Текст книги "Девица с выкрутасами"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

* * *

Войдя в зал суда, Патриция сразу уловила некоторые изменения в составе публики. На первом ряду с прокурорской стороны сидела какая-то девушка, за ней тётка среднею возраста в явном раздражении. Оглянувшись, Патриция увидела за собой молодого угрюмого парня. «Греческий профиль» прибыл последним Остальное не изменилось, но в окрестностях судейского стола слегка повеяло семейственностью.

Подсудимый с места в карьер продолжил свои показания, которые интересовали судью ровно настолько, насколько их требовалось занести в протокол. Постоянные перерывы на диктант завершались очередными необязательными вопросами. Начало Патриция проворонила и, ковыряясь с брошкой, поймала обрывок:

– …в комнате вместе с моей сестрой.

– Что они делали?

– Сидели за столом, на котором стояла бутылка водки.

– Что дальше?

– Первое, что сказала мне Руцкая: «Лёлик, я хочу с тобой выпить».

Достоверность этой информации Патриция отвергла сразу же. Не то чтобы такого нельзя было ожидать от незнакомой, в конце концов, ей Стаси, а просто прозвучало это уж слишком по-лёликовски. Так Климчак представлял себе девушек, вот только это не были обычные домашние девушки, живущие с родителями, заканчивающие школу, начинавшие работать. Приличные. Он бессознательно воспроизвёл слова, характерные для компании аморальной Зажицкой, ведущей безнравственный образ жизни в Познани.

– Врёт и глупо, – шепнула она в брошку, а Кайтусь машинально кивнул.

Судья на глупую ошибку не обратил ни малейшего внимания.

– А вы что?

– Отказался, поскольку мне нездоровилось и очень устал после работы.

Продолжение выглядело уже лучше. Из материалов дела Патриция знала, что Лёлик вкалывал на семейной стройке и имел все основания утомиться. Вот только зря он преувеличивал, и откуда взялась болезнь? Выглядел он вполне здоровым.

– Но вы всё-таки выпили?

– Выпил сто грамм, – с огорчением признался Климчак, отлично сознавая, что в его категорический отказ ни один нормальный человек не поверит.

– Какие были рюмки?

– Стограммовые стаканчики и рюмки по пятьдесят.

– Из того же графинчика?

У судьи был несомненный талант задавать неожиданные вопросы. Ему опять удалось поставить в тупик Патрицию. Какой графинчик, чёрт побери, ведь только что подсудимый упомянул о стоявшей на столе бутылке водки, откуда же у старого сморчка взялся «графинчик»?

Климчак обалдел не меньше Патриции и молча пялился на судью, которому это нисколечко не мешало.

– «Я выпил сто грамм из того же графинчика», – продиктовал он секретарше. – И что было дальше?

В принципе обвиняемый хорошо подготовился, в показаниях не путался, тем более что в них содержалось достаточно правды. Вот только судья всё время сбивал с толку, перескакивая с одних событий на другие, словно резвящийся зайчик, и совершенно наплевав на их последовательность. Климчак изо всех сил пытался приспособиться к навязанному ему темпу допроса.

– Я пошёл в кухню, где была моя невеста.

– Почему вы её не пригласили в комнату? Вы её стыдились?

– Она ужинала и тоже устала. Она не очень любит компании и вообще вспыльчивая, ревнует…

Судья будто не слышал и, безжалостно откинув тему невесты, продолжал:

– Вы вернулись в комнату, и что?

Климчак моментально перестроился:

– Там была вторая бутылка водки, пол-литра.

– Кто её поставил на стол?

– Не знаю.

– Гонората, кто её поставил на стол?! – неожиданно рыкнул старый пень.

Девушка с первого ряда быстро вскочила с места.

– Павловская, – ответила она спокойно, и ясно было, что не соврала.

Патриция внимательно слушала всю эту галиматью, поскольку подробностей пьяной оргии не знала. Откуда взялась какая-то Павловская? А, похоже, тоже подруга, очевидно, и судья, и обвиняемый пренебрегли её присутствием, равно как и появлением…

Патриция пригляделась к девушке. Гонората, сестра Климчака, смутно помнилось, что её тоже обвиняли, кажется, в сводничестве или в соучастии в преступлении, в общем, в очередном идиотизме. Симпатичная, культурная, сдержанная, одетая скромно, но со вкусом, ни тени вульгарности, одним словом, хорошо воспитанная девушка из приличной семьи. И под такой благообразной наружностью прячется змея подколодная? Чушь собачья!

Судья обратился к Климчаку, махнув на Гонорату рукой:

– Дальше что было?

– Все три девушки вышли на балкон.

– Вы тоже?

– Да.

– Кто разливал водку?

– Водку разливала Руцкая.

И опять Патриция не поверила. Судья вникал в нюансы сервировки, уточняя типы рюмок, какое отношение к изнасилованию имели рюмки? Климчак упрямо возлагал работу по кельнерскому обслуживанию всей компании на жертву, сам же выходил, возвращался, Павловская тоже моталась туда-сюда, наконец подсудимый в очередной раз вернулся, не иначе чтобы поучаствовать в ключевой сцене этого предосудительного мероприятия. Гонората в комнате, Павловская со Стасей на балконе…

–..Я вышел на балкон. Руцкая повисла у меня на шее и сказала: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть». Потом Руцкая сказала, что хочет провести со мной вечер, а я говорил, что не могу, так как невеста здесь. А она предлагала мне невесту проводить…

Судья позволил обвиняемому говорить так долго только потому, что копался в документах и бурчал что-то заседателям. Климчак мог с таким же успехом начать декламировать нараспев «Илиаду» и добраться до «…язву на воинство злую навёл», а Высокий Суд, не обратив на это ни малейшего внимания, в лучшем случае продиктовал бы для протокола: «Все разболелись».

Судья перестал бурчать, но, похоже, забыл, о чём шла речь.

– И когда вернулся? – слегка рассеянно поинтересовался он.

Патриция растерялась. Откуда и куда вернулся, пропади он пропадом, из кухни на балкон или после проводов домой невесты? Чего этому прикольному старикану надо?

Климчак, как ни странно, владел ситуацией.

– Около двадцати трёх. Все три барышни были на кухне. Руцкая лежала на козетке.

– Встала, и что вы сделали?

– Я вспомнил, что она хотела провести со мной вечер, и спросил, актуально ли её предложение? Она ответила, что специально меня дожидалась, и я могу с ней красть коней.

– И где вы этих коней собирались украсть?

– Не знаю.

– А Павловская это слышала?

Патриция опять упустила нить разговора. Что она должна была слышать? О краже коней, о вечере? Климчак же не растерялся и был готов к ответу. Своеобразная судейская грамматика с толку его не сбивала, и парень охотно объяснил, что заявления Стаси дошли до слуха всех присутствующих. Павловская предложила поехать на дачу.

Судья опять встрял.

– И потерпевшая согласилась?

– Да. Вечер был хороший…

– Кто пошёл ловить такси?

– Павловская.

– Такси, марка, водитель, вы водителя знаете?

Климчак опять преисполнился достоинством:

– Я этого водителя не искал.

– Почему?

– Чтобы меня не заподозрили, будто я склонял его к даче ложных показаний.

Прокурор Кайтусь не сдержался и рассмеялся демонстративно-издевательски. Патриция яростно сверкнула на него глазами, но он предусмотрительно не смотрел в её сторону. Климчак снизил градус пафоса и перешёл на конкретику, внимательно следя за судейскими скачками.

– Кто отпирал дачу?

– Гонората.

– Кто закрывал?

– Никто не закрывал.

– Дальше что?

После секундного колебания Климчак позволил себе развёрнутое высказывание:

– Руцкая присела на лавочку, сестра с Павловской сорвали по яблоку. Мы вошли в дом, все четверо. Сестра спросила, когда я вернусь, я ответил, что в пять. Руцкая сказала, что придёт к ней завтра к десяти.

– А кто калитку запирал?

– Я не запирал, у меня ключей не было.

Прокурор решил уточнить, по мнению Патриции, не в свою пользу:

– Значит, калитка оставалась открытой?

– Точно, я её потом так и оставил.

Патриция догадалась, что проводился осмотр места происшествия, и теперь стараются, чтобы всё сходилось, показания с тем, что зафиксировано на местности. Дом ещё строится, наверняка огорожен…

Судья требовал продолжения. Лёлик не имел ничего против.

– Мы распрощались, они пожелали доброй ночи и ушли. Я пошёл вместе с Руцкой по огороду в угол участка, где ничего не растёт. В самом конце Руцкая споткнулась о капусту и упала…

– Запнулась о капусту и разбила себе нос? – недоверчиво поморщился судья.

– Ну да.

Поскольку Патриция раньше не видела места событий, она поначалу не могла сообразить, в чём тут, собственно, дело. В разбитый нос из-за капусты, ладно, ещё можно поверить, вот только на кой ляд они вообще в эту капусту полезли? Там ведь стройка, а не огород! Почему, чёрт побери, об этом никто не спросит?

Застигнутый врасплох защитник, по всей видимости, тоже этим озадачился и попросил слова. Установив, что обвиняемый вместе с жертвой, продолжая пребывать в вышеозначенной капусте, в процессе остановки идущей носом крови расположились на лежащем там плаще и мило беседовали, судья неохотно согласился.

Адвокат взял быка за рога.

– Там есть жилые дома? – вежливо спросил он.

– Есть, – ответил Климчак. – И довольно близко. Метрах в двадцати.

– А может, там и собака была?

– Была.

– Она лаяла?

– Лаяла, она меня не знает, вот я и боялся…

Тогда понятно при чём здесь капуста! Собака бегала на длинной проволоке, и слегка смутившемуся Климчаку пришлось объяснить, что иначе как по капусте её обойти было никак нельзя, а в контакт с чужой собакой он вступать не рискнул. Защитник поблагодарил, а уж как Патриция была ему благодарна!

Судья снова впрягся в работу и по своему обыкновению проскочил очередной фрагмент обсуждаемых событий, так как на сцене ни с того ни с сего появилась простыня. Откуда на стройке взялась простыня?

Оказалось, что была предварительно выстирана, разложена на досках, чтобы просохла, и забыта невестой обвиняемого. А вот теперь пригодилась.

– Мы решили перебраться, где потеплее… – продолжал Климчак.

– Плащ там уже лежал? – хотел удостовериться судья.

– Да. А про простыню я вспомнил и забрал с собой, чтобы условия создать.

– В дом она вошла добровольно?

– Да, мы спустились в подвал.

– А разве там не было камней? Мусора?

– Ни в коем случае! – оскорбился Климчак. – Там всё чисто было. Я постелил плащ и простыню. Она вместе со мной стелила.

– Продолжайте.

– Я снял пиджак и сказал Руцкой, чтоб раздевалась.

– И она разделась?

– Кофточку не сняла, холодно было, – честно признался насильник.

– Вы силу применяли?

– Незачем было.

Судья справился в бумагах.

– А у неё на ногах были синяки.

– Что? – удивился Лёлик.

– Синяки у неё откуда?

Лёлик почувствовал себя оскорблённым:

– Может, где раньше себе посадила, может, в капусте. Я тут ни при чём. Во время полового акта я ей сказал, что она не девственница.

– А откуда такие познания? Большой специалист?

Очевидно было, что подсудимый обдумывал, как бы объяснить этому старому хрену, какой такой опыт служит источником его знаний.

– Девственницы так себя не ведут, – изрёк он в конце концов.

Судье явно по барабану было поведение девственниц, его гораздо больше интересовало поведение насильников.

– Вы били её по лицу?

Климчак категорически отверг такую напраслину. Судья продолжал цепляться:

– А откуда тогда следы? Врач констатировал, что у потерпевшей имелись отёки и припухлости.

– Не знаю, может, это тот, кто её подговорил…

– Подговорил её опухнуть?

– Не знаю, но я уверен, что кто-то её подговорил написать заявление.

Тут их диалог начал напоминать беседу слепого с глухим, каждый долдонил своё. Судья опять совершил скачок во времени.

– А после дачи что?

Патриция восхитилась выдержке Климчака, тот даже глазом не моргнул:

– Руцкая отправилась домой. Я её на такси отвёз.

– Когда вы узнали, что она подала заявление?

– На другой день.

– Вы считаете, что она это сделала со зла или как?

– Я считаю, что её подговорила Зажицкая.

– А что так разозлило Зажицкую?

Патриция уже в который раз почувствовала, что ей вряд ли когда доведётся наблюдать столь же идиотский допрос Климчак и в самом деле мог озвучивать таблицу умножения или телефонный справочник – старому брюзге было на это глубоко наплевать. Он сделает, что ему велено, даже если подсудимый будет отвечать по-китайски. Этот подлец Кайтусь выиграет пари!

Обвиняемый быстро воспользовался заданным вопросом:

– Мы с Зажицкой планировали… Она хотела бросить мужа и уехать вместе со мной и ребёнком. А я тем временем познакомился с Карчевской и передумал. Я считаю, что она таким макаром хотела мне отомстить.

Если он надеялся развернуть эту тему, то здорово ошибся. Судья ни с того ни с сего прервал личные контакты с насильником и передал его в распоряжение сторон. Ни одна из сторон бурной радости по этому поводу не выразила, но прокурор счёл всё же своим долгом продемонстрировать суду всю тяжесть вины подсудимого чудовища, пригвоздить его, так сказать, к позорному столбу, что, по мнению Патриции, у него не слишком-то получилось. По собственному прокурорскому мнению тоже, так как неожиданное решение судьи застало его врасплох. Размышлял он в этот момент совсем о другом и не сразу вспомнил о своих благородных намерениях.

– Когда вы вышли из тюрьмы? – начал обвинитель издалека, чтобы выиграть время, но сердитый сморчок окончательно потерял терпение:

– Это уже было! – с раздражением напомнил он, даже не думая понижать голос.

Кайтусь ловко скрыл своё замешательство.

– Сразу сошлись с Зажицкой?

– Да, – охотно признался Климчак.

– И до когдаэто продолжалось?

Патриция решила, что своеобразная речь судьи явно заразна. Обычно Кайтусь говорил по-польски абсолютно правильно.

– За день как познакомился с Карчевской. – Эпидемия накрыла и Климчака.

– А когда вы с ней познакомились?

– В середине августа.

– Значит, с середины августа вы порвали с Зажицкой?

– Не совсем, поскольку Карчевская то приезжала, то уезжала.

Кайтусю ситуация становилась ещё как понятна и даже близка.

– То есть вы сожительствовали одновременно и с Карчевской, и с Зажицкой?

– Только в лесу! – специально подчеркнул Климчак, что прозвучало так, будто характер местности свидетельствовал о его верности.

– Вы любите Зажицкую, живёте с ней, живёте с Карчевской… Как вы это объясните?

«Спятил, – сердито подумала Патриция, забыв на мгновение о брошке. – Разве такие вещи надо объяснять? Обратился бы к собственному опыту!»

Судья начал слушать внимательнее.

– Я к Карчевской поначалу серьёзно не относился, – подумав, объяснил слегка смущённый Лёлик. – А она женщина доступная, сама набивалась…

– Карчевская? – удивился судья.

– Нет, Зажицкая.

– Так которая для вас, в конце концов, важнее?! – возмутился прокурор. – Карчевская или Зажицкая?

– Он обеих любит, – подсказал ему судья.

– Так зачем же вам ещё и Руцкая?!

Смущение Лёлик сыграл на отлично, как джентльмен, которого непреодолимые обстоятельства вынуждают раскрыть интимную тайну.

– Я не мог отказать…

Своим признанием он на некоторое время заткнул рот безжалостному господину прокурору. Патриция даже удивилась, что тот всё ещё стоит на своём месте, вместо того чтобы заключить родственную душу в объятия, выражая тем самым ей искреннее сочувствие. Судья опять разбурчался, чем привёл обвинение в чувство. Кайтусь отбросил сантименты и перешёл к фактам.

– Получается, вы не приглашали Карчевскую в комнату только потому, что она ревнует?

Климчак сдержался и не стал пожимать плечами.

– Моя сестра её не любит, Зажицкая тоже… – Он вдруг спохватился: – Зачем мне было её приглашать, если я и сам там не сидел?

– Так Зажицкой же с вами не было?

– Я хотел сказать, Павловская…

Других вопросов у Кайтуся не имелось, пришлось бы повторяться, судья тему исчерпал. Толку от всего этого не было никакого, старый гриб объявил небольшой перерыв.

* * *

На этот раз Кайтусь не появился, смылся куда-то. Патриция постояла некоторое время, не будучи уверена, остался ли он в зале или вышел через судейскую комнату, почувствовала, что проголодалась, решила что-нибудь перекусить в одиночку и пошла вниз.

Зал судебных заседаний располагался на втором этаже. Туда вела заслуженная, основательно обшарпанная деревянная лестница. Холл на первом этаже имел странную конфигурацию, с одной стороны – узкий тёмный коридорчик, ведущий, по всей видимости, к каким-то служебным помещениям, с другой – была глубокая ниша, а в ней приоткрытая дверь. Видневшийся кусок свободного пространства, несомненно, являлся проходом к лестнице в подвал, которая отсюда не просматривалась, вероятно, начиналась чуть дальше. Таким образом, под лестницей на второй этаж образовался закуток, который обычно использовался для хранения вёдер, тряпок, половых щёток и прочего рода необходимых, но малодекоративных предметов.

Из закутка послышался голос. Он показался Патриции знакомым, пришлось замедлить шаг и прислушаться.

– …и помни, тут ты должна заплакать! – настойчиво шептал голос Кайтуся. – Тебе понятно, что я сказал? Ты пострадала?

– А то как же! – энергично отозвался другой голос. Женский голос. Молодой.

– А пострадавшая должна плакать. Не скандалить, а плакать, ты – жертва. И поменьше энергии, побольше слёз, жалобнее…

Патриция сделала ещё несколько шагов. На мягких истёртых досках старой лестницы её каблуков совсем не было слышно. Она заглянула в закуток. Шкафчик со средствами гигиены стоял приблизительно посерёдке. На него и облокотился Кайтусь, а в глубине маячила трудноразличимая женская фигура. Ну, ясно, господин прокурор поучал оскорблённую невинность, как ей следует предстать перед судом.

Патриции стало противно. Слушать эти инструкции ей не хотелось, и так всё понятно. Она повернулась и вышла, бросив мимолётный взгляд на приоткрытую дверь. Только некоторое время спустя она сообразила, что за дверью кто-то стоял, и ещё через некоторое время, кто именно. «Греческий нос»! Вне всяких сомнений, «греческий нос» подглядывал и подслушивал инструктаж Кайтуся…

Ноги по инерции вынесли её наружу, но тут она заколебалась, не вернуться ли, уж очень подозрительной показалась ей увиденная сцена, однако у ног было иное мнение, поддерживаемое также и желудком. Эти части организма предпочитали отправиться в забегаловку. Патриция уселась за столик, не заботясь, обнаружит её здесь Кайтусь или нет.

Ведомый инстинктом, а также ограниченный количеством питательных заведений в округе, Кайтусь обнаружил. А с учётом невероятной скорости обслуживания он обнаружил журналистку даже раньше, чем это сделала официантка, поэтому заказ сделали вместе. Скромный: сосиски с горчицей и огурцом.

– С каких это пор обвинение поучает клиентку, в какой момент ей лить слёзы и прикидываться невинной девицей? – поинтересовалась Патриция сладчайшим голоском, приправленным таким ядом, что Кайтусь почувствовал себя полным идиотом. Вот это прокол, а он-то надеялся, что его никто не видел и не слышал. – Раньше потерпевшими адвокаты занимались, прокуроры их, скорее, доставали, а вот склонение к даче ложных показаний никогда не приветствовалось. Что это ещё за тайные сношения?..

Ошибка! Она ещё не кончила говорить, а уже поняла, что ошиблась. Кайтусь не преминул этим воспользоваться. Дачу ложных показаний он игнорировал.

– Насколько мне известно, клиентом прокурора является обвиняемый. Я что-то не помню никаких поучений, а особенно невинной девицы в лице Климчака…

– Тебе следовало осторожнее инструктировать Стасю под лестницей. Не у всех на глазах.

– Гнусная ложь. Ты сама видела?

– А ты как думаешь? Ещё и слышала И не я одна.

– А у кого ещё такие галлюцинации?

Кайтусь сам отлично прикидывался оскорблённой невинностью, но Патриция знала его как облупленного. И не верила. Она переждала, пока официантка подаст заказ.

– У одного типа, – холодно поделилась она. – Стоял за дверью по другую сторону.

– Кто такой?

– Не знаю. Мы не знакомы.

Известие Кайтуся не обрадовало. Вот невезуха! Решив разобраться с этим позже, он занялся едой, а Патриция, сама того не желая, ему помогла.

– А так, между нами, сдаётся мне, тебе предстоит нелёгкая задача. Что-то мне подсказывает, что невинная Стася нарывалась на это изнасилование изо всех сил, и ещё неизвестно, кто кого больше уговаривал.

– Хочешь сказать, что Стася Лёлика? А он защищался как лев? Давай подождём дальнейших показаний…

* * *

Место свидетеля теперь заняла Гонората.

Она не производила впечатления пристрастной. Похоже было, что ей одинаково не нравилось поведение как собственного брата, так и Стаси. Ничью сторону она не занимала и отвечала спокойно, без особых эмоций, а иногда как бы даже и с отвращением.

– С Руцкой давно знакома? – изящно сформулировал вопрос старый гриб. На этот раз он, вероятно, не выучил наизусть соответствующего фрагмента дела А может, просто забыл.

– Я знала её как подругу Зажицкой, виделись пару раз, может, год назад, а то и два.

– Когда вы с ней познакомились?

– На свадьбе Зажицкой.

– Как получилось, что она оказалась у вас дома?

– Она подошла к нам, когда мы шли вместе с Павловской. Я несла в стирку брюки брата…

Лёликовы портки судью не интересовали, а потому он не дал Гонорате рассказать всё по порядку, зарывшись по своему обыкновению в бумаги.

– И что? Подошла Руцкая…

– Сказала, что ей надо с нами поговорить, от неё пахло алкоголем…

«Ерунда», – подумала со злостью Патриция и сунула нос в косыночку:

– Врёт! Стася в пьяном виде по городу не слонялась. Об этом бы все знали!

Кайтусь недовольно поморщился и кивнул. Гонората добавила:

– …Сказала, что она беспокоится и что ей надо встретиться с Лёликом. А до того ещё спросила, правда ли, что он женился? Я ответила, что правда – собирается жениться.

– Дальше что? Пошли домой?

– Не сразу. Руцкая меня спрашивала, когда брат будет дома, я сказала, что после семи. Она подождала нас на площади. Когда мы встретились снова…

Судья, как всегда на пустом месте, взбеленился:

– Что за «снова», почему «снова»? Заканчивайте! Вы шли по улице, и что?

Гонората старалась держать себя в руках:

– Нам надо было кое-что купить.

– Что именно, нечего тут секретничать!

– Мы пошли покупать одеколон. Руцкая ждала на лавочке на площади. Она хотела купить вина. Я сказала, что в доме есть выпивка.

Судье понадобилось время, чтобы, ворча и булькая, продиктовать это в протокол. Вдруг он спросил:

– А что праздновали?

Патриция была крайне недовольна. По всей видимости, судья, копаясь в деле, обнаружил-таки нужные страницы, вспомнил что-то и принялся опять прыгать по событиям. Откуда он праздник выгреб? Не иначе как по ассоциации с алкоголем к старому маразматику вернулись хоть какие-то ошмётки памяти.

Гонорату он не озадачил:

– Павловская собиралась отметить своё личное интимное торжество.

Патриция быстро оглядела зал. Похоже, она была единственной, кого удивила эта интимность и полнейшее равнодушие судьи по сему поводу. Явно у нашего птеродактиля ум за разум заходит, цепляется как ненормальный к одеколону, а интимность ему до лампочки. Что это может быть за интимное торжество?!

Судья удовлетворил своё любопытство и перестал рявкать.

– Вернулись вы домой, и что?

– Я достала печенье, они разлили водку. После девятнадцати вернулись брат с отцом. Руцкая сказала брату: «Лёлик, ты можешь со мной коней красть».

Ну нет! Тут Гонората вышла у Патриции из доверия. Явно сговорились и теперь будут этот идиотизм повторять до посинения. Опять же она вспомнила, почему те показания показались ей настолько дурацкими, что она просмотрела их совсем бегло, не вникая в смысл. Теперь пожалела, а судья Гонорату всё подгоняет.

– Кто наливал водку? – уселся он на своего любимого конька.

– Руцкая.

– А кто принёс бутылку на балкон?

– Руцкая. Я рюмки принесла.

– Почему невеста брата не пришла в комнату?

Выдержке и хладнокровию Гонораты можно было только позавидовать. Она взяла препятствие с маху.

– Ужинала на кухне вместе с родителями.

– Брат отнёс ей рюмку водки?

– Нет.

У Патриции возникло острое желание пообщаться с Кайтусем, хотя ответов от него сейчас получить не было ни малейшей возможности. Что за идея фикс такая с этой невестой в кухне и водкой для неё навынос? Дали девахе после работы жаркое или кусок какого мяса, так почему она не могла под это рюмку опрокинуть? И при чём здесь изнасилование? Что это доказывает?

Судья чихать хотел на логику и уже перебрался на балкон, бросив в небрежении остальные помещения квартиры Климчаков. Гонорате размещение было без разницы.

– Так что там дальше?

– Я вернулась в комнату, чтобы сменить пластинку, и слышала, как Руцкая спрашивала Павловскую: «Она девственница, скажи, его девушка – девственница?» Павловская ответила: «Откуда мне знать?» Она тоже вышла, потом вернулась, мне стало нехорошо…

– С такой малости?

– Думаю, да. Мне от водки всегда плохо.

– Брат там был?

– Выходил на балкон раза два.

– И что?

– Руцкая встала и чуть не упала. Споткнулась и разбила рюмки… Обнимала брата за шею и говорила, что он может с ней красть коней и что она хочет провести с ним вечер.

– Дальше что?

– Потом она упала в шезлонг, и ей стало совсем нехорошо, поэтому я принесла тазик. Она приходила в себя в шезлонге. Брат вышел.

– Дальше?

Судейские понукания Гонорату немного смутили, и было видно, как она пытается собраться с мыслями и придерживаться хронологии событий.

– Потом ей стало очень хорошо, и она сказала, что это ей от печенья плохо сделалось.

– Ясное дело, – проворчала Патриция в брошку. – А некоторым от бисквитов делается плохо.

Кайтусь скрыл смешок под кашлем.

Судью хронология не заботила, он полагался на свидетелей:

– Дальше, дальше что?

– Мы перебрались на кухню.

– А почему вы не отвели её домой?

– Она не пожелала. Хотела дождаться Лёлика, даже спрашивала Павловскую, свободна ли у той хата.

Птеродактиль соизволил продемонстрировать возмущение:

– И что вы думаете о поведении брата? У него есть невеста, есть Зажицкая, почему вы потворствовали его связи ещё и с Руцкой?

Гонората не стала пожимать плечами, но всем своим обликом дала понять, где она видала поведение брата вкупе с добродетелью всех его зазноб.

– Я не могла отказать Руцкой в просьбе и хотела от неё поскорее избавиться, – призналась она, что прозвучало на редкость искренне. Девчонка упилась, а она ведь даже не подруга. Домой идти не хочет, чёрт знает, как с ней быть…

– Когда вернулся брат?

– Около двадцати четырёх.

– И что говорил?

– Сказал, что Руцкая не была девственницей, шлёпнулась на огороде, разбила нос…

Нет, это просто форменное безобразие! Пребывавшая в крайнем возмущении Патриция осознала, что стала свидетелем грандиозной подставы. Все эти показания согласованы. Судья получил сверху руководящие указания, Гонорату проинструктировали, на чём сосредоточиться, и ничто её с толку не собьёт. Даже молниеносный скачок из кухни Климчаков к возвращению с подвальных амуров. Пародия, а не процесс! Может, они ещё и генеральную репетицию провели, вот только старикан-судья роль плоховато выучил… Не иначе как это работа Кайтуся, вот подлец, машину ему подавай, обрадовался, что имеет дело с идиоткой, которая верит в закон и справедливость…

Судья опять соизволил поделиться своим возмущением, приправив его ещё и осуждением:

– Он так о каждом половом акте вам рассказывал? И о других женщинах тоже?

Гонората первый раз немного смутилась.

– Я его раньше не спрашивала. Только о Руцкой, мне интересно было…

Ещё бы! Стася Руцкая так о своей невинности трубила, что всех девчонок достала. Опять же ни одна из любовниц брата в этом отношении никаких сомнений не вызывала и похвастаться ничем не могла. А вот Стася могла и ещё как хвасталась, ходила, задрав нос, глядишь, и правда, эти молодые ведьмы сговорились и напустили на неё братишку, который всегда был не прочь…

Судья передал Гонорату в распоряжение сторон, но так всем морочил голову, бурчал, рылся в бумажках, встревал и мешал, что у Патриции нашлось время подумать. Не очень основательно, но хоть чуточку. Важно, конечно, какая эта Стася и насколько она всех достала, может, у них и были основания потерять терпение?

Прокурор дорвался-таки, наконец, до дела, но по большому счёту мог и не пыжиться, ни одного толкового вопроса так и не задал. Какая разница, бывала ли Гонората дома у Зажицкой или нет? Что, они там предполагаемый заговор, что ли, устраивали? И с какой такой радости Кайтусь себя полным дебилом выставлял?

Защитник оказался получше, но тоже не орёл.

– А вы вообще-то поверили в это изнасилование? – мягко спросил он.

Гонората проявила твёрдость.

– Не поверила. Поведение Руцкой свидетельствовало о том, что она сама этого хотела.

– А когда на даче Руцкая вышла из такси, она удивилась или, возможно, испугалась?

– Она была очень довольна.

– А с кем она шла?

– С Лёликом. Я шла впереди вместе с Павловской.

– А в такси где сидела?

– Позади, между братом и Павловской.

– А кто расплачивался и дорогу водителю показывал?

– Я, – призналась Гонората без малейшего колебания и совершенно равнодушно.

– Руцкая вышла из такси по собственной воле? Без возражений?

– Нормально вышла.

– А может, её силой тащили?

– Нет, шофёр бы заметил.

Тут Патриция поняла на первый взгляд малозначительное замечание Лёлика, что он таксиста не искал и речи быть не может о склонении того к даче ложных показаний. А также издевательский смех господина прокурора. Вот чёрт, ей лучше надо было подготовиться!

– Кто отпирал калитку? – гнул своё адвокат.

– Я. Ключ был у меня. Я его у отца в кармане взяла.

– А кто запирал?

– Никто. Я не запирала, а брат не мог, ведь у него ключа не было. Я его с собой забрала.

– А Руцкая не кричала вам вслед, что хочет вернуться?

– Нет, она нас поблагодарила…

Адвокат закончил свои изыскания, но не успел столь же вежливо поблагодарить, поскольку Высокий Суд громогласно проревел перерыв на обед.

* * *

По непонятной причине благодушное настроение Кайтуся почти полностью улетучилось и сменилось сердитой озабоченностью.

– Дешёвый безобразный спектакль, – неохотно ответил он на вопрос Патриции, предварительно заказав в самом шикарном городском ресторане обед, который трудно испоганить. Простой, прямо-таки национальный по форме и содержанию: селёдочку в масле и свиную отбивную с капустой. – Зря их всех так натаскали, не будь судья таким тупицей, ты бы выиграла пари.

– По-моему, у меня есть шанс и с тупицей. Да, грамм пятьдесят выпью… Ну ладно, сто. Только, чтобы водка была холодная. Это ты про какой спектакль говоришь? Пока я только твой видела, скорее, неудачный и вполне себе безобразный.

Кайтусь так удивился, что даже забыл про свою заботу.

– Мой? Я же ничего не говорил!

Принимая во внимание, что алкоголь и закуска обычно появлялись на столе очень быстро, а Кайтусь был в этом ресторане не впервые, Патриция могла себе позволить понюхать селёдочку и пощупать рюмку, прежде чем приступить к беседе.

– Свежая, годится… Здрасьте вам, а нравоучительное выступление?

– Какое нравоучительное выступление?

– Жаль, что в суде нет кинооператора. Ты бы мог полюбоваться на то благородное возмущение, на то отвращение, что появилось на лице почтеннейшего господина прокурора, когда он услышал о сожительстве Климчака с двумя дамами одновременно! А сам почтеннейший господин прокурор, что? Никогда в жизни? И как только такого гром не разразит! Не боишься?