Текст книги "На холмах горячих"

Автор книги: Иоаким Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

–Hy, вот, видите, у вас и план есть... Немедля составляйте смету и ко мне на утверждение. Казначейство без всякой задержки отпустит вам нужные деньги...

Казначейство Линии действительно расщедрилось, само прислав на Горячие Воды требуемые по смете деньги. Емануель выполнил и другое обещание: на Под-кумок передислоцировались три роты Кабардинского полка. Часть солдат Чайковский поставил на постройку

Николаевских ванн, часть —на возведение Александровской и Ермоловской купален, часть занялась благоустройством зоны отдыха.

Главную улицу солдаты засыпали песком и укатали, по бокам посадили липки, привезенные из лесного массива Машука. Крутую дорожку на подъеме к Елизаветинскому колодцу и гололобую седловину вплоть до Михайловского источника, срезав неровности, выровняли, распланировали аллеи, посадили деревья различных пород. От седловины протянули по вершине горы Горячей к Александровской купальне еще одну дорожку, украсив ее молодыми сосенками, доставленными из закубанского и эльбрусского лесов. Елизаветинский колодец обложили камнем, а рядом поставили парусиновую галерею (на том месте спустя двадцать лет по проекту архитектора Уптона будет выстроена каменная Академическая галерея). Над Михайловским источником поднялся павильон с крышей в китайском стиле.

Добывая камень для дорожек, солдаты нашли в скале, напротив Елизаветинского колодца, пещеру. Бернардацци загорелись желанием сделать здесь грот. Солдаты топорами выровняли куполообразный свод, отшлифовали легкий в обработке камень, для сидения вытесали в камне скамейки.

Выше грота на скале заложили восьмиколонную, открытую всем ветрам беседку, в которой, согласно проекту, должен быть установлен струнный инструмент, издававший при ветре мелодичные звуки. Строение это получило название Эоловой арфы.

Благоустроив верхнюю часть Емануелевского сада, Бернардацци взялись за среднюю и нижнюю части бульвара. К этому времени здесь уже выросли Николаевские ванны и двухэтажный дом неимущих офицеров, в котором на нижнем этаже несколько комнат заняли канцелярия Строительной комиссии, Управление Кавказскими Минеральными Водами, здесь же разместил свою комендатуру генерал Энгельгардт, переехавший из Кисловодска в Горячеводск.

Перед Николаевской купальней (ныне Лермонтовскими ваннами) была огромная лужа, образованная стекающей с горы водой с сероводородным запахом. Ручьи отвели в сторону, лужу засыпали, площадку выровняли, посадили деревья, разбили цветочные газоны.

На Горячие Воды хлынул поток купцов: армяне, греки, евреи, немцы, даже итальянцы. Каждый из них старался поставить свои лавки на главной улице-бульваре, самом многолюдном. Публике предлагались дорогие ткани, восточная обувь, турецкие платки и шали, персидские ковры, вина, кавказские и французские, золотые и серебряные украшения.

На второй,. параллельной бульвару улице в летнее время выстраивались ряды палаток, навесов, балаганов, где продавались продукты: чай, сахар, кофе, изюм, чернослив, мед, прованское и деревянное масло, крупа– все необходимое для кухни и стола. Чуть поодаль построили свои торговые ряды немецкие и шотландские колонисты, сюда привозили отлично испеченный белый хлеб, сливочное масло, молоко, яйца, картофель. А на прежнем Татарском базаре, на западной окраине Горя-чеводска, все так же торговали баранами, говядиной, фруктами кабардинцы и черкесы из ближайших аулов. Самая бойкая торговля была вблизи еврейских бричек, заваленных ситцем, коленкором, батистом, шелковыми платками. Коммерсанты доставляли свои товары и на квартиры...

По распоряжению Строительной комиссии теперь частные владельцы возводили дома строго по утверждению архитектора: обязательно на каменном фунда

менте, стены – из хорошо отделанных деревянных брусьев или из кирпича, снаружи отштукатуренные и побеленные, крыша – из теса или железная.

ХАСТАТОВЫ И МИШЕЛЬ

Екатерина Алексеевна Хастатова, крупная, высокая женщина с волевым лицом была вдовой генерала Акима Васильевича Хастатова, героически погибшего в сражении с горцами в Чечне. Генерал оставил семье имение в селении Шелкозаводском, на берегу Терека, с земельными угодиями свыше шестисот десятин, дворовых около ста душ.

Екатерина Алексеевна принадлежала к известному в России дворянскому роду Столыпиных, имевших обширные поместья не только под Москвой, но и на Кавказе– на реке Куме, в Столыпинке – до четырех тысяч десятин земли. Хастатову, обладавшую властным и бесстраш-

ным характером, называли «авангардной помещицей» за то, что она после смерти мужа не уехала с беспокойного Терека в имение, а осталась жить там, еще больше развернув хозяйство: завела два тутовых сада, вино

градные плантации, винный завод, занялась шелководством, посевом сарачинского зерна – риса.

Чтобы окончательно отделаться от необоснованных притязаний братьев мужа на часть имения, Екатерина Алексеевна подала прошение о том, чтобы опекуном Шелкозаводского до повзросления сына Акима назначили ее брата, обер-прокурора светлейшего синода Аркадия Алексеевича Столыпина, что и было сделано. Аркадий Столыпин выписал сестре доверенность на управление имением Шелкозаводское.

Хастатова удачно выдала замуж своих дочерей: Марию —за штабс-капитана Павла Петровича Шан-Гирея, богатого отпрыска крымских ханов, верно служивших России; младшую, Анну, за командира Моздокского казачьего полка, героя Отечественной войны 1812 года майора Павла Ивановича Петрова.

О бесстрашии Екатерины Алексеевны, жившей на самой границе, где часты были набеги немирных горцев, ходили легенды. Бывало, ночью на редуте, расположенном рядом с Шелкозаводским, ударят солдаты в колокол, Хастатова услышит тревожный звон, спросит прислугу: «Не пожар ли?»—«Нет, матушка, не пожар. Опять набег».– Генеральша перенесет на свою кровать сына Акима, снимет ружье со стены и снова уснет. За активный сбор денег и вещей защитникам отечества в войну 1812 года Хастатова была удостоена бронзовой медали.

К Хастатовой часто приезжали многочисленные родственники Столыпины: ее отец, Алексей Емельянович,

братья, сестра – пензенская помещица Елизавета Алексеевна Арсеньева, зятья – Шан-Гирей и Петров с семьями.

Особенно желанным гостем была Елизавета Алексеевна. Обе сестры рано овдовели, а Арсеньева осталась совсем одна: похоронила не только мужа, но и дочь, бывшую замужем за московским небогатым армейским офицером Лермонтовым. Единственной для нее отрадой был внук-сирота, Мишенька, но и он болезненный – она привозила его лечиться на Кавказ в 1818 и 1820 годах.

Бывало, сядут сестры рядом и смотрят, как Аким и

Миша играют в казаков и абреков. Миша хоть и был годами меньше Акима, но так яростно нападал с деревянной сабелькой на дядю, что тот был вынужден, призывая все свое мужество, защищаться. Сражались они до тех пор, пока сабли не разлетались в щепки.

Одной из причин, побудившей Екатерину Алексеевну поставить дом на Горячих Водах, было желание иметь пристанище для приезжающих лечиться родственников. Нанимать помещение на Водах было слишком разорительно – за крохотную клетушку без удобств приходилось платить по семисот рублей в лето. А хотелось не стеснять ни себя, ни гостей, привыкших жить с комфортом...

Весной 1825 года Хастатова готовилась к приезду Арсеньевой. Но ее горячеводский дом, к несчастью, пострадал от небывалой в этих местах бури – почти разрушилась камышовая крыша, начали протекать потолки. Екатерина Алексеевна подала прошение в Строительную комиссию о замене камыша тесом. Но приехавший в Горячеводск областной архитектор Мясников не разрешил использовать тес. «Дабы не нарушать единообразия частных домов», велел отремонтировать крышу прежним материалом и впредь содержать в таком виде до введения нового единого фасада по всей улице.

С нетерпением ожидал приезда племянника уже повзрослевший Аким, которого мать подумывала отдать в Николаевское кавалерийское училище. «Какой теперь Мишель? Одиннадцатый год пошел, подрос, наверное...»– думал он.

– Скоро ли будут наши гости, матушка?

– О Мишеньке соскучился?.. Неужто ты будешь по-прежнему биться в сабельки? Ты ведь с меня ростом.

– Да, нет, матушка,– краснел Аким.– Хочу обучить Мишеля езде на коне. Покажу скачки черкесов, на базар поведу, на Машук. Пусть посмотрит красоту нашу...

Неподалеку поставили дом Шан-Гиреи. У Павла Петровича родился сын, его назвали тоже Акимом. Теперь ему было уже шесть лет, он каждый день прибегал к бабушке, приставал к Акиму-старшему:

– Давай поиграем в «сабельки»!

– Ну, как я с тобой буду играть? Увидят люди – засмеют,– отвечал Аким-старший, и чтобы успокоить племянника, говорил:

– Вот приедет из России Мишель, с ним будешь играть.

– А какой он?

– Да такой же, как ты, только стихи сочиняет.

– Стихи?.. Он что, Пушкиным думает стать?

– Не знаю, Акимушка...

Арсеньева с внуком, с домашним лекарем, бонной и французом-гувернером приехала в конце мая. Навстречу родственнице вышла и семья Шан-Гирея. Пока взрослые целовались, обнимались, а прислуга разгружала повозки, Аким Хастатов вывел из конюшни оседланного коня, усадил на него побледневшего от волнения Мишеля и, взяв лошадь под уздцы, повел по двору, приговаривая:

– Не бойся, не бойся! ,

А сзади бежал Аким Шан-Гирей, крича:

– И меня прокати! Я тоже хочу!

Арсеньева увидела в открытое окно сидящего в седле внука, испуганно закричала:

– Господи, да он же убьется!.. Еким, Еким, сними Мишеньку с коня немедля!

Хастатова засмеялась:

– Лизонька, милая, у нас на Кавказе ребенка сажают на коня, как только он начинает ходить. В возрасте Мишеньки дети носятся во весь карьер по улицам. Вон смотри, меньшой Шан-Гирей требует, чтобы его тоже в седло посадили. Знаешь, дорогая, ежели местные ребятишки узнают, что Мишель не умеет ездить верхом, они его затюкают. Нет, милая, коль приехала к нам, молись и нашим образам...

На второй день Аким и Мишель, взяв с собой Аки-мушку, цепляясь за кустарники и камни, карабкались по крутому склону Горячей. В прежние приезды бабушка не отпускала внука ни на шаг, теперь же храбрый провожатый вырвал его из-под опеки.

Взойдя на Горячую, Мишель впервые увидел поразившие его горы, громадный двугорбый Эльбрус, утопающую в зелени долину Подкумка с вьющейся как змея речкой. Сердце мальчика замерло от восторга. Ему казалось, что вот-вот взлетит в небо, к диким вершинам, где был прикован Прометей, похитивший у богов и подаривший людям огонь.

Аким Хастатов прервал мечты Мишеля, показав ему большое здание, стоявшее на вершине Горячей.

– Смотри, оборонная казарма. В ней живут солдаты, они охраняют наш поселок.

А это что за «грибок»? – кивнул Шан-Гирей на

деревянный зонт, под которым стоял часовой с ружьем.

– Не вмешивайся в разговор старших,—одернул его Хастатов, продолжая показывать другу сторожевые посты.

Потом они спустились по крутому южному склону к Подкумку, бросали камни в бурлящий поток, бегали по берегу, ловя бабочек. Поймав одну, Аким-старший вынул из кармана складной ножичек, срезал длинную тонкую лозу, снял картуз, достал из-под внутреннего ободка тульи смотанную плетенную из конского волоса леску с крючком и привязал к концу гибкого прута – получилась удочка... Насадил на крючок белую бабочку, забросил в воду. Течение понесло легкую наживку, Хастатов пошел за ней по берегу. Лермонтов не успел понять, что произошло: всплеск, бабочка исчезла, и вот уже на берегу бьется серебристая рыбка, ловко схваченная Акимом-братом.

– Дай мне! Дай мне!—схватился за удочку Шан-Гирей.

– Погоди. Пусть вначале Мишель, а потом ты...

На третий день Хастатов повел гостя на Татарский

базар. Был он на западной окраине бульвара. На огромном пустыре пестрела толпа. Прямо на земле лежали яркие кавказские ковры, на них – кинжалы в искусно отделанных ножнах, узкие поясные ремни с серебряными подвесками; на холстах – горы белой и черной шерсти, мотки пряжи, уздечки, седла, черкески, бурки. За ними выстроился ряд горцев в лохматых шапках. Тут же стояли женщины в черном, держали в руках белые и серые, легкие, как пух, шали. Перед ними ходила, присматриваясь к товару, публика.

А дальше в стороне, у коновязей, перебирали тонкими ногами лошади. Здесь толпились офицеры и помещики-степняки. Хозяева, отвязав коня, водили его перед покупателями, придирчиво оценивающими достоинства животного. Иные пытались сесть в седло, проехать рысью, а потом показать галоп...

Такой торг Мишель видел впервые. Его поразило обилие необычных товаров, облик съехавшихся из аулов людей, их гортанная речь, энергичные жесты.

По дороге домой Хастатов рассказывал Лермонтову

о том, что через неделю в соседнем ауле Аджи, расположенном между Машуком и Бештау, будет байрам – праздник горцев: скачки, состязание в рубке лозы, в стрельбе, песни, пляски.

– Поедем?! – предложил Аким.

– Бабушка не отпустит,– ответил Лермонтов.

– Не отпустит – сбежим. Я запрягу коня в коляску, сядем и с ветерком до аула Аджи!

– Что ты, Акимушка! Хватятся, а меня нет. Жалко мне волновать бабушку, у нее сердце больное.

– Хочешь, я попрошу ее?

Елизавете Алексеевне самой захотелось посмотреть на экзотическое зрелище. Конечно, возьмут и Мишеля...

И вот они в Аджи-ауле... Плоские мазанки и сакли, притулившиеся к горе. Дувалы из каменного плитняка ограждают усадьбы. Узкие и кривые улочки. Свечкой стоит мечеть. В центре площадь, где обычно проходят праздники. Здесь уже выстроились экипажи русской знати, приехавшей из Горячих, Железных и даже Кислых Вод, на праздник черкесов. Горцы в нарядных костюмах, молодые, стройные мужчины, и женщины, встав в круг, по очереди что-то пели под аккомпанемент бубна и струнного инструмента, похожего на балалайку. В стороне джигиты на конях, готовые к состязанию. Вскоре площадь очистилась от народа и начались скачки.

На всем скаку джигиты, переворачиваясь в воздухе, оказывались спиной к голове коня; перебросив через седло стремена крест-накрест, становились на ноги во весь рост, ныряли под лошадь и взбирались на седло с другой стороны. Или, держась на одной ноге, вдетой в стремя, повисали вниз головой, проносились в пол-аршине от земли. Потом на всем скаку стреляли в установленные на палках чучела, рубили их шашками...

Миша Лермонтов завороженно смотрел на них. Хотя он знал, что русские сражаются не с этими, мирными горцами, а с теми, что живут по ту сторону Линии, все же ему стало не по себе:

– Бабушка, но ведь немирные горцы тоже лихие джигиты, а таких разве можно победить?

Арсеньева спокойно ответила:

– Россияне все могут. Они и черта согнут в бараний рог...

Скачка окончена. Стрельба затихла. Наступили сумерки. На площади разожгли костры. У огня седой, бедно одетый старик —народный певец Султан Керим-Гирей, сидя на камне, под звуки струн пел песню, которая поразила Мишу своей простотой.

...В доме Хастатовых бывала одна дама с девочкой лет девяти. Вначале Миша не обращал на девочку внимания. Но однажды, встретившись с ней взглядом, был поражен нежной красотой ее лица. Сердце мальчика затрепетало, ноги подкосились. Он смотрел на нее издалека, не в силах оторвать глаз. Ночью он не мог уснуть. Слышался ее голос, перед глазами возникала головка с завязанным в локонах бантом... Когда дама вновь пришла с девочкой, Миша выбежал из дома. Аким Хастатов нашел его в сарае – он забрался в бричку.

– Зовут обедать. Все за столом, бабушка беспокоится.

– Скажи, Акимушка, что не нашел меня. Прости, милый! Не хочу я есть,– умоляюще сказал Миша. Он боялся, что взрослые увидят на его лице волнение и, догадавшись о его причине, будут смеяться...

ПОКОРЕНИЕ ЭЛЬБРУСА

В Ставрополе в ясную погоду утром и вечером Ема-нуель часто видел двуглавую вершину Эльбруса на южной линии горизонта. Во время поездок в войска, расквартированные на Тереке, в Чечне и Дагестане, перед его глазами неотступно возникала громадина белоснежного конуса, упирающегося в синь неба. Самая большая вершина на Кавказе, на которую не ступала нога человека. Эльбрус – отец тысяч ручьев, сотен рек, питавших огромные земли Северного Кавказа.

В летние жаркие дни тающие снега и лед над Эльбрусом превращались в мельчайшие капли, образовывали облака. Щедро напоенные влагой, плыли они потом на восток и на север знойной необозримой степи. А зимой теплые, влажные воздушные массы, пришедшие со стороны Черного моря, Эльбрус задерживал, собирал влагу в снежные облака и, словно заботливый отец, укрывал от холодных северных и астраханских ветров теплым снежным одеялом свои владения.

Эльбрус манил, притягивал взгляд Георгия Арсеньевича, родившегося и выросшего в западных горах. Емануель вот уже много лет мечтал добраться до вершины седого великана, проникнуть в тайны заоблачных высот. Не единожды он слышал от мирных горцев, что их люди, пытавшиеся совершить восхождение на Эльбрус, встречали на пути невероятной силы бураны, грозы, странный голубой свет: одежда, брови, усы, волосы светились холодным, необжигающим огнем. Что это за явление? Какова его природа?.. Пока объяснить эти и другие эффекты, наводящие на людей страх, невозможно. Значит, нужны ученые, с которыми сподручнее совершить восхождение и разгадать тайны. Емануель просил Российскую Академию наук выделить в его распоряжение специалистов по разным областям знаний, хотя и охватывало сомнение: пришлют ли, посчитают затею не стоящей внимания. Но, к радости своей, вскоре получил известие, что из Петербурга на Кавказ выезжают ученые.

В начале лета 1829 года в Ставрополь приехали академики: физики Купфер и Ленц, зоолог Менетрие, ботаник Мейер и чиновник горного корпуса Вансович с венгерским путешественником Бессе.

Емануель выехал с ними на Горячие Воды, куда по его приказу из разных полков прибыло до тысячи специально отобранных молодых .казаков. Возглавлявший группу ученых академик Купфер, крепкий физически человек лет пятидесяти с окладистой с проседью бородой сказал генералу:

– Ваше превосходительство, во-первых, нужны проводники из местных жителей; во-вторых, необходимо хотя бы простое снаряжение: палки с заостренными железными наконечниками, веревки, металлические скобы...

Проводников нашли: это были кабардинцы-охотники Хилар Хаширов и Ахия Сотаев. Чайковский подсказал командующему, как решить второй вопрос: снаряжение можно получить у архитекторов Бернардацци. Иосиф посоветовал вместо палок с острыми наконечниками использовать каменотесные топорики с длинными рукоятками, с узким лезвием и острым кайлом на другом конце. На черенок можно насадить железные наконечники для упора при ходьбе, лезвие пригодится для рубки ступенек на скользком склоне, кайло – для долбежки отверстий под скобы и зацепы. «Веревки есть у нас на складе,– Иосиф улыбнулся и добавил:—А меня в экспедицию возьмете, Георгий Арсеньевич?»

__Вас?—удивился генерал, посмотрев на изящную

фигуру архитектора.

– Пусть вас не смущает мое сложение. Я ведь швейцарец, родился и вырос в горах.

– Зачем вам на Эльбрус?.. Ради чего, это ведь нелегко.

– Я хочу посмотреть, нет ли там хорошего соснового леса, запасов мела, точильного камня и других материалов, нужных для строительства...

Так в числе штурмующей группы экспедиции появилось еще одно лицо.

* * *

В первых числах июля группа ученых в сопровождении тысячи казаков под командованием Емануеля, взявшего с собой четырнадцатилетнего сына, выступила из Горячих Вод и направилась в верховья реки Малки, бравшей начало у подножия Эльбруса.

После двухдневного отдыха в Каменномостском укреплении Емануель двинул экспедицию дальше, постепенно поднимаясь в горы. Но погода испортилась. Ясные дни сменились ненастьем. Грязь, переправы вброд через разлившиеся бурные горные речки затруднили движение. Отряд растянулся на несколько верст. Навьюченные лошади понуро брели по горной тропе. Люди промокли до последней нитки.

Поднявшись до зеленого массива урочища Ирахик-сырт, экспедиция разбила лагерь – половина отряда окончательно выбилась из сил. Здесь уже чувствовалась разреженность воздуха, дышать стало трудно. От ближайших ледников веяло холодом. Емануелю казалось, что тело налилось свинцом, грудь тяжело вздымалась: он с огорчением понял, что ему, перенесшему несколько ранений, не суждено побывать на вершине Эльбруса.

Запылали костры, начали варить кашу и чай и, к удивлению своему, увидели, что вода в котлах закипела необычайно быстро – высота делала свое дело. Поужинав, натянули палатки, стали готовиться ко сну...

Утром 9 июля Емануель, выстроив казаков, спросил:

– Есть ли желающие сопровождать ученых на вершину Эльбруса?

Желающих нашлось немного. Это были безусые первого года службы казаки из станицы Горячеводской. Чувствуя в себе силу, они, вероятно, думали, что если уж немолодые ученые намереваются преодолеть оставшиеся две версты высоты, то им —сам бог велел. Да и проводники-горцы не богатыри.

Проводникам генерал объявил:

– Кто достигнет вершины Эльбруса, получит награ

ду...

Оставшись в лагере, командующий наблюдал в подзорную трубу, как за горцами-охотниками вытянулась цепочка казаков и ученых, которые медленно поднимались все выше и выше к белеющим языкам ледников, изредка делая привалы. У снеговой линии группа должна была устроить ночлег.

Сгустились сумерки. Наступила ночь. Вскоре взошла луна и залила бледным светом лагерь, ближайшие склоны и вершины гор.

Утром, когда взошло солнце, Георгий Арсеньевич, взглянув в подзорную трубу, увидел, что группа восходителей изрядно поредела. Поднимались только восемь черных фигурок, резко выделявшихся на фоне снега, остальные начали спускаться вниз. Вскоре от восьмерки осталось четверка, и та двигалась еле-еле. Только одна фигурка, отделившись от нее, не сбавляя темпа, упорно поднималась вверх. Наконец эта фигурка достигла блестевшей на солнце ледяной вершины.

– Все! Человек взошел на Эльбрус!—радостно воскликнул Емануель. Ударили в барабаны, прозвучали залпы из ружей...

Когда к вечеру штурмующая группа спустилась в лагерь, командующий узнал, что покорителем недоступного Эльбруса стал проводник Хилар Хаширов. Генерал перед строем казаков торжественно вручил победителю награду: сто рублей денег и ярко-красный отрез дорогого сукна на черкеску...

Возвратившись на Горячие Воды, Емануель повелел братьям Бернардацци соорудить грот перед цветником бульвара, на восточном склоне Горячей горы в честь покорения Эльбруса и назвать его гротом Дианы – покровительницы охоты. В тот же год по заказу штаба Кавказской линии были отлиты две чугунные плиты с надписью:

«В царствование Всероссийского Императора Николая I стоял здесь лагерем с 8 по И июля 1829 года Командующий Кавказской линии Генерал Емануель, при нем находились его сын Георгий 14 лет, посланные Российским правительством академики: Купфер, Ленц, Ме-нетрие и Мейер, а также чиновник Горного Корпуса Ван-сович, Минеральных Вод Архитектор Иос. Бернардацци. Оставив лагерь, расположенный на 8000 футах (т. е. 1143 саженях) выше морской поверхности, восходили 10-го числа на Эльбрус до 15700 футов (2243 сажени), вершины же оного 16300 футов (2329 саженей) достиг только кабардинец Хилар.

Пусть сей скромный камень передает потомству имена тех, кои впервые проложили путь к достижению поныне почитавшегося недоступным Эльбруса. Отлита в Луганском заводе в 1829 году».

Одну плиту предполагалось установить на месте расположения лагеря экспедиции в урочище Ирахик-сырт, другую, как копию, хранить в штабе Кавказской линии напоказ высокопоставленным военным и гражданским чинам, прибывшим по служебной надобности в Ставрополь... Но в связи с тем, что на левом фланге Линии развернулись сражения с горскими мюридами, плиту доставить к подножию Эльбруса не смогли, ее довезли только до Горячих Вод и установили пока на время около грота Дианы. Плита простояла здесь 80 лет... А копия плиты куда-то исчезла...

ПРОЩАНИЕ С ГОРЯЧИМИ ВОДАМИ

В теплый сентябрьский день 1829 1;ода водяное общество имело возможность наблюдать прогуливающегося по бульвару невысокого, средних лет господина в щегольском сюртуке, высокой шляпе, с тростью в руках. У незнакомца были большие ясные глаза, каштановые вьющиеся волосы, выбивающиеся из-под шляпы, аккуратно подстриженные бакенбарды во всю щеку.

– Батюшки-светы, да это же Пушкин!—воскликнула одна дама, шедшая под руку с супругом.—Николя... Николя, посмотри, Пушкин, Пушкин идет!—тормошила она за рукав спутника.

Длинный как жердь супруг в форме служителя горного ведомства остановился, вынул пенсне, нацепил его на длинный нос и равнодушно подтвердил:

– Да, нет сомнения, господин Пушкин.– Спрятав пенсне, он добавил:—Поговаривали, что он инкогнито уехал на турецкий фронт и теперь, вероятно, возвра-

щается в Россию. А зачем он здесь, на Водах, один бог знает.

– Лицо хмурое, бледное. Может быть, ранен, контужен?– делала предположения дама...

Пушкин действительно возвращался с полей сражений под Арзрумом и Карсом, куда он уехал самовольно. Поэт хотел своими глазами увидеть героизм защитников отечества на далеком юге. Там же можно повидаться и с братом Львом, товарищами по лицею.

На обратном пути, уже в Георгиевске, Александр Сергеевич решил заехать на Горячие Воды. И вот теперь, оглядывая курортный поселок, он нашел в нем большие перемены. В первый приезд ванны находились в убогих лачужках, а ныне – в каменных зданиях. Источники взяты в трубы, спрятаны в землю, воду берут из колодцев, обложенных камнем, и павильонов с водопроводами. Выстроено великолепное здание ресторации, двухэтажные дома для больных и раненых офицеров, госпитали для солдат. Да и сам поселок вырос, выглядел уютным и чистеньким. Вот бульвар, обсаженный липками. На месте прежнего болота – усаженный цветами сквер. Площади с Татарским базаром Александр Сергеевич не нашел – там стояли дома...

Благоустроенность опечалила гостя. Пушкину было жаль прежнего, дикого состояния, крутых каменных тропинок, неогороженных обрывов и пропастей, хилых кустарников – по-настоящему живой, естественной природы.

...Пушкин хмурил брови. Горький осадок остался на душе от путешествия в Арзрум. В начале все было прекрасно. Встреча друзей была радостной. Остановился в походной палатке Николая Раевского, ставшего теперь генералом. Друзья крепко обнялись, расспросам и воспоминаниям не было конца.

Вскоре прибежал Левушка, все такой же неунывающий, веселый, припал к груди брата, горячо расцеловал его, по-детски похвастался: «Теперь я прапорщик, адъютант у Николая Николаевича!»

Александр Сергеевич заметил перемены во внешнем виде брата: белые, как лен, кудрявые волосы взлохмачены. Белое лицо под жгучим южным солнцем облупилось, покрылось красными пятнами. Серые глаза потускнели. Обмундирование измято, сапоги припорошены рыжей пылью.

Пришли лицейские друзья Вольховский, Пущин, разжалованные в рядовые декабристы Александр Бестужев, Валериан Голицын, Захар Чернышев, Бутырцев...

Подали на походные столы шашлык. Хлопнули пробки шампанского, вино зашипело в бокалах. Выпили за счастливую встречу, за победу над турками. Вдруг лица друзей помрачнели: «А у нас горе. Трагически погиб Александр Грибоедов»,– дрогнувшим голосом сказал Раевский.

При упоминании о Грибоедове Пушкин вздрогнул и тихо сказал:

– Господа, я расскажу вам о своей последней встрече с ним. Это было по дороге сюда, близ крепости Гер-геры. Два вол_а, впряженные в арбу, поднимались на крутую гору. Несколько грузин сопровождали арбу, на которой лежало что-то закрытое мешковиной. «Откуда вы?»—спросил я.—«Из Тегерана».—«Что везете?»—

«Грибоеда»... Тяжело вздохнув, Пушкин продолжал: «Не думал я о такой встрече с Грибоедовым... Мы расстались с ним в прошлом году в Петербурге перед его отъездом в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я хотел было успокоить его, но он мне сказал: «Вы не знаете этих людей, вы увидите, что дело дойдет до ножей...»

Раевский коротко рассказал Пушкину историю ужасной смерти Грибоедова, который, до конца исполняя долг русского посла, настойчиво требовал от шаха выполнять все статьи мирного договора России с Турцией. Фанатично настроенная толпа персов ворвалась во двор русского посольства, взломала двери, перебила охрану и чиновников. Растерзала и посла, выбросив обезображенный труп на улицу. Генерал горестно заключил: «Грибоедов совершил подвиг во славу своего отечества, а правительство наше не особенно настаивает на выдаче виновных...»

Все в палатке поднялись, почтили память Александра Сергеевича Грибоедова. Разошлись, полные горьких дум.

...На другой вечер снова собрались в палатке Раевского. Левушка проговорился, что Александр привез рукопись трагедии «Борис Годунов», которую император печатать не дозволил, усмотрев связь с событиями на Сенатской площади. Друзья стали упрашивать поэта прочесть трагедию. Пушкин отказывался: Бенкендорф строго предупредил, чтобы рукопись не имела огласки, запрет распространялся даже на самых близких поэту людей. А здесь в действующей армии читать лицам, состоящим под надзором,– верх неосторожности.

Уговорили все-таки. Пушкин читал без обычного пафоса, украдкой наблюдая, какое впечатление производит трагедия на присутствующих. По выражению их лиц он понял, что слушателей до глубины души потрясали картины смуты в государстве, вызванные преступными действиями царя Бориса, напоминающие жестокость и деспотизм теперешнего монарха. «Трагедия бьет в цель. Недаром Николай наложил на нее запрет»,– обрадованно думал Пушкин...

Двигаясь с наступающей армией, Александр Сергеевич впервые в своей жизни видел огромные массы людей, бегущих цепями друг на друга. Стреляющих, колющих штыками, падающих, сраженных насмерть. Пыль. Дым. Кинжальные языки огня, выскакивающие из стволов ружей. Сверкание сабель. Оглушающие разрывы снарядов. Крики. Стоны. Все это в небольшой долине, зажатой с двух сторон горами.

Он впервые увидел своими глазами отвагу, презрение к смерти русских солдат и офицеров, которые смяли врага и обратили его в бегство. Он был свидетелем разгрома тридцатитысячной армии турецкого сераскира, захвата знамен, почти всей артиллерии и множества пленных. Голова его кружилась, сердце радостно билось от гордости за своих соотечественников. Все увиденное, пережитое он намеревался показать в записках о путешествии.

Не знал поэт тогда, что радость через неделю будет омрачена. Уже на пути в Тифлис, куда часть войск отходила на зимние квартиры, в палатку вошел встревоженный Раевский: «Александр Сергеевич, беда! Из

Петербурга прискакал фельдъегерь с пакетом главнокомандующему графу Паскевичу. Кто-то донес императору, что я в своем отряде пригрел «государственных преступников»—декабристов, и они часто обедают у меня. Николай повелел графу строжайше расследовать это. Как я узнал от близких мне офицеров штаба, граф грозится отстранить меня от должности и посадить на гауптвахту, декабристов же разослать по разным батальонам. Уезжай-ка, друг милый, поскорее отсюда. Ведь могут донести, что и ты бывал на обедах вместе с