Текст книги "Смерть беспозвоночным"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Не я! – сожалеючи и в то же время с облегчением вздохнула я. – Вроде бы кто‑то обнаружил его труп. Из‑за этого я и опоздала, заставив вас ждать, извините. Правда, я так до конца и не решаюсь поверить в эту чудесную новость.

Пан Тадеуш наконец сел.

– Минутку. Вы присутствовали при этом, что ли? Ну, при обнаружении его трупа.

– Если бы я лично его обнаружила, тогда бы не сомневалась. Да и в самый момент убийства меня на месте не было. Я была рядом.

– Тоже нехорошо! – огорчился мой верный помощник. – Боюсь, вы вообще не отдаете себе отчета в том, насколько это чревато неприятностями для вас.

– Да вовсе ничем не чревато, и перестаньте морочить мне голову. Я вообще могу не ездить по городу и не выходить из дому, у меня и тут работы навалом. Но тогда вам самому придется все за меня делать.

Не представляя, какие ему самому грозят неприятности, Тадеуш не задумываясь выразил желание все за меня делать, лишь бы я не рисковала. Во мне, однако, еще сохранились остатки совести.

– Спокойно, умерьте ваш пыл. Вам такого не выдержать, а любоваться еще и на ваш труп у меня нет ни малейшего желания. Ну хватит, вернемся к баранам. Что там такое с Вайхенманном?

– Да, да, – заторопился пан Тадеуш, – я вот подумал: может, лучше пока это дело отложить? Вы ведь сами понимаете: идет следствие, для сотрудников отдела убийств самое главное – мотив, а вы, пани Иоанна, извините, слишком неосмотрительно выражали свое мнение о покойном и пожелание, чтоб его черт побрал, и хотя вряд ли кто зафиксировал на видео или другую какую пленку ваши громогласные проклятия, существует такая вещь, как преступление, совершенное в состоянии аффекта…

– Да у меня это был постоянный, можно сказать, непреходящий аффект, – усмехнулась я.

– Вот я и говорю! Действие в непреходящем аффекте… то есть… не то я хотел сказать… А теперь добавится еще и материальная выгода…

– Вы сами до этого додумались или кто надоумил? – не слишком корректно поинтересовалась я.

– Не меня надоумил, а полицию! – твердо заявил Тадеуш. – Кто‑то подсунул им вашу кандидатуру в обоих аспектах.

– Вот интересно – кто. И вы отнеслись к этому со всей серьезностью? Да отчего вы вдруг так завелись?

– Возможно, во мне проявились остатки юридического образования, которое я получил в молодости, – серьезно ответил мой поверенный.

– Остатки и во мне имеются. А какая же материальная выгода? Убивая Вайхенманна, я, по–вашему, преследовала какую‑то материальную для себя выгоду? Какую?

– Учтите, это не мое мнение и не я его распространяю, – с силой произнес пан Тадеуш, не желая, по всей вероятности, чтобы я его считала совсем уж идиотом… – Я лишь рекомендую вам вести себя осторожнее, и в высказываниях тоже соблюдать сдержанность. Береженого Бог бережет… И так далее… Так вот, этот участок…

– Ну конечно, он не хотел мне его продать, так я поспешила его прикончить, чтобы потом купить у кого‑то за бесценок… А откуда мне было знать, что продавать участок будет его дочь, уже не говоря о том, что я не знала, кто его унаследует? Ведь ее я вообще не знала и до сих пор не знаю! В глаза никогда не видела!

– Трудней всего доказать то, чего не было. Попадется какой‑нибудь въедливый и упрямый прокурор, ухватится за этот предлог… А уже сейчас треплют ваше имя…

– И нанятого специалиста тоже удастся мне приписать? Я имею в виду киллера. Ведь убить на расстоянии лишь силой воли мне бы никак не удалось. Жаль, но это так.

– Очевидно. Но возможно, я преувеличиваю грозящую вам опасность.

И вообще, вытерпев их допрос, я невольно задумался, тем более что ничего не украли. Значит, грабеж можно сбросить со счетов. Я пришел к выводу, что следствие может рассматривать несколько мотивов… И даже в принципе один мотив в разных его ипостасях… Вот вы, скажем, вполне подходите к версии о мести… к сожалению.

– Нет, в эту версию я бы идеально вписалась лишь после «Крестоносцев»! – опять не удержалась я. – А теперь месть была бы несколько припозднившейся, вы не находите? Хотя, вы правы, я забыла о действии постоянного аффекта, как высчитаете…

– Не я… Но если еще добавится материальная выгода. Такой мотив, сами знаете, самый привлекательный для значительной части нашей общественности, а особенно для представителей закона и работников прокуратуры, не говоря уже непосредственно о членах следственной группы. Ведь этот мотив людям гораздо понятнее, чем разница в подходах к трактовке литературных произведений при их экранизации. И вообще, там чувства, а тут деньги. И такой мотив мог бы стать последней точкой над «i»…

– Да плевать мне на точки над «i», даже если они поставлены кровью! – разозлилась я. – Чаю хочется страшно. А вам?

– Спасибо, охотно…

Я отправилась в кухню. И пока возилась с чайником, пан Тадеуш продолжал развивать тему.

– Ну и теперь пани меня совсем расстроила с этим Држончеком. Расскажите мне, пожалуйста, хотелось бы услышать поподробнее.

Почему не рассказать, пусть послушает. В подробностях рассказала я ему всю историю, которой как раз хватило на все время приготовления чая и наполнения стаканов, которые мы перенесли в гостиную.

За чаем мой литературный поверенный принялся на все лады прикидывать, каким образом мне может навредить пусть даже краткое мое пребывание на улице Нарбутта в критический момент. Тем более что Држончек вовсе не жил там, и даже вообще не в Варшаве, а в Лодзи, хотя в столице проводил больше времени, чем в Лодзи, пусть даже и неизвестно где. Что там у него было, на Нарбутта? Конспиративная квартира или попросту малина? Девушка? Родственники? Верный помощник? Приятели?

– Вы так любите Интернет, вот и проверьте! – раздраженно бросила я. – Или поузнавайте через знакомых Лучше всего через знакомых девиц. Я могла бы попытаться разузнать через своих знакомых, Мартусю или Магду, но мне не хочется. Как вам известно, к Дронжчеку я не испытывала столь явственно отрицательных чувств, как к Вайхенманну, просто общее презрение. Для преступления этого недостаточно.

– Но тогда тем более участок пока следует оставить в покое! Поменьше о нем говорить.

– А я, как вы видите, разбежалась и не умолкая только о нем и говорю, – не удержалась я от ехидства. Ладно, оставим его в покое. Вы столько сделали выводов из допроса, а вот сами от следователей узнали хоть что‑нибудь? Как оно там вообще все происходило? Кого они всерьез подозревают? И кого подозреваете вы?

Пан Тадеуш дал мне понять, что под подозрением как минимум полгорода. Это конкуренты Вайхенманна, те, что моложе его. Сотрудники Вайхенманна, которыми он помыкал, пренебрегал и которых всячески унижал. Отвергнутые актеры и актрисы. Сценаристы, беспощадно раскритикованные и с позором отогнанные от кассы. Продюсеры, которых он недооценил. Кретины взломщики, которые убеждены, что каждый знаменитый представитель массовой культуры должен держать в доме громадные ценности, ведь у таких не просто дом, а пещера Али–Бабы. И еще несколько социальных групп и слоев народонаселения.

Немного удалось выжать мне из пана Тадеуша. Не имея преступных склонностей, он не мог сделать и далеко идущих выводов. Придется ему помочь.

– Дочь! – прервала я его разглагольствования и зловещие прогнозы. – Вы ведь общались с нею?

Смутившись, он вынужден был признаться: да, общался.

– И что?

– Как что? Вот я и говорю…

– Нет, мне нужны конкретные данные. Где, черт побери, была их домработница, которой не оказалось в тот момент в доме? Ее похитили? Она сбежала? Дочка покойного должна это знать.

– А, вы об этом… Конечно, она знает. Домработница уехала к своим родственникам куда‑то под Бялысток, кажется на похороны брата. Но уже вернулась.

– Что‑нибудь важное она сообщила?

– В каком смысле важное?

– Ну, о знакомых Вайхенманна, о его привычках, может, о тех, с кем он был на ножах, о тех, кто его ругал на чем свет стоит, о каком‑нибудь новом увлечении покойного, об отвергнутых звездах, о многих мелочах, которые дочери хотелось бы знать.

– Да, в самом деле, был разговор… О звездах я ничего не знаю, но, действительно, он кого‑то ждал и даже дверь отпер. И калитку распахнул… Так он всегда поступал в тех случаях, когда ожидал кого‑нибудь, и если тот опаздывал, от нетерпения выходил на террасу, спускался во двор, распахивал калитку и глядел во все стороны. Домработница очень выговаривала ему за такую неосторожность. Ведь тогда любой мог войти. А больше ничего интересного не сказала. Да и немного мы говорили.

Пришлось удовлетвориться и этим. А тут еще пан Тадеуш встревожился, как бы я сама не бросилась расспрашивать домработницу, знал, что я любого могу прижать к стенке, и убедительно просил этого не делать. А я и не собиралась. Следственная группа действовала вовсю. Трагическая гибель Вайхенманна была таким счастливым событием, что я как‑нибудь выдержу, пока не раздобуду правдами и неправдами сведений о достижениях наших Пинкертонов. Лично меня гораздо больше интересовала Эва Марш…

* * *

На улицу Чечота я ехала со специально разработанной легендой. Выдавать банк – не в моих интересах, пришлось придумать, что адрес на Чечота я получила от Ляльки, которая знала его с давних пор. Могла же знать, правда? Вот как раз правды в этом не было ни на грош. До Ляльки я так и не дозвонилась, к тому же у меня не было уверенности, что она помнит адрес, по которому в детстве проживала Эва с папой и мамой, да и знала ли его вообще когда‑нибудь. Впрочем, Эвины родители могли проживать там и не так уж давно, каких‑то лет десять назад, и опять же это не имеет значения. У Ляльки никто не проверит: раз я не могу до нее дозвониться, то и никто не сумеет. А до самой Эвы дозвониться, как я уже убедилась, было вовсе дело дохлое. Банк же получал сведения на автоответчик, через него никто не узнает о моем внезапном интересе к адресу Эвы Марш.

Вот я и решила поехать так, на всякий случай, не очень надеясь на успех Надо же было с чего‑то начинать.

Домофон был испорчен, так что я вошла в дом беспрепятственно и позвонила в дверь нужной квартиры. Никто не открывал. Я набралась терпения и принялась упорно звонить с короткими перерывами. Это тоже было предусмотрено моим планом. Надеялась, видно, на сцену из какого‑то фильма, что выглянет соседка и что‑нибудь скажет. Или по лестнице будет спускаться человек, проживающий в этом доме, и я его попытаюсь расспросить… Такое бывает не только в фильмах, но и в жизни.

К сожалению, ничего такого не случилось, однако я не сдавалась. Принялась звонить во все ближайшие квартиры. Не так уж много их было, всего три. И опять безрезультатно. Что же теперь предпринять? Подняться этажом выше или спуститься на этаж ниже? И вдруг одна дверь распахнулась, выглянул молодой человек, растрепанный и босой, правда в брюках и незастегнутой рубашке. Всем видом он демонстрировал угрюмую неприязнь.

Не дав ему раскрыть рта, я поспешила задать главный вопрос:

– Прошу извинить, вы давно тут живете?

– Год… – ответил он, от неожиданности наверняка позабыв отругать меня. – Нет, уж года полтора будет. А что?

– Тогда у меня больше нет к вам вопросов, я ищу человека, который живет здесь давно, несколько лет.

Желая поскорей от меня отделаться и довольный, что от него больше ничего не требуется, он даже снизошел до совета, не поинтересовавшись, зачем это мне нужно.

– Тогда этажом ниже, – зевнул он, – живет там одна старая кляча… ох, извините, я хотел сказать – ведьма, она… того, дьявольски любопытная…

И попытался захлопнуть дверь. Я успела лишь крикнуть:

– Под вами?

Он ткнул пальцем:

– Не… под ним…

А ткнул в бывшую Квартиру Эвы Марш!

Выразить свою признательность благодетелю я уже не могла – тот, не дожидаясь благодарности, захлопнул дверь.

В дверь этажом ниже мне не пришлось звонить, она была приоткрыта, и в щели блестел чей‑то любопытный глаз. Думаю, в любом большом доме найдется существо, которое от скуки живет чужой жизнью и дотошно интересуется всем, что происходит с соседями. Я остановилась и уставилась в этот глаз.

Щель расширилась, показался и второй глаз, однако цепочки с той стороны не сняли. Вовсе не стремясь к тому, чтобы передо мной гостеприимно распахнули дверь и пригласили в квартиру, я была готова побеседовать и здесь, на лестничной площадке. Ведь по опыту знала, что такие вот любопытные одинокие особы, заполучив желающего их выслушать, стремятся затащить человека в дом и удерживать там до скончания века, даже напоят его чаем и угостят засохшим печеньем, лишь бы посидел подольше.

– А пани тут чего надо? – послышалось из щели.

Я пояснила, что интересуюсь человеком, который жил в квартире номер четыре. Не может ли она рассказать мне кое‑что о своих соседях?

Тот же скрипучий голос подозрительно спросил:

– А пани одна?

Я не совсем поняла. Мужа и детей она имеет в виду, что ли?

– В каком смысле одна?

Глаза в щели вместо горизонтальной позиции заняли вроде бы вертикальную – один над другим, словно любопытная особа пыталась рассмотреть что‑то у меня за спиной, потом в щели опять засветился один глаз, но на большой высоте, и только потом особа изволила пояснить:

– Тут, спрашиваю я, тут, за дверью, вы одна или еще с кем?

– Одна, проше пани, одна я тут. Ходить еще могу и в помощи не нуждаюсь.

Баба за дверью отступила, дверь совсем закрыла и принялась греметь цепочкой. Кажется, мне таки не избежать церемоний.

– Входите, – приказала она, распахнув дверь.

Как я и предполагала – типичная немолодая баба из тех, которые водятся в каждом доме и знают обо всем, что в нем происходит. Жутко любопытные, они не только поделятся своими познаниями, но и высосут, по возможности, подвернувшегося собеседника. Увы, я знала, что мне придется ее разочаровать, вряд ли смогу пополнить запас ее наблюдений.

Хорошо, что в последнюю секунду я припомнила девичью фамилию Эвы Марш. С нее и начала, входя.

– Если не ошибаюсь, в этом доме когда‑то жило семейство Выстшик…

– А, так пани их разыскивает?

– Да. Именно разыскиваю. Может быть, вы их знали?

Она презрительно фыркнула и пожала плечами.

– Тогда вам придется сесть, так скоро обо всем не расскажешь. Как же мне их не знать, если над головой день и ночь топают и стучат! Покою от них нет!

Инстинктивно подняв голову, я прислушалась.

– Не стучат…

– Потому что их сейчас как раз нет!

– А выходит, они все еще тут живут?

– Ясное дело. А теперь их нет, потому как он в санаторий поехал, а она при нем сидит и ухаживает. А зачем они пани? Пани их знакомая?

Я уже давно с первого взгляда научилась оценивать аудиторию и в своих высказываниях легко приноравливаюсь к настроению слушателей. Сколько раз повторяю: в жизни никогда не известно, что пригодится, и в принципе любые навыки и умения не пропадают попусту.

– Вообще‑то не я их знакомая, а одна из моих приятельниц. Раньше она постоянно бывала у них, даже, кажется, приходится им какой‑то дальней родственницей. Так вот она и попросила меня разыскать их.

– А что, она сама не могла?

– Не могла, она не живет в Польше, а ездит по всему миру. То в Австралию, то в Америку…

– Чего ее так по свету носит? А где она сейчас?

Куда бы подальше выпихнуть Ляльку?

– …Сейчас в Пиренеях засела, у нее что‑то с ногой, вот и перестала скакать с места на место. И знакомых растеряла, а уж этих Выстшиков так ищет, так ищет! Видите ли, проше пани, она с их дочерью вместе училась, и они подругами были, а теперь никак не найдет Эву. Она тоже здесь живет?

Моя собеседница немного оттаяла и явно оживилась – поняла, что будет ей о чем порассказать, уж выговорится на славу!

– Да что вы! – живо подхватила она. – Эва давно от них сбежала, когда это было, поди, уж лет пятнадцать как ее тут нет. А то и поболе. И не сказала никому, куда уезжает, не только мне, родителям своим тоже. Подолгу где‑то пропадала, да от меня не скроешься, шила в мешке не утаишь – вылезло наружу! Связалась с одним таким, не расписались, не обвенчались, жили незаконно. И вот тогда у них в квартире начались такие скандалы, что страх и сказать! Просто ужас, скажу я пани. Ведь он, сам‑то, как разозлится – ровно медведь в лесу ревет, на весь дом слышно, даже на всю улицу, что уж обо мне говорить! Да у него характер такой, даже и не злится когда, а все равно – не говорит, а орет благим матом, того и гляди дом развалится! В церковь марш!!! Венчаться сей секунд!!! Через все четыре этажа насквозь пробивало! И что он дочь блудную и ее хахаля знать не желает, если не поженятся, как люди! Тогда она, Эва то есть, сказала: ладно, поженимся законным браком. И тогда что‑то такое произошло, что хахаль вдруг стал сюда приходить без нее! Уж и не знаю, что там у них стряслось. А потом я и сама уже не могла разобраться, тот ли самый приходил или другой какой. Но с папашей такая между ними дружба завязалась, что и сказать нельзя. Раз как‑то у Эвиной мамаши ненароком вырвалось, что Эва и от этого хахаля сбежала, дескать, с нее достаточно приказы отца выслушивать! Так что, пожалуй, они и не расписались. А в чем дело, я так и не поняла, да только Эва с той поры совсем сбежала и больше тут не показывалась. Папаша ревел, что она сама собой разбогатела и не нуждается теперь в нем, что отец для нее ничто, ноги она об него вытирает и что он ей покажет, пусть только появится. Вот о матери как‑то никогда не было речи, да и случая такого не было, чтобы она на улицу вышла или еще куда. Мать у Эвы тихая и спокойная, совсем обыкновенная, только все делает по указу мужа, он для нее ровно бог, она разве что не молится на него.

Сплетница так разошлась, так раскрутилась, что мне не было необходимости ее подгонять, я и сидела тихо, как мышь под метлой. А той, похоже, давно не с кем было посплетничать, вот она и тараторила без передышки. Потом вдруг замолчала, но я боялась пошевелиться, чтобы ее вдохновение не спугнуть, лишь молча не спускала с нее глаз, ожидая продолжения. И правильно поступила, так как это лучший способ поощрить разговорчивую собеседницу. В моих глазах она явно уловила, насколько интересно мне каждое ее слово, так что, переведя дыхание, баба галопом пустилась дальше.

– А еще он, когда ревел, по полу чем‑то стучал: такой грохот стоял – хоть уши затыкай или из дома беги. Мне и подслушивать не было нужды, говорю же – орал на всю улицу. А уж мне ли не слышать, когда такое над самой головой? И не просто вопил – аж надрывался, так драл глотку, что небось с того и разболелся. Вот теперь в санаторий уехали. Да это ненадолго, вернется – и снова все начнется сначала. Мне тут как‑то показалось, что они вернулись, двери у них хлопали и шаги по комнатам слышались, но, слава богу, не он. Тот ведь и пяти минут не мог просидеть без того, чтобы не драть глотку. А почему бы нормально не сказать, без рыку этого? Чаю, дескать, желаю, того–сего не могу найти, по телевизору опять черт знает что показывают… Так нет, нормальным голосом ни за что не скажет, все орет. Натура такая. А уж если какой футбольный матч, не дай бог, совсем пропадай! Уж и не знаю, чем он по паркету долбит, топорищем, что ли? Говорю пани: весь дом трясся, а мне хуже всех, ведь у меня все это прямо над головой. Ведь он, проше пани, даже когда смеялся, тоже медведем ревел, а уж коли смеялся – весь дом знал с чего. То пуговицу в суп бросит и от счастья разрывается, если кому в зубах застрянет. Эвке, дочери значит, в постель под простыню шишки подкладывал или миски с водой, а раз киселя налил, я хорошо слышала, он так просто гремел, от смеха заходясь, – в киселе, мол, искупалась. Любил такие шуточки.

О Езус–Мария! И бедняга столько вытерпела? Почему раньше не сбежала? Хотя, если еще была несовершеннолетняя, ее бы обратно к любящему родителю полиция приволокла.

– Фамилия моя Вишневская, – неожиданно произнесла хозяйка квартиры, и я подумала, что придется знакомиться. Но ошиблась. Это было просто продолжение ее излияний. – Как он только не измывался надо мной! То пани Ягодка, то Вишенка, то прямо в лицо: «Мое почтение пани Свиневской» – и корчится от смеху, заливается. «Ой, простите чешская ошибка», дескать, нечаянно оговорился… Я в долгу не оставалась и тоже обзывала его то паном Выкриком, то Стрикачем, то еще как пообиднее. А он только ржал как лошадь. Ужасный тип, просто невыносимый!

Я получила полную картину того, как жилось в семье бедной Эве. Ее отец и в самом деле жуткий тип, а после того, как сбежала дочь, от злости сделался и вовсе невыносимым, так что ничего удивительного в бегстве Эвы нет. Только вот и пользы мне от откровений соседки тоже немного, вряд ли я узнаю от нее, где же искать Эву Марш.

– Это действительно ужасно, – совершенно искренне оценила я нарисованные женщиной жуткие картины. Только вот… тот, ее… ну, которого вы назвали хахалем, с которым она так и не обвенчалась… Может, вы случайно знаете, как его звали?

– А какой вам толк от того, даже если и знаю, ведь она от него тоже сбежала! – отрезала соседка. – С ним, с этим… – указала она пальцем на потолок – видимо, бедняге даже называть по фамилии мерзкого соседа было противно, – с ним, говорю, они так подружились, что, если бы что о дочке слышал, сразу бы ему сообщил. Но я так считаю: все равно неправильно убегать от отца! – неожиданно закончила она.

Я удивилась.

– А вы бы не сбежали? – непроизвольно вырвалось у меня.

– Я! Я бы ему такой кисель устроила, век бы меня помнил!

– А с матерью она не поддерживала отношений? Мать‑то ведь нормальная.

– Какая там нормальная, вы что?! Она вторая половина этого медведя ревущего. Сама по себе, может, и нормальная женщина, но ему ни в чем не противится, даже если он не знаю что отмочит! Невозможно, чтобы она знала и ему не сказала. Вы не думайте, ему такое тоже в башку приходило, я много чего слышала, орал на нее диким голосом: «Сию минуту выкладывай, где эта паскуда! Ты должна знать, где она скрывается!». А мать клянется спасением души – не знает она, и плачет, плачет, аж жалко ее становится. А он свое знай гнет. Так что Эва правильно сделала, не сказав даже матери.

Да я и сама так думала.

–А раз был такой случай… – Не очень уверенно продолжила сплетница, видимо еще не решив, стоит ли говорить. Но не выдержала. – Похоже, Эве жаль было мать, и она позвонила. Мол, все в порядке, жива, здорова. И все.

– И что?

– А вы как думаете? Все из нее вытянул об этом звонке. Откуда звонила, по сотовому или обычному, и что там попутно было слышно в телефоне, ну все, до самой малости! Ему бы пыталыциком в инквизицию! Говорю вам, она от него ничего не в состоянии скрыть. Двадцать лет я все это слушаю, и всегда так было.

– Какая жалость. Очень огорчится моя приятельница. Я надеялась что‑нибудь узнать об Эве по старому адресу. И ничего. Моя приятельница только этот адрес и помнит.

– А этот хахаль… Я даже знаю, кто он, – вдруг заявила пани Вишневская, не слушая меня. – Такая у него лестничная фамилия… сейчас… перила… поручни… Вот! Поренч он! Флориан Поренч. Раз я слышала, как соседка вышла за ним на лестничную клетку и крикнула вслед ему: «Пан Поренч, муж просит передать вам, чтобы вы о той бумаге не забыли!» Поренч, значит. Я сначала было подумала, что она и в самом деле что‑то хочет ему сказать о лестничных перилах, потому как у них там перила были расхлябанные, легко поранить руку. Но сразу поняла – не то. А что он Флориан, так узнать проще простого. Когда он к ним приходил, этот медведь на весь дом рычал, только и слышно: «Флорек» да «Флорек».

Дрогнуло сердце. Флориан Поренч? С трудом верится. Неужто тот самый? Память моя еще не совсем пробудилось, но смутно припомнилось… Да, и имя и фамилия совпадают. Теперь я по крайней мере знала, где искать и кого расспрашивать…

К счастью, пани Вишневская не делала попыток угостить меня чаем, кофе и черствым печеньем, однако поток ее излияний продолжал стремительно нестись вперед. Я вслушалась. Вот промелькнуло имя настоящего мужа Эвы и быстро исчезло на горизонте. Почему‑то сплетница нашла лишним остановить на нем мое внимание. Кажется, замужество было коротким и пани Вишневская не очень в него верила. К сожалению, она в основном повторялась, со злобной мстительностью на все лады расписывая главное действующее лицо. Видно, Эвин папочка и в самом деле был неординарной фигурой, раз заполонил все сознание жёлчной бабы, так что она даже такой благодатной теме, как моральное падение блудной дочери, и ее сожительству без благословения ксендза не посвятила должного внимания. А ведь такие особы больше всего любят клубничку, к тому же она и в нормальном замужестве Эвы не была уверена. Из дому сбежала, связалась с мужчиной, от родителей отказалась – вон сколько всего. Но для Вишневской Эва была лишь маленьким эпизодом, все затмил папочка.

Наконец я с облегчением попрощалась. Вся моя добыча сводилась к одному имени – Флориан Поренч.

* * *

Уже с порога Магда возбужденно принялась докладывать о результатах своих поисков.

– Знаешь, Иоанна, от этого дела такая идет вонь, ну прямо как от сортира при коммунизме! И я подумываю, нс стоит ли тебе самой подключиться к нему при твоих криминалистических способностях, у меня‑то их нет, у меня стремления совсем другого рода. Такая пошла потеха, что и не знаю, чем кончится.

Я успокоила ее – это ненадолго, кончится скоро – и поинтересовалась, что будем пить.

– Вино! Я специально приехала на такси. Только вчера вернулась, не мешало бы обмыть расставание с моим Десперадо. Обычно у тебя хорошее вино, а как сейчас?

– Как всегда, хорошее. Такое приятное и незверское – пьется с удовольствием. А на закуску паштетики с маслинами.

– Супер! А то я уже пожалела, что не привезла колбасы, чтобы поджарить ее в камине. Хотя сейчас какой камин? Тепло ведь.

– Правильно. Это во–первых. Во–вторых, камин требует внимания, а у нас с тобой, насколько я понимаю, грандиозная афера, так что не стоит отвлекаться. Колбасой займемся в следующий раз, при третьем трупе.

Магда резко обернулась.

– О! Так ты уже знаешь?

Я принялась откупоривать бутылку штопором.

– Знаю, – пыхтя, ответила я гостье. – Евгениуш Држончек. И чуть ли не у меня на глазах.

– Но это не ты?..

– Вот еще! Он меня только смешил, а это не причина и даже не повод. И для мотива слишком мало.

– Ты права, на него не стоило тратить силы. А откуда ты об этом вообще знаешь? Если не ошибаюсь, об этом еще не писали, все раздумывают над формой и содержанием, а если серьезно, говорят, менты потребовали пока не сообщать в печати. Так каким образом тебе удалось узнать раньше? Ведь только вчера…

Я коротко рассказала ей обо всем и достала рюмки. Магда плюхнулась в кресло, чрезвычайно заинтересованная и очень встревоженная.

– А откуда возьмется третий труп? И кто это будет?

– Понятия не имею, но очень надеюсь, что уж кто‑нибудь постарается. Следующий из той же отрасли. Пока они лишились крупной шишки и мелкого примитива, может, теперь окажется нечто среднее… А ты кончай тянуть и говори, что с кассетами? Я вся извелась от нетерпения.

– Погоди, погоди, ведь это такая сенсация! Ты и в самом деле считаешь, что мотив кроется в их творчестве?

– А ты сомневаешься? Любишь классиков? Теккерея читаешь?

– С наслаждением!

– Ну, тогда представь, что на роль Ребекки Шерп Вайхенманн выбрал бы тебя.

Магда подавилась паштетиком и чуть не облилась вином. Как известно, Ребекка Шерп была худенькой, маленькой блондинкой, Магда же являлась воплощением статных, я бы сказала – монументальных красавиц. Высокая, черноволосая, темноглазая она бы могла служить моделью Фидию, Праксителю, даже Микеланджело, хотя, чтобы понравиться последнему, ей пришлось бы малость пополнеть.

– Так я же не актриса.

– Ну и что? Это не имеет никакого значения. Подходишь ему – и этого достаточно. Хорошо, что по «Ярмарке тщеславия» сделан кинофильм, и я, к счастью, не знаю режиссера, а то, если бы того режиссера кто‑нибудь пришил, опять стали бы приписывать мне…

– А его почему?

– Да боюсь, я слишком много кричала, что в экранизации беременность длилась три месяца.

– Не смеши меня! Я не видела экранизации, к сожалению…

– И не жалей, ничего не потеряла, хотя такая физиологическая аномалия стоит того, чтобы взглянуть на нее. Как известно, возвращение Наполеона продолжалось сто дней, то есть три месяца с небольшим, и ровно столько же длилась беременность. Хуже того, Амелия вообще выходит за Джорджа незадолго до битвы при Ватерлоо, Ребекка могла, конечно, постараться забеременеть раньше, но этого никто не заметил, так что обе рожают одновременно, сразу после победы. Можно сказать, в военной суматохе. Знаешь, мне от этого нехорошо делается.

– Мне тоже. Трудно поверить. А ты не ошибаешься?

– Я даже записала на пленку, но, кажется, стерла запись. Так что с кассетами Марш? Отчего афера?

Сев поудобней, Магда отпила глоток вина.

– Не стану тебе рассказывать все с самого начала, сама все знаешь, но представь, при одном упоминании о кассетах все замешанные в этом деле бледнели и пытались уклониться от ответа. Но у меня есть свои каналы, упрямства и настойчивости тоже хоть отбавляй, так что я добралась до сути. И сделала выводы. Так вот, две книги Эвы Марш были экранизированы нелегально!

– Ах! – вырвалось у меня.

– Она ни за что не хотела отдавать их телевидению, нет никакого договора с ней, нет ее согласия на экранизацию…

– Издатель!

– А ты откуда это знаешь? Да, продало издательство, минутку, как его…

– «Гратис»!

– Именно «Гратис». Подай она на них в суд, наверняка бы выиграла. На Западе дело пахнет миллионами: возмещение убытков и все такое… У нас же хоть до посинения мотайся вокруг луны. Пани директор, которая поставила свою подпись перед запуском фильма в производство, уже не работает, а была это на редкость глупая, продажная и сексуально озабоченная баба, любой мужик моложе ста лет мог заставить ее подписать что угодно. Три года как ушла, успев отмочить парочку таких номеров, что глаза на лоб лезут. А ты знаешь это издательство?

Настала моя очередь. Такое удовольствие поведать верному другу про все эти пакости! Я поудобнее устроилась на диване тоже с рюмкой в руке.

– Еще бы мне не знать! Два молодых человека в расцвете сил, оба, откровенно говоря, очень недурны собой. Теперь понимаю, по какой причине окаменели, услышав имя Эвы Марш, и почему у них не оказалось ее договора.

– Она его порвала! – обрадовалась Магда. – И хорошо сделала. В суд не подала, насколько мне известно, но они все еще ее боятся, так как в издательстве до сих пор работают люди, чьи подписи фигурируют под договором с нею. Директриса их заставляла…

– А куда она подевалась, эта директриса? Перешла в Министерство культуры? Тогда не страшно: там никто ничего не делает – значит, и вреда никакого.

– Во всяком случае, малейшего упоминания об экранизации Эвы Марш они боятся как черт ладана и кассеты спрятали в очень укромном месте: под кроватью, под полом или в древней гробнице на кладбище. Но я все равно дознаюсь, назло врагам! У меня, чтоб ты знала, там, кроме приятелей и друзей, имеются и враги.