Текст книги "Жизнь (не) вполне спокойная"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Зато ко мне предъявляли претензии многие. Я им напакостила, сама того не ведая, меня это очень смутило, и я постаралась им все объяснить, для чего и написала первую часть «Клин клином».

Я давала ее почитать знакомым, знакомые реагировали по-разному, некоторые просили от меня защиты, потому что они боятся психов, но все единогласно советовали: «Слушай, напечатай это. Иди, куда положено, и напечатай!»

Легко сказать! Единственная организация, пришедшая мне в голову, – редакция журнала «Пшекруй». Я совершила подвиг – позвонила в Краков, и оказалось, что Мариан Эйле, тогдашний главный редактор журнала, как раз находится в Варшаве. Я позвонила Эйле, он нашел время, я помчалась к нему. Эйле взял мой опус и прочитал.

Потом настала минута, которая для меня равнялась извержению вулкана.

– Ты пишешь еще что-нибудь? – спросил Эйле, который уже с четвертой страницы стал называть меня на «ты», словно знал с самого рождения.

– Писала бы, – честно призналась я с тяжелым вздохом, – да вот не на чем. Статьи пишу от руки, потом одалживаю у тетки пишущую машинку. От руки писанина идет медленно, пишу каракулями, из-за них не вижу текста. Машинку надо возвращать – тетка тоже много пишет. Из-за этой треклятой машинки не удается писать, сколько хочется.

– В таком случае машинку я тебе дам, – изрек Эйле.

– Как это? То есть как – дадите? Насовсем? В собственность? – не поняла я.

– В собственность и насовсем.

Передо мной распахнулись райские врата, хор ангелов грянул в душе. Честное слово, тащила я машинку к себе по лестнице и от волнения ревела в три ручья. Эйле к тому же подарил мне большую стопку бумаги, тяжесть неимоверная, но я не чувствовала тяжести, переживая прекраснейшее событие в своей жизни.

Так что, если кто не любит мои книги, может винить за мое творчество Мариана Эйле.

Он же впихнул меня в издательство «Чительник».

– Я насчет тебя уже переговорил, – озабоченно сообщил он. – Только вот оденься похуже, что ли, а то еще начнут говорить, что Мариан интересуется барышней, а не ее творчеством. Уж ты, пожалуйста, выгляди поплоше.

Требование я выполнила на совесть. В «Чительник» я отправилась после работы, в вытертой юбке, перепачканной графитом, в старой блузке, на которой вроде бы даже не хватало пуговки, в сандалиях на босу ногу, растрепанная, ненакрашенная, с блестящим носом, в руках авоська с зеленью, картошкой и хлебом.

Встретились мне там существа, за спинами которых ласково шелестели ангельские крылья: пани Борович и пани Шиманская – божества, которые на нашей грешной земле вообще не встречаются. Они приняли меня, как богиню, и велели дописать продолжение.

Первая часть «Клина» оказалась слишком длинной для повести и слишком короткой для романа. Требование написать продолжение сперва меня крепко озадачило, но тут вмешалась «Цинга».

С Анджеем, мужем моей золовки Ядвиги, я время от времени сотрудничала. Вернее, помогала ему, чертить ведь я умела, подручную работу выполняла на пятерку. Не помню, что он тогда проектировал, во всяком случае, именно в разгар наших совместных трудов появилась «Цинга».

Поначалу раз в несколько дней, потом ежедневно, а то и несколько раз на дню раздавался телефонный звонок и мужской или женский голос напряженно спрашивал:

– Цинга? Цинга?

Поначалу и Ядвига, и Анджей вежливо отвечали: вы ошиблись номером. Потом звонки начали их бесить, и отвечали они уже не столь вежливо или сразу вешали трубку. Потом дошло до вульгарных скандалов. Не помогало, «Цинга» продолжала надоедать. Однажды смертельно усталый Анджей взял трубку.

– Цинга? – вежливо осведомился женский голос.

– Да, цинга, – покорно согласился Анджей, у него уже не хватало сил скандалить.

– Кто говорит?

– Владислав Ягелло.

– Дорогой пан Владечек! – обрадовалась дама. – Это Ядвига! Нам необходимо срочно увидеться!

Это заявление Анджея просто нокаутировало.

– Сами понимаете, – потом объяснял он нам, – звонит мне королева Ядвига, хочет встретиться, ну как я откажу царственной особе?

Стряхнув оторопь, он условился с таинственной дамой на шесть вечера в кафе «Стильное». Увы, Анджей перепутал время, прибежал к семи, дамы, разумеется, не застал, а я с трудом простила ему такое разгильдяйство.

А Цинга продолжала трезвонить, пришлось общими силами решать, наябедничать ли на нее в милицию? Черт знает, что это такое, вдруг это пароль у преступников, пусть голова болит у компетентных органов. Милиция информацию оприходовала, поблагодарила, попросила дать согласие на прослушку телефона, мы его дали с энтузиазмом, зато Цинга вдруг замолчала, как ножом отрезало.

Никакой информации на эту тему нам не дали, и мы по сей день пребываем в неизвестности, что это было? Поэтому я с полным правом могла воспользоваться этой историей по своему усмотрению.

Книгу я дописала до конца, отнесла в издательство, договор уже был подписан раньше, и мое творение ушло в печать. Я шагала по улице Вейской в направлении Сейма с глуповато-блаженной улыбкой на лице. Я достигла основной жизненной цели!.

Цель целью и книга книгой, а в «Блоке» на моей шее висели не только Гурце, но и люблинская онкологическая больница.

Поджимали сроки, и, работая над проектом в Гурцах, три недели я выдержала совсем без сна. Моя мать в это время выдавала какие-то странные фразы: когда я приходила за детьми, она встречала меня со скорбной миной и доверительно сообщала:

– Ты знаешь, ведь алкоголизм излечим…

Я целиком и полностью соглашалась, мол, да, излечим, но тему не развивала из-за отсутствия времени.

На следующий день мама продолжала тему:

– Знаешь, алкоголизм надо все-таки лечить…

Ясное дело, надо. Я соглашалась с ней, забирала детей и ехала домой. Вскоре у матушки на нервной почве разболелась печень. Только через несколько лет я узнала, в чем было дело. Мой Ежи являлся к бабушке и небрежно сообщал:

– Мать снова утром пришкандыбала вдрызг пьяная…

Я действительно частенько возвращалась домой под утро – это факт. Дома мылась и снова отправлялась на работу. Иногда удавалось часок подремать. Алкоголь я, естественно, не употребляла, но мама считала, что я изо дня в день валяюсь по всем канавам от центра до Мокотова.

– Боже мой, зачем же ты плел такую чушь?! – в ужасе спросила я своего Ежи, когда тайна открылась.

– А откуда я знал, что она мне поверит? – огрызнулся оболтус без всякого раскаяния.

Я отправилась в дом культуры в Пётркове Трыбунальском. Прежде я никогда в этом городе не бывала и, чтобы выбраться с вокзала в город собиралась просто пойти за толпой пассажиров, а потом уж спросить дорогу. Застопорило меня сразу же: люди никуда не двигались, стояли там же, где сошли с поезда.

– Простите, а как выйти в город? – обратилась я к прохожему.

– Выйти вообще нельзя, пока стоит поезд.

Я заволновалась:

– А долго он простоит? Дождь начинается…

– У нас есть зонт, – заметил попутчик, стукнув закрытым зонтиком по асфальту.

Только тогда я посмотрела, с кем имела честь беседовать. Очень интересный мужик, черноволосый, внешность одновременно демоническая и вместе с тем приветливая.

Поезд уехал, и люди двинулись к выходу с вокзала. Мужчина с зонтом шел рядом. Он знал Пётрков, и сообщил мне, что покажет Дом культуры. По пути я узнала, что живет он в Варшаве, а в Пётркове у него брат, к которому он ездит играть в бридж. Впечатление он на меня произвел хорошее, мне и в голову не пришло, что передо мной бабник и соблазнитель экстра-класса.

Так я познакомилась с Дьяволом, которого на самом деле звали Войтек. Он пригласил меня на чашечку кофе, мы поболтали, и тут выяснилось, что он прокурор. Наверное, от меня даже искры посыпались, так я воодушевилась. Боже мой, прокурор, это же бесценный для меня человек! Я уже подумывала о новом романе. «Клин клином» был в печати, после завершения книги чего-то мне в жизни стало не хватать, и пустоту надлежало чем-то заполнить. Детективные сюжеты бурлили во мне, а тут прокурор – просто подарок Провидения!

Охмурял он меня с таким жарким энтузиазмом, что долго стараться ему не пришлось. Меня слегка беспокоили мои дети, но у них восторжествовало чувство справедливости. У отца другая жена, значит, мать имеет право на другого мужа.

Выходить замуж я не собиралась, официальный брак сидел у меня в печенках, лучше гражданский брак. Войтек поселился у меня, мы стали официальной парой, и началась цыганочка с выходом.

Войтек представлял смесь самых ярких достоинств и невообразимых недостатков, пресных и скучных черт характера у него вообще не наблюдалось. Он потрясно играл в бридж, прекрасно танцевал и любил танцы, меня безумно обожал целых три года, был предприимчивым и оперативным, всевозможные билеты в кино и театры добывал сам, дарил цветы и вдобавок обладал чудовищным обаянием. В целом же – клинический пример очаровательного прохвоста.

Врал он, как дышал, а охмуреж очередной дамы был смыслом его существования.

Чуть раньше, еще до появления в моей жизни Войтека, произошли два события, о которых я как-то умудрилась не упомянуть. Лилька сбежала от Збышека, а Эльжбета вышла замуж за Стефана.

Что касается Лильки, то тут я ничуть не удивилась. Збышек был красив, порядочен, не пил, не курил, спортсмен, сплошные достоинства, но он родом из Силезии. Там царят обычаи, чуждые нашим душам. Силезская жена обязана, например, чистить мужу обувь, невзирая на все прочие обязанности, и Збышек аккуратненько так, рядком, выставлял в прихожей свою обувь. Жили они тогда у родителей Лильки, моих дяди и тети, и Лилька как-то показала этот парад башмаков моей матери.

– По мне, так пускай они здесь корни пустят и зацветут, – заявила Лилька. – Интересно, когда он это поймет?

Стефан – сын тети Юзи, сестры бабушки по отцовской линии, двоюродный брат тети Ядзи и моего отца. Во время войны он остался в Канаде. С Эльжбетой они познакомились дистанционно, сначала по фотографиям, потом завязалась переписка, и Стефан влюбился. Он поклялся на Эльжбете жениться. Эльжбете в ту пору исполнилось двадцать, Стефан ей нравился, хотя был старше на те же двадцать лет, но выглядел молодо. Я была полностью «за» и всячески советовала ей выходить за него.

Впрочем, на этот брак ее подговаривала вся семья. Естественно, возникли всяческие паспортно-административные препоны. Сначала потребовалось выйти замуж, и лишь потом можно было уехать в Канаду, ну, она и вышла замуж per procura (по доверенности).

Как раз в те годы мы близко сдружились с Алицией. Ее бесподобная рассеянность, так восхищавшая меня, проявлялась у нее по-разному. Пример – сигареты. Иногда она курила две сигареты одновременно или подносила зажженную спичку к лицу, не взяв сигарету в рот, иногда брала спичку в рот, а сигаретой пыталась чиркнуть о коробок. Прикурить фильтр она пыталась почти всегда, то есть развлекала всех регулярно. Вещи, как рабочие, так и свои, она теряла систематически, забывала об условленных встречах и договорных сроках. Но в то же самое время она оставалась человеком принципиальным, могла спорить из-за одного неточно употребленного слова или расхождения во времени на две минуты. Она ненавидела ложь, увиливание и педантизм.

Однажды мы устроили с ней конкурс. Было это еще до моего знакомства с Войтеком. Наши близкие уехали, мы остались одни, без домашних обязанностей, поглощенные работой. Конкурс заключался в том, кто из нас создаст в квартире наибольший кавардак. Не нарочно, нам просто не хватало времени на уборку. Поначалу я вырвалась вперед, потом меня опередила Алиция, потом опять я обогнала Алицию… Победила, так сказать, дружба.

Алиция заложила фундамент моих отношений с западными странами. В Польшу приехала на экскурсию группа французов, прикрепили их к нам, возможно, по линии Союза польских архитекторов, и Алиция потащила меня за собой.

– Пойдем, ты ведь говоришь по-французски, вот и будем их сопровождать.

Есть у меня смутное подозрение, что приезжала еще одна группа из Франции, но на нее у меня уже не было времени. Алиция возилась с ними без меня. Она познакомилась с Соланж, председательницей французского союза женщин-архитекторов, подружилась с ней, а потом наших девушек в рамках ответной любезности пригласили во Францию. Алиция изо всех сил уговаривала меня поехать, хотеть-то я хотела, но не смогла. Гнала какую-то очередную халтуру. И не поехала. Кретинка.

Оказалось, что Соланж может устроить нас на работу у себя. Алиция в тот момент как-то не рвалась на заработки, а я – да, на работу бы я поехала. Начались переговоры на эту тему. Вот тогда-то Ирена и сделала мне пакость.

По договоренности с Алицией Соланж держала для меня рабочее место и собиралась прислать приглашение. Я попросила немного повременить. Бог знает, что меня держало, вернее всего, работа, а может, и очередная семейная неразбериха. В то же время у Ирены приглашение было, а вот места работы как раз не было. Я все согласовала через Алицию, пусть она поработает за меня у Соланж, чтобы зацепиться, за это время найдет себе что-нибудь, а я приеду позже.

Ирена уехала, работала у Соланж, после чего, когда Соланж хотела с ней прислать приглашение для меня, Ирена отказалась привезти бланк из посольства. Из-за чего там возник сыр-бор, я понятия не имею, но Соланж рассердилась и открестилась от всех наших планов, так что я не смогла поехать вообще и несколько лет не могла простить Ирене такого поступка. Потом обида забылась.

Алиция тем временем занималась очередной группой туристов, на сей раз датских. Туристы говорили по-немецки, Алиция знала немецкий не хуже польского, завязались дружеские отношения. Не буду настаивать, что господин фон Розен именно в ту пору посетил нашу страну, вроде бы так и есть, во всяком случае, они друг другу понравились, и по его приглашению Алиция уехала в Данию.

В «Блок» пришел на работу Лесь. Невозможно было сидеть с Лесем в одной комнате, за соседним столом, и не написать о нем.

В немногие минуты простоя я брала пишущую машинку у секретарши, а коллектив стоял за моей спиной и умирал со смеху. Лешек на нас косился. Очень долго он надеялся, что книга никогда не выйдет из печати: писала я с перерывами целых шесть лет, а по выходу книги он все же изменил свое мнение.

Ни с того ни с сего ему вдруг стало везти, он смог посвятить себя только живописи, объездил весь мир и «Леся» повсюду возит с собой, как своего рода талисман.

До «Леся» я писала, разумеется, мою вторую книгу «Подозреваются все». Во вступлении я изложила только правду, мы и в самом деле на работе носили халаты: дамы – голубые, мужчины – бежевые, а внутренним взором я и правда увидела сцену преступления.

О моих творческих планах с самого начала знала вся мастерская. Столярека я отправила на тот свет, потому как он меня в конце концов вывел из себя: задолжал мне три тысячи злотых, которые я должна была вносить по кредиту, и бегал от своих долгов.

Придумывать сюжет помогали все. Я очень долго не могла решить, из кого сделать злодея. И тут, на мое счастье, мне чем-то подгадил Витек. Он тогда уже был директором мастерской, потому что Гарлинский уехал в Швейцарию и остался там. Чем Витек мне навредил, уже и не вспомнить, но запомнилось, как я ему пригрозила: «Погоди, Витечек, это тебе даром не пройдет! Увидишь, как я тебе отомщу».

Книга «Подозреваются все» уже была в печати, когда меня разыскал режиссер Ян Баторий с предложением экранизировать роман «Клин». Писать сценарий я одна была не в силах, тем более что у Батория были свои взгляды на этот вопрос, а потому писали мы вместе, в кафе «Гранд-отеля».

У меня дома мешали дети и Войтек, у Батория шел ремонт. Другого подходящего места у нас не было, и много раз посетители за соседними столиками замолкали и с ужасом таращились на нас, слушая громкую перепалку.

Из «Клина» получилось «Лекарство от любви». Ссорились мы с Баторием самозабвенно, с бушующей ненавистью, но эту баталию он выиграл: в кино всё решительно и бесповоротно решает режиссер, а не сценарист, я сдалась, но озверела.

Баторий считал меня мерзейшей бабой, к тому же во время нашей работы у меня разболелся зуб, что не прибавило мне веселья. Каким чудом из всего этого получилась у нас комедия, сама удивляюсь.

Войтек на все мои многочасовые бдения в «Гранд-отеле» реагировал по-своему. Воображал, что, само собой, у меня роман с Баторием. Я ядовито интересовалась, где именно мы можем с ним заниматься любовью, под столиком или внизу, в сортире? А если да, то в каком? В дамском или мужском? На конкретные вопросы Войтек не отвечал, но скандалы мне устраивал каждый божий день.

С другой стороны, не уверена, что какая-нибудь очередная дама Батория не устраивала ему скандал из-за меня. В одном я уверена, что даже под страхом смертной казни мы не согласились бы завести интрижку, так друг другу осточертели! По окончании работы лютая ненависть постепенно сошла на нет, и мы остались друзьями.

Войтек же стоял на своих беспочвенных обвинениях до конца, его не прошибал ни один аргумент. Он упорно бубнил свое и отстал лишь тогда, когда сценарий ушел на утверждение, а рабочие посиделки в «Гранд-отеле» прекратились.

Гурце мне удалось закончить в срок. Проект опирался на добротную технологическую документацию, был старательно, хотя и скупо, выполнен, но комиссия по оценке инвестиционных проектов не утвердила его по одной простой причине: первоначальная смета составляла девять миллионов, а мы вышли как-то на двадцать.

Разыгрался грандиозный скандал. Затем Витек совершил страшную ошибку, и мастерская начала разваливаться на глазах. Ошибка эта заключалась в том, что Витек в конце года выплатил всем премию, и премия эта была весьма существенна.

Премировать было за что! Не одна я возвращалась домой под утро, все работали день и ночь. Размер наших премий вызвал зависть то ли в министерстве, то ли в объединении, и на нас натравили контрольные комиссии, которые несправедливо и необоснованно принялись задним числом урезать нам расценки. Результат оказался ошеломляющим: банкротство государственного предприятия.

Наш коллектив предложил отработать эти воображаемые убытки в течение четырех лет, отказываясь от премий, на одних голых зарплатах, однако согласия на это не получили: бесспорное доказательство того, что нас просто решили добить. И добили: архитектурно-проектная мастерская прекратила свое существование.

Служащие мастерской разлетелись по всему миру. Алиция уехала в Данию, когда моя вторая книга появилась в продаже. А до того появился на экранах и фильм «Лекарство от любви», оба события случились почти одновременно. Я организовала торжественную раздачу авторских экземпляров героям опуса, разослав следующее приглашение:

Уважаемый (ая) гражданин (ка)…

Приглашаю вас на торжественную раздачу авторских экземпляров великолепного произведения госпожи Иоанны Хмелевской под названием «Подозреваются все»… (Число, время).

Учитывая, что торжественное мероприятие носит чисто интеллектуальный характер с учетом задержки выплаты авторского гонорара, пол-литра в кармане не помешает.

Вечерний костюм приветствуется.

Место проведения торжественного мероприятия: апартаменты по известному адресу на четвертом этаже без лифта.

Явка с тяжелыми и острыми предметами, а также быстродействующими ядами категорически воспрещается.

Учитывая вышеизложенное, все принесли с собой самые разные вещи. Стефан явился с монтировкой, Витек с ножкой от стула, Каспер с булыжником, выдранным из мостовой у моего дома, Весек приволок мощный сук, обвитый лентой с надписью «Безотказное лекарство от любви». Не помню, что еще там было, но каждый имел при себе какое-нибудь орудие преступления.

Кроме того, они откололи номер с телеграммами. Каждые две-три минуты приходил посыльный и приносил по одной-две телеграммы. Настоящие, прямо с почты, с наклеенными полосками текста, некоторые на поздравительных декоративных бланках. Например:

Уважаемая товарищ Хмелевская выдала на гора две книжки и секреты всех знакомых тчк наилучшие пожелания связи перевыполнением сталинских норм тчк приветствуем наших рядах тчк союз писателей тчк

Или:

Выражаем глубокую обиду зпт что коллега отказала нам в доверии зпт так долго скрывая тайне столь интересные факты тчк профсоюз архитектурной мастерской тчк

И множество других. За каждую телеграмму посыльный получал два злотых.

Я перевелась в горпроект «Столица» на улице Крулевской, там и подружилась с Эвой и Тадеушем, которые от случая к случаю попадаются в нескольких моих книгах. В первый раз в «Колодцах предков».

В новой мастерской на меня свалили всякую чепуху, о которой не стоит и упоминать.

Я уже работала в «Столице», когда Войтек получил талон на машину «Шкода-1000 МВ».

Многие годы я ломала голову над отношением Войтека ко мне и только теперь сообразила, что он должен был меня тихо ненавидеть. Ни один мужчина не простит того, что я сделала. А дело было так.

Мы поехали за машиной, и тут оказалось, что водительские права он получил почти десять лет назад и с тех пор за руль не садился. А я как раз рулила замечательно, не только ездила за детьми, но и с Янкой мы поехали на машине в летний лагерь к Кшиштофу. Автомобиль я брала напрокат в «Мотосбыте» и за рулем чувствовала себя уверенно.

– Поезжай! – велел мне Войтек в автомагазине.

Что ж, господня воля. Я села и поехала. Погода и дорога оказались кошмарные – разъезженные сугробы, конец февраля… Страха я не чувствовала, на права я сдавала точно в такую же погоду. Меня даже удивило отсутствие особых препятствий, хотя что тут скрывать, я все-таки нервничала: новая машина, дорожная обстановка паршивая… Видимо, водила тачку я всё же неплохо, потому как домой мы доехали без особых происшествий.

Но на следующее утро, около дома моей матери я и допустила тот самый досадный промах. Стараясь сделать как лучше, я, подойдя к новенькой машине, велела Войтеку:

– Садись и рули! Необходимо набить руку, других способов хорошо научиться водить нет.

Первое, что сделал Войтек, – въехал в сугроб и не мог оттуда выбраться, выводить машину пришлось мне. Ну?.. Вот вам и пожалуйста! Какой мужчина стерпит такой конфуз?

Люцина заболела, и не просто какой-нибудь банальной простудой, она подхватила уникальное расстройство, а именно – функциональное расстройство ушного лабиринта. В общем, по ровному ходить она еще кое-как могла, но вот спуск и подъем по лестнице отпадали. И как раз в это время умерла бабушка.

Когда бабушку положили в больницу, она из нее сбежала, мотивируя свой побег тем, что там травят пациентов насмерть, желая освободить койко-места. Потом она болела дома. Как-то раз, когда ее забирала «скорая», бабуля потребовала захватить вместе с ней и фикус для меня, так как мой дом находился по дороге. Бездушные врачи в дополнительной услуге отказали, и, выполняя бабушкину волю, я должна была переть огромный горшок к себе сама. Фикус долго напоминал о бабуле, а истребили его мои дети, не помню каким образом, но явно по глупости.

На бабушкиных похоронах Войтек вел себя достойно, бережно вел Люцину под ручку по ступеням костела вверх и вниз, следя, чтобы она не упала, и, несмотря на жару, надел черный костюм.

Вскоре, расстроенная семейными горестями, Тереса прислала Люцине приглашение в Канаду. Люцина, уже не шатаясь на каждом шагу, отплыла на «Батории», вследствие чего все дальнейшие семейные безобразия перенеслись на тот берег Атлантики.

Для начала Люцина исчезла. Тереса и Тадеуш поехали встречать ее в Монреаль, пересмотрели всех пассажиров «Батория», собственной сестры не обнаружили и впали в ужас и отчаяние. Начались поиски. В списке пассажиров она значилась, по дороге никто не утонул, а в Канаду не прибыла – и привет! Куда, господи помилуй, она могла подеваться?

Искали ее до полного изнеможения, допытывались у всех, не видал ли кто ее, наконец, в полном отчаянии вернулись в Гамильтон. И тут обнаружилось, что Люцина сидит на скамеечке у соседей в садике!

Она объяснила происшедшее так: кто-то из Монреаля ехал в Гамильтон, и с этим неизвестно кем Люцина смылась столь художественно, что родная сестра ее не заметила.

Тереса окаменела от ужаса, видя весело щебечущую Люцину в чужом садике. Она уже успела привыкнуть, что необъявленный визит – страшная бестактность, а новые знакомства завязываются после солидной подготовки и с церемониями. Люцина же спокойно вперлась к чужим людям, компрометируя родню. Не помню, что еще она там вытворяла, но Тереса свое письмо в Варшаву окропила горючими слезами. Люцина же вернулась домой, поздоровев и помолодев до неузнаваемости.

Легко догадаться, что под боком у Войтека я получала кучу сведений о разных преступлениях, следственных действиях, трудных расследованиях и тому подобных бесценных для меня сообщений.

Среди прочего я заинтересовалась делом об изнасиловании, якобы совершенном в Плоцке, весьма меня возмутившим. В Плоцке оно и слушалось, Войтек выступал обвинителем, и поссорились мы тогда отчаянно. Я утверждала, что если это изнасилование, то я – королева Изабелла Испанская.

Обвиняемый ранее участвовал в ограблении банка, однако инкриминировать ему удалось лишь нелегальное владение оружием. Отсидел он всего полгода, вышел на свободу, но прошлого ему не забыли. Когда в отделение примчалась барышня с заявлением об изнасиловании, плоцкая милиция страшно возбудилась и, недолго думая, отправила гада за решетку.

Дай нам боже только таких насильников! Худенький белобрысик среднего роста, приятной наружности, причем прославившийся как первейший казанова города Плоцка.

Заседание суда было закрытым, но у меня, естественно, имелся особый пропуск. Я поспорила с Войтеком, что парня оправдают. Чтобы выиграть спор, Войтек пошел на подлог, я самолично застукала его, когда он под лестницей в здании суда подучал потерпевшую, как вести себя на судебном заседании, в каком месте зарыдать и так далее. Он повлиял на выбор судьи – нашли самого глупого во всем воеводстве.

Весь этот судебный фарс я превратила в сценарий для телевидения, сгодился бы он и для радио, только вот энтузиазма никто не проявил. Только через много лет я написала на этом материале роман «Девица с выкрутасами».

Обвиняемому впаяли полгода – столько, сколько он отсидел до суда. Так что пари Войтек выиграл.

Во избежание недоразумений сообщаю: в принципе я всегда на стороне женщин, которые, как правило, расплачиваются за амурные приключения своим здоровьем, психическим или физическим. Но в некоторых случаях я все же допускаю невиновность несправедливо обвиненных мужчин – у баб тоже порой возникают такие сатанинские идеи…

А в целом на вышеприведенном примере я всячески порицаю судопроизводство как таковое, об уголовном же кодексе выскажусь в самом конце.

В проектной мастерской на меня вдруг свалился вопрос о парковке под Дворцом культуры. Мы с Эвой провели инвентаризацию подвалов и подземелий. По результатам работы у нас получилось, что парковку можно построить, после чего собралась комиссия по утверждению инвестиционных проектов в составе девяти умственно неполноценных хрычей. Недолго думая, они решили, что парковка не нужна под тем предлогом, что машины в центр лучше не пускать, а если уж прорвутся, то нечего им под Дворцом культуры парковаться. Я готова голову дать на отсечение – ни один из этих дряхлых маразматиков в жизни не сидел за рулем.

К счастью, в это время я уехала и не понеслась в очередной раз разбираться, как разъяренная фурия, с этим вопросом.

Ситуация в моем собственном доме складывалась кошмарная и невыносимая. Войтек вел себя скандально, одновременно упрямо заявляя о своих великих чувствах ко мне. Может, они у него и были, но настолько необъяснимые, что я просто чумела от них. У меня не было ни времени, ни желания вести постоянную партизанскую войну, которую он и не думал бросать. Я даже надумала с ним расстаться, если не навсегда, то, во всяком случае, на время. Хорошим вариантом мне представлялась работа в провинции, но по ходу размышлений пришло в голову отправиться в более привлекательное место, например, в Париж, Монреаль, Копенгаген…

Париж накрылся медным тазом раньше из-за Ирены и неприязни Соланж. Монреаль тоже отпадал почти сразу – подвела Тереса. Оставался только Копенгаген.

Я написала Алиции отчаянное письмо, умоляя прислать приглашение, и она его выслала мгновенно. Возможно, Алиция спасла мне жизнь, а уж личную свободу несомненно, так как я уже была готова прикончить Войтека во что бы то ни стало. Убила бы, конечно, в состоянии аффекта, но за решеткой отсидеть пришлось бы изрядно. О детях я не беспокоилась – Ежи исполнилось шестнадцать, парень был абсолютно самостоятельный, а Роберт остался бы под опекой семьи.

Уехала я на две недели, имея на тот момент на двадцать две тысячи злотых долгов, а на ногах – последние туфли, у которых каблук еле-еле держался. В последнем письме я попросила Алицию принести на вокзал какую-нибудь обувку – вдруг каблук не выдержит, и я окажусь босиком. Носили мы один размер. Деньги за книги и фильм у меня уже кончились, а в дальнейшем творчестве Войтек мешал мне всеми силами…

– Не желаю видеть у тебя на лице такую счастливую мину! – заявлял он, когда я вправляла чистый лист в пишущую машинку. – Со мной ты вечно хмурая и недовольная. Вот возьму и испорчу тебе настроение!

И портил.

Алиция про обувь, естественно, забыла, но мой каблук чудом выдержал. Опоздала она на вокзал всего на пять минут, и из-за моего багажа мы поехали на Sanct Annae Plads, то есть на площадь Святой Анны, на такси. К моему удивлению, оказалось, что мне предстоит жить в прачечной у семьи фон Розен, на пятом этаже без лифта, с уборной на первом этаже.

А теперь прошу перечитать «Крокодила из страны Шарлотты», потому что в копенгагенской части книги там только чистая правда. Прачечная состояла из трех помещений, двух поменьше по одну сторону лестничной клетки и одного побольше – по другую. В тех, что поменьше, мы и жили, там у нас были кухня и раковина. Помещение побольше мы могли использовать как нам заблагорассудится, например, в качестве ванной: зарешеченные стоки в полу позволяли беззаботно плескаться, поливая всё кругом.

Сразу же нарисовался Мартин, студент архитектурного института. Ему удалось приехать в Данию на заработки, и он сидел в этой стране уже пару недель. Я была взрослее Мартина на десять лет, Алиция – еще старше. Она тоже дала ему пристанище.

Они от души надрались фирменной польской водкой, которую я привезла. В распитии спиртных напитков я участия не принимала, ибо свалилась, полумертвая от усталости, к тому же у меня разболелась печень.

На следующий день я злорадствовала: они терзались похмельем, а я нет.

При случае хочу сразу рассказать, что когда Мартин прочитал мой новый роман «Крокодил из Шарлотты», он впал в панику и категорически потребовал изменить имя Мартин на любое другое ради его маменьки. Мамуся, находясь в Польше, не имела права знать, что сынок творил в Копенгагене. Пришлось это учесть и автозаменой по всему тексту менять имя Мартин на Михал. А мамуля все равно догадалась, о ком речь, так что проблема разрешилась, и я могу открыто объявить: в романе никакой не Михал, а именно Мартин.