Текст книги "Девица с выкрутасами"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

И крайне недовольная собой журналистка направилась к гостинице, чтобы упаковаться и сдать номер. Времени это заняло всего ничего, но у стойки администратора она опять повстречала Зигмунда.

– Уезжаешь?

– Ясное дело, давно пора. А ты нет?

Зигмунд оглянулся. Никто не подслушивал.

– Я ещё должен проследить за апелляцией. Уже лежит у высшей инстанции на столе, правда, с завтрашней датой, зато с сохранением приговора и подписанная. Не хватало ещё, чтобы этот старый дурак выслал приговор тоже с завтрашней датой. Любой бред должен иметь свои границы.

– А мне показалось, что для некоторых границ не существует. Но процедуру надо соблюсти. Так когда?

– Думаю, послезавтра. Уж больно сильно забулькало в болоте. Я, разумеется, на всякий случай приеду. А ты?

– Тоже буду, из чистого любопытства, – заверила Патриция, зная, что точную дату выведает если не у Кайтуся, то у пани Ванды. Воспользовавшись помощью Зигмунда, который запихал её сумку на заднее сиденье, журналистка взглянула на консультанта.

– Хотелось бы узнать продолжение, – задумчиво протянула она. – Место у яслей…

– У корыта, – сухо поправил Зигмунд. – Не обижай лошадей. Это благородные животные.

– У корыта, – согласилась Патриция. – Особого значения не имеет, но я люблю детали. Тебе все подробности известны, может, поделишься?..

– Если приедешь на апелляцию, поболтаем. А может, и не только?..

* * *

В кабинете пани Ванды обстановка была гораздо менее питательная, чем дома. Кофе – пожалуйста, кофе в кабинете имелся, и даже весьма приличный, поскольку абы чего госпожа прокурор не пила.

Когда Патриция вошла, хозяйка как раз утешала расстроенного адвоката Островского.

– А чего ты ожидал? Я же предупреждала, что так будет. Какая тебе разница, что апелляцию написали вместо тебя. Тоже мне, трудоголик выискался, всё сам должен!

– Честно говоря, в таком откровенном надувательстве мне ещё ни разу участвовать не доводилось. Это уже слишком, – морщился господин адвокат. – Можно же было как-нибудь более завуалированно…

– Нельзя было. Опасались, что ты там, упаси боже, что-нибудь разумное напишешь. Тогда вся работа насмарку!

– Но здесь же откровенная белиберда! Бред сивой кобылы! Полное пренебрежение к процедурным вопросам!

– А как прикажешь иначе оставить в силе дурацкий приговор? Ну ты сам посуди, у меня уже и судья высшей инстанции припасён, абсолютный рекорд, такое и в страшном сне не приснится. А представь себе, что в самый неподходящий момент он выходит из строя, понос его пробрал или в спину вступило, а срок уже назначен, и что? Немедленная замена, кто-то помоложе и поумнее – ведь глупее просто не бывает – читает твою бумагу, и как мы тогда выглядим? Это и должен быть бред, а ты на такое не способен!

Адвокат безнадёжно покачал головой.

– И я должен это подписать…

– А вы небрежно подпишитесь, – посоветовала Патриция. – А печать можно смазать. В случае чего отопрётесь или скажете, что по пьяни подмахнули.

– Да вообще ни один нормальный человек этого читать не будет, – заверила Островского пани Ванда. – Пани Патриция, кофейку?

– Кофейку с удовольствием, а ещё у меня к вам огромная просьба: нельзя ли так устроить, чтобы не начинать заседания чуть свет? Очень уж неохота вставать к первой дойке. Темно, холодно и до Плоцка далеко…

– Придумаем что-нибудь. Десять годится?

– Отлично. Предел мечтаний!

– Обвинителя вы привезёте?

– Если опять не займётся некими таинственными делами… Как, к примеру, сейчас, шёл уже вместе со мной в гостиницу и вдруг исчез из виду. Меня мучают страшные подозрения…

Пани Ванда моментально этими подозрениями заинтересовалась, и даже господин адвокат оторвал удручённый взгляд от мерзкого документа. Хозяйке кабинета не терпелось.

– Ну же! Какие?

– Наша пострадавшая вызывает нешуточные страсти, – вздохнула Патриция и с удовольствием отхлебнула кофе. – Даже обвинение за ней бегает с явно преступными, чтобы не сказать, убийственными намерениями. Вот увидите, когда здесь появится, станет утверждать, что не он за ней гоняется, а наоборот, она за ним.

– С убийственными намерениями? – живо отреагировал господин адвокат.

– Очень может быть. Кстати, неплохая мысль…

Кайтусь появился с большим опозданием и в отличном настроении. И с места, не подозревая, в чём дело, подтвердил слова Патриции, нагло заявив, что жертва ему проходу не даёт. Столь же нагло он потребовал себе кофе. Кофе пани Ванда не пожалела, а вот по части непроходимой жертвы не преминула высказаться.

– Исходя из того, что вы живы, а цели предполагались убийственные, следует вывод, что наша Стася в настоящий момент заканчивает своё бренное существование в каком-нибудь укромном месте. Мне послать туда патруль или подождать, пока отдаст богу душу, чтобы не связываться с больницей?

Кайтусь обиженно взглянул на Патрицию:

– Не понял, но догадываюсь, что это ты тут напридумывала детективных историй. Что она вам наплела? Журналистам верить нельзя!

– Но вы же сами признались, что пострадавшую к вам тянет, – заметил пан адвокат.

Кайтусь всё ещё не имел понятия, над чем тут шутят и в чём суть очередной каверзы Патриции, но удержаться не смог, уж больно хотелось как можно скорее поделиться сенсацией. Он отвесил галантный поклон пани Ванде:

– Такой кофе и макаронники бы похвалили…

– Не подлизывайтесь, – не дала договорить хозяйка, демонстрируя потрясающее чутьё. – Чего этой девице ещё надо? Добить лежачего?

– Наоборот. Сменила гнев на милость, совесть у неё проснулась или другие части организма, но хочет видеть его на свободе.

– Да уж, – с горечью констатировал пан Островский и попытался блеснуть цитатой: – «О, женщины, вам имя – непостоянство…»

– Мы ж ему условно не дадим!

– Нет, на это она и не надеется. Но за примерное поведение мог бы выйти по УДО, если, разумеется, кому-то удастся обезвредить эту мину замедленного действия.

– Зажицкую, да?

Кайтусь покосился на замолчавшую с невинным видом Патрицию. Дураком он не был, и среди его недостатков тупость не значилась, а посему тут же сопоставил одно с другим и вздохнул с облегчением. Знал ведь, какую роль играл на здешнем процессе тот пижонистый блондин-консультант. А значит, сейчас ситуация Зажицкой больше была известна журналистке, чем ему, прокурору, раз уж она так хорошо знакома с присланным из центра специалистом, пропади он пропадом. Ревность опять дала о себе знать.

– Зажицкую, – подтвердил он. – Или её утихомирят, или надоест своему поклоннику, или поклонник – ей… или муж за неё возьмётся, в общем, чтобы Климчак стал, всем до лампочки. Как, по-вашему?

Пани Ванда уже давно определилась.

– Да пусть катится, тюрьмы и так забиты. Только чтоб не валял дурака, должны же у защиты быть какие-то аргументы.

– Вижу, господа, что вы полностью берёте на себя все мои обязанности, – съязвил пан Островский. – Примерное поведение моего клиента я гарантирую, напрыгался уже по молодости. Впрочем, я с ним поговорю, разрешишь, Ванда?

– Да ради бога.

– А послезавтра уточним. Мне дадут соответствующую бумагу написать самостоятельно или опять за меня поработают?

– Нет уж, не всё коту масленица, сам изволь потрудиться!

– Это ж надо, – нарушила своё молчание Патриция. – Банальнейшее дело об изнасиловании, а все рекорды бьёт…

* * *

Всю обратную дорогу до Варшавы Кайтусь пыжился, гордый тем, что ему удалось раздобыть. Держал свою добычу он пока в тайне, предвкушая реакцию Патриции. Пожалуйста, расстарался ради неё, достал желанную бумагу, полцарства за коня, теперь конь бил копытом у него в кармане, а вот сдержит ли эта язва своё обещание, оставалось загадкой. Начинать же переговоры осторожный господин прокурор пока не спешил, решил подождать до лучших времён.

Журналистка же пребывала в растрёпанных чувствах, ей одновременно было и смешно, и грустно, а отвращение сменялось приступами ярости. И вообще хотелось как можно скорее добраться до дома, чтобы проверить, что записалось на плёнку, и быстренько перепечатать всё по порядку, пока она еще помнила судейские перлы.

– Много доводилось видеть всяких придурков, но такого дебила ещё никогда, – зло говорила она непонятно кому, Кайтусю или себе самой. – Как вообще может существовать страна, где судейские посты заняты таким свиным навозом? Нет, не правильно, не свиным навозом, а куриным помётом. Свиньи – умные животные, трусливые, но неглупые в отличие от кур…

– Ты всерьёз полагаешь, что между умственными способностями и отходами организма существует прямая связь? – поневоле заинтересовался Кайтусь.

– А ты думаешь, наоборот?

– Тянет на научную сенсацию. Впрочем, судя по нашему последнему опыту, может, ты и права. Только учти, пожалуйста, что пани Ванда отыскала совершенно уникальный экземпляр.

– И этот уникальный экземпляр позорил правосудие долгие годы… Слушай, а может, он по рабоче-крестьянскому призыву?

От нечего делать Кайтусь принялся размышлять и подсчитывать. Вспомнил годы собственной учёбы. А ведь, правда, ходили слухи, что дипломы раздавали за социальное происхождение, не заморачиваясь оценками. Или за особые заслуги. За общественную работу и преданность социалистической родине.

– Двадцать три года, как кончилась война… Очень может быть. До войны был ещё каким-нибудь молодым судебным приставом, возможно, где-то в Пясечне…

– Слишком близко от столицы.

– Ну ладно, подальше. Потом выслужился. Или обнаружилось, что его дед ещё в девятьсот пятом году выворачивал булыжники из мостовой Лодзи. Ты что так тормозишь?

– А что прикажешь делать?! – разозлилась Патриция. – Таранить эти телеги, что ли?

– Лошадей напугаешь, – предупредил Кайтусь. – Навоз на поля возят, лёгок на помине.

Патриция кивнула и вернулась к прерванной теме:

– Прошу заметить, что это экземпляр, между прочим, вовсе не уникальный. Пани Ванда хвалилась, что откопала другой, ещё хлеще. Где она их берёт? Не иначе обнаружила на подведомственной территории какую-нибудь богадельню, а там целую россыпь таких брильянтов… Спятить можно, сколько же у этого трактора прицепов?!..

– Много. Не дёргайся.

– Балда, – поблагодарила за добрый совет Патриция и, скрипнув зубами, продолжила свои рассуждения с середины: – Чёрт с этим домом престарелых, кретины и молодыми бывают, вот только палку частенько перегибают…

– Какую палку?

– Наверно, металлическую, деревянная не гнётся. Перегибают, говорю, то ноль реакции, то сразу насиловать. Да и девицы хороши, вертят задом почём зря, перед всеми подряд, хоть пьяный, хоть трезвый, а потом, чуть что, с заявлением. А ты и рад стараться, сразу их ловишь…

– Ловлю не я, ловит милиция.

– И тащит к тебе, а ты с готовностью хватаешься за бумагу, и обвинительное заключение уже бежит рысцой! Как же, он, как минимум, пытался…

– Ну, если в ней что-то есть…

– Это не в ней должно быть, а в нём! Если парень не только вежливый, красивый, но и есть в нём сила и огонь… – Патриция вдруг прикрыла бушующий кратер и сменила тон на деловой и бесстрастный, возможно, потому что шоссе освободилось от тракторов и прочей крестьянской техники на колёсном ходу, что позволило ей прибавить скорость. – Я в парней пока ещё верю, ведь среди них разные встречаются. Одному такое виляние задом не понравится, другого возбудит, но он не станет руки распускать, а на третьего подействует как красная тряпка на быка, тут же бросится на приступ…

– Вторых – большинство, третьих – приблизительно половина, а первые – ненормальные, – категорически высказал своё мнение Кайтусь.

До Варшавы доехали в рекордное время, но потолковать приватно не сразу получилось. Кайтусь помчался по служебной надобности в прокуратуру, а Патриция уселась дома за пишущую машинку. Только вечером, окрылённый надеждой добытчик судебных творений вступил на её территорию. С букетом. Предварительно постучав и получив приглашение войти.

– Сдаётся мне, ты давала некие торжественные исторические обещания?..

Уже сами розы вызвали у Патриции сильнейшие подозрения. Хотя розы Кайтусь дарил ей частенько, но всегда придумывал какой-нибудь повод, стараясь при этом извлечь для себя выгоду. А тут ещё такие церемонии: в дверь постучал… Интересно, что на этот раз задумал? Ведь ясно же, что правду о плоцком изнасиловании всё равно не напечатают.

– Какие исторические обещания? – осторожно спросила журналистка, машинально ища взглядом подходящую вазу.

– Если я правильно помню, некий Ричард Третий обещал всё, что угодно, за коня…

– Мне коня не надо. А кроме того, плохо ты помнишь, он полцарства обещал.

– Мне царств не надо, я хочу всё. И коня у меня нет, а зато есть литературное произведение твоего любимого автора.

Патриция вскочила из-за машинки:

– Шутишь? Судьи?! Не верю! Покажи!

– Оно колется, – заметил слегка обиженно Кайтусь, потрясая букетом.

Розы моментально оказались в вазе, а Патриция с горящими глазами обернулась к добытчику и, ни слова не говоря, протянула руку. Кайтусь извлёк из кармана документ. Колебался он лишь долю секунды, а затем, преодолев в себе все врождённые и приобретённые навыки, вручил ей драгоценную бумагу.

Патриция отлично понимала, чего ему стоил такой жест. Отдал свою добычу, даже не попросив подтвердить заманчивое обещание. За два года она успела хорошо узнать своего жильца. Кайтусь оказал ей доверие. А ведь доверия к людям в его натуре не было ни капли, считал, что доверять нельзя никому и ни при каких обстоятельствах…

И вот, пожалуйста, решился. Такой шаг её немного насмешил и немного тронул.

И вдруг Патриция почувствовала, что всё, баста! Хватит с неё этого почти двухлетнего сопротивления и притворного равнодушия, подкреплённого осуждением. Осуждать его могла и дальше сколько угодно и изо всех сил, что вовсе не мешало ему нравиться. Нравился ей с самого начала, и чем дальше, тем сильнее…

Прогнал чёрную немочь. Мучился от всего этого свинства. Жутко ревновал к Зигмунду… Нет, больше не могу!

– Прямо и не знаю, как быть, – сказала она с сомнением в голосе. – Судья у нас под рукой… Не последовать ли тебе примеру обвиняемого? А я попробую прикинуться жертвой…

Поначалу Кайтусю показалось, что он ослышался. Но уже в следующую секунду он бросился исполнять отведённую ему роль.

Без лишних слов.

* * *

На этот раз пани Ванда соблаговолила почтить своим присутствием зал судебных заседаний в славном городе Плоцке. Она, конечно, гордилась своими достижениями, но хотела лично убедиться, каков будет эффект её стараний. И убедилась.

С учётом того, что суд высшей инстанции, отгнусавив необходимые начальные формулировки, немедленно объявил непродолжительный перерыв, появилась возможность обменяться мнениями, на всякий случай не покидая зала. Ибо никто не знал, сколько времени может продолжаться непродолжительный перерыв.

– Фантазия у меня богатая, – сказала потрясённая Патриция, – но это превосходит всякое воображение. Если предыдущий судья был старым грибом, то этот – ещё старше и похож, скорее, на лишайник, в придачу раздавленный. Коровьим копытом.

– Да, на этот раз ты превзошла самоё себя, – похвалил господин адвокат, доставив пани Ванде невыразимое удовольствие. – Даже представить себе не могу, что он отчебучит. Заранее сдаюсь.

Патриции, как всегда, требовались дополнительные сведения:

– А те двое, рядом с лишайником, кто такие?

– Да так, подрабатывают мужики по мере возможности. Оба из глухой провинции, – радостно объяснила пани Ванда. – Один – алкоголик, но зато другой – склеротик. Ведь всё должно быть по правилам, не так ли?

Вот только на этом заседании ничто не отвечало правилам. Подсудимый и жертва сидели на своих местах, хотя в их присутствии не было никакой необходимости. Гонората, Карчевская и Павловская тоже имелись в наличии, в отличие от Зажицкой, которая презрительно выразила desinteressment и блистала отсутствием. Зигмунд торчал в углу, подпирая стену и ожидая нового представления.

Вернулся судья, сопровождаемый пани Вандиными провинциалами, и оттарабанил нечто совершенно невразумительное, поскольку заикался, половину букв не выговаривал и время от времени всхрапывал и фыркал как норовистый конь. Однако упрямый адвокат Островский решил трактовать это в качестве надлежащего вступления к своей речи. Он встал и начал:

– Граждане судьи! Позвольте мне в первоочередном порядке обратить внимание многоуважаемого суда на вопиющие процедурные упущения…

– Чё? – произнёс Многоуважаемый Суд.

Пан Островский вздрогнул, но повторил то же самое громче.

– Чё? – теперь уже возмутился Суд.

– Процедурные упущения…

– Да где там процедурные, ладно ерунду молоть, всё едино выходит. И воще, в чём дело? Ты кто будешь?

– Защитник подсудимого, адвокат, Ян Островский.

– Ну и чё?

Нет, это выглядело слишком фантастичным, чтобы быть правдой. У Патриции перехватило дыхание. Похоже, у господина адвоката тоже, поскольку тот резко замолчал и отчаянно раскашлялся. Кайтусь, сопровождая свои действия некими странными звуками, принялся вытирать нос. Двое провинциальных судей – помощников главного лишайника – уставились на представителей сторон, каждый на своего: алкоголик с интересом разглядывал Кайтуся, склеротик с возмущением – адвоката. Тем временем глава судейской троицы абсолютно невозмутимо взирал на обвиняемого.

Закалённый в судебных баталиях пан Островский первым пришёл в себя:

– Ну, и то, что primo: смена защитника за два дня до начала процесса, исключающая возможность ознакомиться с делом. Secundo: отсутствие каких бы то ни было вещественных доказательств…

Алкоголик принялся шептать что-то на ухо судье.

Адвокат продолжал:

– Tertio: не обнаружены и не допрошены двое ключевых свидетелей, а значит, предварительное расследование проведено небрежно, тем более что их показания могли заменить вещественные доказательства…

– Ты чё мне тут швоей латынью голову морочишь! – в сердцах расшепелявился достойный представитель древнего мира мхов и лишайников, яростно оплёвывая стол. – Пуговица есть! Вессественное доказательство! Подшудимый! – вдруг гаркнул он.

Застигнутый врасплох Климчак вскочил как ошпаренный, чуть не перемахнув через низенькую загородку.

– Здесь!

– Бил башкой по кочану или нет? Бил! Нарушение неприкошновенности доказано! Шобакой пугал? Пугал! Шедеть!

Обвиняемый плюхнулся назад на свою скамью в состоянии полного обалдения. Если насчёт запугивания собакой он ещё и хотел возразить, то кочаны с башками при общей шепелявости добили его окончательно.

Судья листал бумаги, наклоняясь ухом к нашёптывающему алкоголику. Пребывающая в восторге от хода дела Патриция готова была поклясться, что он не успел прочитать из этой макулатуры ни строчки. Или не хотел. Теперь же срочно искал аргументы в пользу обвинения, напрочь забыв о существовании ведущей протокол секретарши, которая от безработицы совсем осовела. Копаться в бумагах судье быстро наскучило, он рассеянно ещё немного послушал алкоголика, затем, выудив что-то в показаниях, фыркнул, всхрапнул, оплевал всё вокруг и, уперевшись диким взором в Гонорату, повелительным жестом указал на неё молотком:

– Потерпевшая, встать! – грозно приказал он.

Гонората, может, когда и чувствовала себя потерпевшей в некоторых ситуациях, но никак ни в этом случае. Однако, похоже, молоток обладал магической силой, заставившей её подняться. Неохотно и в полной растерянности.

– Я не… – начала она беспомощно.

Лишайник не желал слушать:

– Молчать! Отвечать! Кричала?

Конечно, в своей жизни Гонорате приходилось кричать не раз и при различных обстоятельствах, хотя бы во младенчестве, но уж никак не сейчас. Сегодня даже не скандалила, о злыдне Карчевской и то высказывалась вполголоса. Поэтому она ответила честно и откровенно:

– Нет…

– Кричала, – решительно опроверг её судья. – Хотела заниматься развратом с подшудимым?

Гонората была потрясена подобным обвинением. Заниматься развратом с Лёликом у неё не было ни малейшего желания, даже в голову такая гадость не приходила. Почувствовав себя обиженной, она не сдержалась и возмущённо воскликнула:

– Да он же мой брат!

На древнего представителя растительного мира это не произвело ни малейшего впечатления:

– Хотела или не хотела?

– Нет! Никогда в жизни!

– «Не хотела заниматься развратом с братом», – спокойно продиктовал судья первое предложение для протокола, а секретарша встрепенулась и старательно его записала.

По алкоголику было заметно, что он пребывает в некотором недоумении, склеротик же ни на что не реагировал. После вскрытия возмутительного факта кровосмешения судья выглядел очень довольным.

– Объявляется перерыв на того… как его там, – заявил он. – Да хошь на чаш.

Он с трудом выкарабкался из-за стола и удалился.

* * *

– Конец света! – поделилась впечатлениями с Зигмундом ещё не оправившаяся от потрясения Патриция, садясь за столик в баре. – Ради такого и пешком стоило идти. Просто представить себе не могу, чтобы об этом не стало известно и никто не отреагировал!

– Кто, по-твоему, должен реагировать и каким образом станет известно? – холодно заметил Зигмунд, не скрывая злорадства. – Адвокат примется направо и налево рассказывать, что принимал участие в подобном балагане? Прокурор признается? На меня и не рассчитывай. А публика вообще вряд ли допёрла, в чём дело, максимум, на что может жаловаться, так это на несправедливость, а кого волнует несправедливость? Никто и слушать не будет.

Они сидели в забегаловке неподалеку от здания суда, куда зашли сразу же, как только растоптанный лишайник исчез из виду. Остальные заинтересованные лица в рамках своих служебных обязанностей вынуждены были следить за появлением на свет должным образом оформленного документа. Кайтусю, равно как и пани Ванде, важно было как можно меньше опозориться.

Пан Островский тоже решил поучаствовать в итоговой встрече, рассчитывая, что высшая инстанция уже успела забыть, кто он такой и что тут делает. Расчет оказался верным, высшая инстанция заснула сном праведника, а составлением надлежащего документа занялся судья-алкоголик, пребывавший слегка навеселе, а потому на редкость сообразительный. Во всяком случае, на удаление разврата с братом времени ему понадобилось совсем немного.

Кайтусю, пани Ванде и адвокату Островскому тем не менее пришлось здорово попотеть, чтобы итоговая бумага имела хоть сколько-нибудь приличный вид. Молодой прокурор чувствовал себя настолько выжатым, что поклялся себе страшной клятвой никогда в жизни и ни за какие коврижки не копаться в чужом дерьме. Плевать на всех этих партийных бонз вместе с их распоясавшимися сынками! Не видать ему генеральной, так и хрен с ней!

Раздавленный лишайник с трудом доковылял до судейского стола и взгромоздился на своё место. Отдуваясь, плюясь и всхрапывая, он велел всем встать, хотя никто и не садился, что ранее заметил судебный пристав и не стал понапрасну напрягаться.

Из казённого вступления никто не разобрал ни слова, что вряд ли кого-то огорчило, поскольку одни знали его наизусть, а другим было до лампочки. Интерес вызывало только заключение.

Судья расправился с ним быстро.

– Ну, значить, того… Вшё шходиться… – надулся он и гаркнул что было сил; – Оштавить приговор в шиле!

На чём представление и кончилось.

* * *

Довольно быстро придя в себя после судебных трудов, Кайтусь воспользовался дорогой к пани Ванде в личных целях.

– Этот морской петух к тебе навсегда присосался? – спросил он по возможности язвительно, поскольку Зигмунда, вошедшего в зал суда вместе с Патрицией, несмотря на всю свою занятость, заметить-таки успел.

Вопрос журналистку позабавил, что она постаралась скрыть.

– Разве я тебя спрашиваю о крепости присосок всяких там скелетов?

– Всем известно, что скелетные крепостью не отличаются. Откуда ты вообще его знаешь?

– С моря.

– Появился из морской пучины?

– Не надо его путать с Афродитой. Та была женского полу.

– А на завтрашнем ужине будет? Может, мне не портить вам аппетит своим присутствием?

Он ещё не кончил дурацкого предложения, а уже понял, что сморозил чушь. Обидел её в самом начале их романа, совсем спятил, одну ошибку за другой лепит.

Патриция скрыла улыбку. Считала, что чуточку неуверенности Кайтусю совсем не повредит, здорово его этот Зигмунд задел, вот и отлично, пусть платит за свои прежние выкрутасы.

Кайтусь не успел ничего заплатить, равно как и сказать, так как уже припарковались у дома пани Ванды.

Супруг хозяйки из предосторожности опять занял место на самом конце стола, готовый немедленно смыться от политики, вероятность появления которой он прозорливо предчувствовал.

Но, с другой стороны, любопытство брало верх, поскольку такого бредового процесса было ещё поискать, опять же насильно-бытовая часть дела представлялась ему крайне забавной. Домработница внесла закуски, расставила и покачала головой над тарелками.

– Так-таки я и думала, проше пани, ничего из энтого не выйдет, посидит ещё в кутузке невинный хлопчик…

– Так вы, Каролинка, тоже считаете, что он невиновен? – обрадовался господин адвокат.

– А то как же?

– Пани Ванда, сделайте что-нибудь, – тут же включилась Патриция. – Раз уж это такое семейное дело, посодействуйте, пусть его выпустят пораньше! Не через шесть месяцев, как по закону, а, скажем, через три. Вы же всё можете! А он будет паинькой, будет сортиры мыть…

– Я и без сортиров помогу, – снисходительно махнула рукой всемогущая прокурорша. – Насколько мне известно, эта изнасилованная Руцкая ждёт его не дождётся. Может, хочет на нём отыграться, так я не возражаю, пусть отыгрывается…

– Чего там отыгрывать, она за него замуж навострилась, девчонка-то упёртая, а он, по всему видать, тоже не прочь, – заметила домработница со своего любимого места в дверях салона.

Её слова всех заинтересовали.

– Вы уверены, Каролинка?

– Знаю токмо, что девахи гуторят. Я ту Гонорату Климчакову от таким ещё детёнком помню. А Феля, кума моя, так она тёткой приходится Зосе Мельницкой, а те с Руцкой закадычные подружки. По всем их разговорам видать, что как друг на дружку не ругаются, а уж больно ей замуж хочется, хоть и прикидывается, что нет, да и он дал себя уломать. А хоть бы и сошлись, кому с того худо, она аккурат в ентом годе школу кончит и на чистую работу пойдёт. Куда бы лучше.

Никто против умозаключений домработницы не возражал, наоборот, все горячо её поддержали. Марьяж Стаси с Лёликом явился бы достойным завершением трёхэтажного дела об изнасиловании.

– Она бы хотела, хоть и прикидывается, что нет, да и он дал себя уломать… – неожиданно повторил Кайтусь в какой-то странной задумчивости, и все уставились на него. Молодой прокурор покачал головой и вздохнул: – Вот она, жизнь-то…

Некоторое время все молчали. Пани Ванда догадалась, о чём вздыхал её коллега, но ей хватило такта воздержаться от комментариев. Вместо неё высказалась домработница:

– Правда ваша, чего уж туточки крутить, сговорились девахи, чтоб, значит, Климчаку непорченую невесту подсунуть, а то ведь мужик-то сам по себе дурак дураком. Да и ейная похвальба им обрыдла…

– И Карчевская, – быстро добавил пан адвокат.

– Что Карчевская?

Домработница Каролинка была в курсе.

– А то как же, кому бы не обрыдла, шалава, прости господи! Пусть работящая, да токмо Климчакам такая шлёндра без надобности…

Оказалось вдруг, что всем всё известно. Народная молва или, если угодно, общественность прекрасно представляла себе всю полноту картины, и дело бы решилось без всякого вмешательства суда, если бы не коварная Зажицкая…

– И не проклятущий сынок руководящего работника…

– И не встряла бы ведущая и направляющая…

– До смерти перепуганная капризами дамы сердца, страшно соблазнительной, но столь же вредоносной…

– И не оказала бы давления…

Пан Войтек уже собрался было бежать, заслышав о руководящем работнике, но его спасла Каролинка, совершенно равнодушная к политике:

– А за ту Ядьку Зажицкую пусть у вас голова не болит. Токмо её здесь и видели. Туточки у неё житья не будет, помяните моё слово. И станет тишь да благодать, потому как Стася разом с Гоноратой молодого Климчака в оборот-то возьмут, будьте спокойны. А и он не остолоп какой, чтоб опять проштрафиться. И за ум возьмётся.

– Аминь, – торжественно произнёс пан Войтек, садясь на своё место.

* * *

Новейшей и совершенно точной информацией поделилась с Патрицией пани Ванда, приехавшая в Варшаву в служебную командировку ради собственного удовольствия. Уж очень ей не терпелось поделиться с Патрицией и Кайтусем. Собственно говоря, больше с Патрицией, у которой рабочий день был ненормированным, и она в любой момент могла расположиться за столиком в кафе напротив Ума, Чести и Совести. Последние не обращали ни малейшего внимания на двух чесавших языками баб.

– В высших партийных инстанциях всё провернули с космической скоростью, – с чувством глубокого удовлетворения сообщила пани Ванда. – Покровитель нашей изменчивой Зажицкой получил чрезвычайно заманчивое место вице-консула…

– В Монголии! – вырвалось у Патриции.

– Почему в Монголии? Нет, в Молдавии. Впрочем, неизвестно ещё, что хуже. Во всяком случае, ему придётся покинуть обожаемую родину.

– А распоясавшийся сынок?

– Поджал хвост и забился в угол, будто его и не было. От этой обузы мы избавились, а, следовательно, Климчак никому теперь и даром не нужен.

– И? – жадно протянула Патриция, уверенная, что это не конец.

Пани Ванда удовлетворённо расхохоталась.

– И мы проворачиваем ему УДО в прямо-таки неприличном темпе. Три месяца и один день в ответ на убедительные просьбы отца, который без сына на стройке, как без рук, рабоче-крестьянская семья, пролетариат города и деревни и всё такое… Ой, простите, это я по инерции. Липнет же такая гадость… А что наступит сие историческое событие через пять дней после получения нашей героиней аттестата зрелости, это уже чистейшей воды совпадение.

– Так вы думаете, всё-таки кому-то он нужен?

– Знаете, я его условно-досрочно отпускаю из чистого любопытства, женится он на этой Руцкой или нет? По достоверным сведениям от моей Каролинки, должен.

К дамам присоединился Кайтусь и прервал матримониальные рассуждения. Наблюдательная пани Ванда моментально поняла, что нечто, замеченное ею ещё в Плоцке, и в самом деле между этой парочкой существует, вот только не знала, радоваться ей или огорчаться. Она бросила быстрый взгляд на Патрицию.

– Изменился?

– Как же! – фыркнула та. – Даже если, то не всерьёз и ненадолго. Так что, не будем обольщаться и тем более перестраивать квартиру.

– А что? Предлагал?

– Ещё как…

Для Кайтуся Патриция по-прежнему оставалась лучшей женщиной в мире. Пока он даже не надеялся, что это пройдёт, вовсе не хотел, чтобы проходило, и почти верил, что так и будет. Наслаждался своей победой. Наконец-то!.. И страстно желал, чтобы всё у них было общее!

Пани Ванда опять посмотрела на Патрицию и успокоилась. Нет, за неё можно не переживать. Женщина она опытная и прекрасно понимает, что Кайтусь не изменился и не изменится. Сейчас он до смерти влюблён, но характер не переделаешь, и чёрт знает, что ему взбредёт в голову, когда чувства поостынут. Чтобы её жизненное пространство зависело от партнёра, нет, на такую глупость Патриция не способна!