Текст книги "Смерть беспозвоночным"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Не исключено, и чтобы уже никогда больше не допустить такой небрежности и бездарности по отношению к талантливым первоисточникам. И сдается мне, пан адвокат, что вы сейчас мне немножко навешали на уши лапши, ведь вы наверняка что‑то такое подозревали, когда заставили Эву покинуть Польшу. Боялись, что станут ее подозревать? Ну, признайтесь же!

Теперь адвокат ответил сразу, не раздумывая.

– Раз уж вы столько знаете, нет смысла мне скрывать остальное. Не хотелось бы, чтобы добрые намерения предстали в искаженном виде.

– А могли бы! – безжалостно добавила я, решив уж идти до конца. – Ведь можно предположить, что Эву вы отослали в безопасное место, чтобы самому их прикончить!

Пан адвокат не потерял хладнокровия и не уронил чашечки с кофе, хотя рука его предательски дрогнула. Пристально глядя на меня – не шучу ли? – и поняв – отнюдь, он возразил:

– А вот тут вы ошибаетесь. Я говорю только о случае с Эвой. Не знаю, как далеко простирается ваша осведомленность, но тогда по всему фронту началась яростная кампания против Эвы, ей мешали во всем, подставляли подножку, не давая и шагу ступить, и всячески стараясь испортить ее имидж. Что оставалось делать? Нервное состояние ее дошло до того, что она не только писать – спать и есть не могла. В ней развилась какая‑то болезненная склонность ото всех скрываться и вообще бежать на край света. Но мне представлялось, что прежде всего следует изолировать ее…

– Поренч! – вырвалось у меня.

Похоже, пан адвокат уже несколько приспособился к моим убийственным познаниям, поскольку на этот раз очередной мой залп выдержал относительно спокойно.

– И не только, – добавил он. – Отослав Эву в безопасное место, я сам, и, уверяю вас, безо всяких убийственных намерений, решил хорошенько разобраться в причинах такой агрессии против Эвы. Теперь вижу, что вы, уважаемая пани, могли бы значительно пополнить собранные мною сведения.

– Но только с разрешения Эвы! – заявила я. – Мне ведь не известно, в какой степени она ознакомила вас с тем, что ей пришлось пережить, так сказать, внутренне. По себе знаю – иногда до того муторно, хоть вешайся. И даже самой себе трудно в таком признаться. Может, ей не хотелось так выворачиваться наизнанку, особенно перед мужчиной.

– А ей и не надо! Простите, вы знаете ее… родителей?

– А вы знаете? Лично?

– Имел удовольствие один раз…

– Странное у вас понятие об удовольствиях, пан адвокат… И сдается мне, вы и без меня уже достаточно знаете. Фирма «Поренч и папочка» была в состоянии прикончить стаю крокодилов. У меня же с самого начала создалось ощущение, что Эву Марш затаскивают в омут, и, похоже, ее гонители не знали, что ее нет в стране. Она уехала без лишнего шума?

– Я бы даже сказал – украдкой.

– Вот это правильно вы сделали. А чего вам еще не хватает?

– Конкретных фактов профессионального плана. Хотя бы таких: каким образом ее несомненно талантливые произведения превратились в невыносимо пошлые подделки? Ниже всякого допустимого уровня! Ведь насколько мне известно, она лично принимала участие в их написании, в договорах речь велась о соавторстве, так как же получается, что написанное превращается в свою противоположность? Я, естественно, предложил ей подать в суд гражданский иск, но она когтями и зубами отталкивала его, заявляя, что «меня просто публично выпотрошат», так она выразилась.

Я стала кивать головой еще на середине адвокатского высказывания, так под конец его голова у меня чуть не отвалилась.

– И она права! Поймите же, она внутренне самодостаточна, и умственно, и творчески. Любое сотрудничество с кем‑то, любое партнерство ей только мешает. Заставляет вводить изменения, которые она не предвидела, и инициатива партнера никак не укладывается в ее литературный замысел, а ее идеи вызывают критику партнера. Он бесцеремонно корректирует ее текст, вносит поправки, в корне искажающие первоначальный замысел. Поймите, это не работа, а мука! И если она все же настоит на своем, никакой гарантии, что это останется в конечном варианте. Чаще получается все наоборот, и у автора опускаются руки. Кому пожаловаться, как доказать? Неужели вам самому, пан адвокат, никогда не приходилось иметь дело с режиссером, который по–своему претворяет созданный автором образ?

– Лично никогда.

– А интервью? Неужели вам не выпадало такое счастье? Вот вы даете интервью, что‑то там говорите, а журналист переделывает все на собственный лад, как ему правится.

– Я не даю интервью.

– Так закажите благодарственный молебен, – мрачно посоветовала я. – Это как раз тот случай. Тактичность, деликатность, нюансы – все оборачивается примитивом. Вот, скажем, автор пишет, что героиня сидела рядом и изредка несмело касалась его локтем. Режиссер же бросает героиню ему на колени и крутит смачную порнографию. И как вы объясните суду, что имели в виду нежные чувства, а не сексуальное пособие для распалившихся подростков? Какой суд в состоянии понять ваши претензии? Или, опять же, вы утверждаете, что проверяли знакомства героя, .а журналист заявляет, что вы позабыли о клиенте и занялись посторонними лицами?

Вежбицкий внимательно слушал. Кажется, с пониманием.

– Разумеется, мне приходилось сталкиваться с таким подходом, – признался он. – И не только при чтении Хемингуэя. Допускаю, что некто, доведенный до отчаяния такими искажениями, мог решиться на месть…

Но я уже понеслась:

– И не только автор художественного произведения, страдает и сценарист. Режиссер берет его сценарий, выхватывает сюжет, а все остальное переделывает на свой лад. Ведь режиссер – первый после Бога, больше никто не смеет и слова сказать, пригасить разошедшегося режиссера можно лишь деньгами, тогда он согласен отказаться от своих идиотских идей, но это бывает еще хуже, потому как обнажается дно – его полная творческая импотенция. Нет, у нас есть, конечно, и хорошие режиссеры, есть и просто замечательные. Я говорю о паразитах–пиявках. О «великих художниках» с пустой головой, кровопийцах, разжиревших на высосанных жертвах!

– Очень образно. Вы, пани Иоанна, весьма доходчиво формулируете свои выводы. Признаюсь, и Эва говорила нечто подобное, только другими словами. А мне удалось выяснить, что упомянутый вами Флориан Поренч очень ловко и умело вредил ей в общественном мнении и при каждой встрече преподносил какую‑нибудь неприятность. А он очень старался эти встречи организовать…

Я не выдержала.

– Хватит, давайте уж говорить прямо, к черту дипломатию! Ведь он давно жил в одном доме с ней, вы не могли не знать об этом. Как же допустили до этого? Он подружился с ее родителями?

Мне очень хотелось услышать, что Вежбицкий знает об этом. А тот как‑то заговорщически осмотрелся, обнаружил, что нас никто не подслушивает, а сквозь окно видно буфетчицу за стойкой, жестом попросил у нее еще чашку кофе и наклонился ко мне.

– Да, я хотел обратить на это ваше внимание…

– Нет необходимости, – опять невежливо перебила его. – Я охотно беседую с любопытными бабами. Знала ли Эвина семья ее адрес, – вот что интересно, ведь Поренч только с ему известной целью мог и скрыть его от папочки…

– Из вашего вопроса следует, что в агрессивной кампании против Эвы вы чувствуете и руку ее отца?

– О, и вы тоже?

– Да, и безо всякого сомнения.

– Но о том, где она живет, он узнал, кажется, лишь совсем недавно?

Пан адвокат, поколебавшись, решил, что все же может выдать мне эту тайну. С проживанием Эвы после ее бегства от родителей все не так просто. Сначала она жила в квартире мужа, после того, как они развелись и он уехал из страны. И тут совпали во времени знакомство с очаровашкой Флорианом, экранизация ее книг и проклятый сценарий – все это заняло около двух лет, после чего она, воспользовавшись пребыванием Поренча в Кракове, сделала попытку освободиться от него, исчезнуть из поля его зрения и заменила свою квартиру на ту, что на улице Винни–Пуха. А он тоже поселился в том доме, совершенно случайно, о чем она не имела ни малейшего понятия, и почти три года они не общались. Фамилия Седляк Поренчу ничего не говорила, а они как‑то не встречались, хотя жили на одной лестничной клетке и пользовались одним лифтом. Но счастье не длится вечно, Поренч ее обнаружил, плясал от радости, а Эва впала в панику.

И не нашла ничего лучшего, как не появляться в собственной квартире, и ютилась где придется, из чего можно сделать вывод, что боялась появления отца. Вежбицкий был знаком с ней со времени ее бракоразводного процесса, хотя сам в нем не принимал участия, просто познакомился с Эвой. И сдается мне, влюбился в нее с первого раза и навсегда.

Тут я наконец первый раз внимательно оглядела адвоката и пришла к выводу, что на месте Эвы восприняла бы этот факт как великую милость судьбы. Надеюсь, она так и сделала.

Воспользовавшись подвернувшимся случаем, я попыталась выяснить у Вежбицкого кое‑что из непонятных для меня ложных измышлений Поренча, которые он неутомимо вдалбливал в головы Мартуси, Яворчика, а главное, отца Эвы. Тут меня малость сбила с толку сплетница–соседка своими измышлениями, поэтому я принялась думать вслух, напрочь позабыв о всякой необходимости соблюдать осторожность.

В жизни не встречала я человека, который слушал бы меня так внимательно, как адвокат Вежбицкий. И когда я закончила, задумчиво продолжил:

– Состояние Эвы было ужасным. Она боялась выходить на улицу, не спала ночами, вздрагивала от каждого звонка в дверь. Это было не просто нервное расстройство, боюсь, нечто большее. И знаете, она стала искать спасения в работе. Принялась писать, но публиковать своих писаний не собиралась. Я читал, это было прекрасно! А она боялась издательств. Мне же казалось – любое издательство, любой журнал схватили бы ее вещи обеими руками, так они были хороши. Да она и сама это понимала, и как‑то призналась мне, что боится успеха. Даже собиралась сменить псевдоним. Но было в ней и упорство, и какая‑то непонятная мне сила. То есть физически она совсем ослабела, но творчески была тверда – я это я, и точка! И вот так сама себя загнала в замкнутый круг. И если бы мне пришлось кого‑то убивать… хотя нет у меня таких склонностей, – то только этого Флориана Поренча.

– На вашем месте я бы нашла и вторую цель, – выпалила я, не успев удержать язык за зубами. – Нет, нет, я ничего не говорю, меня всегда считали малость ненормальной, пусть так и остается.

– Вы – прелесть, пани Иоанна, – произнес торжественно Эвин поклонник.

А у меня в голове все время вертелось то, что я услышала от пани Вишневской и что должно быть учтено. К этому прибавлялось услышанное от Ляльки. И я вдруг пожалела, что не могу раздвоиться, тогда вторая я смогла бы пообщаться с Гурским, тут уж наверняка мы бы пригодились друг другу и достигли бы грандиозных успехов.

А вслух я торжественно заверила пана адвоката, что самым великим и мудрым его жизненным деянием была отправка Эвы за пределы Польши, к чертям собачьим. Ничего не поделаешь, у меня нет другого выхода, как ознакомить со всеми этими нашими тонкостями одного мента, и вам придется с этим согласиться. Да, а как сейчас обстоит дело с Эвиным папочкой? Он вроде бы отбыл на лечение в санаторий, ревматизм у него. Вы знаете, в какой санаторий?

– Понятия не имею, я лишь от вас узнал об этом, как‑то не придал значения… Мне надо узнать?

– Нет, он уже должен скоро вернуться. Холера, будь я на тридцать лет моложе!

Оглушив напоследок адвоката этим выкриком, я наконец оставила его в покое.

Еще не доехав до дома, я из машины позвонила Мартусе по мобильнику, позабыв, что ее телефоны прослушиваются.

– Мартуся, слушай, ты должна сказать мне правду! Ты убила этого подонка или не ты? Если ты – признайся, мне просто до смерти надо знать, а от меня ни одна душа не узнает, ты же знаешь, мне можно верить. Так ты убила его или не ты?

– Нет! Христом Богом клянусь, на коленях, вот те крест – не я! Почему тебе так надо, чтобы я его убила? Ведь знаешь же, я по природе брезглива, такие вещи не для меня. Езус–Мария! Потому что он мне портит все мое расследование! Я бы распутала все эти убийства, все доказала. Если бы не этот подонок. И если ты – у меня все получается, а если нет – рухнут все мои построения. Говори правду, не то вообще не хочу знать тебя!

Что‑то грохнуло в мобильнике – не иначе, Мартуся плюхнулась на колени. И точно. Послышался жалобный голос.

– Вот, на коленях клянусь – не я! Хочешь, поклянусь». чем бы таким… Да, пусть у меня до конца жизни будут болеть зубы, если я тебя обманываю! Не убивала я этого гада ядовитого, пусть у меня рука отсохнет! Я ведь даже его паршивый труп в глаза не видела! Клянусь жизнью моей собаки и моих кошек – не я!!!

Ну, это решает дело. И выходит, во всем этом нет ни малейшего смысла.

* * *

Факс от Гурского я нашла на полу. Это мое устройство как‑то так действовало, что присылаемые мне информации, обретя вид распечатки, непременно соскальзывали с чуда техники и, описав полукруг, плавно приземлялись под письменным столом, становясь совершенно незаметными.

Ясное дело, до этого я позвонила, намереваясь устроить скандал, даже несмотря на то, что не застала Гурского, но не успела – секретарша поспешила сообщить мне, что факс отправлен. Эта особа добавила, даже с некоторой обидой в голосе, что факс отправляла она лично и сделала это уже несколько часов назад.

Ну, тогда я заглянула под стол.

Целый список. Даже в алфавитном порядке, со всеми данными – некоторые из них, я знала, являлись секретными. Только вот какие? Место рождения? Адрес проживания? Место рождения пусть остается государственной тайной, кому оно нужно, но вот актуальный адрес бывает очень даже необходим, иначе как, например, договориться с человеком о встрече? Договорилась я встретиться с журналистом, а куда ему приезжать – секрет, тайна за семью печатями. Образование? От кого его утаивать? От будущего работодателя? Разве что в том случае, если у меня диплом садовода–огородника, а я претендую на место технического директора аэропорта. Имена родителей?.. А, я боюсь расистов, потому что мою мамулю звали Мба Ву Пси… Но не в том случае, когда потомку Мба Ву Пси достаются в наследство золотые копи…

Все это пронеслось в моей голове, пока я вылезала из‑под стола. Я жадно набросилась на список, начала от какого‑то Антония Болончика, но до последней фамилии не доехала, резко застопорившись где‑то в середине перечня.

Оказывается, в Буске лечился от ревматизма Дышинский, мой хороший знакомый, прекрасный, серьезный писатель, увенчанный многими наградами, тот самый, который предпочел скорее голышом изваляться в крапиве, чем судиться с телевидением, отстаивая свое доброе имя и честь. Правда, после того как на телевидении испоганили его лучшее произведение, он поклялся, что бросит писать, но наверняка все равно не переключился на угон автомашин.

Задержавшись на нем и как следует поразмышляв, я поехала дальше и где‑то в самом конце списка наткнулась на супругов Выстшик.

Ромуальд и Ядвига Выстшик. Постоянное место проживания: Варшава, улица Чечота. Родители Эвы Марш. И многие лица из полицейского списка оказались связаны невидимыми нитями. А некоторых я связала в своем воображении, очень уж напрашивалось. Если, допустим, пан Выстшик крадет машину у этого, как его… Я заглянула в список… Ага, Маевского, жена которого содержит пансионат в Буске… А Маевский лежал в гипсе… И вообще, все они уже старые трухлявые пни. Кстати, Дышинский тоже, выходит, живет в Буске. Но Выстшик, так же как и Дышинский, не очень то годился на роли угонщиков автомашин.

И вообще, чего я так привязалась к той автомашине на Чечота? Может, просто кто‑то приехал по делам к Поренчу. Правда, тот уже наверняка был в Кракове, а Эва обосновалась во Франции, так чего я прицепилась к несчастной автомашине? Машина Маевского, это полиция установила, Маевский с супругой проживает в Буске и лежит в гипсе. Ну и что, Маевский мог кому‑то одолжить машину, а полиции не признается, потому что он не хочет называть человека. Почему – его дело, может, у него и есть на то основания.

Вот интересно, как выглядит ревущий подонок. Кто его знает? Ну, Поренч, но того уже не спросишь. Парень Миськи, Петрик! Ведь орущий отец Эвы – его крестный. Должен же он знать своего крестного! И знает, разумеется, пани Вишневская.

Ах, какая жалость, телефона Петрика у меня нет, вот шляпа, не догадалась раньше о нем позаботиться. Значит, ловлю Миську. А та, как всегда, отключила сотовый, а у нее дома никто не поднимает трубки стационарного телефона. Кто еще? Адвокат Вежбицкий, ведь он упомянул, что один раз встречался с отцом Эвы.

Когда у моей темной калитки брякнул звонок и встревоженный сторож поинтересовался, почему перед моим домом не включен свет, уж не померла ли я случайно, я очнулась и глянула на часы. Скоро одиннадцать. И хотя я нашла номер телефона адвоката Вежбицкого, но звонить ему не стала. Порядочные люди в такую пору не звонят, если не хотят, чтобы потом и им тоже звонили в ночь–полночь. Никуда не денется пан Выстшик со своим внешним видом, подожду до утра.

* * *

На улице Чечота я оказалась на рассвете, в двадцать минут десятого, и первое, что увидела перед нужным домом, был зеленый, обшарпанный «опель». Я остановила свою машину за ним и стала думать.

Значит, вернулся, голубчик. Могу тут постоять, подождать, пока не выйдет из дома, и осмотрю его как следует. Хотя, раз он только что вернулся, возможно, будет отдыхать и вообще выйдет из дому не сегодня, а только завтра, а в машину не сядет, пойдет себе пешком, может, ему только в киоск за сигаретами или вообще захочет пройтись пешком ради здоровья? И как я тогда узнаю, что это именно он? А с пани Вишневской мне все равно не мешало бы поговорить. Бесценная женщина, никаких подслушивающих устройств не надо, она и без них все прекрасно слышит и охотно выложит мне. Итак, к кому из них лучше пойти? Вдруг она потом отправится за покупками, а сейчас у меня есть шанс застать ее дома. И вообще, под каким предлогом я к нему пойду? Ах, извините, ошиблась, я ищу портниху, значит, перепутала адрес… А мне откроет жена, он же и вовсе не покажется, ему портниха до лампочки…

После долгих размышлений я выбрала пани Вишневскую.

И, как тут же выяснилось, напрасно. Видно, любопытная соседка относилась к ранним магазинным пташкам, потому что на мои звонки не ответила.

Я опять вернулась к своей машине и села в нее. Эх, надо было приехать еще раньше!

И тут из парадного вышел какой‑то мужчина – высокий, грузный, явно немолодой, но держался прямо, как струна. Я уставилась на него во все глаза. А он, энергичным шагом подойдя к «опелю», обошел его кругом, так что я на долю секунды смогла увидеть и его лицо, постоял, разглядывая машину, при этом что‑то бормотал себе под нос и покачивал головой, а потом так же энергично зашагал прочь.

Я осталась сидеть неподвижно, ошарашенная, но взяла себя в руки. Это оказался тот самый тип с улицы Винни–Пуха, который открыл мне двери квартиры Поренча, с всклокоченными волосами и компрессом на шее, и который, моментально выздоровев, вышел без компресса и уехал со стоянки на «мерседесе», принадлежавшем Маевскому из Буско–Здруя.

Папочка Эвы Марш посетил отсутствующего Поренча, по каким‑то причинам скрыв свой визит и притворившись больным…Чепуха какая‑то, может, я чего перепутала и нелогично рассуждаю? Или этот сегодняшний тип вовсе не папочка Эвы? Но ведь машина Маевского о чем‑то говорит…

Нет, надо твердо убедиться.

Срочно найти Миську. И адреса не знаю, и вообще, как я решилась впутаться в такую идиотскую историю, не продумав предварительно всего как следует и не получив нужных сведений? Обе мы с Лилькой хороши, две растяпы, надо было заранее раздобыть все адреса, номера телефонов, фамилии, показать друг дружке имеющиеся фото, а не сидеть теперь вот так, дура дурой, совершенно не зная, на что решиться.

Телефоны Миськины у меня дома, звонить ей сейчас не могу, для этого надо вернугься домой.

Но тут зазвонил мой мобильник Пан Тадеуш.

– Я могу на минутку заехать к вам? Накопились кое–какие мелочи, нужно бы обсудить, а я сейчас как раз недалеко от рашего дома, так что, если вы не заняты…

Я была как раз занята, но подумала, что в данной ситуации именно Левковский пригодится, просто в голове промелькнула одна еще неясная идея. И я ответила Тадеушу, что он может заехать ко мне, и чем скорее, тем лучше.

Вернувшись, я успела записать на автоответчик Миськиного сотового просьбу позвонить, убедилась, что Лялька неуловима. И вот уже появился пан Тадеуш.

– Разрешите передать вам сердечный привет от пана Дышинского, – начал он, входя. – Но я, разумеется, приехал не из‑за этого.

– Как раз из‑за этого! – перехватила я инициативу. Надо же, как кстати. – Откуда у вас взялся этот привет? Ведь он вроде бы пребывает в Буско–Здруе, этом романтическом курорте.

– Действительно пребывал, но уже не пребывает, вчера вернулся, так как вечером у них состоялась какая‑то литературная встреча, одно из мероприятий, которые вы не выносите…

– А почему вы мне раньше не доложили, где он пребывает, или хотя бы вчера, я помчалась бы на это их проклятое сборище, каким бы оно ни было…

– В основном поэтическое.

– Я бы и поэзию выдержала!

Очень удивился мой поверенный, впервые услышав от меня такие слова, раньше я решительно отказывалась от участия в любых сборищах литераторов. И кажется, потерял надежду быстренько решить со мной какие‑то пустяковые вопросы, с которыми пришел и уже наполовину вытащил из папки нужные бумаги. И мой внезапный интерес к Дышинскому тоже был для него неожиданным.

– Если бы я знал, что он вам нужен…

– Был нужен. И как раз в Буске. Возможно, мне удалось бы узнать, общался ли он на курорте с одним таким… тупым и ужасным, который тоже находился в Буске. А теперь уже нет необходимости, оба вернулись с курорта.

– Вот интересно! – удивился пан Тадеуш. И в ответ на мой вопросительный взгляд пояснил: – Интересно то, что вы мне сказали. Видите ли, Дышинский мне признался, что общался в Буске как раз с таким типом, глупым и… он сказал, устрашающим. Ну почти ваши слова повторил.

Нет, я не сразу решила, что мне несказанно повезло. Такой фарт в жизни – большая редкость.

– Не знаю, был ли это тот, кто мне нужен, – только вздохнула я и направилась в кухню. – Но чаем я вас все равно угощу. Будете пить?

– От чая еще никогда не отказывался. Пожалуйста, если можно. А говорили они с Дышинским на темы, которые живо обсуждаются во всех окололитературных кругах, и не только. Вся польская интеллигенция взбудоражена. И хотя Дышинский не привык откровенничать, вчера даже со мной разговорился, так злободневна эта тема, от нее все в их среде если не кипит, то по крайней мере булькает…

Не дойдя до кухни, я резко развернулась и рысцой бросилась к гостю, в конце концов, стаканы никуда не денутся, а чайник я издалека услышу, когда закипит.

– Ну, говорите же! – затеребила я своего литагента. – Что он вам сказал, когда разоткровенничался?

За долгое наше знакомство пан Тадеуш, став моим литературным агентом, привык к мысли, что его главной обязанностью является удовлетворение всех моих капризов. Задвинув бумаги обратно в папку, он сосредоточился, старясь поточнее передать мне содержание откровений писателя.

– У него в этом Буско–Здруе состоялась встреча с читателями. Он отдыхал в Буске. Так библиотекарша или хозяйка их пансионата?

– Это неважно! Дальше!

– Ну да это не столь важно. Воспользовалась случаем и попросила его провести такую встречу. И на этой встрече как раз и произошел разговор, столь расстроивший его. А встреча обычная, знаете, как всегда…

– Знаю! Дальше! – нетерпеливо взмахнула я рукой.

А я никогда и не утверждала, что у пана Тадеуша сладкая жизнь в общении со мной.

– …Один из участников, возможно читатель, прицепился к пану Дышинскому, наверное, это был последний вопрос из зала, так мне кажется, иначе писатель мог бы как‑нибудь от него и отвертеться…

Тут из кухни раздался свист чайника. Крикнув пану Тадеушу, чтобы молчал, пока не вернусь, я бегом помчалась в кухню, побила все рекорды в приготовлении чая и бегом же вернулась с двумя стаканами на подносике. Ничего не разбив и не разлив!

– Ну, и что дальше?

– Вот я и говорю – очень нахальный тип! Он во что бы то ни стало захотел поговорить со знаменитым писателем об экранизации литературных произведений, представляете? Ведь это все равно что в доме повешенного говорить о веревке. А на эту тему с ним пытались уже поговорить некоторые из его слушателей, раз вся общественность бурлит, и бедняга так после этого разговора расстроился, что раздражение и сегодня в нем чувствуется. Вы же понимаете, какие у писателя возникают ассоциации…

– К черту меня! О чем они говорили?!

– Поэтому он начал с привета вам…

– И привет к черту! Дальше! То есть, я хотела сказать, – большое спасибо, и ему передайте привет от меня…

– Что удивило Дышинского, – с некоторой опаской поглядывая на меня, продолжал пан. Тадеуш, – так это то, что его собеседник выразил глубочайшее убеждение: любая экранизация делает писателю отличную рекламу, без нее никто бы не знал о книге и не читал бы ее. Дышинский воспринял такое заявление как оскорбление…

– Приступ ярости Дышинского можете опустить, – поспешила вставить я. – И без того очень хорошо это себе представляю.

– Да я и не сумел бы вам его как следует описать, он никак не мог успокоиться и даже в разговоре со мной гневно фыркал. К тому же собеседник Дышинского был из тех людей, которые всегда все лучше всех знают, упрям как дикий осел и разумом тоже ему подобен, приводил множество каких‑то бессмысленных примеров. У Дышинского создалось впечатление, что этот субъект, видимо, пришел к самому концу авторской встречи, никаких высказываний писателя и его аргументов не слышал. Дышинский, человек культурный, взял себя в руки, набрался терпения и попытался объяснить нахалу, что дело обстоит как раз наоборот, во всяком случае тогда, когда речь идет об известных и широко читаемых произведениях. И ему показалось, что он в чем‑то убедил собеседника или, по крайней мере, заставил его засомневаться в своей правоте. И даже этот самонадеянный тип вроде бы чему‑то обрадовался, хотя это показалось Дышинскому уже и вовсе странным.

– И кем был этот самодовольный читатель?

– Не знаю, об этом как‑то не зашла речь.

– А как он выглядел?

– Тоже не знаю, Дышинский не описывал.

– А что еще говорил тот субъект?

Пан Тадеуш явно растерялся.

– Боюсь, больше вам я ничего не смогу рассказать. Речь шла в основном о реакции Дышинского. И еще о Вайхенманне. Это понятно, он главная персона во всех этих преступлениях. Дышинский даже пошутил, что заподозрил бы самого себя, если бы не был слишком ленив…

– Мало! – пожурила я своего литагента. – Уж не могли его поподробней расспросить!

– Так я же не знал, что пригодится, – оправдывался пан Тадеуш. – А собственно, о чем расспрашивать?

– Да о том типе! Раз уж слепой курице попалось жемчужное зерно… Мне бы и в голову не пришло…

– Так, может, пани просто лично побеседует с паном Дышинским, я могу это устроить. Да хоть прямо сейчас!

– Нет! – остановила я своего усердного помощника, который уже принялся листать свой блокнот в поисках нужного телефона. – Давайте лучше сделаем так: вы мне оставите его номер, сотового или домашнего, а я еще подумаю.

Пан Тадеуш так и сделал и предложил перейти к тем делам, из‑за которых он ко мне приехал. Я согласилась и подписалась под чем‑то, чего даже не прочла, занятая своими мыслями. И пришла к выводу, что не я буду беседовать с писателем Дышинским, а следователь Гурский. Может, мне удастся уговорить его, только надо подобрать аргументы поубедительнее и убедить его… В чем? Вот именно, в чем? Может, Гурский догадается сам? А то я вот ломаю голову, вся издергалась, а никак не ухвачу какую‑то дельную и умную мысль, которая наверняка засела у меня в голове, но никак в руки не дается. А то, что дается, – ну просто невероятно глупое и противоречивое! К тому же никак не отловлю нужных мне людей.

Не успел пан Тадеуш уйти, как я снова принялась отлавливать.

* * *

– Да не скрываюсь я от тебя, и вообще ни от кого, только от своей матери! – нетерпеливо бросила мне в телефон Миська. – Вот, увидела на автоответчике, что ты звонила, и, видишь, сама звоню тебе. Если бы я не отключала телефон, драгоценная мамуля звонила бы мне весь день напролет. Знаешь, я как‑то устроила эксперимент, не стала отключаться и позволила ей звонить, сколько хочет, а потом подсчитала ее звонки. Двенадцать штук! Нет, я не ограничилась одним днем, позволила ей звонить несколько дней подряд. И вывела средний показатель – двенадцать звонков в день!

Я невольно заинтересовалась экспериментом.

– И ты отвечала на ее звонки?

– Конечно. Чтобы потом не говорила: десять раз звонила потому, что я не отвечала.

– И что же она тебе говорила?

– Что какая‑то странная погода установилась – не известно, тепло или холодно, так, может, хоть собственная дочь соизволит посоветовать родной матери, как одеться, выходя из дому. Что, кажется, испортила клетчатый зонтик, а кошки так неудобно заснули в кресле, не задавят ли они друг дружку? Что у нее кончается мука, а в аптеке теперь новая фармацевтка, и ей совсем незнакомая? И почему к ней никто не приходит в гости? А сосед очень приволакивает ногу при ходьбе и вообще жутко шаркает. И кажется, один из ее домашних цветочков погибает. Порвалось кружево на рубашке, которую ей еще отец подарил. В телевизоре совсем нечего смотреть. А за дверыо кто‑то так страшно расчихался, что она наверняка заразилась. И еще ей просто необходим новый чай с мятой, у старого, возможно, кончился срок годности…

Ничего не поделаешь, пришлось невежливо перебить собеседницу.

– Опомнись, сколько можно? И все это ты помнишь наизусть?

– Запомнишь, если приходится выслушивать по сто раз. И что самое обидное – она безошибочно умудряется позвонить в самое неподходящее время, начиная с семи утра. Ты до сих пор была безопасной, потому я тебе и звоню. Говори, в чем дело.

– Ничего особенного, мне нужен твой Петрик Если можно, номер его телефона домашнего и мобильного.

– И зачем он тебе? Я просто из любопытства спрашиваю.

У меня не было никаких оснований укрывать от нее пана Выстшика.

– Из‑за его крестного. Наверняка он его видел? Мне надо знать, как тот выглядит.

– Крестный отец Петрика?

– Ну да, крестный Петра Петера.

– Странные у тебя желания. Я лично не знаю, как он выглядит, но слышала, что недавно просто вывел из себя его мать. Я говорю о мамаше Петрика.

– И ничего удивительного…

– Я тоже так думаю. А что, ты его знаешь?

– В какой‑то степени. И вот теперь мне нужно подтверждение.