Текст книги "Жизнь (не) вполне спокойная"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2. ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ

За второй партой, сразу за Янкой, сидела Халина. Были у нее брат и жених. С братом я познакомилась, как-то раз мы даже вчетвером пошли в кино: Янка, Халина, ее брат и я. В кинотеатре он показался мне ужасно симпатичным. Жениха я знала исключительно по рассказам Халины. Та постоянно поверяла нам свои сердечные тайны, в данный момент что-то у них там не складывалось, и я, слушая ее сетования по этому поводу, как-то раз даже подумала: «Какое счастье, что это не мне выходить за него замуж!» Но я на эту тему не высказывалась. Зато призналась Халине, что мне очень нравится ее брат…

– Ты ему тоже, – ответила Халина сухо, каким-то странным тоном.

Вскоре оказалось, что жених и брат – это одно и то же лицо. Помню, что при этом известии я почувствовала себя ну оч-чень глупо.

Оказалось, что при записи в нашу школу должны были присутствовать кто-нибудь из членов семьи Халины, а родители как раз были очень заняты, поэтому пришел жених, представился братом, произвел прекрасное впечатление, и теперь ей приходилось придерживаться этой версии. Сейчас уже такой необходимости не было, но Халина по привычке представляла жениха как брата, и ей даже не приходило в голову, что я не знаю истинного положения вещей. Весь класс знал и смотрел на меня с полным осуждением: я ведь отбивала жениха у подруги.

Никого я не собиралась отбивать, даже в мыслях ничего такого у меня не было. Я попыталась резко ограничить свои контакты с женихом Халины, уйти в тень, возможно, не очень удачно, но мои честные намерения были именно что честными, причем собственное благородство меня окрыляло.

Я очень переживала за Халину, она мне нравилась с самого начала, и меня заела совесть. Она впала в полное отчаяние, и я боялась, что Халина завалит экзамены! Событие-то происходило в выпускном классе.

Нежданно-негаданно дело получило неожиданную развязку. Как-то раз, возвращаясь домой, я повстречала «яблоко раздора». Сначала я даже испугалась, потому что выглядело это однозначно. В то же время на меня снизошли райское блаженство, огромное счастье и страшное смущение. И мы отправились немножко погулять.

На следующий день у нас с Халиной состоялся серьезный мужской разговор, в результате которого она передала мне с рук на руки свое ненаглядное сокровище, заставив поклясться, что я сделаю его счастливым.

Жених, переданный мне из любящих рук, окружил меня глубоким обожанием. Я представила его семье, семья его приняла. Мы с ним были совершеннолетними, мне – восемнадцать, ему – двадцать один год, он учился в Политехническом. А вот денег у нас было – кот наплакал.

В выпускном классе мне было не до беготни по платным урокам, жених перебивался какой-то халтурой, по-моему, переводами с английского. На венчание и обручальные кольца он заработал, но на том всё и закончилось.

Пока мы хлопотали, дату свадьбы пришлось пересмотреть, ибо выяснилось, что я беременна. Это обстоятельство меня одновременно и восхитило, и напугало. В результате мы назначили дату похода в ЗАГС на июль, а венчания – на август.

Тем временем я поступила в институт. И весьма странным образом. На экзаменах, кроме рисунка, нужно было еще написать работу на тему, связанную с направлением будущей учебы. Тема звучала так: «Механизация труда как фактор повышения уровня жизни». У меня не было никаких проблем с ответом на эту тему. Смысл этой механизации просто рвался и выстреливал из всего, что творилось в девятнадцатом веке, а девятнадцатый век я знала гораздо лучше двадцатого. Я села и написала всё, что думала.

Конечно, при наличии такого количества рабоче-крестьянской молодежи, желающей поступить, меня бы не приняли, но я оригинально отличилась. На двести пятьдесят пять абитуриентов двести пятьдесят четыре человека подробно описали шестилетний план развития, и только в одной работе не было ни слова об этом самом плане. В моей. Я ни словечком о нем не обмолвилась просто потому, что не имела ни малейшего понятия, что он существует.

Настоящую свадьбу мы сыграли двенадцатого августа, однако, прежде чем это произошло, я нанесла визит родителям жениха (с точки зрения закона – уже мужа). Я заранее знала, что не придусь ко двору – единственной женой, достойной обожаемого сыночка, могла быть только принцесса Маргарита Прусская, все прочее было чудовищным мезальянсом.

Дома находились только свекровь и одна сестра, Ядвига. Свекор куда-то уехал, а вторая сестра, Марыся, вышла по делам. Визит состоялся совершенно по правилам девятнадцатого века, и временами у меня возникало впечатление, что я смотрю спектакль. Я не говорила ни слова, с маменькой ругался мой муж.

Отрез на свадебное платье и белые туфли раздобыла и привезла Тереса, тюль на фату достали в Варшаве, все чудом, из-под прилавка, потому как снабжение в пятидесятом году полностью соответствовало государственному строю. Из Чешина приехала Лилька. Проблему с костелом муж взял на себя и блестяще решил ее.

Свадьба состоялась в костеле Спасителя и была роскошной и шикарной – ковер через весь костел, феерия цветов, музыка на хорах, все лампы сияют и так далее.

Новоиспеченный супруг происходил из очень интересной семьи, совершенно противоположной моей собственной. Я узнала об этом значительно позднее, когда уже подружилась со свекровью. Если в нашем семействе вечно доминировали женщины, то в их роду извечно правили мужчины. Все они, начиная с прадедушки, были сплошь деспоты, тираны, скандалисты, вспыльчивые, взрывного характера, первосортные эгоисты, а вот женщин себе они выбирали тихих, спокойных и кротких голубиц.

Так что сами видите: попал мой муженек, как кур в ощип.

Безграничным удовлетворением и восторгом наполнила меня эпопея с обменом денег. Я только что начала учиться, что повлекло за собой кое-какие расходы. В субботу, перед тем самым памятным народу воскресеньем, я истратила практически все наличные деньги, осталось всего сто пятьдесят злотых, и ломала голову, как признаться в этом мужу. Пока я ее ломала, наутро грянула денежная реформа, и проблема исчезла. Радостно хихикая, я заявила мужу, что хлопоты с обменом денег нам не грозят. Муж даже обрадовался и похвалил мою расточительность. Все следующие деньги мы получили уже новыми, а уцелевшие сто пятьдесят злотых я поменяла на четыре злотых и пятьдесят грошей.

Учиться в институте мне понравилась. Большинство предметов были близки моей душе: история архитектуры, рисование, технический рисунок, деревянное зодчество, а конце концов, даже математика казалось упоительной.

Училась я с радостью и энтузиазмом, в свободные минуты вручную подрубая пеленки и детские распашонки. Так дожила я до января, когда, не дождавшись обещанных родильных ужасов, услышала мощный рев собственного ребенка. Он завопил так, что стекла задрожали.

– Мальчик! – воскликнула пани доктор.

Мой муж в коридоре в этот момент от радостного облегчения якобы упал в обморок.

Через девять дней я вышла из роддома, подождала еще два дня и отправилась на лекцию по математике. Придя, я осталась на все занятия, и потом хвасталась, что пробыла в декрете неполные две недели.

Дитем во время моего отсутствия занималась моя мама. Кроме Тересы и Люцины, из Груйца приехала бабка, безгранично счастливая, что в семье появился мальчик, она осталась надолго и рвалась к обожаемому младенцу.

Потом пришла экзаменационная сессия. Математику я сдала, хуже выглядел сопромат. Первый экзамен был письменный, и тот, кто написал на пятерку, освобождался от устного экзамена. Курировавший нашу группу ассистент профессора Понижа прекрасно осознавал уровень моих познаний, но у него было доброе сердце. Он подошел ко мне и незаметно написал решения на обороте экзаменационного билета. Я красиво переписала его записи, не вникая в их смысл в блаженной уверенности, что чаша устного экзамена меня минует.

Счастливая, как жаворонок в облаках, я позволила себе совершить страшную глупость. Экзаменационные ведомости должен был подписать профессор. Он сидел в соседней аудитории, чем-то занятый, и я, конечно, помчалась туда его поторопить:

– Пан профессор, ждем ваш бесценный автограф!

Потом я еще пару раз заглядывала и высказывала разные подобные глупости. Пониж в конце концов пришел к нам, и мне достало все-таки ума не цепляться к нему и не лезть на глаза, поэтому я спряталась в чертежной. Там меня и нашли и приволокли в аудиторию, потому что профессор якобы хотел меня увидеть.

– О, проше пани! – воскликнул он, заметив меня. – Да кабы я знал, что вы родили сына, я бы вам поставил пять, а не пять с минусом!

Я даже не успела рта раскрыть, как за меня это сделал какой-то болван за моей спиной:

– Ради бога, пан профессор, нет проблем! Вот чистый бланк, поставьте коллеге пятерку.

Профессор Пониж был в отличном настроении. Он взял чистый бланк и промолвил:

– Вот и замечательно! Только задам один простенький вопросик и сразу впишу пятерку. Есть у вас люлька для младенца?

– Нет, пан профессор, у меня только коляска, – ответила я безнадежным тоном чистую правду.

– Но люльку вы ведь видели?

– Видела.

– Ну, так скажите нам, под воздействием какого момента люлька раскачивается? – продолжал профессор, качая пальцем в разные стороны для наглядности. – И как нужно качать, чтобы тратить на это как можно меньше усилий и времени?

Меня охватило полное отчаяние, оно придало мне решимости. Я ничего не знала, и мне стало все равно.

– Прежде всего, пан профессор, ребенка вообще не нужно укачивать, не то он привыкнет и будет все время вопить, – твердо сказала я. – А во-вторых, человек и без того столько времени и сил на дитё тратит, что чуть больше, чуть меньше – какая разница?

Вокруг наступило всеобщее веселье, но Пониж не отступал. Он спросил что-то про велосипед и в ответ узнал, что у того есть цепь, потом он пожелал увидеть формулу потери устойчивости, и я посреди взрывов хохота писала и стирала с доски все буквы латинского алфавита по очереди. Пониж полностью поверил, что предмет я знаю досконально, потому что быть не может, чтобы я ничего не знала и так валяла дурака и ерничала.

И поставил мне пятерку.

На каникулы, явно поссорившись с головой, я поехала в Груец. Вроде бы да, на природе, воздух свежий, но какой смысл с полугодовалым ребенком уезжать из цивилизации, от ванны с горячей водой, от кухни с газовой плитой и изысканного туалета – в дремучий примитив, с водой из колодца, дровяной плитой и туалетом типа «сортир» во дворе? Дурная голова ногам покоя не дает… Кроме того, приходилось караулить бабушку, чтобы она не перебарщивала с уходом за ребенком.

В результате большую часть времени я тратила на срывание с сына теплой одежды. Мое детство еще не успело померкнуть, я отлично помнила собственные муки и пытки и собиралась защитить от них своего сына.

В первые каникулы после первого года обучения я проходила практику в МДМ – жилом квартале на Маршалковской, поэтому мне пришлось покинуть Груец. Я решительно приступила к укладке кирпичей и могу гарантировать, что весь квартал – кирпичный.

Я проходила практику у каменщика с довоенным опытом, у меня все получалось, пока стенка не достигала примерно метра, дальше руки онемели, и ровная кладка не получалась. Я перенесла свой интерес на своды и научилась выкладывать свод.

Чертить я умела, с самого начала чертежи у меня получались беспроблемно, мало того, что быстро, но еще и с ювелирной точностью. Упражнения по измерительным чертежам представляли собой бескрайние поля штриховки, и коллеги на меня подозрительно косились, постоянно интересуясь:

– Эй, ты, у тебя, что ли, растр есть?

Растра я сроду в глаза не видела и не умела с ним обращаться. Не желая обнаружить свое невежество, я только плечами пожимала. В конце концов кто-то вынес свой вердикт:

– Да так не бывает! Ей небось муж штрихует.

Меня сразил приступ хохота, потому что мой муж не знал, каким концом карандаша надо рисовать. Способности к этому у него были примерно такие же, как у меня к пению. Замечание было настолько глупым, что я отмахнулась и продолжала оттачивать свой талант, который впоследствии мне чрезвычайно пригодился.

Что до летней практики, я уверенно вспоминаю только в МДМ, после второго курса мы всей группой оказались в Люблине и торчали там минимум две недели. На третьем курсе на меня свалились отделочные работы в Варшавском сельскохозяйственном университете, в конце улицы Раковецкой, но за очередность этих практик не ручаюсь.

Учеба тогда делилась на два этапа – инженерский и магистерский. Инженерский курс длился три с половиной года, магистерский – еще два года, и его можно было окончить даже после очень большого перерыва, специализируясь в каком-то конкретном виде строительства. Кабы я была девицей без обязанностей… И так можно считать неслабым чудом, что мне удалось дотянуть до диплома. Честно говоря, проектировать я научилась слабо, но на первый взгляд это было незаметно.

Преддипломный отпуск длился девять дней, и как раз тогда у меня случился отек коленного сустава. Хромая и постанывая, я создавала проект провинциальной гостиницы. Я терпела боль до конца, получила четыре балла, может, даже четыре с плюсом, и меня уговаривали пойти в магистратуру, но этого я себе уже не могла позволить. Я мечтала, как выйду на работу и начну получать зарплату.

Сейчас, оценивая свое прошлое, я вижу, как замечательно получилось, что я не рвалась учиться дальше. В этом случае мне куда тяжелее далась бы смена профессии.

Жилищные условия у всей нашей семьи были просто устрашающие. Апартаменты, которые в первый момент показались просторными, как-то постепенно съежились. Ситуацию спасала только кладовка при кухне, чуть меньше того инфекционного бокса в Вежбне.

В этой кладовке ютились мои родители. Разделение семьи происходило вечером: они шли спать в кладовку, а мы втроем – муж, ребенок и я, оставались в комнате, и это все как-то еще можно было выдержать, только вот постоянно приезжала родня – Люцина, Тереса и бабушка.

Хуже всего было то, что в силу учебы и разных халтур я работала дома, вернее сказать – пыталась работать дома. Должно быть, мне слегка не хватало места.

В целом примерно годика этак три я чудовищно не высыпалась. Ложилась я очень поздно, бывало, что в два часа ночи, потому что только вечером у меня находилось время поработать. Вставала же я около шести, потому что этого требовал ребенок, которого поддерживала моя матушка.

Мое чадо было с рождения крупным, росло так же стремительно, как и его отец, и в полгода перестало помещаться в глубокой коляске.

Я впала в отчаяние, потому что денег у меня не было, да и прогулочных колясок днем с огнем не достать. И с того отчаяния, хотя без малейшей надежды, я купила лотерейный билет. Стоил он дешево, и я купила его не в складчину, а себе одной. И сразу же выиграла!

На мой номер пал выигрыш в целых триста пятьдесят злотых. Коляска стоила триста тридцать пять. Окрыленная невероятным везением, я бросилась в «Детский мир», и там состоялась вторая часть чуда: выбросили прогулочные коляски! Я мгновенно купила и ее и гордо пошла домой пешком, а встречные, все как один, с завистью ко мне приставали, спрашивая, где купила. Я охотно отвечала, после чего полгорода кабаньим наметом мчалось на улицу Братскую, потому что как раз начинался демографический взрыв и всем были необходимы коляски.

Во избежание недоразумений сразу скажу, что никогда больше ни в какую лотерею мне больше не удалось выиграть.

Финансовое положение наше все-таки слегка исправилось, поскольку на третьем курсе, под конец учебы, я получила потрясающую работу: переписку статистических расчетов.

Конструкторы работали день и ночь, всю Польшу покрывали столбы высоковольтных линий, столбы надо было обсчитывать, потому что стандартизация стандартизацией, но все-таки их установка зависела от разных параметров, главным образом от видов почвы, куда столбы вкапывали.

Расчеты калякали в спешке, и эти каракули на листочках надо было переписать стандартным шрифтом на технической кальке, втыкая в текст соответствующие схемы и формулы. Я умела это делать, чертежный шрифт не представлял для меня ни малейшей трудности, и кажется, что все мои технические знания родом из этого переписывания.

Переписывала я быстро, была до тошноты пунктуальной, и мне охотно давали работу, а платили замечательно: семь пятьдесят за страницу, это же целое состояние! Я дошла до пяти страниц в час, если только мне никто не мешал, а работодатели, в свою очередь, прониклись ко мне таким нереальным доверием, что сообщали мне настоящие сроки с точностью чуть ли не до минуты.

Моего мужа выперли с третьего курса скандально им брошенного института, и он решил найти постоянную работу. С этой целью он отправился на Польское радио, где знание иностранных языков иногда пригождается.

Была зима, а у мужа не было никакой подходящей одежды, ходил он в летней курточке, на пальто не хватало денег. Его свояк Юзек, человек военный, чисто по дружбе и симпатии, одолжил ему свою старую шинель, и в этой офицерской шинели мой муж появился на радио и сразу же был принят на должность переводчика и диктора. Гораздо позже оказалось, что его одеяние было воспринято как деликатный намек. Мол, прислала его служба безопасности, пусть не явно, но какой-то знак все же подали… Так что дураков отказать мужу в приеме на работу не нашлось.

Разумеется, его заработков нам не хватало, и мои статистические расчеты были весьма желанным дополнением.

Абсолютным несчастьем, давлением на психику и камнем на шее был чудовищный обычай, который мой муж не только предложил, но и просто навязал, а в моей семье такое положение вещей тоже культивировалось годами. А именно: муж отдает жене все деньги, а она ими распоряжается. Абсолютный кошмар. Страшные сцены следовали одна за другой. Муж говорил назидательно и с легким упреком в голосе:

– Надо экономить!

– Надо зарабатывать, – с нажимом в голосе отвечала я. – Из чего мне экономить, черт побери, и на чем?

Как каждая нормальная женщина, я имела склонность экономить на еде, а муж, как всякий нормальный мужчина, стремился экономить на всем, кроме еды. Если учесть, что ни на что, кроме жратвы, нам и так не хватало, никаких успехов на поприще экономии мне достигнуть не удалось, а чудовищная ответственность меня едва не доконала.

Собственно говоря, насколько сейчас помню, я была источником денег в семье точно так же, как и мой отец – в своей, но тот факт, что я учусь очно и официально не работаю, почему-то никто не замечал. Дай бог здоровья столбам высоковольтных линий, потому что без них я бы не знаю, что делала.

Я получила диплом, начала работать, и мы уехали с площади Независимости. Полученная нами квартирка находилась в районе Охота и была совершенно кошмарной, но я бы согласилась с радостью на любую кроличью клетку, лишь бы навсегда распрощаться с опостылевшей семейной кадрилью.

Новая квартира состояла из одной комнаты, кухни, прихожей и ванной.

Получив свою жилплощадь, я с упоением ею занялась. Полы были деревянные, паркетины плохо отшлифованы. Нормальный человек наверняка бы их отциклевал, но только не я. Я скребла их бритвой! Приезжала на Охоту каждую свободную минуту и скребла дощечку за дощечкой, по направлению волокон. Результат был ослепительный, гладкость у меня получалась совершенная, только вот времени это отнимало уйму.

В то же время мы начали покупать мебель. В первую очередь были приобретены шкаф и диван с матрасом мертвенно-свекольного цвета. Шкаф и свекольный диван стояли у стены на уже отшлифованном участке, а я продолжала пахать дальше. И все никак не могла понять, почему во время пребывания в долгожданной квартире я с каждой минутой становлюсь все злее и раздраженнее, и агрессия во мне стремительно нарастает.

Причину явления я поняла, только купив покрывало на диван. Я набросила его на свекольный диван и просто физически почувствовала, как в мою взбешенную душу заструился бальзам умиротворения. Тут меня и осенило. О влиянии цвета на психику человека я вообще-то знала достаточно много, но не предполагала, что оно может оказаться таким сильным. Я заинтересовалась этим явлением, углубилась в тему и, таким образом, в дальнейшем могла писать статьи в профессиональные издания, из чего следует, что нет худа без добра.

Ребенка мы отправили в садик, ему там не понравилось, сын жутко ревел и едва начал привыкать к садику – словил инфекционную желтуху. Ни один ребенок после инфекционной желтухи для садика не годится, и нам пришлось опять обратиться к маме за помощью. По утрам она приходила на троллейбусную остановку на пересечении улиц Ноаковского и Кошиковой, я выпихивала потомка из троллейбуса и ехала дальше на работу на Кручую. Милостью божьей моя мать любила рано вставать и свой день начинала в шесть утра совершенно добровольно. Забирая у меня своего внука, она была свежа, как примула, и куда более вменяема, чем я.

В то время существовало распределение выпускников на работу, и меня распределили в Энергопроект. Я смертельно испугалась, так как настроилась скорее на жилищное строительство, но никак не на промышленное.

Выхода, однако же, не было, меня приняли в Энергопроект на должность ассистента, в отдел одного типа, который стал архитектором весьма необычным манером. До войны он был специалистом по составлению смет и на этом основании знал строительство от нуля, а после войны сдал экстерном экзамен и превратился в архитектора.

Архитектор из него был как из козьего хвоста валторна. Проекты он делал, это да, но, увы, каждый элемент отдельно. Ну не мог он увязать между собой проекцию, фасад и дом в разрезе, стены у него лезли в окна, лестничные клетки получались на дверях, а инженерные коммуникации не сходились по вертикали. Фасады не имели ничего общего с остальными частями дома. Моей обязанностью было расчертить эти очаровательные проекты надлежащим образом, тем более что на собственном шедевре он не разрешал ничего менять. Характер у него был прегадкий, и он непрерывно и монотонно гундосил, стоя у меня над душой.

– Молодежь пошла – один недоучки, – бубнил он. – Ну вот ничего-то она не умеет, то ли дело я, который всю жизнь провел на стройках…

Меня чуть не тошнило при мысли, что утром я явлюсь на службу и должна буду восемь часов кряду провести вот с этим чумной заразой в одном помещении. Всякая охота работать у меня пропадала.

К счастью, через какое-то время меня перевели в другой отдел, под начало другого руководителя. Жизнь заиграла красками, тем более что руководителем этого отдела был пан Северин Буковский, фигура совершенно потрясающая. Про пана Северина я написала в «Бесконечной шайке». Пусть никто не думает, что я его выдумала, он на сто процентов настоящий, хотя звали его вовсе не Северин, а Теодор.

В то время я пережила несколько тяжелых и неприятных минут и долго не могла это обстоятельство переварить. В отчаянном поиске дополнительного заработка я заинтересовалась перепродажей автомобилей. Интересовались машинами все, добыть авто в те времена – это было высокое искусство. Каждый намек на продажу машины был сенсацией, и к каждому автомобилю вела цепочка посредников, которые на этом неплохо зарабатывали.

Роль посредницы мне подходила примерно как корове седло, но как-то раз я получила сведения, что на рынке есть «Олдсмобиль» в отличном состоянии, и кто-то подговорил меня участвовать в поиске покупателя. Заработать на этом я могла целых пять тысяч, и у меня аж «глаза и зубы разгорелись».

С продавцом меня свел сотрудник моего мужа, я условилась с ним встретиться за полчаса до заключения сделки в кафе «Новы Свят». Отправилась я туда прямо с работы, время было летнее, мужичка я узнала, но как он на меня посмотрел!

Господи помилуй! Можно сказать, я сгорела со стыда на месте. Вдруг впервые после долгого перерыва, словно гром среди ясного неба, на меня свалилось осознание того, как я выгляжу. Я огляделась в кафе и сравнила наряды окружающих со своим одеянием.

Вокруг меня сновали бабы в нейлоновых платьицах, в контрабандных туфельках, выпендрежные, накрашенные. Коллега мужа в элегантной рубашке, на брюках стрелка, наглаженная, как бритва, а я…

На мне было самопальное платьице из так называемого искусственного шелка, которое сзади уже вытянулось, на босу ногу я надела жуткие сандалии на средних каблучках, в лапе – войлочная сумка размером с чемодан, серая и потрепанная. К тому же я была растрепана, не накрашена и жутко грязная, потому что оторвалась прямо от кульмана, а карандашный графит затмевает пачкающей способностью угольную пыль. Мне стало плохо.

Видно было невооруженным глазом, что встреча в публичном месте с такой «элегантной» женщиной мужика потрясла. Он затравленно озирался по сторонам – не видит ли его часом кто-нибудь из знакомых. Тут второй тип тоже подошел, и оба постарались как можно скорее от меня избавиться, а я сбежала добровольно, забыв, зачем пришла, потому что, в конце концов, была молодая, и собственный внешний вид мне теоретически был небезразличен. Про заработок за посредничество я вообще забыла, внутренние переживания заглушили всё остальное.

Этот ошарашенный мужской взгляд я поклялась никогда не забыть и сразу же кое-что сделала. По-моему, я перестала носить войлочную сумку.

Второе важное событие в тот период было совершенно иного свойства. У меня вообще складывается впечатление, что некоторые мои житейские перипетии – клинический пример обучения на ошибках.

В Энергопроекте работал брат моей знакомой по институту. Мы с ним подружились, совершенно обыкновенно, как люди. Ежи мне нравился, а его отношение ко мне очень поднимало мою самооценку. Я приехала к ним в гости на чьи-то там именины, и вечером брат приятельницы проводил меня домой.

Как раз в это время у меня была масса работы из Государственного технического издательства, и недели две я вела монотонное существование: утром на работу, после работы домой, садилась за кульман, чертила до поздней ночи, ложилась спать, потом снова на работу и так далее. Ребенка я сплавила маме, муж уехал по делам службы на пару дней, было мне спокойно и хорошо, и я использовала покой на всю катушку, не теряя ни секундочки. Единственное отступление от этого правила я сделала ради этих именин, да и то пришла в середине вечеринки.

Болтали мы всю дорогу с полным взаимопониманием, возле моего дома разговор был в самом разгаре, и так вышло, что самым подходящим продолжением было бы пригласить парня на чашку чая. Чай вдвоем…

Откуда мне было знать, что бы из этого могло получиться? Нет, вру: я отлично понимала, что могло бы получиться, и тогда уже знала, у входа в дом. Мне очень хотелось пригласить его в гости, и я уже раскрыла было рот…

И не смогла издать ни звука, потому что перед глазами у меня встала картина, которая явилась бы нам сразу, как только я открыла бы перед ним двери. Я ведь не теряла время на всякие глупости, не убиралась в квартире, не мыла посуду, не застилала постель… Квартира выглядела ужасно, хуже, чем берлога последнего алкаша, только вместо пустых бутылок валялись стаканы с высохшими остатками чая. Нет, ни в коем случае в такую хавиру мужчину пригласить нельзя…

Ежи явно ждал приглашения, но дождался совершенно другого. Кретинская фраза «Я не могу тебя пригласить, у меня дома полный бардак» прозвучала так глупо, что у меня аж мурашки по коже побежали. Тем не менее я ее произнесла. Мы простояли у дома, наверное, с час, после чего каждый поплелся к себе.

Однако сей переломный момент имел двойные последствия. С одной стороны, не знаю, сумели бы мы сохранить нашу дружбу, если бы я тогда пригласила Ежи к себе и характер наших отношений изменился бы. Не таким было бы отношение ко мне Ханки, его тогдашней невесты, а потом – жены. А так всё осталось в платоническом и благородном ключе. С другой стороны, урок пошел впрок, и я больше никогда в жизни, какими бы ни были обстоятельства, не оставляла незастеленной кровать…

Роль единственного чада в семье, на основе собственного опыта, я считала самым большим несчастьем в мире и совершенно не собиралась обрекать собственного сына на такую судьбу. Упрямство женщины может преодолеть все на свете.

Мой второй сын родился в роддоме на улице Каспшака. Когда мне сказали, что это мальчик, я даже испугалась. Мама и муж хотели девочку, всё доченька да доченька. Мне было всё равно, я хотела им угодить, к тому же старший ребенок требовал сестричку, и они согласным хором задурили мне голову до такой степени, что я поверила в то, что будет девочка. Поэтому Роберт преподнес нам сюрприз.

Наши жилищные условия резко ухудшились. В комнате у нас жили уже двое детей, а мы разместились на кухне. Правда, это было главным образом вечерами, нам это практически не досаждало, но зато очень ощущалось то, что мне негде было поставить кульман. Чертить на кухонном буфете не получалось.

И тут моему мужу Польское радио, где он работал, выделило квартиру.

Произошло это совершенно неожиданно, по очень странным причинам. Из этой квартиры как раз выезжал на ПМЖ в Австралию сотрудник Польского радио, и из-за этой квартиры ссорились председатель жилищной комиссии и секретарь парторганизации.

У каждого на эту квартиру был кандидат, и, желая сделать пакость другому, по принципу «ни мне, ни тебе», квартиру спорщики отдали первому попавшемуся, и по чистой случайности этим попавшимся оказался мой муж.

Мы с ним пошли посмотреть эту квартиру. Меня слегка сбили с панталыку клопы, хотя квартира показалась нам восхитительно большой. Вопрос с клопами мы решили одним щелчком – ЛДТ, «Азотокс», – и сразу согласились переехать. Вот так я поселилась на улице Дольной, на четвертом этаже без лифта.

Одновременно, примерно тогда же, Тереса попыталась уехать в Канаду.

Ее отношения с мужем на расстоянии развивались довольно бурно. Начиная с сорок пятого года они пытались воссоединиться, разводились, он возвращался в Польшу, она рвалась выехать к нему, они снова разводились… Словом, приключений было немало. Свой отъезд Тереса завершила в конце концов в пятьдесят седьмом году, и вся семья была этим страшно взволнована. Сама Тереса – больше всех. Она боялась и сомневалась, есть ли в этом смысл – своего мужа она в глаза не видела семнадцать лет… Бросить страну, уехать в чужой мир, не зная языка! Свой отъезд она устраивала в полном смятении. Я ее подбадривала.

– Ну и что такого? Если что-то пойдет не так, ты можешь просто вернуться, – вполне разумно уговаривала я. – А что успеешь увидеть – то твое.

Тереса уехала. Моему младшему сыночку, Роберту, был годик, Ежи – семь лет, и он пошел в первый класс школы на улице Гроттгера.