Текст книги "Девица с выкрутасами"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– А ты там, говорят, графинчик разбила?

Стася оскорбилась:

– Ничего я не разбивала, даже не роняла.

– А в шезлонг ты там упала?

– Гонората принесла шезлонг, когда мне стало плохо.

– И что, ты там, в шезлонге, уснула?

Патриции эта тягомотина надоела. Она сделала попытку подсчитать количество водки, влитой в Стасю, но получалась сплошная ерунда Или они пили напёрстками, или водка множилась чудесным образом. Конокрадство оказалось совершенно забытым, намерения провести вечер с Лёликом – тоже. Стася практически и не отрицала, что наклюкалась, так какого же рожна им ещё нужно? Чего этот рыкающий птеродактиль добивается? Она посмотрела на Кайтуся, который старательно избегал её взгляда. Журналистка снова принялась слушать.

– …разбудил меня, и Гонората сказала, чтобы я прошла на кухню, и они отвезут меня домой.

– Когда ушла Карчевская?

– Я её не видела, когда я пришла на кухню, её уже не было.

– Климчак ей водку носил?

– Носил.

Климчак резко вскочил с места.

– Не носил я!

Судья его не оборвал, а, наоборот, использовал.

– Климчак, водку выносил?

– Нет!

– Гонората?

– Нет.

– Позвать сюда Павловскую!

Павловскую звать было незачем, она сидела здесь же, рядом с Гоноратой, ей достаточно было встать.

– Нет, – ответила она спокойно.

– Позвать Карчевскую!

А вот Карчевскую вызвать не удалось, она куда-то запропастилась, хотя должна была дожидаться за дверью. Её разыскивали с таким пылом, будто от примитивного и легко предсказуемого ответа зависели судьбы человечества В итоге пропавшая невеста так и не нашлась.

Масштабы всеобщего кретинизма Патрицию просто поражали. И почему, спрашивается, Климчак не мог вынести на кухню чуток этой пресловутой водки? Там ужинал его отец, и мог спокойно сказать, что для папаши. Что, нормальному мужику после работы за едой нельзя и стаканчик опрокинуть? Что в этом особенного? Странно было бы, если бы тот отказался! И зачем людям голову морочить?

Судья вынужден был оставить водку в покое, поскольку обнаружил в своём допросе пробелы и в авральном порядке принялся их ликвидировать:

– Что там насчёт вечера, мол, я бы хотела этот вечер провести с тобой?

Стася категорически отвергла подобные инсинуации:

– Ничего подобного я не говорила!

– А почему, когда ты проснулась… лучше стало?

– Хуже.

– А почему тогда сразу не ушла, а ещё пошла на кухню и там прилегла?

– Гонората сказала: «Подожди, мне надо переодеться». Я присела на козетку и так устала, что заснула.

Время от времени судья обнаруживал у себя иные человеческие чувства и далее изволил их демонстрировать. На этот раз он смешал раздражение с недоверием:

– Во что это переодеться, ведь она была одета?

– Не знаю, – беспомощно ответила Стася.

Факт, переодевание Гонораты выглядело странно.

Не принимала же она Павловскую в бальном платье со шлейфом! Или решила, что вечер завершён, и влезла в домашний халат? Судья по своему обыкновению не стал доводить дело до конца и выяснять детали наряда Гонораты.

– И что было дальше?

– Гонората опять меня разбудила и сказала, что такси ждёт внизу. Я и вышла.

– А Климчак вам нравился?

Старый чудак так же резко, как бросил, вернулся к «выканью».

Секундное колебание, ну максимум полторы…

– Нравился внешне.

– А шла речь о даче, чтобы туда поехать?

– Ни слова, я думала, что меня отвезут домой.

– В такси кто где сидел?

– Климчак сидел впереди, а сзади Гонората с Павловской, а я – между ними.

– И что дальше?

– Гонората велела остановиться.

– И вышла?

– Вышла, а я за ней.

Судья поделился своим крайним неудовольствием:

– Вы, что же, в такси не поняли, что так далеко уехали?

– Нет, я думала, что еду домой.

– Да ведь от Климчаков до вашего дома минут пять пути, да ещё по освещённым улицам, а на дачу ехать минут пятнадцать. Вы не заметили, что вокруг темно и нет домов?

– Нет, я сидела посерёдке…

Патриция подумала, что Стася была вусмерть пьяная и дрыхла без задних ног или врёт как сивый мерин. И врёт сознательно, отчаянно и без малейших колебаний. Не понимает, дурёха, в какую чужую игру она вляпалась.

Журналистка ещё больше утвердилась в своих первоначальных прозрениях, извлекла блокнот и, пользуясь тем, что диктофон фиксировал все перипетии допроса, принялась стенографировать собственные догадки. Стенография была для неё делом привычным, а материал для предстоящей милой беседы с Кайтусем доставлял дополнительное удовольствие. В настоящий же момент беседа представлялась безнадёжно односторонней.

Судья по ему одному известной причине тяжело вздохнул и продолжал:

– Ну и что было дальше? Климчак тоже вышел?

– Вышел и взял меня за руку, я сделала пару шагов и очутилась уже за калиткой, а когда обернулась, увидела, что такси вместе с Гоноратой и Павловской уехало.

– И не вырывалась?

– Он за руку меня повёл через капусту, и я начала вырываться.

– Там же собака была, вы её видели?

– Нет.

– И не слышали, как лаяла?

– Нет.

Интересные последствия алкогольного опьянения! Большая шумная собака становится невидимой и неслышимой, а на первый план на этом пленэре выходит капуста, по природе своей существо, скорее, молчаливое. Что за чушь эта Стася городит?

– И что было дальше?

– Он вынул из-под пиджака простыню и разложил в углу участка.

– И что?

– Я хотела пойти домой. А он сказал, отсюда уже не выйдешь. Хотел, чтобы я ему отдалась.

– Вы проверяли, закрыта ли калитка?

– Нет, он сказал, что заперта, а я поверила.

– А как вы очутились в подвале?

– Я хотела оказаться поближе к калитке, говорила, что мне зябко. Он заволок меня в подвал.

– И что её так тянуло к этой запертой калитке, которую она даже не проверила? – яростно прошипела Патриция. – А судья даже не спросит!

Нет, старый хрыч голову себе калиткой не забивал, ему гораздо интереснее был подвальный стриптиз. Но Стася ожиданий не оправдала, описала раздевание весьма сумбурно, только возмущалась, что Климчак оторвал ей пуговицу на юбке. Один из заседателей вдруг оживился, сунул руку под стол, покопался в каком-то ящике и с триумфом извлёк на свет божий толстый пакет, достал из него что-то махонькое в целлофановом пакетике. И вручил судье.

Судья терпеливо переждал все его манипуляции и, с отвращением взяв сей предмет кончиками пальцев за уголок, потряс перед публикой.

– Это та пуговица?

Стася имела полное право со своего места не распознать предмет из слегка помятого и отсвечивающего целлофана, однако ответила без тени сомнения:

– Да, это она По цвету узнаю.

– «Обвиняемая опознала вещественное доказательство…»

– Пострадавшая! – прошипел в ярости прокурор.

– Что? А… «Пострадавшая опознала вещественное доказательство», – торжественно продиктовал бесценный динозавр и отдал реликвию заседателю, который принял ее чуть ли не с поклоном.

По всей вероятности, это было единственное вещественное доказательство, полученное в ходе следствия. Судебное разбирательство продолжилось. Наступило самое интересное.

– Ну ладно, Климчак оторвал пуговицу. А сам он что?

– Держал меня за руку, а сам снял брюки. Тогда я снова начала сопротивляться.

Ясное дело, когда его руки опять были свободны…

– Громко кричать я не кричала, но кричала. Всё равно тебя никто не услышит, так он сказал, да ещё здесь, в подвале.

– Любой дурак знает, лучший способ избежать насилия – это укрыться с насильником в подвале… – услышали скрытая косыночкой брошка и представитель обвинения. – Что эта дурында несёт?

– Так почему же вы не бежали?

– Потому что он затащил меня в угол и там удерживал.

– А ты говорила, что девственница? Когда?

– Постоянно, – проворчала Патриция. – И при всяком удобном случае.

– Говорила в подвале, – твердо заявила Стася.

– Зачем?

– Потому что он хотел, чтобы я ему отдалась. А я сказала: «Нет!». А он сказал: «Ты точно не девушка». А я сказала: «Точно девушка»!

Решительно, гордо и с вызовом. Кайтусь непроизвольно заскрипел зубами.

– И после полового акта он сказал, что ты не девственница?

– Да.

– А ты что?

– Ошибаешься.

На какой-то момент заклинило не только Патрицию, но и Кайтуся, и, похоже, даже судью, который собрался было вознегодовать, да так и застыл. Предметность возникшей после изнасилования дискуссии как обухом поразила присутствующих. Принципиальнейшая позиция Стаси отодвинула сам факт насилия на второй план, сделав главным вопросом эту её чёртову девственность. Возникло ощущение, что ей удалось изменить весь ход судебного следствия. Похоже, и не возникло бы у неё никаких претензий к Климчаку, если бы он не оскорбил её до глубины души своим заявлением, которое лишало Стасю её исключительности, а что ещё хуже, связанных с ним надежд. Чего она стоила без своего сокровища?! Ничего удивительного, что в конце концов она сломалась и расплакалась в том самом подвале.

Судья совсем растерялся, не спросил даже о том, чем романтичное свидание закончилось, и, чтобы отвязаться, передал Стасю в распоряжение сторон.

Господин прокурор класса не показал. Его явно подкосило непослушание жертвы, на которую он столько времени угрохал под лестницей, втолковывая, что плакать надо здесь, перед судом, а не в том дурацком подвале. Подвела его, что и говорить, выбила оружие из рук. Патриция не отказала себе в удовольствии:

– Поздравляю с ученицей, – шепнула она издевательски.

Кайтусь покосился на неё и сухо обратился к пострадавшей:

– Кто был инициатором поездки в Лонцк?

– Климчак, – уверенно ответила Стася.

– Он поехал с Зажицкой?

– Ну да.

– А Зажицкая приходила к вам и говорила об изменении показаний?

Стася заколебалась. Несомненно, девчонки не раз обсуждали эту драматическую тему, и ей сейчас трудно было ответить на такой вопрос. О каком изменении и каких показаний шла речь? На сколько Патриции удалось сориентироваться, это Зажицкая подбивала Стасю выступить против своего любовника, затем Зажицкая в союзе с Гоноратой пытались его обелить, представляя Стасю распутной гетерой. На каком-то этапе следствия Климчак облил грязью бывшую любовницу, а она принялась вешать на него всех собак, чем и продолжает заниматься. Скорее всего, и Гонората пробовала Стасю уломать.

Судья отдохнул и встрял в свойственной ему манере, путая обвинению все карты:

– Разве Гонората не приходила с разговором о показаниях?

Стася поняла:

– Обе они с Павловской приходили, но меня не застали, только в третий раз, у Зажицкой…

– И что?

Ему удалось-таки здорово смутить Стасю.

– Павловская позвала меня к Гонорате. Та ждала во дворе и просила меня отказаться от обвинения…

Ну и что? Судье этого хватило, и дальше он не расспрашивал. Похоже, прокурор потерял дар речи. Такого идиотского допроса ещё поискать!

Адвокат пришёл к выводу, что теперь его очередь, и затронул две проблемы, вполне даже существенные. Бывала ли Стася в гостях у разных друзей и знакомых? Бывала, конечно.

– А водку там пили?

– Когда, к примеру, именины, то пили.

– Значит, вы не первый раз пробовали водку и знаете, какие бывают последствия?

– Ну… Да… Но…

Защитник выдержал осуждающую паузу, а затем как-то так собрался, что судья, который уже в нетерпении открыл было рот, захлопнул его с отчётливо слышным стуком. Защита неожиданно вызвала у старикана интерес:

– Вы знали, что Зажицкая – любовница Климчака?

Вопрос прозвучал строго, но Стася опять упёрлась.

– Нет, не знала.

– Брехня, – шепнула Патриция в брошку не менее упрямо.

– И вам не известно было, что они встречаются, вместе уезжают? Вы ни о чём не догадывались?

– Нет, я ничего такого не заметила.

– И никаких сплетен вы не слышали?

– Нет, не слышала.

Стася окаменела в своём упрямстве, не иначе как сама себя убедила, что ничего не знает.

Защитник тяжело вздохнул:

– А там, в том подвале… Расскажите подробнее, как все происходило. Ведь когда он брюки снимал, вас отпустил?

– Ничего подобного, держал меня.

– Как это? У него же нет третьей руки?

– Зубами, – не преминула подсказать Патриция шёпотом. – Силой воли.

Стася предпочла иное объяснение:

– Одной рукой держал меня, а другой снимал брюки, – стояла она на своём.

– Значит, одна рука у вас была свободна. Почему же вы не защищались, не вырывались?

– Я вырывалась, а он держал за обе руки.

Патриция машинально взглянула на руки обвиняемого. Тот сидел, облокотившись на перегородку и свесив наружу эти самые руки. Можно было легко убедиться, что на лопаты они не походили – нормальные ладони среднестатистического мужчины. Сравнив их со Стасиными, журналистка подумала, что они могли бы носить перчатки одного размера.

Адвокат развивал начатую тему с вполне объяснимым недоверием:

– Он одной своей держал вас за обе руки?

– Ну да.

– И при этом ещё снимал брюки…

Защитник всем своим видом демонстрировал осуждение столь неправдоподобных показаний и сумел добиться недоверчивого перешёптывания в публике. Стася энергично подавила в себе зашевелившееся было смущение, мобилизовав всё своё упорство.

Господин адвокат снова вздохнул:

– А сие вещественное доказательство – эта ваша пуговица, когда была обнаружена? При обыске?

– Каком… – начала Стася, но, спохватившись, быстро поправилась: – Ну… Нет… Это раньше…

– Когда «раньше»?

– Ну… сразу.

– Так кто же её нашёл, вы или милиция?

– Ну, собственно… вроде как я…

– Это я нашёл, – заявил со своего места Климчак.

Адвокат не замедлил воспользоваться случаем:

– Так всё же вы или обвиняемый?

Замешательство Стаси разрослось до неимоверных размеров, лопнуло и сменилось отчаянным упрямством:

– Я сказала, что он оборвал, а я её искала, и он тоже искал, и вот, лежит, сказал, возьми свою пуговицу, вот я и забрала и представила как доказательство…

– Что же это получается, господа? Жертва и насильник после всего, что произошло, вместе в мире и согласии убирались в подвале?

– Не то чтобы убирались… Но я хотела отыскать пуговицу…

Адвокат выдержал паузу настолько долгую и столь многозначительную, что весь зал разуверился, будто какое бы то ни было насилие имело тут место. А изнасилование без насилия?

После очередного вздоха защитник продолжил:

– В котором часу вы тогда вернулись домой?

– Около двадцати четырех.

– И кто вам открыл?

– Отец.

– А отец не сердился, что вы так поздно пришли домой, он вас не бил?

– Нет.

– У вас на лице были следы побоев, разве отец не заметил?

– Я не зажигала свет…

По мнению Патриции, отец бы не заметил, даже если бы Стася вернулась и вовсе без головы, или в окровавленной шиншилловой шубе с мясницким ножом в руке, или с «Калашниковым». Гораздо более важными представлялись утренние наблюдения женской части семьи, но, оказалось, что Стася довольно ловко смогла их избежать.

– Сестра не видела, она во дворе была. А мама пошла в магазин, вот я тогда и вышла.

– К Зажицкой?

– Ну да.

– Она ваша лучшая подруга?

– Нет.

– А кто?

– На самом деле Мельницкая…

Судья во время допроса Стаси малость заскучал, поэтому, решив взбодриться, ухватился за прозвучавшую фамилию и велел вызвать Мельницкую, отставив пока что в сторонку жертву вместе с адвокатом. Последний не протестовал.

Патриция была приятно удивлена, увидев милую культурную девушку, очень красивую, спокойную и явно отличающуюся от виденной компании. Совсем другой уровень, на порядок выше. Покажи мне твоих друзей, и я скажу, кто ты. Если это была лучшая подруга, то как же Стася умудрилась затесаться в такое неподходящее общество? Разве что, действительно, без памяти втюрилась в этого Лёлика?

– Как давно вы знакомы с Руцкой? – спросил судья весьма вежливо.

– С детства.

– А Климчака вы знали?

– Раньше нет. Меня с ним Зажицкая познакомила, в гастрономе.

– Вы там о чём-то говорили?

– Мы собирались через час поехать в лесопарк. Зажицкая с Климчаком тоже собирались, вот мы и сговорились встретиться в «Русалке».

– Кто был инициатором встречи?

– Это Климчак предложил.

– И что было дальше?

– В лесу в кемпинге я встретила друзей из Варшавы. Они там учатся, а я собираюсь поступать на будущий год… Я познакомила их с Руцкой, а потом мы как-то разошлись. Возможно, Руцкая пошла в «Русалку» и уже не вернулась?

– А почему вы не вернулись вместе с ней?

– Она ушла, а я даже не знала, где её искать.

– В котором часу вы вернулись?

– В восемь вечера.

– Что вам известно об этом изнасиловании? Вы виделись с Климчаком?

– Нет, с тех самых пор я Климчака не видела.

– Вы помните, как предостерегали Руцкую от дружбы с Зажицкой?

Мельницкая слегка удивилась:

– Я такого не помню…

Тут счёл нужным вмешаться господин адвокат:

– Я просил бы госпожу Руцкую напомнить, как было дело с этим предостережением.

Стася сорвалась с места:

– Подруга явно забыла. Тебя звали на Современную…

– А, был такой случай. Я встретила Зажицкую, которая мне сказала, что Гонората ждёт на улице Современной, мол, у неё ко мне есть дело, но я не пошла.

– Почему? – полюбопытствовал судья.

– Зажицкая говорила, что Гонората просит, чтобы я дала показания в пользу Климчака против Руцкой. Я не согласилась.

– Похоже на то, что это пока единственный свидетель, который не врёт, – пробормотала Патриция. – Ничего удивительного, что не к ней эта Стася помчалась со своей историей об изнасиловании…

* * *

Судье везло на контрасты. Обнаружили Карчевскую.

Место свидетельницы заняла абсолютная противоположность Мельницкой. Девушка молодая, красивая, с ошеломляющим начёсом, уродливо увеличивающим голову, сзади здорово всклоченным и помятым, а значит, собственноручного производства. Одетая в такое куцее мини, что короче просто некуда, а будь чуть поуже, то просто бы лопнуло. Стройная, даже, можно сказать, худая, нагловатая и пребывающая в состоянии полного отчаяния. Зажицкая на её фоне выглядела чуть ли не великосветской дамой.

Попутно Патриция похвалила вкус Лёлика, который выбирал себе девиц, не превосходивших его ни ростом, ни прочими параметрами. Стася, почти одного с ним роста, и в самом деле могла ему не понравиться. Рядом с ещё более крупной бабой и вовсе бы выглядел смешно…

Судья обошёлся без ненужных вступлений:

– Климчак был вашим женихом, да?

– Да.

– Вы с ним сожительствуете?

Карчевская, вся на нервах, прилагала неимоверные усилия, чтобы не глядеть ни на Климчака, ни на Стасю, но тут вдруг прямо раздулась от гордости:

– Да.

– Вы в тот день работали на даче?

– Да, подавала бетон.

– А Гонората не работала?

– В тот день Гонораты не было.

Привычка скакать во времени у судьи не прошла, да и с местом действия он не заморачивался.

– Почему вы не входили в комнату?

Да уж, для Карчевской вопросы были не особенно приятными. Она отчаянно пыталась подобрать подходящий на её взгляд ответ, но получалось из рук вон плохо. Поразмыслив, она решила изобразить гордое пренебрежение, из-под которого во все стороны торчала неловко скрываемая подавленность.

– Когда я вижу своего жениха в обществе других женщин, то начинаю ревновать. Я услышала голоса и решила не выходить.

– Климчак приносил вам на кухню водку?

Опять двадцать пять! Давненько о транспортировке спиртного не вспоминали. Было очевидно, что снова заскучавшему птеродактилю на эти бабские антипатии глубоко плевать. Предосудительным чувствам он предпочёл предосудительные факты.

А свидетельнице так было только легче.

– Нет, – ответила она твёрдо. – Не приносил.

Стася не стерпела. Карчевская на неё не смотрела, она же, напротив, не сводила с конкурентки глаз. И не смолчала:

– Ещё как приносил, – вывела она злыдню на чистую воду.

Карчевская тоже не выдержала, обернулась к Стасе и повысила голос:

– Нет, не приносил!

Стася вскочила со своего места:

– Нечего кричать! Приносил!

Карчевская развернулась к сопернице, откровенно выказывая своё отношение к Высокому Суду вместе с его столом и заседателями. Она так и дышала ненавистью:

– Последний раз говорю для особо понятливых, что не приносил, и я не стану тут ни перед кем отчитываться!

Стася уже стояла посреди зала, практически нос к носу с Карчевской. В долгу она не осталась: её ненависть была ничем не хуже:

– Ещё как станешь! Перед судом!

– Да уж не перед тобой!

Ещё секунда, и обе дамы вцепились бы друг дружке в патлы. Патриция не сдержалась – наконец-то настоящая сцена ревности, в искренности которой можно не сомневаться!

– Папаша Климчак, что, совсем не пьёт? Даже за ужином ни капли? – яростно прошипела она, чуть не оглушив Кайтуся.

Тот только сердито зыркнул в её сторону.

Судья от души наслаждался скандалом, но, вспомнив про свои обязанности, с видимой неохотой привычно грохнул молотком по столу:

– Попрошу тишины! Свидетель Руцкая, вернитесь на своё место!

Стася нехотя уселась на лавку. Разбушевавшаяся Карчевская, вспомнив, где находится, повернулась лицом к судье. Прикольный старикан не замедлил похвастаться своей тактичностью:

– Когда вы узнали, что он её изнасиловал?

Карчевской удалось перевести дух, и она с трудом выдавила:

– В прокуратуре, после ареста.

– Вы верите, что изнасилование имело место?

– Нет, не верю!

– Почему?

– Он совсем не такой, я по себе знаю… Он невиновен!

– Так ведь он сам признался.

– Нет!

Господи, до чего же отчаянно это прозвучало. Перед судом разворачивалась настоящая трагедия. Просто горе горькое.

Судья чихать хотел на горе и трагедию.

– Подсудимый, как было дело?

На этот раз Климчак отвечать не рвался, встал медленно.

– Я её не насиловал.

– Но половой контакт был?

– Был.

– Вот видишь, – упрекнул свидетельницу бесчувственный старый пень.

Отчаявшаяся Карчевская лихорадочно искала, что ответить.

– Если сама набивается, а потом жалуется, как такую назвать?

Патриция могла бы ей подсказать. Коварной злодейкой, змеёй подколодной. Вот только коварства у Стаси не было ни на грош, равно как и необходимых знаний. Слишком уж она уверовала в свою драгоценную добродетель, а о собственной физиологии понятия не имела. Нет чтобы нужную книжку почитать, небось даже о существовании такой полезной литературы не догадывалась. Патриции вспомнилась подружка времён ранней молодости, чей жених, впоследствии муж, имел подобные претензии. Сколько слёз пришлось тогда вытирать у оскорблённой незаслуженными подозрениями…

Что Стася положила глаз на Климчака, Патриция теперь была абсолютно уверена. Пожалуй, и добилась бы своего, не стань ей поперёк дороги её проклятущая невинность.

Судья тем временем решил переключиться на другую тему:

– Вы знакомы с шофёром из прокуратуры?

Карчевской с неимоверным трудом удавалось подавить своё возмущение:

– Я разговаривала с ним пару раз, когда там бывала.

– О чём?

– Он спрашивал, зачем я пришла, а я отвечала, что к жениху.

Судья нырнул в бумаги и так надолго там закопался, что Карчевская успела охолонуть и вернуть себе потерянное душевное равновесие. Она настороженно ждала продолжения допроса, и, надо признать, что это продолжение поставило бы в тупик любого.

– А о документах ничего не говорил, что является девицей?

– Кто? – изумилась огорошенная Карчевская.

– Ну, тот шофёр…

Вконец дезориентированная свидетельница пробормотала:

– Нет, не говорил…

Точно так, слово в слово, показания и были продиктованы для протокола Секретарша, разумеется, ничего странного не заметила. Шофёр, вне всякого сомнения, оказался честнейшим человеком, поскольку не утверждал, будто является девицей.

Судья приступил к длительному совещанию с народными заседателями. Дискуссия трёх титанов позволила Патриции оторваться наконец от пристального наблюдения за свидетелями и их взаимоотношениями. Высокая судебная инстанция самым откровенным образом растерялась и оказалась не в состоянии принять хоть сколько-нибудь разумное решение, а следовательно, по мнению Патриции, надо было взять паузу, а ей предоставить возможность отловить Кайтуся.

Старый гриб не подвёл и объявил перерыв.

* * *

– Да таскай он ей эту водку хоть вёдрами, что с того? – сердито рычала Патриция за угловым столиком в ближайшей забегаловке. – Законом же не запрещено! Не хочу селёдки, лучше – картофельные оладьи. Какого чёрта он привязался к этой водке?

Кайтусь тоже был сердит и озабочен. Картофельные оладьи одобрил. С пивом.

– Сам не знаю. Водка выступает как элемент, заслуживающий осуждения…

– Следовательно, подзаборная шлюха не пить её никак не могла? Слушай, они же сами себе вредят, да ещё при полной Стасиной поддержке. Во-первых, застигнутая врасплох невеста и в самом деле имела полное право дёргаться. Там, извольте видеть, Стасю принимают по первому разряду, а тут она в кухне вполне могла рассчитывать на успокоительное. Коньяка же у них не было? А во-вторых, сколько этой водки, в конце концов, там было, цистерна?

– Все дружно показывают, что четверть в графинчике и пол-литра в бутылке. А что?

– А то, насколько я понимаю, всё обвинение строится на Стасиной правдивости?

Кайтусь взглянул на подающую пиво официантку, посмотрел вдаль, посмотрел на Патрицию, и ему почти удалось скрыть обуревавшие его чувства недоверчивости, подозрительности и неуверенности.

– Надо же на чём-то основываться, – холодно произнёс он. – Вот мы и основываемся на том, что Стася говорит правду.

– Уж больно мутная эта правда.

– Это ещё почему?

– Да концы с концами не сходятся. По версии Климчака и Гонораты Гонората не пила, невеста в кухне не пила, всю водку выдули Стася, Павловская и Климчак…

– Под печенье…

– …после чего Стася наклюкалась. Ничего удивительного. Со слов Стаси же, выходит, что Гонората пила как лошадь, Павловская с Лёликом тоже не отставали, а ещё и невесту поили. Сама же Стася едва пригубила. Тогда, спрашивается, чем же она так набралась?

– Но она же не спорит, что пила!

– Сколько? Давай подсчитаем. Всего у них было четвертинка и пол-литра. Пол-литра – это двенадцать рюмок…

– Откуда ты знаешь? – с ходу заинтересовался Кайтусь.

– Я в своё время специально измеряла. Четвертинка – это будет шесть, итого – восемнадцать. На пятерых приходится по три рюмки и паре капель на нос.

– Если организм очень остро реагирует… – начал Кайтусь и заткнулся, получив свою порцию оладий.

Патриции оладьи не помешали.

– Но Стасин не реагировал, будь она, как утверждают, горькой пьяницей, уже закалился бы.

– И что тогда?

– А то, что она должна была у Климчаков выпить больше. А если бы Стася выпила больше, то кому-нибудь другому досталось бы меньше, это вам не Кана Галилейская, и алкоголь там чудесным образом не размножался. Выходит, или Гонората и вправду не пила, или Лёлик невесте водку не выносил, или и то и другое сразу. А значит, Стася лжёт!

– Сама призналась, что Климчак принялся к ней клинья подбивать после четвёртой рюмки. А в придачу пила на пустой желудок, а что и того хуже, закусывала печеньем!

Патриция задумалась.

– А знаешь, ты, пожалуй, прав. По показаниям сама заявила Гонорате, что ей от печенья плохо стало, и оказывается, обе сказали правду.

– Ага, признаёшь! – обрадовался Кайтусь, но радость его оказалась недолгой.

Патриция не сдавалась:

– Что вовсе не противоречит тому, что могли эти три четверти литра вылакать вдвоём, без посторонней помощи, только Карчевская и Стася. И чего стоит тогда хвалёная Стасина правдивость?

Кайтусь почувствовал вдруг, что здорово устал. Слишком много навалилось всякой дурной игры, вранья и подковёрных махинаций. Любимая стихия оказалась неожиданно утомительной, и он решился на откровенность:

– Так и быть. Скажу правду. По первоначальным показаниям Климчака, которые он потом многократно повторял, никакой водки он Карчевской не относил, а те две рюмки, с которыми вышел, сам и тяпнул. Он же с самого начала заявлял, что устал после работы и проголодался, а раз уж получил выпивку, то хотел закусить. Не печеньем же! В кухне было мясо – жареная свинина с лучком да с картошечкой. Мамаша Климчакова своих уработавшихся мужиков кормила основательно. Стасе это в голову не пришло, вот она и совершила ошибку.

Патриция достаточно хорошо знала Кайтуся, чтобы чувствовать, когда он врёт. На этот раз не врал. И делал это весьма неохотно.

– Так почему же он этого суду не сказал? Ни он, ни его девицы?

– Чтобы выставить Стасю лгуньей. А при случае девицы хотели и Карчевскую замазать. Стася не знает, кто ту водку выпил, верит, что невеста.

– Ясно. Могла бы и сама догадаться. Откуда им знать, что весь этот процесс – одно большое надувательство…

Патриция без всякого предупреждения резко сменила тему:

– Ладно, чёрт с ней, с водкой. Ты, понятное дело, был на осмотре места преступления?

Кайтусь чуть не подавился куском оладьи. Он тихо надеялся, что Патриция не станет об этом спрашивать и довольствуется одной маленькой правдой. Господин прокурор принялся лихорадочно соображать, что бы тут соврать, но, как назло, в голову ничего не лезло, ведь она, на худой конец, в любой момент могла съездить туда сама и увидеть всё собственными глазами. Мало того, могла и защитника с собой прихватить!

– Ну был. Видел я это место. И что с того?

– Он взял её за руку, два шага, и она уже оказалась за калиткой. Там так удобно подъехать? Улица?

Кайтусь постарался прикрыть смущение пренебрежением и равнодушием:

– Никакой улицы нет, но подъехать можно. По просёлку. Если постараться, можно и к самой калитке, но быстро развернуться, это уж дудки, признаю, тому на «Варшаве» здорово пришлось попотеть.

– Если вообще подъезжал, – усомнилась Патриция. – Так я и вижу таксиста, который в ночи будет соваться на просёлочную дорогу, где нет разворота. Сколько там до улицы?

– Как минимум метров сорок, – неохотно признался Кайтусь. – Что вовсе не доказывает, будто не стал заезжать. В конце концов, ведь те две всё же вышли и на том же такси уехали!

– А надо было отыскать таксиста, а не плакаться на разыгрываемые спектакли! Хороши следователи, нечего сказать… За сорок метров Стася десять раз могла прийти в себя! А что это за россказни, кто где сидел? По показаниям правдивой Стаси выходит, что Климчак спереди. Как же, кто рядом с водителем, тот и платит! А Гонората, что, со слов Стаси, пила, как губка, с заднего сиденья называет адрес, показывает дорогу, платит, отпирает калитку… Чушь! Как ты это себе представляешь? В стельку пьяная Гонората даёт указания, а Климчак рядом с шофёром, что? Спит?

– Нет. Едет.

– Молчит себе в тряпочку и подчиняется бабским распоряжениям? Какой-то очень уж Лёлик пассивный. Тебе не кажется?

– По капусте её волок, – буркнул Кайтусь.

– Собака его больше волнует, чем Стася. А наша несчастная героиня калитки даже не проверила, а вот в подвал ломанулась, чтобы уж точно обратного ходу не было. Бред сивой кобылы! А дикая ненависть обеих панёнок, запавших на Лёлика, тебе ни о чём не говорит? Или этого тоже никто не заметил?

– Не многого ли ты хочешь от судьи? – съязвил Кайтусь.

– Судьи! – яростно фыркнула Патриция. – А героическая оборона в дачных казематах? Если это изнасилование! Какая же сволочь за всем этим стоит?!

На последний вопрос Кайтусь ответа не дал.

* * *

Уже по возвращении из Лонцка для Стаси начались трудные времена.