Текст книги "На холмах горячих"

На второй день Александр повел Пушкина и Николая смотреть источники. Остановившись у ручья, стекающего с горы и сильно пахнувшего сероводородом, поэт поморщился:

– И люди пьют эту воду?

– И ты, представь, тоже будешь пить,– ответил Александр, усмехаясь.

– А как?..

– А вот смотри,– Раевский показал на ковшик из бересты и дно разбитой бутылки, висевшие на хилом кустике.– Попробуй!

Пушкин снял с ветки ковш, покрытый темно-серым слоем соли, зачерпнул в ручье воды, отлил глоток, улыбнулся:

– Вы знаете, не так уж невкусно!

– Уважающие себя господа имеют свою посуду. И пьют не из лужи,– хохотнул Александр,– а вон в том Елизаветинском колодце,– показал на седловину вершины ущельица.

Поднялись на Горячую гору. У Федоровской и Са-банеевской купален длинная очередь. В конце ее пристроился солдат на деревянной ноге, со свежим во всю щеку шрамом.

Александр брезгливо скривил губы:

– Смотрите, и этот Аника-воин туда, где порядочные люди. Есть же свои, солдатские купальни.

Пушкин покосился на Александра. Старший сын генерала надменен и резок в суждениях, однако надо и меру знать – так пренебрежительно отзываться о солдате, герое кавказских сражений!..

Каждое утро братья Раевские и Пушкин поднимались на Горячую, любовались долиной Подкумка. А однажды, оседлав лошадей, на утренней заре поднялись на вершину Машука, с восхищением наблюдали белоснежные вершины Кавказского хребта с папахой величавого Эльбруса, розоватые перед восходом солнца. Когда первые лучи озарили их, вершины вдруг зазолотились, а потом начали бледнеть и наконец приняли обычную окраску. Такие же вылазки совершали они и на другие вершины...

Через неделю Пушкин писал в Петербург брату Льву:

«Жалею, мой друг, что ты не со мной вместе видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными; жалею, что не всходил со мной на острый верх пятиглавого Бештау, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной...»

Однажды днем Александр Раевский повел Пушкина на татарский базар, где мирные горцы торговали всякой всячиной. Показал на красивого горца, продававшего баранов.

– Знаешь ли, это известный человек. Необычайно умен, кроме родного, владеет пятью языками: арабским, татарским, турецким, персидским и русским. Сочиняет небольшие поэмы. И представь, поскольку у кабардинцев нет письменности, он заучивает стихи на память и передает в устной форме. Он, кажется, и тебя переводит на адыгейский.

– Как его зовут? заинтересовался Пушкин.

– Шора-Бекмурзин Ногмов.

Поэт подошел к кавказцу:

– Милостивый государь, честь имею представиться, Пушкин Александр Сергеевич.

Тот изумленно посмотрел на поэта, воздел к небу руки:

– Мой аллах! Ты ниспослал счастье увидеть любимого мною стихотворца! Салам, Александр Сергеевич!– торжественно произнес Ногмов и в знак особого уважения приложил руку к сердцу, покорно наклонив голову. Он сдернул с коня свернутый ковер, расстелил на земле:

– Прошу вас, Александр Сергеевич, по нашему обычаю присесть.

Ногмов пригласил сесть и Раевского. В ответ на вопрос Пушкина Шора рассказал, что основу его произведений составляют собираемые им народные сказания и песни. Пушкин заинтересовался, о чем говорится в старинных преданиях, и кавказец с видимым удовольствием начал рассказ:

– Вот здесь, у пяти гор,—Шора показал рукой на пространство вокруг себя,– два века назад послы кабардинцев, абазинцев и ногайцев дали шерсть русским послам.

Пушкин удивленно поднял брови:

– Шерсть?.. В знак чего?

Ногмов мягко улыбнулся, пояснил:

– «Шерсть», по-нашему, присяга на верность дру-

гу. Первую-то присягу на верность Москве пятигорские черкесы дали еще Иоанну Грозному. Но потом, после его смерти на Руси часто менялись цари: был Федор Иоаннович, потом Борис Годунов, потом Лжедмитрий, Шуйский–не мне говорить об этом вам, вы лучше меня знаете историю своего государства. Русь забыла, что у нее есть подданные в Предкавказье. Худо нашим стало от этого: терзали их то крымская орда, то шамхал тарковский. Аллах видел, как рвали несчастных горцев на куски разные собаки, а помощи ждать было неоткуда.

Огонек надежды вспыхнул, когда на Руси установилась крепкая власть, на престол взошел Михаил Романов. Наши послали в Москву своих джигитов, напомнить царю о горцах. И царь направил своего посла в Пятигорье. Как говорят старики, съехались послы у подножия Машука, по древнему обычаю зарезали барана у ног знатного гостя, а потом, положив руку на коран, наши прадеды дали повторную присягу на верность России...

Ногмов опустил голову, о чем-то задумался, вдруг на его бронзовом от загара лице вспыхнула улыбка:

– А вот послушайте еще, Александр Сергеевич, про побоище в верховьях реки Малки... Это было при вашем государе Петре Великом. Кровожадный крымский хан Каплан-Гирей налетел с ордой на Пятигорье. Многотысячный отряд его после длительного перехода расположился у горы Кинжал. Хан предвкушал легкую и сладкую победу. Он направил своих десятников в аулы, выставив горцам требование сдаваться пока не поздно, а в знак покорности привести в стан три тысячи девушек и юношей.

Для вида согласившись, горцы спрятали свои семьи в глубокие ущелья Приэльбрусья, а сами вооружились, собрали триста ослов, каждому по две вязанки сена привязали на спины. Ночью, когда вражеский стан спал, незаметно подогнали табун, подожгли сено и направили обезумевших животных на орду. Ослы орут, огненной лавиной несутся, сломя голову.

Крымским татарам показалось спросонья, что на них обрушились земля и небо. Первые ряды повскакали с мест и без памяти бросились спасаться, сминая других, а те, приняв первых за кавказцев, напавших на них, сабли из ножен и давай рубить направо и налево.

Кровь рекой, побоище страшное... На рассвете, окружив ревущий от безумия лагерь, горцы довершили разгром непрошеных гостей.

Потом Ногмов рассказывал о Машуке, о чудо-озере Тамбукан, о богатырях-нартах. Перевод легенд с адыгейского на русский страдал в иных местах большими погрешностями, Александр Сергеевич, осторожно, чтобы не обидеть друга, поправил эти места, говоря, что так будет лучше, выразительнее-

Как-то в середине лечебного сезона вечером Пушкин и братья Раевские пришли на берег Подкумка. Сидели, слушая бормотание воды. Вспомнили детство (оба Александра учились вместе, Николай поступил в лицей на два года позднее). Вспомнили, как проказничали, самовольно уезжая в Петербург, в дом Раевских. Говорили и о серьезном. В частности, речь зашла о власти, о могущественной силе, правящей людьми.

– Безропотная покорность слабой черни сильным – вот идеал разумного правления в обществе,– убежденно сказал Раевский-старший.

Пушкин с удивлением посмотрел на лицейского товарища. Как он, Александр, может топтать святые идеалы юности, идеалы лучших сынов отечества, которые, не страшась смерти, шли и будут идти на борьбу за равенство и свободу людей? Как может сын генерала Раевского, ненавидевшего насилие и не раз выказывавшего примеры человеколюбия, проповедовать рабство? Может быть, из-за этого и не складываются отношения между отцом и сыном?

Разговор перешел к литературе. Раевский-старший хвалил «величественно-божественные» оды Державина, романтизм поэзии Жуковского, резко осуждал бумагомарание молодого поколения, причисляя к нему и Пушкина.

– Александр, как тебе не стыдно?—сердито упрекнул брата Николай, чувствовавший литературу более глубоко и тонко.

Братья заспорили. Пушкин ушел огорченным – пути их с Александром, видимо, различны. С Николаем Раевским, наоборот, дружба укрепилась. Младший брат был простодушен, в его небольших, близоруких глазах светились любознательность, живость мышления.

Однажды они пришли к подножию Машука, сняв рубашки, подставили тело горячим лучам. Николай вполголоса рассказывал о своей семье. Неожиданно с лукавой улыбкой он спросил Александра Сергеевича о своей сестре:

– Ты не забыл, так долго не бывая у нас, Элен?

– Елену Николаевну невозможно забыть,—шутли-во ответил Пушкин.

– Так вот Элен питает жарчайшую симпатию к Павлу Ивановичу Пестелю, полковнику, сыну сибирского генерал-губернатора... А Машу матушка задумала выдать замуж за генерала Волконского, который старше ее почти на тридцать лет...

При упоминании о Марии сердце поэта сжалось. Из дочерей Раевского он выделял Машеньку и испытывал к ней подлинную нежность. Хотя она и была подростком, но выражение ее лица, внимательный взгляд больших черных глаз были серьезны не по годам. Она по-детски смущалась, получая цветы от Пушкина: не раз по пути из Екатеринослава на остановках он собирал лиловые ирисы, нежные белые ветреницы, незабудки. Потом в Ставрополе, когда молодежь, изнывая от жары, пошла гулять в Бабину рощу, Пушкин, уединившись с Машенькой у ручья, прочел ей стихи, понять смысл которых могла только она...

– А ты слышал, Александр, что честные русские офицеры собираются создать тайный союз. Они ставят целью искоренить всесилие монарха и дать всем гражданам свободу,– не унимался Николай.

– Слышал. О последнем – никому, прошу тебя, слишком серьезное это дело,– предупредил Пушкин...

До генерала Раевского дошел слух, что главнокомандующий приехал в станицу Червленую. Николай Николаевич решил воспользоваться этим приездом – станица расположена недалеко. Велел заложить коляску и в сопровождении четырех конных поехал на Терек. Но, к огорчению своему, не застал Алексея Петровича: днем раньше он направился в Тифлис, а оттуда на персидскую границу. Надежда на встречу с Ермоловым не оправдалась...

– Завтра начнем готовиться к переезду на Железные Воды,—неожиданно объявил своему семейству генерал Раевский.

Софьюшка вспыхнула, радостно захлопала в ладоши:

– Едем! Едем!.. А из Железных Вод на Кислые?.. Ближе к Эльбрусу! Ты прелесть, папа!

Николай Николаевич перевел взгляд на домашнего врача, сидящего напротив него:

– Как ваше мнение, Евстафий Петрович?.. Наверное, не стоит отклоняться от системы, выработанной местными лекарями?

– Так, ваше сиятельство. Нарушать предписание не станем, закончим полностью курс лечения,– согласно кивнул Рудыковский.

Заулыбались остальные. Но особенно был рад Пушкин. Последние дни его начала одолевать грусть: срок лечения на Горячих Водах кончался, Раевские поедут в Крым, оттуда – домой, а он – в Екатеринославль. От одной этой мысли поэт внутренне холодел. И вдруг – переезд на Железные Воды, а затем на Кислые! Так значит, еще не конец, жизнь продолжается!

...На Железных Водах в калмыцкой кибитке, поставленной рядом с генеральской палаткой, Пушкин записал на клочке бумаги рвущиеся из груди строки:

Забытый светом и молвою,

Далече от брегов Невы,

Теперь я вижу пред собою Кавказа гордые главы...

После двухмесячного курса лечения семья Раевского выехала в Крым. Пушкин отправился вместе с ними, с грустью простившись с Водами, которые, как он потом писал, были ему «очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные ванны».

Но не только воды нужны были и помогли ему. Поэта исцелила природа Кавказа. Величественные горы со снежными вершинами, буйные, душистые травы, густые, непроходимые чащи у Машука, журчание целебных источников, чистый, прозрачный воздух —все было необычайно, благодатно. Пленяла и первозданность, простота этих мест. Люди жили в небольших домиках, без претензии на роскошь, относились друг к другу просто, человечно. И это вблизи опасности, на виду у немирных горцев, которые проявляли дикую жестокость к попавшим к ним в плен русским!

Позже, отдавая дань Кавказу, Пушкин не раз оживит в своих стихах все увиденное, услышанное и пережитое в этом краю:

Во дни печальные разлуки Мои задумчивые звуки Напоминали мне Кавказ,

Где пасмурный Бешту, пустынник величавый, Аулов и полей властитель пятиглавый,

Был новый для меня Парнас...

Пушкин стал первым российским певцом Кавказа...

КОНРАДИ И БЕРНАРДАЦЦИ

Каждый день Чайковский сильно уставал: принимал посетителей, отводил земельные участки застройщикам. Беспокоили и порубки драгоценного леса у подножия Машука, Бештау и в верховье Подкумка. Поселенцы, вопреки запрету Ермолова, валили самые лучшие деревья– для настила потолка, половых балок, сруба подвала и колодца, ограды, рубили на дрова. Если не следить за ними, то от местных рощ через три-четыре года останутся одни пеньки.

Конфликты между отдыхающими и из-за очереди в купальни и единственной «гостиницы» Варвация, жалобы на владельцев домов, которые за одну-две комнаты брали непомерно высокую плату,– все это вынужден был улаживать Чайковский. Осенью после отъезда больных возле стоянок оставались кучи пепла и головешек, мусора, грязи – территория у минеральных источников нуждалась в основательной уборке. Петр Петрович, как представитель военной и гражданской власти на Горячих Водах, занимался всеми неурядицами, отвечая за порядок, кружился словно белка в колесе.

В один из теплых весенних вечеров 1822 года у строительной конторы остановилась повозка георгиевского казака. Порог кабинета Чайковского переступил приехавший, снял шляпу, обнажив жидкие, белесые, гладко причесанные волосы, тихо представился:

– Добрый вечер. Доктор Конради.

Каждую весну на летний сезон из разных городов России приезжали на Воды частные доктора, а по осени увозили домой туго набитые кошельки. «Очередной лекарь прибыл»,– подумал Петр Петрович, окидывая изучающим взглядом строго одетого врача лет пятидесяти. Продолговатое лицо выглядело усталым, подбородок небрит, видно, приехал издалека, светлые умные глаза смотрели пристально. Гость, вероятно, тоже пытался определить, что за человек перед ним.

– Чем могу служить?—спросил Чайковский.

–• Я прибыл сюда с назначением,—Конради подал бумагу: «Предъявитель сего' Конради Федор Петрович утвержден главным врачом Кавказских Минеральных Вод». Ниже говорилось, что в компетенции главного врача вопросы не только медицинские, но и административно-хозяйственные.

– Боже милосердный! Ты увидел мои муки и ниспослал выручку!—обрадованно воскликнул Чайковский на кавказский манер, чувствуя, что с его плеч гора сваливается.

Он усадил доктора и засыпал вопросами: долго ли ехал из Петербурга, какие новости в столице?

Теплый прием расположил Конради к разговору. Дорога – сплошные муки. Ехал и на казенных лошадях, и на вольных. Ямщики требуют деньги на водку, на почтовых станциях грязь, клопы, кроме чая и хлеба поесть нечего. За две недели еле-еле добрался. А что касается столичных новостей, то он, Конради, находился в Петербурге всего два дня, куда был вызван из Твери, успел узнать лишь то, что имело отношение к делам на Кавказе.

– Что же именно, Федор Петрович?

– Ну, прежде всего, касательно денег. Чем главный врач может располагать? Сенат утвердил прошение господина Ермолова об ассигновании полумиллиона рублей на благоустройство Вод.

– Полмиллиона?!– не поверил Чайковский.

– Именно,—подтвердил Конради.– Далее-с. Утверждено прошение об официальном учреждении здесь, на Водах, Строительной комиссии, а также о выписке из-за границы опытных градостроителей.

– Ай да Алексей Петрович! Сдержал свое слово!– восхищенно сказал Чайковский, потирая руки.

– Энергия, решительность господина Ермолова, признаться, и подкупили меня, а то бы не поехал в такую даль,– Конради потянулся к чемодану, вынул из него рулон бумаги.– Вот-с, полюбуйтесь. По настоянию господина главнокомандующего министерство внутренних дол заказало французскому архитектору Шарле-маню проект двухэтажного каменного здания гостиницы,—доктор развернул на столе чертежи. На титульном листе было крупно написано: «Ресторация», на других были чертежи, расчеты. Чайковский, не веря своим глазам, смотрел на эффектный шестиколонный фасад будущей гостиницы с высокими арочными окнами в нижнем этаже. Неужели это будет?.. Вдруг Чайковский подумал: «Полмиллиона-то ассигновали, а отпустят ли их? Сумма нешуточная». Закралось и другое сомнение: не испугается ли трудностей Конради? Представляет ли он, какой груз берет на плечи?..

– Федор Петрович, а до назначения сюда где вы служили?

Конради грустно улыбнулся:

– Мой жизненный путь не был усыпан розами. Происхождения я незнатного. С большим трудом получил образование. Приехал в Россию, думал, примут с распростертыми объятиями. Ан нет! Пришлось дважды в Москве и в Петербурге сдавать экзамены на право заниматься врачебной практикой... Последние четыре года служил в Тверской врачебной управе, налаживал лечебное дело, строил больницы в селах, как говорится, все начинал с колышка.

– Простите, Федор Петрович, а ваша семья?

– Жена и дочери остались в Твери. Пока о переезде не может быть и речи. Потом, когда устроюсь немного, и их, быть может, перевезу.

Чайковский облегченно вздохнул: «Нет, этот, пожалуй, не сбежит...»

На второй день Конради осмотрел купальни, тяжело вздохнул: «Какое убожество!» Федоровское здание,

сложенное из старых подгнивших бревен, окончательно пришло в негодность; стены покрылись плесенью, штукатурка отвалилась, на полу зияли дыры, из которых хлюпала вода. Конради решил снести здание и на его месте поставить новое. Ванное здание называться будет Александровским в честь государя, по названию источника. По планам медицинского департамента первый источник, самый мощный, должен стать главным в снабжении сероводородных ванн на Горячих Водах. От него проведут воду под гору, в долине будут построены две капитальные купальни.

Чайковский показал Конради не занесенный ни в

какие учетные документы калмыцкий источник, где лечились степняки и стояла ветхая войлочная кибитка: «Тут был хороший ключ, а теперь, видите, вода из него вытекает чуть-чуть».

Конради насторожился:

– По теории Палласа и Гааза, если из-за засоренности русла оскудевает источник, то в другом месте непременно должен образоваться новый выход воды. Вы не искали его?

– Не занимался я этим делом, не до водж мне было,– признался Чайковский.

– Попробуем поискать.

И нашли. В полсотне шагов от кибитки из расщелины начал просачиваться на поверхность чистый, прозрачный ключ, вокруг него появилась свежая молодая зелень.

– Если пробурить здесь скважину, можно поставить еще одно ванное помещение,– сказал доктор, имея в виду расширение курорта...

Конради осмотрел Кислые и Железные Воды. Узнав, что есть еще источник у Кум-горы, направился туда. Местные жители-ногайцы сказали, что вода в ключе «мыльная», и они используют ее для стирки белья...

Вскоре из Петербурга сообщили, что на Кавказ выехали архитекторы. Конради, прочтя письмо, подумал: «Наконец-то Шарлемань едет. Ну что ж, начнем с ресторации».

Но каково же было его разочарование, когда через неделю на Горячих Водах появились два молодых черноволосых швейцарца итальянского происхождения – братья Бернардацци, Джузеппе (Иосиф) и Джиованни (Иоганн). Они предъявили Федору Петровичу контракт, заверенный печатью министерства внутренних дел, в котором братья обязались производить постройку ванных зданий и прочих сооружений, за что назначалось им жалование по 4 тысячи рублей в год. Архитекторы оговаривали особые условия: приличную квартиру с отоплением и освещением, гарантию невмешательства в практические работы, а также все необходимые по смете материалы...

Прочтя документ, Конради подумал: «Видимо, капризные архитекторы. Четыре тысячи в год! Приличную квартиру с отоплением и освещением! Не вмешивайся в их дела!..» Пожал плечами:

– Я извиняюсь, господа. Отдельные пункты вашего контракта я не смогу соблюсти. К примеру, бесплатную квартиру с отоплением и освещением найти невозможно – нет у нас приличных домов. Снимайте у частных лиц. Или вот пока живите в той «гостинице»– Федор Петрович показал на турлучную хату Варвация.

– Да и касательно невмешательства в ваши дела как быть? Составите проект, а он с медицинской точки зрения непригоден будет. Материал затребуете такой, какого на Кавказе не сыщешь...

Братья покраснели. Старший, Иоганн, пытался что-то объяснить на смеси итальянского, немецкого и русского, но смутился и замолчал. Иосиф, коверкая слова, по-русски ответил:

– Мы понимаем... Особых претензий предъявлять к вам не станем. Что можно, то можно, что нельзя, то нельзя...

Как успел заметить Конради, Иоганн был сдержанным, неловким, а Иосиф – более общительным, вступал в разговор от имени обоих. Потом, когда братьев узнали поближе, выяснилось, что первые эскизы, основные расчеты исполнял Иоганн, более опытный архитектор. Иосиф же набело доводил проект, часто спорил, внося в расчеты свое. Старший подавал идею, намечал пути ее претворения, младший шлифовал ее и осуществлял проекты на практике, руководя постройкой зданий.

Конради развернул перед архитекторами проект Шарлеманя. Иоганн, поправив очки, склонился над ним, о чем-то переговариваясь с братом. Изучая чертежи и смету, старший нахмурился, указывая что-то Иосифу в трех местах.

– Что, не нравится?– настороженно спросил доктор.

Конради постучал по дощатой перегородке в «архитекторскую»:

– Петр Петрович, прошу на минутку!..

Главный врач представил братьев вошедшему. Иосиф сообщил Чайковскому, что в проекте Шарлеманя много недоделок.

– Каких именно?

– Варить пищу надо? Надо. А где кухня?.. Белье живущим в ресторации стирать надо? Надо. А где прачечная?.. Продукты – мясо, молоко– летом будут портиться, а где ледник, кладовая?—показывая на проект, говорил Иосиф.– Кроме этих недоделок, не намечены места для жилья прислуги, флигелей под сдачу квартир, учитывая то, что приток желающих лечиться с каждым годом будет увеличиваться. На втором этаже желательно иметь запасные комнаты.

«Вот и настало время, когда комиссия заработает в полную силу»,—подумал Чайковский и, тревожась о смете, спросил:

– Какие именно поправки вы предлагаете?

Иосиф ответил, что под главным корпусом надобно сделать цокольный этаж со сводами, отчего бельэтаж станет гораздо суше и воздух в нем чище. К главному корпусу пристроить флигели и кухню, а под кухней – ледник и кладовую. Он вынул из нагрудного кармана карандаш и легкими линиями пририсовал к основному зданию ресторации прямоугольные боковые «крылья»,

Чайковский опечалился, представив объем работы. Однако замечания итальянцев были справедливы:

– Хорошо, ваши дополнения к проекту Шарлеманя я вышлю генералу Ермолову на рассмотрение и утверждение,– согласился он...

Братья Бернардацци поселились в «гостинице» Вар-вация, каждое утро ровно к девяти часам приходили на службу в «архитекторскую» строительной конторы, куда перетащили все свои чертежные принадлежности и инструменты, привезенные из Петербурга. Разрабатывали эскизы купален, полагающихся к ним сооружений, часто спорили между собой.

Петр Петрович, как старший член комиссии, предложил братьям сесть за разработку цельного проекта поселка Горячие Воды, учитывая окружающую местность,– свой план с поправками архитектора Мясникова он не решился показать им.

Братья, попросив пять солдат в помощники, несколько дней потратили на топографические съемки у подножия Машука. Во многих местах они заставили солдат выкопать довольно глубокие ямы, исследуя прочность грунта под фундаменты будущих казенных зданий. Иоганн и Иосиф обошли окрестности Машука и Бештау в поисках строительного леса. В долине Подкумка нашли места, где можно брать щебенку, песок и глину. И только после этого засели за чертежные столы.

Чайковский сам много раз выполнял изыскательные и чертежные работы, но, увидев, как работают братья Бернардацци, был восхищен продуманной, дотошной последовательностью их действий.

Иосиф заходил не раз, спрашивал, не пришел ли ответ от генерала Ермолова? Ответ главнокомандующего задерживался, и это, в свою очередь, тормозило работы на первом объекте – ресторации...

Братья Бернардацци критически осмотрели возведенные в поселке дома, которые по внешнему виду никак не вписывались в архитектурный ансамбль будущих Горячих Вод. Ревизию начали с вершины долины, с дома вдовы-генеральши Хастатовой. Камышовая крыша огромной тяжелой шапкой придавливала низкие стены, окна расположены несимметрично, ворота – из старого трухлявого дерева, каменный забор сделан на скорую руку. Архитекторы попросили хозяйку найти возможность покрыть крышу тесом, стены поднять вершков на пятнадцать, услужливо подсказали, где лучше поставить окна, предложили перестроить каменный забор. И, конечно, поставить новые ворота – визитную карточку усадьбы. В усадьбе, как в маленьком государстве, должен быть порядок. Элементарное соблюдение хозяйственной гигиены не позволяет ставить рядом с амбаром свинарник и конюшню...

Бернардацци подготовили проекты фасадов и для других построенных ранее зданий в поселке под попечительством Чайковского. Единственный владелец на Горячих Водах отказался переиначивать фасад своего дома – Екатерина Ивановна Мерлини.

– Мне и под камышовой крышей весело живется. И ничего в своем русском доме не стану переиначивать на ваш иностранный манер,– высокомерно заявила она...

Конради, получив известие о том, что его семья собирается приехать к нему на Кавказ, заказал братьям архитекторам проект и смету для своего дома. Те, переговорив между собою, неожиданно для доктора предложили возвести дом не из нового материала, а купить уже готовый в ближайшей станице. Из нового строить долго, дорого, да и леса хорошего нет здесь. На плане поселка, составленного ими, они наметили на Главной улице, напротив ресторации, бойкое удобное во всех отношениях место для усадьбы доктора,

Федор Петрович купил в Георгиевске большой пятистенный дом у офицера, который получил перевод в Россию. Нанятые казаки разобрали и перевезли его на Горячие Воды. Под руководством братьев солдаты, выделенные Чайковским, за короткий срок построили красивое здание с широкими окнами и центральным входом прямо с улицы. Во дворе посадили молодые деревья, разбили клумбы, наметили дорожки.

По приезде семьи Конради устроил званый ужин. Подняв бокал с вином, оглядев гостей, Федор Петрович взволнованно и торжественно сказал:

– Я счастлив сегодня, друзья мои. И клянусь всю жизнь прожить в этом доме, все свои силы и знания посвятить процветанию Кавказских Минеральных Вод!

– О да!—вырвалось у Иоганна Бернардацци. Лица братьев сияли, черные как смоль глаза блестели. Оба разом поднялись, и Иосиф проникновенно произнес:

– И мы даем обещание. Всю жизнь посвятить украшению чудесного уголка российской земли... Это наша вторая родина!

#* * *

Конради сообщил Чайковскому приятную новость: для исследования минеральных вод на Кавказ едет профессор медико-хирургической академии Нелюбин. Петр Петрович пожал плечами:

– Сколько можно исследовать нашу воду? Приезжали Паллас, Симсен, Гааз. А штаб-лекарей сколько перебывало! Чего тут особенно исследовать? Пей, купайся—вреда не будет!

– Э, нет, дорогой мой! Минеральная вода – лекарство. А всякое лекарство, если его употреблять невпопад, может причинить вред,– возразил Федор Петрович.– Чем больше ученые изучают минеральную воду, тем больше открывают нового. Настанет время, будут созданы специальные институты по изучению курортных лечебных средств. Быть может, профессор Нелюбин затем и едет, чтобы заложить первый камень в здание отечественной курортной науки.

Конради хорошо знал Александра Петровича Нелюбина, выдающегося фармаколога, страстного поборника русской науки и всего русского. Это он создал кровоостанавливающую «нелюбинскую жидкость», спасавшую жизнь тысячам соотечественников...

Нелюбим приехал через месяц. У тридцатишестилетнего профессора было молодое лицо с высоким выпуклым лбом, ясные серые глаза. Легкие, быстрые движения были полны энергии. Он приехал не один —с лаборантами, которые привезли объемистые саквояжи, наполненные приборами походной лаборатории... Началась работа. Под палящим солнцем целыми днями исследователи колдовали у источников горы Горячей; определяли температуру, удельный вес воды, дебит каждого родника, производили анализ газового и химического состава.

До сих пор врачи рекомендовали больным воды очень смело: купайтесь в любом источнике, они по качеству почти все одинаковы, разница лишь в температуре. Если высока или низка – сидеть в ванне меньше, при средних градусах можно продолжить время процедуры. Нелюбин развеял иллюзии лекарей: разъяснил, что свойства каждого источника разные. Есть только серные, но есть и кислосерные, серносоленые. Лечить ими без разграничения – преступление.

Александр Петрович присвоил каждому источнику номер. Под первым номером обозначался главный Александровский, под вторым – Елизаветинский, под третьим– Михайловский, под четвертым и пятым – Варва-циевские, под шестым – Солдатский и под седьмым – Калмыцкий...