Текст книги "Девица с выкрутасами"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Чему? – удивился таинственный консультант, который вопреки всяческим сомнениям и переменам оказался-таки Зигмундом Рыбицким, парнем её мечты и смертельным врагом многолетней давности. – Пиво будешь? А может, ты есть хочешь?

– Есть – боже сохрани, а пиво – с удовольствием. Как это чему? Не жиру же, понятное дело, а плаванию. Как ты здорово тогда плавал, до сих пор не могу забыть, один мах – и сразу две волны. Песня! Я тоже так хотела, да мечтать не вредно.

– Сплошные кости хорошо плавать не могут.

– Сразу видно воспитанного человека…

– Зато твоих костей больше не видно.

Подошла официантка, обеспечила пивом и солёными орешками. Патриции показалось, будто и не было тех семнадцати лет. Сидят и болтают, словно расстались всего дня два назад, а ведь должны быть совершенно чужими друг другу людьми, а ей и вовсе следует надуться и перестать с ним разговаривать. Хотя, погоди-ка, разве она уже давным-давно со всем возможным презрением его не простила?

– Сопляк я безмозглый, – недовольно оценил Зигмунд своё поведение. – Я же практически сразу принялся локти себе кусать, поскольку факт остаётся фактом: дал тебе от ворот поворот. Но меня можно было понять, ты себя вспомни: назойливый мешок костей, от которого никак не отвяжешься.

– Очень мило.

– Но тебе это пошло только на пользу. Тем более обидно.

Патриция отлично знала, как она сейчас выглядит, и почувствовала себя отомщённой.

– А ты? Когда сбросил вес?

– В вузе. И сразу стал хуже плавать. А ты когда поправилась?

– Как окончила школу. Чем сейчас занимаешься? Помнится, ты собирался в медицинский?

– И поступил. Специализировался по психиатрии, а параллельно занимался ещё несколькими дисциплинами, родственными и не очень. А потому знаю, о чём ты сейчас спросишь.

– Спрошу, можешь не сомневаться. Считай, что уже спросила.

Зигмунд вздохнул, но огорчённым не выглядел, наоборот, казался весьма довольным.

– Что я здесь делаю, да? Развлекаюсь. Кандидатскую по неврологии я уже защитил, и это позволяет мне притворяться, будто отлично разбираюсь в человеческих мозгах. А в здешнем зале суда я убедился, что понятия не имею, какие тайны кроются в мозгу и какие его глубины мне пока недоступны. А ты?

Патриция игнорировала его вопрос, пережидая, пока официантка подаст новое пиво.

– Недоступными и останутся, – заверила она собеседника.

– Это почему?

– Потому, что людская глупость не имеет границ, и никому не добраться ни до её вершин, ни до дна. Максимум, что можешь сделать, это оценить уровень дебилизации.

– Тоже достижение. А ты? Знаю, что ты – журналистка..

– Я здесь ради собственного удовольствия. Откуда ты знаешь?

– Все знают. Земля слухами полнится. Говорят, ты – свой человек в суде и прокуратуре, опять же в близких отношениях с обвинителем, а что ещё хуже, можешь в любой газете писать что хочешь. Что до отношений с прокурором, сам свидетель, и должен признаться, я от этого не в восторге.

Остатки лояльности по отношению к Кайтусю дали себя знать, но Патриция не спешила менять тему.

– Почему?

– Потому что обвинение располагает слишком обширным кругом знакомых, причём не слишком-то в этих знакомствах разборчиво. Один секретный инструктаж ты сама видела, а другой подозрительной особой он занялся сегодня вечером. Вот я и надеялся застать тебя одну, чтобы поболтать.

– Какой особой? – не сдержалась Патриция, прежде чем успела прикусить язык.

– Очень мне тебя напомнила. Прежнюю. Точно такой же мешок с костями повис на шее представителя обвинения у самого входа в прокуратуру. Редкое зрелище, но я предпочёл воспользоваться случаем и встретиться с тобой.

Патриция чуть не лопнула от злости, но сумела скрыть свои эмоции. А эмоций было предостаточно: гнев вперемешку с отвращением и одновременно нечто вроде разочарования вкупе с сожалением. Разумеется, чувствами своими делиться она не стала, тем более что Зигмунд всё меньше ей нравился. Прежние переживания: унижение, обида, а тот наглый сопляк ещё и при свидетелях над ней потешался, конечно, сказались, но теперь она могла снисходительно оценивать ту семнадцатилетнюю дурочку, которая приобрела за прошедшие годы такой богатый жизненный опыт.

– Ты тут своими научными достижениями похвастал, а так и не сказал, зачем сидишь на этом идиотском процессе. Неужто обнаружил какой-нибудь уникальный мозг для своих исследований?

– Если хорошенько приглядеться, и не один обнаружится. – А на удивлённый взгляд охотно добавил: – Если эта Руцкая – жертва, то я… Погоди-ка… Ну, к примеру, настоятельница монастыря. Ведь с самого начала ясно было, что всё это туфта, она должна прикидываться перепуганной овечкой, а он – разбойник с большой дороги. Не хотелось бы выглядеть критиканом, но боюсь, прокуратура оказалась не на высоте. И это при такой-то группе поддержки!

– Это ты о чём?

– О следствии. Разве ты не заметила? Запороли всё, что только можно. Даже будь у местных следователей хоть какие-нибудь доказательства и разумные показания, они их скорее сожрут, чем предъявят.

– Поскольку могли бы обелить страшного бандита и чуток замарать невинную овечку?

– Вот именно.

Патриция пожала плечами:

– Это и так глаза режет. Но мне почему-то кажется, что не ради этих поссорившихся голубков ты здесь торчишь. Насколько я успела заметить, эта опереточная любовница, столь переменчивая Зажицкая, – твоя подопечная? Напаскудила?

Зигмунда вопрос позабавил, хоть и заставил поморщиться.

– Узнаю, ты, как прежде, идёшь напролом без всяких церемоний. Зажицкая, чтобы не было никаких недоразумений, входит в круг моих служебных обязанностей в качестве тайной пружины всего мероприятия. Вынужден был перемолвиться с ней парой слов. Должен признаться, без особой охоты, но всё же с некоторым интересом. А вот сегодняшняя прокурорская добыча сразу натолкнула меня на мысль о тебе.

Упорное возвращение Зигмунда к делам личным Патриция, разумеется, заметила, но сделала вид, что попалась на удочку. Главное, что ещё удастся разведать.

– Это почему же? Мне опять обижаться?

– Совсем наоборот. По контрасту. Та худосочная прокурорская дама мне сразу напомнила нескладную девчушку из моей далёкой молодости, одновременно подчёркивая разницу с тобой теперешней. Настоящее, вне всякого сомнения, выигрывает.

Вот чёрт! Скелет, с которым якобы покончено…

– Это уже лучше звучит, – смилостивилась она, думая одновременно о том, что Кайтусь так и остался лгуном и бабником, и ей начинает это надоедать. Не смог расстаться со своим рыжим скелетом, воспользовался процессом, который должен был стать для него очередной ступенькой в карьере… – Так ты у прокуратуры, говоришь, этот скелет видел? Так просто интересуюсь, не бойся, не побегу её зонтиком бить.

– Это бы меня крайне удивило и огорчило. У прокуратуры. В автомобиле. Кажется, там имели место такие бурные проявления чувств, что меня просто ошеломили, правда, ненадолго.

Сказав это, он внимательно посмотрел на журналистку. Патриция вдруг догадалась, что говорил он неспроста, не из любви посплетничать делился всей этой мерзостью, а с профессиональным любопытством ждал её реакции. Эксперимент, видите ли, на ней, подлец, ставил! Интересно, чего он ожидал, что она разрыдается, впадёт в истерику?

Нет, здорово этот Зигмунд изменился, а может, не так – её представление о нём изменилось. Ведь и тогда он был самоуверенным принцем, только она этого не замечала. Теперь он похорошел, а самовлюблённости только прибавилось. Ладно, теперь и она другая, не с такими справлялась, и голову от него терять больше не собирается.

Сама себе удивлялась, что даже серьёзно не приняла близко к сердцу ни Кайтуся, ни Зигмунда. Но любопытство никуда не делось.

– В каком смысле ненадолго?

– В прямом. Чувства были бешеные, дама страстно обнимала представителя обвинения, а он с отвращением пытался освободиться от костлявых пут. Хотя я ожидал взаимности. Правда, быстро сообразил, что взаимности тут можно ждать от ортопеда, а никак не от прокурора. Представляешь, наглядная и в то же время живая демонстрация всей костной системы организма, очень удобно.

До Патриции вдруг дошло.

– А он пытался освободиться?

– Пытался.

– Странно, раньше ему нравились скелеты. Рыжая была?

– Рыжая? Нет. Насколько удалось разглядеть при искусственном освещении, чёрная.

Вот те раз, что ещё за новость? Разве что рыжая перекрасилась, а в чёрном варианте Кайтусю разонравилась…

Да провались они все!

– Я ужасно шокирована, – безапелляционно заявила журналистка. – Шок, как видишь, проявляется у меня постепенно, хочу ещё пива. И собираюсь тряхнуть профессией.

Зигмунд отлично чувствовал ложь, но Патриция сейчас казалась образцом искренности. Психолог-консультант был поражён, ведь ожидал совершенно другой реакции, но быстро приспособился.

– Что до пива, возражений не имеется, а насчёт тряхнуть, это как?

– А вот так, – Патриция приподняла и шмякнула об стол растрёпанную папку с документами.

* * *

Бедный Кайтусь на этот раз попал под раздачу совершенно незаслуженно. Анорексичной рыжей красавице он и в самом деле дал отставку и не имел ни малейшего намерения встречаться с ней ни в Плоцке, ни где-либо ещё. Надеялся на какое-нибудь новое приключение, а тут, как гром с ясного неба, свалилась на него прежняя ошибка. Позапрошлая красавица, та, что была до рыжей. Встретил её случайно во время той неудачной однодневной поездки и сделал глупость, пригласив на скромный ужин. Очень скромный и весьма укромный, поскольку красавица была с мужем, и оторваться полностью не было никакой возможности.

К огромному облегчению поскучневшего поклонника, и так уже себя ругавшего на чём свет стоит за совершённую глупость…

Дама же восприняла ужин совсем иначе и, воспылав безумной страстью, тайно завладела мужниной «сиренкой» и отправилась на свидание к абсолютно остывшему воздыхателю.

Воздыхатель, вместо того чтобы ответить на чувства, охладел ещё больше. Прямо-таки заледенел.

– Я тебя не звал, – холодно прошипел он. – Возвращайся домой. У меня нет ни малейшего желания получить по морде от твоего мужа.

– Он ничего не знает! Это его не касается! Я с ним разведусь!

– Серьёзно? А дальше что?

– Переберусь к тебе, будем вместе, без всяких помех…

Кайтуся забавляли глупые ситуации, смешные и неудобные положения, в которые попадали люди из-за разницы во взглядах, противоречивых желаний и прочих недоразумений. Он любил посмеяться над невероятными осложнениями и забавными несчастными случаями. Чужими. Когда это не касалось его самого!

Он представил себе анорексичную даму, звонящую в квартиру Патриции, и ему стало совсем не до смеха. Наоборот, его чуть кондрашка не хватила. Впрочем, долго любоваться воображаемыми картинами времени не было, требовалось как можно скорее избавиться от тощей идиотки. Вкусы господина прокурора вдруг резко изменились, и худоба категорически перестала ему нравиться. Спровадить её немедленно, а то, не дай бог, ещё кто увидит, его же полгорода знает…

Худосочная прелестница пыталась вешаться ему на шею, от чего он ловко увернулся. Но влюблённая дама не сдавалась и громогласно заявила, что к тирану она не вернётся, чемодан в багажнике, захватила, мол, на всякий случай, чтобы спокойно отправиться с Кайтусем в Варшаву. У Кайтуся потемнело в глазах, он запаниковал и подумал, что только этого сокровища ему и не хватало, ради такой дурынды он урвал те проклятые сутки, которые ему до сих пор икаются, и ещё неизвестно, какими слезами отольются. Он пытался убедить упрямую провинциалку изменить жизненные планы и вернуться к мужу, что, несмотря на его большой опыт в такого рода уговорах, не очень-то получалось. В результате чего сцена у прокуратуры становилась всё более бурной.

Поскольку время было уже позднее и движение на улице практически замерло, необычный шум двигателя слышался издалека. Звук приближался. Кайтусь настороженно прислушался, дама внимания не обратила. Выехавший из переулка автомобиль оказался специальным фургоном для перевозки лошадей. Остановился он прямёхонько перед капотом «сиренки».

Прежде чем с пассажирского сиденья выскочил тиран, известный в миру как директор гостыньского совхоза, Кайтусь успел содрать с себя оплетавшие его сладкие, но костлявые узы, молниеносно повернуть в замке ключ, влететь в помещение и запереться в безопасной прокуратуре. Света он зажигать не стал, прильнул ухом к дверной щели и подслушал нежное начало супружеской встречи. Лошадиный фургон исчез из виду с невероятной скоростью, и краткой стычке ничто не помешало.

– Марш домой, дурища! – дико прорычал тиран. – Нечего тут торчать! А хахаля твоего в два счёта с работы попрут, ты у него уже в печёнках сидишь! Сама разве не видишь, балда ты эдакая, тебе ещё уток на завтра печь! Пошла домой, говорю!

Кайтусь почти с нежностью подумал, что совхозный тиран – мировой мужик, а поскольку предпринимаемые мировым мужиком действия через щёлку просматривались плохо, он на всякий случай дал себе слово, что будет обвинять его со всей возможной мягкостью. Опять же не приходилось сомневаться: рано или поздно, а директор совхоза под суд обязательно угодит.

Господин прокурор дождался отъезда «сиренки» и с облегчением отправился в комнату для гостей. Общаться с Патрицией сил уже не осталось.

* * *

Ресторан закрывался, и это заставило Патрицию и Зигмунда завершить дискуссию на уголовно-бытовые темы. Теперь журналистке всё стало ясно и от этого только противнее.

– Ну вот, весь оптимизм из меня улетучился, – сердито заявила она, завязывая пухлую папку. – В этих кругах всё возможно. Удивительно, как ты такое выносишь.

– Я пользуюсь, – поправил Зигмунд, следуя за ней по коридору. – Самым наглым образом извлекаю личную выгоду. Три квартиры в трёх городах, кабинет, ну, и самое главное – консультации на высшем уровне. Благодаря чему имею возможность вблизи наблюдать за вонючим болотом, которое должно являть собой человеческую не просто мысль, а ведущую и направляющую. Можешь не сомневаться, кассация тут гарантирована и, разумеется, с обеих сторон. Хотя насчёт обвинения уверенности у меня нет.

– Думаешь? А почему?

– Не хочу никого обижать, но прокурор явно ещё не дорос. А может, просто ленится и не желает притворяться, что относится к этому цирку серьёзно.

Патриция не стала защищать Кайтуся. Зигмунд оценил его верно.

– Впрочем, это не имеет значения, – добавил он. – Даже если апелляцию подаст только одна защита, результат будет ровно такой же. А уж после этого слетит парочка голов.

Патриция фыркнула:

– Можно поинтересоваться, куда?

– К примеру, на заманчивое место консула в Монголии.

– О, господи…

Остановились у дверей её комнаты. Зигмунд оперся рукой о косяк, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать Патрицию.

– Что ты скажешь, если я возобновлю попытку того неудачного изнасилования семнадцатилетней давности? Зрителей здесь никаких нет…

Патрицию передёрнуло так, что, ей казалось, грохот внутренностей слышен этажом ниже. Она почти что забыла о той юношеской дурости, и на тебе! Зигмунд не придумал ничего лучшего, как ей об этом напомнить. А на фоне идущего уже два дня процесса предложение прозвучало не то что неуместно, а просто вульгарно. Не хотите ли, барышня, заняться сексуальной гимнастикой на куче дерьма!

Она оперлась на косяк с другой стороны.

– Это ты по ассоциации с делом той горе-куртизанки? – с издёвкой спросила она. – Ценю оказанную мне честь. А также твою отвагу, не побоялся поделиться подробностями с прессой.

Зигмунд пренебрежительно пожал плечами.

– С меня не убудет. Сплетни всё равно расходятся, а что ты можешь сделать? Даже если обо всём напишешь. Парижская «Культура» этого не опубликует, чай, не жёлтая пресса, а такого рода донесений у них пруд пруди. Для Америки это обычная бульварная история: сановник из дикой страны за железным занавесом шастает с курвами по кустам Тоже мне, сенсация! Никто тебе не поверит. Об отечественной прессе и говорить нечего, все поверят, но никто не станет лезть на рожон с публикацией. Так чего, спрашивается, мне бояться?

– Твоя правда, – вынуждена была признать Патриция по серьёзном размышлении. – Разве только попытки изнасилования, да в случае решительного сопротивления неприятных телесных повреждений, в том числе и на лице. А честно говоря… Ради одного обнаглевшего пакостника сводить на нет жалкие остатки правосудия!..

– А ты видишь ещё какие-то остатки?

– Иногда сдаётся мне, что вижу. А сейчас испытываю настоятельную потребность смыть с себя ту мерзость, что ты мне так любезно продемонстрировал. Чем и займусь, с твоего позволения.

Зигмунд не настаивал, просто рассмеялся.

– Удачного тебе контакта с цивилизацией…

Не зря, подлец, издевался. Совершенно в раздрызганных чувствах Патриция заперлась в номере и немедленно залезла под душ. Этот душ был замечателен тем, что из лейки с одной стороны била одинокая тугая струя кипятка, зато с другой брызгали многочисленные тоненькие колючие иголочки. Проиграв непродолжительное сражение с оригинальным устройством, Патриция сдалась, подумала, почему бы не считать этот душ контрастным? Она решила расслабиться и получать удовольствие.

И правильно сделала, растрепанные эмоции успокоились моментально…

* * *

– Чем вчера занималась? – спросил Кайтусь, прибыв в гостиницу на завтрак. – Небось интересно провела вечер?

Он старался что было сил казаться равнодушным, да только плохо получалось. Как не скрывал своё отношение к Патриции, а подозрительность, ревность и тысяча сомнений лезли из всех щелей.

– Да уж, не скучала, – холодно отозвалась журналистка. – Занималась самой яркой фигурой этого, прости господи, процесса – свидетельницей Зажицкой.

– Что, у Островского имелись все документы?

– Даже если какую бумажку и потерял, то остального с лихвой хватило. Как ты умудрился вляпаться в такое дерьмо?

Всё менее довольный собой Кайтусь скис теперь окончательно. Он вдруг понял, что увиливать больше нельзя: или он скажет правду, которой и подавиться можно, или Патриция вышвырнет его из квартиры, несмотря на всю его там официальную прописку. Хочешь не хочешь, а придётся признаться в некоторых своих не слишком-то похвальных качествах, из которых самое противное – трусость. А уж она на этой трусости оттянется по полной программе…

Яичница с колбасой стала господину прокурору поперёк горла. И дёрнул его чёрт начать разговор, мог бы сперва спокойно поесть. Тьфу ты, не мог, через полчаса начало. Полчаса до провала.

Кайтусь чувствовал себя таким подавленным, несчастным, испуганным и затравленным, что чуть ли не впервые в жизни проморгал неконтролируемый кусочек правды. Выскочил, зараза, минуя яичницу.

– Слушай, прямо не знаю, что делать… – вырвалось у него в полном отчаянии.

Этим он совершенно огорошил Патрицию. Она и так уже была встревожена резкой сменой своих чувств, наблюдаемой в последние два дня. Подозрительность – само собой, нормальное дело, но в ходе процесса она сменялась поочерёдно озлобленностью, презрением, лёгким сочувствием, настоятельным желанием утопить этого придурка в первой попавшейся выгребной яме, категорическим отвращением и, наконец, некоторым сомнением и удивлением, ибо со слов Зигмунда выходило, что, похоже, вовсе не Кайтусь возглавляет это мерзкое стадо боровов. Может, и правда, боится? Или не хочет превратиться в законченную свинью?..

Во время поглощения гостиничной яичницы из Кайтуся и вылез весь накопившийся стресс, чем здорово потряс Патрицию и изменил её первоначальные планы хорошенько надавать представителю обвинения по мозгам. Неудобно как-то бить лежачего.

– Выражайся яснее, – бросила она сердито.

– Мне же предстоит идиота из себя строить, и так уже подставился. Не могу же требовать пожизненное для невиновного ухажёра! А ведь наша безмозглая, прости господи, власть именно этого от меня и ждёт, разрази её гром!

На этом, собственно, приступ Кайтусовой искренности и завершился, но Патриции и этого хватило. Не будь той швабры, рыжей или перекрашенной, её постоянно подверженные суровым испытаниям чувства наверняка взяли бы верх, и она сжалилась бы над Кайтусем, но швабра упорно маячила где-то на заднем плане и мешалась. И всё же Патриция немного смягчилась:

– Какого лешего ты вообще в это полез? – сердито спросила она.

– А что мне было делать? Они меня вот где держат, ведь я же беспартийный, а в качестве приманки показали мне щёлку в генеральную.

– И ты повёлся?

– Нет. Но почему бы не помечтать. Столько везде дурости, что всё возможно. А в придачу… Да что там скрывать, я поначалу и не заметил этого третьего дна, а потом уже поздно было. Помоги мне.

– Спятил? Как?

Кайтусь начал потихоньку выползать из поглотившей его было бездны отчаяния. Тот факт, что Патриция с ним разговаривала, пренебрежительно, зло, враждебно, но всё-таки разговаривала, настолько придал ему силы, что он даже сумел доесть яичницу. А подкрепившись, сформулировал предложение:

– Прения будут неофициально, конечно, записываться на магнитофон. Это я точно знаю. Как мне, чёрт возьми, притворяться, что я верю в вину подсудимого, и не выглядеть последней свиньёй? Ведь ситуация-то очевидная! Островскому хорошо, может вовсю разоряться и взывать к небесам, дураку понятно, что он в сговоре не участвовал, а мне изображать из себя конченого дебила тоже неохота. Вот ты и могла бы что-нибудь подсказать в нужный момент. Зря, что ли, нацепила этого жучка!

Под внешней небрежностью и даже наглостью неумело скрывалась столь горячая мольба, что Патриция не смогла отказать. Кайтусь смотрел на неё таким взглядом, от которого у любой нормальной женщины становилось тепло в груди. Этот блеск глаз, говорящий, что она – единственная в мире… А ему уже надо было бежать, чтобы оказаться в зале раньше судьи. Патриция могла себе позволить задержаться.

Судья опаздывал. Народная молва загадочным образом прознала, что как минимум минут на двадцать. Патриция решила выпить пива, опять же яичница настоятельно этого требовала. Журналистка без труда себя убедила, что она – не английский лорд, а значит, не обязана дожидаться пяти вечера, чтобы подкрепиться алкоголем. Не говоря уже о том, что пиво – тот ещё алкоголь…

В буфете суда становилось тесновато, поскольку большинство публики тоже не принадлежало к английской аристократии. За столиком в углу сидели Стася и Мельницкая. Проснувшаяся в Патриции журналистка заставила её протиснуться с бокалом пива поближе и пристроиться на полочке – для такой милой беседы, стоя – сразу за девицами. А вдруг удастся подслушать что-нибудь занятное?

Оказалось, не зря протискивалась.

– …как раз хотела и ждала его, – говорила Стася. – Да только его караулила там одна в машине. У самого входа!

Мельницкая недовольно выговаривала подруге.

– Подумаешь, всё равно могла бы дождаться.

– Я тоже думала, что дождусь, да где там! Дохлый номер.

– Почему? И вообще, кто она такая?

– Не знаю. Никогда её не видела. Брюнетка, волосы длинные до середины спины, а худющая, не поверишь, настоящий скелет! Одни кости. Руки и ноги ну точно как на тех фотографиях из концлагеря. Жуть!

Патриции и Мельницкой стало очень интересно, хоть и по разным причинам. Патриция сразу догадалась, о ком рассказывала Стася, и тут же выбросила из головы все мысли о процессе, а Мельницкая никак не могла поверить в «скелет».

– А тебе не показалось? Ты так хорошо её разглядела в потёмках?

– Запросто! В каких таких потёмках? Там фонари горят, а в придачу лампочка у входа, ну и видок у неё – чистая покойница. Половину на улицу выставила, а половина в машине, но я уверена, задница у неё такая же костлявая. И рёбра.

Патриция тоже была в этом уверена. Сидевшая к ней лицом Мельницкая пребывала в сомнении. Журналистку так и подмывало вмешаться и подтвердить Стасины наблюдения. Едва сдержалась…

– И что? Погоди… Неужели не могла эту костлявую переждать?

– Именно. Я поначалу думала, что смогу, а потом там такое началось…

– Что началось-то?

– Настоящий скандал. Только тихий, без крика. Там совсем пусто сделалось, кажется, всего-то одна машина проехала, и больше никого, а когда он пришёл…

– Прокурор?

– Прокурор. Она на него аж набросилась, так его своими худющими руками хватала, в объятия, значит, будто в клетку запихивала! Не поверишь, я как в землю вросла и смотрела…

– А они тебя не видели?

– Нет, я в тени стояла. Да и не до меня им было! Он её руки разжимал и с себя отпихивал, а казалось, их у неё штук шесть, не меньше, а что говорили, плохо слышно. Она о каком-то тиране поминала, а он так от неё отбивался, что я его даже пожалела…

Мельницкая поморщилась и с осуждением констатировала:

– Нечего было с такой связываться. А потом?

– Они всё боролись, а тут фургон подъехал, тот специальный для перевозки лошадей, наверное, из Лонцка, ну, ты знаешь…

– Знаю. В Лонцке есть такие. Большой или маленький?

– Маленький. Не прицеп, а фургон на одну лошадь. Только без лошади, пустой.

Патриция вдруг поняла, откуда у свидетелей бзик насчёт кражи коней.

– И что?

– Выскочил оттуда какой-то тип, не водитель, а пассажир. Водитель сразу развернулся и уехал, чуть о тумбу не зацепился, так спешил. А тот, что выскочил, сразу к ним помчался.

– Батюшки! Подрались?

– Ничего подобного! Фургон только подъехал, а он, прокурор, значит, шмыг в дверь, и нет его. Она за ним метнулась, да где там! А который приехал, обозвал её по-всякому и велел уток печь…

– Что?

– Уток. Я точно расслышала, он на всю улицу орал. Уток должна на завтра печь, «марш домой», приказал, а она заплакала и села в машину. В смысле он её затолкал. И уехали.

– Наверняка это тот тиран и есть, – сделала вывод Мельницкая. – Как он выглядел?

Стася пожала плечами, что было отлично видно.

– Да ничего особенного. Толстый, крепкий такой из себя мужик. Мне показалось, муж это её, за женой приехал, а она вцепилась в прокурора и, видать, бежать с ним хотела.

– Похожа на дуру?

– Похожа, – серьёзно подумав, пришла к выводу Стася.

Патриция сразу прониклась к ней расположением.

– Так на него вешалась… А чего за толстого тогда выходила?

– Думаешь, он её голодом морит?

– Нет. Велел же ей уток печь. Спокойно могла целую утку слопать, разве так морят?

– Факт. Слушай, а потом, как те уехали, ты не пробовала постучать? Вдруг бы удалось поговорить с прокурором?

– Стучалась, – смущённо призналась Стася. – Пару раз даже, правда, не очень громко. Как-то неудобно стало… Ну, прямо не знаю… После такой свары он мог разозлиться. А потом и вовсе поздно сделалось.

– Жаль, – огорчилась Мельницкая. – Не везёт. Теперь и не знаю, что ещё можно предпринять. Правда, по слухам, всё равно апелляция будет, разве что тогда…

Донеслось сообщение, что судья уже идёт, и маленький зальчик быстро опустел. Больше Патриция ничего интересного не услышала.

Что она о себе думала, приличными словами не скажешь. Ведь при минимуме усилий могла преспокойно подслушать всю эту компанию. Больше всего проку наверняка было бы от Гонораты с Павловской. Так нет же, как последняя дура, занялась своей персональной войной с Кайтусем и хулой в адрес юстиции. Пропади она пропадом, эта юстиция! Ладно, хоть что-то подслушала…

Рыжая анорексичка отпадала, поскольку ничего общего не имела ни с лошадьми, ни с толстым тираном и вообще была из Варшавы, а не из Лонцка, столько-то Патриция о ней знала. Выходит, тут нарисовалась некая иная кощеиха. Получается, более ранняя и уже отставная, судя по реакции Кайтуся. Реальность описанных событий подтвердил и Зигмунд, который из вредности конец сцены у прокуратуры опустил. Пропади он пропадом, этот Зигмунд!

Ладно, значит, надо помочь Кайтусю…

Патриция сдалась, убедив себя, что надо дать этому стервецу ещё один шанс, чему совершенно неожиданно помог провинциальный скелет со своими утками. В конце концов, есть же у Кайтуся и положительные стороны. Может, и правда плюнет на девок?

А может, просто в Зигмунде так разочаровалась?

* * *

Судья, что якобы уже пришёл, застрял где-то ещё на четыре минуты. Наконец, примостившись в кресле, он отдышался, покопался в бумагах, пошептался с заседателями, не пойми зачем грохнул молотком по столу и с явным удовольствием предоставил слово прокурору.

Кайтусь поднялся, напыжился и торжественно начал:

– Многоуважаемые граждане судьи!

Патриция сразу поняла, что тот по своему прокурорскому обыкновению сейчас разнесёт бедолагу Климчака в пух и прах, представив его или недоделанным уродом, который даже не в состоянии элегантно приударить за девушкой, или законченным садистом и извращенцем, охотящимся за невинными детьми. И то и другое – верх идиотизма и прямо противоположное тому, что он хотел. Опять сядет в лужу.

– …после двух дней вдумчивого и исчерпывающего следствия столь значимый судебный процесс близится к своему завершению, – высокопарно вещал Кайтусь.

– Только не переборщи с Климчаком! – как можно тише предостерегла брошку Патриция. – Таран тут ни к чему.

В зале было тихо, но к счастью, стулья жутко скрипели, а публика ещё не устроилась окончательно. Деревянный аккомпанемент полностью заглушал шёпот журналистки.

Кайтусь незаметно потёр левое ухо и продолжал:

– В этом деле у нас не было никаких вещественных доказательств, а концепция обвинения строилась исключительно на показаниях свидетелей. Опыт говорит нам, что на такие свидетельства полностью полагаться нельзя, ибо человеческая память частенько подводит, да и сами люди подвержены разным влияниям. А посему давайте проанализируем услышанные в этом зале показания!

– Особенно Зажицкой, – не выдержала Патриция, а Кайтусь глотнул воды, с упрёком взглянув на стакан.

– Следует принять во внимание две концепции. Либо то, что говорила Руцкая, – это ложь и, скажу более, злонамеренные измышления, в результате которых невиновный человек уже сидел в тюрьме и снова окажется за решёткой… – тут Кайтусь не удержался и подпустил шпильку в сторону Климчака: – Впрочем, ему не привыкать…

– Тормози немедленно! – раздалось у него в ухе.

Кайтусю пришлось срочно перестраиваться.

– Следует хорошо представить себе фигуру обвиняемого, – объяснил он неизвестно кому, адресуясь в пространство. – Или же потерпевшая сказала правду и только правду! А в таком случае Климчак виновен и должен быть осуждён! Давайте посмотрим повнимательнее на двух основных персонажей данного процесса. Какое представление мы получили о главном герое Кароле Климчаке? Мне не хотелось бы употреблять определение «альфонс» или «дешёвый соблазнитель»…

Патриция рассердилась:

– А кто тебя заставляет? Альфонс не подходит! Я же сказала, притормози! Отставить альфонса!

Кайтусь продемонстрировал класс. Притворившись, что раздумывает, он мотнул головой.

– Нет, альфонс – не то слово, не подходит. В отношениях с женщинами он, скорее, нежен, легко поддаётся их чарам, не может им противиться, сожительствует с замужней Зажицкой, с влюблённой в него Карчевской, и всё это ничуть не мешает ему после весьма непродолжительного знакомства с Руцкой заманить её на дачу и там принудить её… скажем так… доказать свою любовь…