, меня, во–вторых, Вальдемара Кшицкого, ассистента покойника, но Магда Кшицкого оправдывает… Холера! – отвлеклась я. – А есть ли у Кшицкого алиби? Хорошо бы было, потому как я на его стороне, а одной Магды может не хватить…

Лялька сурово перебила меня:

– Вот, теперь ты отвлекаешься. Я не знаю ни Магды, ни Кшицкого, давай диктуй дальше, не сбивай меня, ну что схватилась за мобильник, потом ей позвонишь. Или Кшицкому, все равно.

Я послушно вернулась к Вайхенманну:

– Еще он был на ножах с одним типом, с писателем, но я его на дух не выношу, а он у Вайхенманна еще и в сценаристах ходил. И представляешь, эта скотина Вайхенманн, кроме Коссак–Щуцкой, нацелился еще и на экранизацию Тырманда! Ему, видите ли, тырмандовский «Злой» покоя не давал, а что эта пара нечистых способна была сделать из «Злого» – я и думать не хочу! Надо все же иногда и о собственном здоровье позаботиться. По слухам, на этой почве между Вайхенманном и сценаристом возникли серьезные разногласия, и я лично поставила бы на сценариста, но у полиции могут быть свои соображения. На Тырманда ставить не могу по уважительной причине, все‑таки он давно на том свете, но полицией обнаружены в бумагах Вайхенманна очень небрежные замечания по сценарию… хотя, с другой стороны, если бы Вайхенманна прикончил соавтор по их общей попсе, убийце следовало бы эти замечания прихватить, а они остались, так что и не знаю… Впрочем, судя по всему, убийца вовсе не входил в дом, палил из садика. В подозрительных числятся еще несколько человек, с которыми я не знакома, даже и фамилий их не запомнила, но мотивы у всех одни и те же, так что их может спасти лишь железное алиби…

Лялька опять призвала меня к порядку:

– Ты же обещала назвать точную дату и время!

– Правильно, минутку, загляну в свой календарик.

Заглянула и продиктовала Ляльке все, что требовалось.

Пошли дальше.

– Пока я еще не знаю, как пришили Поренча, – недовольно заметила я, – Вайхенманна же и Држончека прикончили одинаково – выстрелами из огнестрельного оружия. Заморского огрели по голове твердым и весьма декоративным предметом, а вот что случилось с Поренчем – понятия не имею, и, знаешь, даже боюсь, что Мартуся не владела собой… никак не могу до нее дозвониться, ни до нее, ни до ее дочки. Но она вряд ли носит при себе предметы убийства, а поскольку Поренч все же живет в Варшаве, скорее всего, не ожидала, что встретит его в Кракове, и не могла подготовиться.

– Ты сказала, что там здание старое и все кругом каменное, – задумчиво произнесла Лялька. – Мог случайно свалиться какой‑нибудь камень.

– Кто знает…

– Послушай, а у этой држончки – есть такая декоративная травка, – у Држончека что нашли?

– Тоже отпечатки пальцев, множество текстов в компьютере и прорву бумаг. Преимущественно отрывки «художественных» произведений, вроде бы он наметил себе три новых сценария, один хуже другого. И попытки переделки в кинофильмы нескольких книжек, среди них одна, которую я очень люблю, и уже за одну эту книгу своими руками бы его придушила!

– Меня как‑то не удивляет, что ты числишься у полиции в подозреваемых, – логично заметила Лялька. – Да и Эва очень подходит, ей просто невероятно повезло, что она уехала из Польши. А не найдется ли еще кого, кто был бы прикончен так же или похоже?

Я прямо‑таки обиделась за наших нерасторопных убийц.

– Смеешься? Со времен Шекспира… хотя нет, еще начиная с Гомера до наших дней набралось бы несколько сотен.

– Нет, оставим в покое мертвых, что они могут? Разве только пугать по ночам. Я лично не верю ни в какие проклятия мумий. Ну представь себе: какая‑нибудь Эмилия Бронте, дочь пастора, в качестве привидения хватает пушку и палит из нее. Тут у вас кто‑нибудь заинтересовался такой массовой гибелью творческих работников?

Я подумала, ответила не сразу. Озадаченная и озабоченная, пришла к выводу, что не могу дать определенный ответ.

– Видишь ли, точно не знаю… Из опасений подставить Эву Марш я не позволяла себе слишком акцентировать внимание полиции на данном прецеденте, но боюсь, что поздно спохватилась. Уже давно много чего наболтала насчет бездарных паразитов, высасывающих жизненные соки из творческих личностей наподобие кворососущих пиявиц. Причем несколько раз и в присутствии органов правопорядка. И органы проигнорировали меня, а самостоятельно им вряд ли что путное придет в головы, они в каждом конкретном случае ищут конкретные мотивы убийства, из них самые распространенные – такие жизненные, как ограбление, конкуренция, любовь–ревность–месть, ну и прочие, не обобщая явления, как такового. Мотивы литературного плана им вряд ли придут в головы, даже когда они о них услышат со стороны, они просто сомневаются, что такие мотивы могут стать причиной убийства. Правда, есть среди полицейских один, который над этим задумался, но ведь только он один. Впрочем, раз у Эвы алиби, я могу более настоятельно подсовывать им свои соображения.

– Правильно, подсунь, возможно, тогда они и раскроют преступления. Мне самой интересно. А теперь о личном…

Я не позволила Ляльке продолжать и перебила ее, поскольку мои кошки вдруг начали испускать какие‑то таинственные флюиды, причем все разом. Я‑то знала, чего они хотят, ведь их миски были начисто вылизаны. Наступило время очередного кормления. Через большое окно на террасу они видели меня и принялись воздействовать, пока не слишком давили, просто давали знать, что не мешало бы мне и о них вспомнить. Чего это я так задержалась с обслуживанием их? И они правы. Мне самой мешало в разговоре с Лялькой такое постороннее воздействие, я предпочла избавиться от своих обязанностей, тем более что они не были такими уж обременительными. Я давно разработала систему кормления кошек, отнимавшую у меня всего несколько минут.

Лялька пережидала перерыв в нашем общении не просто терпеливо, но и с видимым удовольствием. Оно ипонятно. Если человек любит кошек, ему всегда приятно наблюдать за ними. Кошки вообще действуют успокаивающе на нашу нервную систему, общение с ними смягчает нрав любой, даже самой стервозной язвы. Если, конечно, язва любит кошек.

В процессе кормления я заговорила с гостьей на свою любимую кошачью тему, поделилась и соображениями насчет успокоительного воздействия кошачьей ауры на нехороших людей. А Лялька, выразив сомнения насчет воздействия кошек на таких людей, поскольку это воздействие испытывают лишь благородные натуры, тут же вспомнила еще об одном нюансе нашей общей темы – Эвы Марш. Кстати, вполне логично.

– Знаешь, она прямо не сказала, но по ее отрывочным высказываниям я поняла – ей хотелось бы что‑нибудь узнать о матери. Об отце не хотелось.

Я холодно отреагировала, предположив, что о папочке она охотнее всего услышала бы весть, что тот попал под трамвай. Это вполне в папочкином духе – покончить с жизнью, подстроив напоследок пакость еще и вагоновожатому. Причем именно покончить с жизнью, а не просто получить увечье, иначе этот тип устроит ту еще жизнь целому корпусу врачей, медсестер и вообще сиделок Мамуля ее, насколько я поняла, затоптана супругом до последней степени, о чем Эва, конечно же, знает. В настоящее время она ухаживает за ним в санатории, хотя санаторий ему вовсе не требуется, просто для удовольствия, об этом мне поведала их соседка. Так что насчет мамули узнавай с осторожностью, чтобы папочка не дознался чего о дочери. Короче, охоться осторожно. Кстати, Киплинга тоже испаскудили.

– Киплинг вообще трудный.

– Так нечего было и браться за него! Если понимаешь, что не в состоянии, – не берись.

– Ну ты даешь! Тогда в нашей стране и правительства бы не было…

– Только давай не будем о политике, иначе вообще потонем в тематике и всего не успеем обсудить!

Ляльку явно испугала грозящая нам перспектива, и она поспешила долить вина в наши бокалы. А я вспомнила, чего мне не хватало, но это тесно связано с темой.

– От тебя я узнала о хахале Эвы, знаю, что зовут Хенриком, и это все. А мне нужно на всякий случай знать его фамилию и адрес. И еще – как зовут парня Миськи?

– Пожалуйста, записывай. Зовут его Петр Петер.

– Как ты сказала?!

– Ну чего придираешься, я же не виновата, что так его окрестили. Но если бы ты знала, кто к этому причастен! Только не падай в обморок Тот самый папочка, шановный пан Выстшик, отец Эвы.

– Каким образом?!

Лялька как‑то легко вышла из себя и обрушила на мою голову недовольство, которое и она испытывала из‑за дурацкого совпадения, выпавшего на долю парня ее сестры.

– Ты что, жизни не знаешь! Только на свет родилась? А ведь предыдущее поколение, ну то, что перед нами, тоже состояло из знакомых, родственников, приятелей, причем они помнили еще и о довоенных обычаях. И о довоенных персонах, с которыми приходилось считаться, когда выбирали имена новорожденным. А как же, племянники пана советника, внуки пана министра, кузены шурина пана судьи…

Я жалобно простонала, что люблю историю, но только не тогда, когда она так активно вмешивается в нашу современность. Хотя и у нас внуки пана министра и кузены прочих деятелей играют свою роль, они актуальны, как никогда не были раньше… Лялька пояснила, что она точно не знала, какие отношения связывали родителей Миськиного парня и их довоенных предков.

– Она и сама удивилась, когда познакомилась с Петриком, – пояснила Лялька, – но он философски относится к своей доле и не имеет претензий к своим старикам. Просто им попался крестный отец с таким своеобразным чувством юмора, так что Петрик только смеется и старается не злиться, раз уж вынужден жить с такими именем и фамилией. Этим крестным оказался пан Выстшик, и он убедил отца новорожденного, что так будет лучше, ведь до войны был какой‑то деятель с такими именами. Отец Петрика малость прибалдел и согласился, а мать не могла сказать своего слова – она еще лежала в постели после родов и не принимала участии в крещении сына. Видишь, папочка Эвы и тут свою лапу приложил, подстроил пакость людям. Я же не могла заранее знать, что моя сестра свяжет свою судьбу с этим… видишь, меня и теперь всю трясет, как вспомню о дурацких именах, а тогда у Миськи вообще был другой муж, Господи, ну что я плету, тогда у Миськи никакого мужа не было, все произошло позже. Ну, вот опять я запуталась… И откуда мне было знать, что его крестным окажется этот мерзавец… А наше поколение уже не придавало никакого значения именам выдающихся деятелей, да мы их вообще не знали, а я только теперь отдала себе отчет в том, что мой старший сын своего крестного отца только по фотографии знает, да и я своего тоже, и вообще у нас почему‑то практически не придается никакого значения крестным матерям, я только одну припомнила в нашем роду, да и то лишь потому, что она славится своим уменьем заполнять налоговые отчеты, так что крестница раз в год все же посещает свою крестную мать…

С трудом удалось прервать эту неожиданную литанию о крестных отцах и их крестниках.

– Да ладно, пусть зовется, как ему нравится, но кто он? Чем занимается? Миська дала мне понять, что он каким‑то боком причастен к телевидению. И еще – вроде бы любит меня. Как писательницу, разумеется.

– Может любить, никому не запрещается.

– А к телевидению причастен, но точно не скажу, чем он там занимается. Если не ошибаюсь, чем‑то связанным с озвучиванием. Голосами ведает.

– И своим тоже?

– Нет, только чужими. Сам больше молчит. – А он следит, чтобы при монтаже какой накладки не случилось. Ну вот, к примеру, картинка – дитя тянет кота за хвост и произносит при этом: «Ах, какой прелестный запах!» Не туда вставили звук. Это восклицание должно быть при рекламе овощного пюре. Кажется, такая профессия называется звукорежиссер.

Стремительно порылась в памяти и вспомнила.

– Понимаю, когда‑то это называлось синхронизацией звука и изображения. Очень важно, особенно при дублировании фильмов. Теперь этим ведает так называемый редактор, но даже и редактору не положено задавать идиотский вопрос «Ты собираешься жениться на ней?», когда на экране герой уже показан мертвым, сраженным пулей, а его невеста сбежала. Ну и рекламы переводят, картинка и звук должны совпадать. Значит, он работает со звуком, значит, обязан знать людей на телевидении, в том числе и режиссеров… Ты с Миськой сегодня виделась?

– Мимоходом. А что?

– Видишь ли, именно этот Петрик через Миську предупреждал меня о том, что некий Яворчик плетет козни против меня и свинью мне подкладывает, и я хотела, опять же через Миську, разузнать, кто он такой, этот злокозненный Яворчик, который, в отличие от Петрика, так меня не любит. Может, я его чем‑то обидела? Он обо мне мерзкие слухи распускает и бросает на меня подозрение в убийстве режиссера. Вот мне и захотелось узнать, кто он такой. Просто из любопытства, вообще‑то меня эти козни мало беспокоят.

– Ну что ж, воспользуйся, тем, что Миська так гордится своей ролью, и у нее обо всем разузнай. Именно у нее – я сомневаюсь, сохранится ли у Петрика любовь к тебе при вашей личной встрече, разве что ты его примешь сразу после душа и на тебе будет одежда сразу после прачечной, уж слишком много на тебе кошек Я же тебя предупредила – у него аллергия на кошек.

– Скажите, какая мимоза! – рассердилась я. – Но ты же видишь, они у меня в доме не живут, на колени я их никогда не беру, и вообще могу говорить с ним на почтительном расстоянии, причем пусть он встанет с наветренной стороны.