Текст книги "Жизнь (не) вполне спокойная"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Торговая точка была что надо, успех у меня был бешеный, и я заодно открыла, что обожаю торговать на базаре. В результате у меня появилось прекрасное, хотя и утомительное, развлечение.

Некий очередной покупатель-самоделкин по доброте душевной посоветовал мне делать из листочков сережки. Я приобщила к производству Мацека, с которым работала еще в «Энергопроекте». Расходился наш товар не только на барахолке «Искра», но и в магазинах, потому что мы делали дивной красоты рекламные плакатики, рекламируя свой товар.

В общем, целыми днями пересчитывали мы товар поштучно, отчего без труда можно было и ослепнуть, к тому же вытягивали для швенз[18]18
  Швензы – основа для серег.


[Закрыть] медную проволоку из электрических проводов.

Марек в этом представлении участия не принимал, по неизвестным причинам он был против, а его дети – за, и работали с большим энтузиазмом, точнее говоря, – его старший сын с женой.

К листикам вскоре прибавились два вида ракушек. Приехало всё это барахло в посылке, где перемешалось, впору Золушке разбирать. В разборе принимала участие даже моя мать, которую это занятие ужасно веселило. Мы чуть было не наняли бухгалтера. Это безумие заморочило меня основательно, о профессиональной своей работе мне некогда было и думать.

Завяла наша предпринимательская деятельность лишь тогда, когда у алжирских оптовиков кончился товар: его перестали производить, должно быть, мода во Франции прошла.

Кутерьма с листочками не оставила мне времени на раскрытие тайны кустаря на улице Мадалинского. А заработок мой составил в результате сто пять долларов. Шанс же написать детектив об экономических преступлениях я проворонила навсегда. Мир, сверкающий мишурным блеском пестрых листиков, исчез с глаз долой, а конечный результат был поучительным. Я решила больше никогда не впутываться ни в какие гешефты.

После моего возвращения из Алжира туда ринулась работать по контракту целая куча знакомых. Я сама их убеждала, в рамках борьбы с «Польсервисом».

«Польсервис» ничего не делал, только брал высокие комиссионные за посредничество, а в Алжире на месте я собственными глазами видела, как им нужны хорошие специалисты. Арабы требовали строителей. «Польсервис» в Варшаве ожидал мощных взяток. Если бы я поехала в Алжир, меня взяли бы с места в карьер на работу, но, честно говоря, я не хотела возвращаться к оставленной профессии. Зато я с радостью гнала в Алжир кого только могла. Занятая листочками и сережками, я в подробности оформления не вдавалась, зато «Польсервис» бился в падучей от злости, отчего я получала просто райское наслаждение.

Среди прочих в Алжир отправились Донат, муж Янки, Анджей, муж Боженки, и мое собственное дитятко, Роберт, муж Зоси.

Собственно говоря, контракт получила Зося, техник-архитектор, но поехала она с семьей, забрав восьмимесячную Монику.

В Алжире они поселились вместе с Ежи и Ивоной, и это оказалось ужасной ошибкой. Но арабы, во-первых, не предоставляли техникам отдельного жилья, а во-вторых, обожали укреплять семейные связи. Ежи перебрался из Махдии в Тиарет. Здесь опять нужно взять в руки книгу «Сокровища», потому что вся топография местности описана там подробно.

Через несколько месяцев Зося с Моникой вернулись, а на работу взяли Роберта.

Я же упорно оформляла вторую поездку в Алжир и тащила за собой Марека, которому хотела показать Европу.

Из Алжира пришла весть: Роберт живет в машине. О разногласиях между сыновьями я догадывалась и не удивилась этому обстоятельству, а вот Янка с Донатом меня, мягко говоря, поразили: ведь они жили в трехкомнатном домике. Я бы их Кшиштофа в машине не оставила…

У меня голова от забот шла кругом – дома болезнь Люцины, в Алжире дети. У Люцины болезнь прогрессировала, метастазы перекинулись в мозг. Я оставила ее на маму и, стиснув зубы, уехала вместе с Мареком.

Встречал нас Роберт. При виде дитятка, совершенно здорового, загорелого, как мартышка, я вздохнула с безграничным облегчением, и мы отправились в Тиарет через Кемис Милиану.

Буквально на следующий день после нашего приезда грянул сирокко, а я, не зная об этом, вышла из дома по делам. В город меня подбросил Ежи, я управилась с делами и направилась домой.

Тиарета я еще не знала, так как была там пару раз, исключительно на автомобиле. Поэтому мгновенно заблудилась.

Жуткая жара убивала на месте, сирокко забивал песком глаза и скрипел на зубах. Новые босоножки пытались отрезать мне палец на ноге. Оказавшись в четвертый раз на том же самом месте, около отделения полиции, я поняла, что сейчас забьюсь в падучей с пеной у рта. Потеряв терпение, я приняла мужественное решение и вошла в отделение.

Полиция – она и в Африке полиция. Пришлось им со мной помучиться, потому как я им заявила, что не знаю, куда иду, не знаю адреса собственного сына, но он живет в микрорайоне за железной дорогой около шоссе на Махдию, что неподалеку от кладбища. Они почесали в затылках: карта города висела на стене, но явно была служебной тайной, и в конце концов отвезли меня на маленькую площадь, описанную в «Сокровищах», прямо рядом с домом Янки и Доната. До моих детей оттуда было рукой подать. Дети мои не удержались от замечания:

– Ну вот, стоило мамусе приехать, как ее уже домой доставляет полиция.

Не знаю, что делал в это время Марек. Он бесил меня с первого дня пребывания. Он меня уверял, что интересуется всем миром, а вот Алжир смотреть не пожелал. Неинтересно ему. Действительно, жизнь здесь не сахар, но чушь, которую Марек нес, была для меня куда тяжелее. Он предлагал плюнуть на путешествие по Европе и возвращаться прямо в Польшу, потом сразу на следующий день ехать в Данию, где нас ждала Алиция. На всякий случай я не согласилась на это идиотское предложение.

На прогулку со мной он всё-таки пошел. В половине седьмого утра, потому как это было единственно приемлемое время. Точно той же дорогой шли Яночка и Павлик. В голове у меня зарождались новые сюжеты книги.

В целом всё наше путешествие оказалось на редкость неудачным, и я справедливо должна признать, что не во всем, конечно, виноват Марек. Он, естественно, внес достойный вклад в разрыв семейных отношений почти на год, демонстрируя свои капризы и в Марселе. Из Марселя мы отправились в Данию, а Ежи с семьей – в Бельгию.

Чем дальше, тем страшнее. В Марселе Марек вынудил меня посетить корабельный музей, чтобы эти корабли черт побрал. Мне хотелось спокойно посидеть в кабачке, за столиком с видом на порт, выпить бокал белого вина, но ведь нет, таких развлечений он не признавал.

В Париже меня обокрали в метро. Шайка воров устроила жуткую давку, и у меня из плетеной сумки слямзили кошелек, куда я по глупости сложила все деньги.

Из-за проклятого парижского вора мы направились в Биркерод на неделю раньше, чем договаривались с Алицией.

Алиции не было, она уехала в Лунд, к счастью, в доме находилась Стася, которая как раз собиралась гладить постельное белье. Алиция вернулась на следующий день, и я с облегчением вздохнула – оставила ее с Мареком и сбежала на бега.

Марек не сдался, осуждал все мои действия, подвергая жесточайшей критике – по сей день не знаю, почему. Ему всё не нравилось, а Дания оказалась грязной страной.

Через неделю пришло письмо от мамы – Люцина умерла, и нам нужно немедленно возвращаться. У меня приключилось помрачение ума, я не сообразила, что письмо шло недели три, и Люцину уже давно похоронили. Я почему-то приняла письмо как телеграмму, мы ринулись в порт и на следующий день отплыли паромом до Свиноуйстя.

На пароме у меня началась истерика, какой никогда не случалось в жизни. Я сидела в ресторане, давилась куриной печенкой и поливала ее горькими слезами.

Сердце мое охладело к Мареку почти бесповоротно. Не знаю, как на его месте поступил бы не только настоящий мужчина, а просто порядочный человек. Влил бы в меня рюмку коньяку, попытался расспросить, что случилось? Он же не сделал ничего. Сидел как камень с презрительной миной на неподвижном лице и осуждающе молчал.

В Варшаву я приехала в состоянии амока. Не знаю, как так получилось, но, не заходя домой, я отправилась к матери, которая уже немного пришла в себя после похорон Люцины. Она была очень удивлена моему приезду. У нее я наткнулась на Янку.

– Никому не говори, что я уже тут, – попросила я мрачно. – Единственное счастье, пока никто не знает, что я дома. Может, отдохну с недельку.

Домой мы добрались в десять вечера, и тут зазвонил телефон. Боженка… Она только что узнала, что я вернулась.

Не надо было брать трубку, но я схватилась за нее по глупости, – и конец!

Еле-еле отцепившись от Боженки, я, пылая праведным гневом, позвонила Янке, вырвав ее из первого сна, и отчихвостила по первому разряду за то, что она сообщила о моем приезде Боженке. Я же просила никому не говорить! Доложила о моем приезде Боженке, хотя прекрасно знала, что та тут же кинется мне звонить.

Сонная Янка разозлилась, тут же перезвонила Боженке и сказала, что я устроила ей адский скандал за то, что она, Янка, ей сказала о моем возвращении. Нельзя же, мол, прямо сразу звонить человеку по возвращении! Боженка смертельно обиделась.

Прошло несколько лет, пока наши отношения кое-как наладились. А многолетняя наша дружба все-таки распалась.

Наш союз с блондином моей мечты тоже отдавал богу душу. Видимо, Марек выкинул очередной дурацкий номер, потому как меня стали терзать по телефону таинственные дамы, с таким определенным словарным запасом, что я не знала, что и думать. Терпение мое лопнуло, оковы дипломатии с треском разлетелись, и я закатила Мареку оглушительный скандал. Выложила ему всё, что о нем думаю, вполне сознавая, каковы будут последствия. Чувство справедливости я оставила лично для себя, потому что ведь сама лезла на рожон и добровольно притворялась идиоткой, никто меня не принуждал, а в моем возрасте пора соображать, что делаешь.

Божество, свергнутое с пьедестала, не выдержало и пошло к дьяволу.

Самое смешное во всей этой истории то, что я вовсе не планировала от него избавляться. Почему бы и не признаться? Напротив, я не хотела выпускать его из когтей, чтобы устраивать ему постоянные скандалы. Отыграться за четырнадцать лет кротости и терпения и припомнить ему всё его вранье. У Марека хватило ума сбежать и унести ноги живым.

Таким манером я избавилась от блондина моей мечты. Чтобы отвлечься, я занялась ликвидацией квартиры Люцины.

Меня отправили в командировку на Кубу. Там проводился конгресс детективов, пардон, авторов детективных произведений. Пригласили писателей из стран народной демократии, Центральной и Южной Америки и несколько человек со стороны.

На месте обнаружились разные разности. Во-первых, кубинские песо я могла себе засунуть не скажу куда, хоть квартиру оклеить, потому как иностранцы на Кубе расплачиваются долларами. В крайнем случае есть особые чеки или боны, вроде тех, которыми можно было расплачиваться в наших магазинах, в которых могут отовариваться только иностранцы. Мне должны были выделить их в Варшаве, но министерство, как обычно, оказалось в своем репертуаре.

Во-вторых, я оказалась официальным лицом и единолично представляла Польскую Народную Республику, поэтому на конгрессе я должна была сказать речь. Речь так речь, я не против.

В-третьих, польская литература на Кубе кончилась на Адаме Мицкевиче и «Камо грядеши» Генрика Сенкевича, и никто больше в глаза не видел ни одной польской книги. Ах нет, простите, в посольстве еще была «В пустыне и в пуще» Сенкевича.

Мне дали Беатриче, переводчицу, молодую негритянку с самыми красивыми глазами, какие только бывают на свете. И вообще она была очень хороша собой, а на голове сорок две косички. Ясное дело, я сама их не считала, просто спросила.

Беатриче оказалась истинной аристократкой – ее прабабку, рабыню, привезли на Кубу прямо из Африки, и ни разу в семье не наблюдалось смешанных браков с другой расой, кроме черной, как вакса.

Между прочим, на этой самой Кубе я не умерла от жажды исключительно благодаря Беатриче. Она или велела мне молчать и прикидываться кубинкой, или выкрикивала, что я – Polonia-социалисто, коммунисто, революционисто и имею полное право выпить мохито за песо. Еще никогда в жизни я не была такой «революционисто», как на Кубе, но ради спасения от обезвоживания готова была стать кем угодно.

Из виллы Хемингуэя сделали очень хитроумный музей. В него не входят, а осматривают комнаты через окна, обходя дом кругом, поэтому ничего не портится. Я обошла дом-музей и решительно утверждаю – если у меня будут подобные условия для работы, я тоже получу Нобелевскую премию. Увы, не получу, потому что дополнительно нужна заботливая жена.

Под конец пребывания на Кубе я рассталась с Беатриче: ее заменил кто-то из нашего Министерства внешней торговли, и у меня выросли крылья. Не приходилось больше держать себя в руках. Правда, парк официальных такси оставался для меня недоступен – водители просили только доллары, но я нашла себе частника, который согласился возить меня за песо, которых у меня осталось до черта. Мы оба были довольны. Я посмотрела на Кубе всё, что только было можно.

Я посетила старую Гавану и убедилась, что Беатриче говорила истинную правду, утверждая, что кубинцы чистюли, а европейцы воняют. Благодаря чистоте нищета не бросалась в глаза. Я как-то раз сунулась в авторемонтную мастерскую в старой Гаване, никакой показухи, и клянусь: все механики были в чистых брюках и белых рубашках. Беатриче уверяла, что кубинец моется три раза в день, а в крайне стесненных условиях всего лишь два и ни за что не наденет на себя ту одежду, что снял перед мытьем. Учитывая климат, я эту привычку одобряю.

Моя мать после смерти Люцины страшно сдала и перестала есть. Она потеряла аппетит, и никакими силами не удавалось впихнуть в нее хоть кусочек. Похудела она страшно и выдавала все симптомы болезненной меланхолии и депрессии, повторяя только: «Эта деточка меня забудет…» Она неотрывно смотрела куда-то вдаль, отчего нам сразу делалось плохо, и говорила: «Эту деточку я уже никогда не увижу…»

Деточкой она называла Монику, дочь Роберта. Роберт с семьей какое-то время жил в Канаде. Через пару недель кладбищенских прогнозов я не выдержала.

– А вот и увидишь! – заявила я в ярости и позвонила Тересе.

Тереса сильно разволновалась, но приглашение прислала, даже и мне в придачу. И вдогонку выдала полный отчаяния приказ:

– Не смей отправлять маму одну! Приезжай обязательно!

Как раз Канады в моих планах ну никак не было, но я решила пожертвовать собой и, раз такой случай, – увидеться с собственным дитяткой. По-моему, эта поездка продлила моей матери жизнь на пару лет.

Тереса при виде сестры сначала оторопела от ужаса, даже попятилась, потом помчалась предупреждать Тадеуша, чтобы тот не помер от кошмара на месте. Мелкие подробности нашего пребывания в Канаде описаны в «Бесконечной шайке».

Уже через неделю я потащила мать в Гамильтон, где они с Моникой занялись друг другом, а я могла скинуть заботу о ней с плеч долой. Роберт повез нас на Ниагару.

Именно тогда, в Торонто, мы наткнулись на меховщика, у которого должно было произойти убийство. Впечатление было настолько сильное, что мы едва не отправились в полицию, и у меня родился замысел «Бесконечной шайки». Я и сегодня не уверена, не лежал ли там где-нибудь труп?

Обе сестрички каждый день по очереди отводили меня в сторонку.

– Не могу я больше с этой Тересой! – драматическим шепотом кричала мать.

– Слушай, я с твоей матерью не выдержу! – нервно сообщала Тереса.

Тадеуш выдерживал всех и при этом здорово веселился.

Тереса и Тадеуш владели самым красивым участком озера. Весла в лодке были практически невесомыми, можно было просто-таки жить на воде! Мама просто влюбилась в деревья, под каждым становилась и приказывала считать, сколько таких, как она, уместились бы в дупле такого дерева.

Там же я свела личное знакомство с прелестнейшим зверьком в мире и на нем просто помешалась. Зовут его чипманк.[19]19
  Chipmunk – английское название бурундука (Примеч. перев.).


[Закрыть] Не знаю, как это название пишется, вообще не знаю, кто это, по-моему, какой-то вид хомяка. Существо было дикое, жило в лесу, но одомашнилось за пару дней, и уже через неделю, только хлопнешь дверью на крыльцо, – оно огромными скачками мчится из лесу, чтобы получить орешки и семечки. Ел зверек из рук, тыкаясь мордочкой в ладонь, чтобы достать зерна, забирался на человека. Просто чудесный зверек!

Другое необыкновенное существо – «грандхок».[20]20
  Groundhog – английское название лесного сурка. (Примеч. перев).


[Закрыть] Опять же не знаю, как пишется, да еще и как выглядит. Дважды с бешеной скоростью мимо меня просвистела копна темно-серого меха, которая ранее объела у Тересы на клумбе все ноготки. Сколько я рылась во всяких энциклопедиях и атласах, пером не описать, но «грандхока» не нашла. А ведь я видела его собственными глазами, хотя и не смогла рассмотреть, и могу поклясться, что он существует.

Мой сын Ежи, купив теплицу для разведения шампиньонов, выделил часть под жилье, оформил все документы и принялся за разведение грибов. Я же потеряла голову на этой почве и занялась сбором урожая. Страсти к собиранию грибов я никогда не скрывала, из-за грибов я даже умудрилась заблудиться в Кампиновской пуще, на крохотном пятачке, который прекрасно знала.

В теплице заблудиться не получалось. Всю осень, зиму и весну я, как одержимая, собирала шампиньоны, дошла до высот профессионализма и обрела неплохую форму.

Жизнь нам разнообразили собаки Динго, Сёгун, Суня и Симка, а потом еще и Каро, которую привезли, когда дети уехали в отпуск. Грибное производство на время приостановилось, наступил этап чистки и уборки помещений. На хозяйстве оставили меня с Богданом, отцом Ивоны.

– Мамуся, тут могут щеночка принести, – сообщили мне дети перед самым отъездом. – Возьми его, мы договорились.

«Щеночком» оказалась Каро – шестимесячная сука немецкой овчарки. Ее хозяин, венгр, покидал Польшу и оставлял собаку, ни слова не понимавшую по-польски. Собака выросла в квартире, и полная смена обстановки довела ее до форменного безумия. Люди, которые привезли ее, сбежали от нас в мгновение ока.

Естественно, все наши собаки тут же заинтересовались новенькой, а она в смертельном ужасе всячески старалась спрятаться от знакомства.

Я сидела на люке угольного подвала, терпеливо ждала и время от времени подзывала ее ангельским голоском. Приблизительно через час Каро подошла и разрешила себя погладить, потом нашла дорогу к дому, влетела в кухню-столовую и легла перед шкафчиком с кастрюлями.

К кастрюлям стало не подступиться. Каро пролежала два дня, глядя на меня такими глазами, что сердце разрывалось. В собачьих глазах светилась безграничная отчаянная надежда: я же когда-нибудь найду и приведу хозяина и вообще совершу чудо. Я чувствовала себя сволочной обманщицей, но для Каро я стала смыслом жизни, потому что она пристала ко мне, как репей.

Через два дня приехал Богдан и сменил меня на посту. Какое-то время мы сидели возле Каро на корточках, объясняли ей: ничего страшного не происходит, бабушка уйдет по делам, а дедушка останется, дедушка тоже хороший песик. Крыша у нас точно поехала, но Каро Богдана признала.

Через неделю Каро освоилась и почувствовала себя дома. И тут она показала себя во всей красе.

Она признавала только двоих – меня и Богдана. Позже причислила к своим еще и маму, явившуюся с визитом к собакам с ливерной колбасой. Все остальные были врагами, им надо было немедленно перегрызть глотку. Каро в оскале демонстрировала зубов этак сто пятьдесят, на хребте от лба до хвоста шерсть вставала жесткой щеткой, и она не позволяла никому нарушать границы.

Люди боялись проходить через наш двор, ни один чужой ни разу не рискнул войти в калитку, а ведь Каро не было еще и семи месяцев.

Единственный способ с ней справиться – поставить перед фактом. Чужак должен был оказаться в доме без ее ведома и сидеть в кресле. Каро впускали, и тогда она соглашалась оставить его в живых, но вставать гостю было очень нежелательно. Шевельнуться ему дозволялось только через какое-то время.

Мы с Богданом ехидно предвкушали ту минуту, когда собака не пустит домой хозяев. И вот эта минута настала! Дети вернулись из отпуска, и им тоже пришлось красться в дом с черного хода. Каро, которую отвлекли игрой во дворе, влетела в комнату, когда они уже сидели в креслах. Она страшно рассердилась, вздыбила шерсть на хребте, но у собаки концы не сходились с концами. Запах дома и запах новых врагов совпали, и это до такой степени сбило Каро с толку, что она убежала и долго не хотела возвращаться.

В самом начале эпохи шампиньонов, кажется осенью, у Ежи случилась беда. Он купил объект вместе с персоналом, в том числе с прекрасным управляющим, который взял на себя три четверти работы. И вот этот замечательный управляющий скоропостижно скончался – отказало сердце.

После смерти пана Станислава вся работа пала на плечи сына. Другого хорошего управляющего Ежи так и не нашел, и рабочий день у него продолжался с пяти утра до полуночи. Ивона тоже работала от зари до зари. Продержались они два с лишним года, после чего мое дитятко вернулось к своей изначальной профессии.

Мама снова была не в себе, опять пошли «канадские номера»: она причитала, что «деточка ее забудет», вспоминала канадские деревья над озером у дома Тересы, а съедобные продукты, по ее утверждению, были только в Канаде. Я собиралась в Канаду, только несколько позже, на конгресс IBC, но мотаться туда-сюда каждую неделю я не могла. Но матери так хотелось в Канаду, что она уехала одна. Впоследствии Тереса призналась, что она пережила ее визит очень напряженно, тяжелее даже, чем годы войны…

В назначенное время я полетела на конгресс IBC в Торонто. Конгресс продлился неделю, я же осталась в Канаде на месяц. Большую часть времени я провела у детей, а не у Тересы, и это по-человечески понятно.

Моя внучка Моника занималась карате, и не по собственному хотенью, а в силу печальной необходимости. Правда, занятия приносили девочке истинное удовольствие. В Канаде похищают детей. Мне казалось, что слухи на этот счет весьма преувеличены. Так вот, ничего подобного, всё это чистая правда. Только за время моего пребывания похитили шестерых. Я видела снимки в прессе, на стенах домов и по телевизору. Похищенных вывозят в Штаты с чудовищной целью – для услады извращенцев и для пересадки органов.

Похищение всегда совершается незаметно, без шума и крика. Речи быть не могло, чтобы похититель догонял убегающего ребенка. Именно для этого и нужно было карате для Моники: она уже в восемь лет умела делать забавное, едва заметное движение локтем и наносила поразительно сильный удар под ложечку, так что у человека перехватывало дыхание. А речь ведь шла вовсе не о том, чтобы убить похитителя, требовалось лишь выиграть время для бегства. Расстроенная Зося совершенно разумно решила, что водить ребенка за ручку всю жизнь не будешь, надо защитить дочь как-то иначе. Вот так они додумались до занятий карате. Моника приняла идею с восторгом, у нее оказались способности, и она уже получила медали на всяких соревнованиях.

Возможно, я оказала на Монику некоторое негативное влияние. Я снова вытащила Роберта на бега, с нами отправились и обе наши барышни. И надо сказать, случилось истинное чудо: мы закончили игру, выиграв по сто двадцать долларов на человека. А как иначе? Зося никогда бы мне не простила, что я прихватила с собой Монику. Зато в моей внучке проснулся вулкан. Страсти в ребенке так и кипели!

Жить в Канаде я не согласилась бы ни за какие коврижки, особенно в Онтарио. Я не говорю уже о климате, ладно, в конце концов, есть же кондиционеры, но жители Канады совсем разум потеряли. Напридумывали столько запретов, что и не знаю, как тут вообще можно что-то делать. Мне пришлось записать, чего в Канаде делать категорически нельзя, поскольку весь перечень запомнить немыслимо.

Итак, нельзя:

курить почти везде;

распивать спиртные напитки в общественных местах;

мчаться на скорости более ста километров, даже на совершенно пустой автостраде;

выбрасывать мусор, когда хочешь. Можно только в определенные дни и часы;

предаваться азартным играм;

наряжать на Рождество настоящую елку, а не искусственную;

шлепать детей;

покупать и употреблять алкоголь раньше одиннадцати утра. Один в один как у нас во времена минувшего строя!

Общественным местом считается всё, за исключением ресторана и собственной квартиры.

Какой-то дядька на улице шлепнул по попе своего родного ребенка, второй тип, совершенно чужой, проходивший мимо, обвинил его в избиении детей. Неразумный отец угодил под суд и уплатил штраф.

Кроме того, таких жирнющих баб, как в Канаде, я не видела даже в Советском Союзе. При своих габаритах они демонстрировали прямо-таки умилительную непринужденность. Я видела, как молодая дама, два метра в талии, отправилась на шопинг. Сверху на ней блузочка типа лоскуток, на попе штанишки в черно-белую клетку, которые должны сужаться к коленям, правда, им негде сужаться. В доме, где раньше жили Роберт и Зося, проживала дама, занимавшая буквально половину лифта на девять человек. Я всячески старалась помнить про свое хорошее воспитание, но ничего не получалось: я глаз от нее не могла оторвать.

Собственно говоря, трудно удивляться: жратва у них первый сорт, они трескают просто от жадности, до отвала и жиреют преимущественно за счет еды, глупым иллюзиям тут места нет.

Возвращаться из Канады я решила через Копенгаген и остаться в Дании на пару дней. На шею Алиции я кинулась с восторгом.

– Алиция, какие же красавицы живут в Дании! Какие элегантные, ухоженные…

– Слушай, ты откуда едешь? – подозрительно спросила Алиция.

– Из Канады.

– А-а-а, из Канады… Тогда все понятно.

Перед началом лета Тереса с Тадеушем приехали в Польшу первый раз вместе. Они хотели осмотреться на месте, потому как намеревались вернуться навсегда. Тадеуш заявил, что хочет умереть на родине. Поселились они у моей матери, на аллее Независимости, и прожили в Варшаве недели две. Я отсутствовала четыре дня. Вернувшись домой, первым делом я увидела, что мигает красная лампочка на автоответчике.

Томира, племянница Тадеуша, оставила мне два сообщения, одно за другим. Первое – что Тадеуш заболел. Второе – что он скоропостижно скончался. Я даже на миг решила, что она пьяна.

Пьяной она не была, Тадеуш действительно умер в течение двадцати минут. Единственное утешение для потрясенной семьи – Тадеуш умер счастливым. Он признался Томире, сидевшей рядом с ним, что очень счастлив, – и через полчаса его не стало. Внезапный, глубокий коллапс, острая сердечная недостаточность, «скорая» опоздала. Тадеуш хотел умереть в Польше, его желание исполнилось.

Вскоре умерла тетя Ядзя. На ее похоронах, через сорок девять лет, я встретилась с моей двоюродной сестрой Ягусей, той самой девчушкой, которая в возрасте девяти месяцев пыталась дорваться до цыплят. Умер и дядя Юрек. Моего двоюродного брата Михала я увидела впервые уже совершенно взрослым человеком и встречалась с ним исключительно на похоронах.

Домашние дела шли всё хуже – мама доконала-таки себя голодовкой и серьезно заболела. Я привела к ней чуть не всю Медицинскую академию, медсестры, сменяясь, дежурили круглыми сутками. Мама мечтала видеть рядом с собой Тересу и возмущалась, почему та не приезжает.

Тереса решила навсегда вернуться в Польшу. После смерти Тадеуша ей, естественно, пришлось поехать в Канаду, чтобы уладить там все дела. Прописана она была у меня, практически жила у моей матери, а вещи ее хранились в гараже моих детей в Константине. Мы стали искать ей квартиру. Имея только разрешение на постоянное проживание, она могла купить квартиру только в ипотеку, кооператив отпадал, а в тот момент, когда она нашла ипотеку, оказалось, что неделю назад законы изменились с точностью до наоборот: теперь она могла купить только кооперативную квартиру. Обычный бардак…

В квартирные дела Тересы мы впутали одного знакомого адвоката. Человек крайне занятой, он урвал для нас минутку из любезности, мне нужно было многое с ним обсудить с нужными бумагами в руках, и я предложила, что приеду к нему домой.

– Но я живу в Урсинове, – предупредил он. – К нам трудно добраться, и к дому не подъехать. Давайте договоримся в каком-нибудь другом легкодоступном месте.

– Отлично, – согласилась я. – Я буду в Урсинове по делам и вам позвоню.

Через какое-то время я оказалась у Мацека, моего приятеля. Я заявила, что забежала к нему на полчасика, потому как через тридцать минут должна позвонить адвокату, чтобы договориться с ним о встрече, и спросила, какое место он мне посоветует для встречи.

– На кладбище, – хихикнул Тадик, старший сын Мацека. – Кладбище любой найдет.

Против кладбища я ничего не имела, полчаса посидела и позвонила адвокату.

– Давайте договоримся о месте, пан адвокат. Я здесь, в Урсинове, неподалеку от Долинки Служевецкой.

– Я тоже, – ответил адвокат.

– На улице Моцарта.

– Я тоже.

– Дом семь Б.

– Я тоже.

– О господи Иисусе, – ахнула я. – Квартира тридцать четыре! Но здесь уж вас точно нет.

– Я в шестьдесят второй.

Тадик чуть не помер от хохота.

– Мы можем постучать ему в стенку, он ответит, так и будем перестукиваться. Балкон его квартиры рядом с нашим…

Сцену на балконе мы разыгрывать не стали, просто спустились на улицу и встретились у подъезда. И пусть меня кто-нибудь попытается убедить, что глупейшие стечения обстоятельств надо придумывать.

Умерла моя мать…

Дети продали шампиньонные теплицы, но собачья эпопея не закончилась. Они сняли квартиру в Урсинове и взяли с собой Каро. Когда дети уехали зимой в отпуск, я поселилась у них вместе с собаченцией.

В первый же вечер я вывела Каро на прогулку, естественно, уже было темно. Я пошла, куда глаза глядят, бездумно, так мы и гуляли. Когда же решила возвращаться, только тут до меня дошло: я не помню, где живут мои дети! Я осмотрелась вокруг – безнадежно. Все дома одинаковые. Что делать, пришлось положиться на собаку. Отпустив поводок, я приказала:

– Каруня, домой!

Она довела меня безошибочно, хотя по пути и постаралась обследовать две помойки. Потом я уже старалась отмечать маршрут следования, куда иду и где остался нужный дом.

Дети прожили в Урсинове два года, пока строили свой дом в Константине. Всё это время Каро чувствовала себя глубоко несчастной, потому что не могла запустить зубы в строителей. Сердилась она страшно. В конце концов дети переехали, но в доме осталась еще куча отделочных работ, чужие люди все время там торчали, и Каро этого не выдержала.

Как-то раз, глупо получилось, но Каро осталась дома одна. Ежи был на работе, Каролина в школе, Ивона поехала в магазин. Каро решила, что дела плохи, это не ее дом, а каких-то странных типов с молотками и дрелями. Она пролезла через ограду и отправилась искать хозяев.