Текст книги "На холмах горячих"

Автор книги: Иоаким Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Серебряков вылез посиневшим, дрожа всем телом, сказал:

– Нарзан не пущает вниз.

– Что за нарзан?– спросил Паллас.

– А это так прозвали абазинцы сей ключ за его богатырскую силу.

Абазинское слово, метко отражавшее суть Кислого ключа, понравилось ученому, и он решил сохранить это название в своем отчете.

Оглядев болото, Паллас нахмурился: откуда эта

топь, засоренная палками, старыми ветками, кореньями, космами засохшей травы? Видимо, из речки Козоды.

При обильных дождях она выходит из берегов и затопляет родник. А ведь она может даже закупорить его илом. Сама закупорка не страшна нарзану, вырвется на поверхность где-то рядом. Страшно другое: источник

будет опресняться, терять свои ценные качества. Как оградить ключ от затопления?.. Построить выше родника плотину на Козоде, направить ее течение в Елькушу? Пожалуй, это выход. Надо составить проект...

Переночевав в редуте, Зуев и Соколов уехали обследовать верховья Козоды, искать удобное место для отвода течения ее в Елькушу, а Паллас с Елисеем отправились искать, нет ли поблизости еще выходов нарзана. Поднялись вверх по Козоде, но ни на один ключ не наткнулись.

Паллас обратил внимание, как только они подходили к берегу речки, в воде из-за больших камней-валунов что-то кидалось на быстрые перекаты, бурависто чертя воду темными полосками.

– Это рыба, форель,– сказал Елисей.– В Козоде, выше ключа, ее солдаты поставухами ловят.

– А ниже ключа?

– Ниже нету форели.

Паллас понимал, форель не переносит углекислоты. А значит, нечего искать выходов кислых источников в верховьях Козоды.

– А в Елькуше есть форель?

– Есть, но мало.

«Мало. Значит, в верховьях Елькуши, быть может, имеется нарзан, но искать его сейчас некогда – дай бог освоить пока месторождение у редута. Здесь мощные выходы богатырской воды, и если тут развернуть лечебное дело, прекрасный курорт можно создать! Нарзан, воздух, климат! Где еще найдешь такое удивительное сочетание лечебных свойств?.. Но как доказать в Петербурге, что в верховьях Подкумка таится несметное богатство?»

...Вернувшись в Петербург, Паллас подвел итог многолетнему труду: написал книгу «Путешествия по различным провинциям Российского государства», в которой подробно изложил результаты исследований на Урале, в южной и восточной Сибири и в долине Подкумка, назвал Пятигорье «жемчужиной Северного Кавказа», положил начало научно обоснованному использованию источников Горячей горы и Кислого ключа...

И еще одно важное событие на Подкумке произошло в тот год.

Караульный начальник привел к Чайковскому худого, оборванного, в лохматой бараньей шапке старика горца. Этот человек прибыл с каким-то важным поручением и желает видеть самого сардаря-коменданта.

«Уж не отец ли Тани?»—с тревогой подумал Петр Семенович, оглядывая кавказца, который стоял склоня голову и приложив руку к сердцу, словно в чем-то был виноват перед русским офицером и боялся взглянуть ему в глаза.

– Я слушаю вас,– обратился Чайковский к горцу.

Гость назвал себя: Азамат Кончокин, подвластный

князя Атажукина. Приехал по поручению бедных людей своего аула. Их хозяин дал обещание русским начальникам, что будет жить по добрым обычаям предков, не станет обижать бедных горцев. Сперва держал слово, а теперь по-прежнему все пошло. Берет лишние подати, а кто не может уплатить, у того забирает последний скот и зерно.– Возьмите горцев под защиту,– просил старик.– Народ голодает, дети умирают.

Это был не первый случай обращения к русским властям беглых горцев. В аулах хорошо было известно грозное предупреждение кавказского наместника: «Кто из князей будет притеснять своих холопов, тот должен лишиться их вечно». Эту мысль простой народ воспринял как светлый луч освобождения, и горцы при всяком жестоком притеснении владельцев убегали от них, прося защиты у русских. Не только на Тереке около крепостей, редутов и казачьих станиц стали вырастать татарские слободки, но и на Подкумке. Большая партия «черных» людей из верховья реки Малки попросила убежища у командующего Линии, и тот повелел отвести им землю возле крепости Георгиевской. Чайковский, узнав о том, что у Кислого ручья абазинцы намерены поставить свои сакли, распорядился не препятствовать поселению горцев. И вот теперь в Константиногорскую крепость прибыл новый посланник из Кабарды.

Петр Семенович переспросил: от подвластных какого князя послан Кончокин на переговоры? Кабардинец повторил:

– Князя Атажукина.

– Сколько семей желает переселиться?

– Десять.

Князь Атажукни был самым сильным и влиятельным нз всех кабардинских князей. После того, как тринадцать лет назад он совершил нападение на Павловскую и Марьинскую крепости и был за это наказан, он дал клятву русским на верность Положив руку на коран, Атажукин обещал не поднимать свой «черный» народ против русских. И строго соблюдал эти обязательства, постепенно стал опорой царской власти в верховьях Малки. Павел Сергеевич Потемкин щедро одаривал его подарками, распорядился впредь: «Нашего верного друга не обижать»...

Принять на поселение одного Кончокина комендант Константиногорской крепости мог бы, но принять сразу десять семей подвластных князя Атажукина не решался. Видимо, кабардинец понял это по лицу Чайковского, он побледнел, черные глаза заблестели лихорадочно и налились кровью, седая борода затряслась. Старик с жаром заговорил: русский большой сардарь Потемкин Павел обещал защищать бедных горцев, народ радовался и верил этому. Нельзя же нарушать слово. Иначе, правду говорят шейхи – русские неверные, обманщики.

– Хорошо, не волнуйтесь. Я подам рапорт. Надеюсь, дело будет улажено. За ответом приезжайте через неделю,– успокоил старика Чайковский.

Проводив посланника до дверей и велев унтеру хорошо накормить его и дать продуктов на дорогу, Петр Семенович написал рапорт генералу Лихачеву и послал с «арочным в Георгиевск. Ответ пришел незамедлительно. «Невзирая на то, что десять семей принадлежат князю Атажукину, за нарушение клятвы и притеснение холопов принять их и отвести им землю возле Констан-тиногорской крепости». Ниже было процитировано Известное всем самонадеянное потемкинское изречение: «Черный» народ большею частью ненавидит своих владельцев и не желает лучшего, как только б им позволили поселиться за нашими крепостями».

Через две недели не десять, а двенадцать кабардинских семей с нагруженным на арбах немудрящим скарбом приехали на рассвете к воротам крепости, вдобавок прихватили с собой и пять русских пленных, которых князь Атажукин купил у соседнего немирного князя и намеревался продать турецким купцам.

Чайковский, принимая беглецов, заметил, что на всех

одежда была рваная и мокрая от росы. Значит, шли пешком и не по дороге, а целиной, ночыо, опасаясь погони. Видимо, велики были страдания людей, раз из покорных вассалов превратились в просителей защиты у русских. Удивили его и пленные: они были страшно изможденными, одежда грязная, рваная, видимо, сидели в вонючих ямах.

Комендант велел пленных поместить в лазарет, а беглецам отвел землю западнее Солдатской слободки.

После смерти Екатерины II престол занял ее сын Павел. Жестокий и взбалмошный, он, узнав, что Паллас в своей книге назвал Пятигорье «жемчужиной Северного Кавказа», нахмурил брови и изрек: «Проверить.

Ежели не подтвердится, наказать писаку».

На Подкумок зачастили разного рода комиссии. Приехал инспектор Астраханской врачебной управы Шателович, опросил офицеров Константиногорского гарнизона, местных жителей, действительно ли исцеляют кавказские воды людей. Вскоре он отправил в Петербург отчет: «О народном опыте использования горячих и кислых вод».

Медицинская коллегия, не решаясь представить царю данные опроса, направила на Пятигорье штаб-лекаря Левенца и аптекаря Кернера для химического испытания кавказских минеральных вод. Результаты исследований этих двух мужей медицины показались коллегии неубедительными. Был послан опытный химик Симсен, который приехал в Константиногорскую крепость с огромным ящиком, наполненным специальным оборудованием, произвел тщательный анализ вод Горячей горы и, уезжая, заверил Чайковского, что теперь-то уж дело сдвинется с мертвой точки.

Но' и после этого оно нимало не продвинулось, хотя к этому времени на престол взошел сын Павла Александр, более либеральный и образованный. Однако медицинская коллегия, подстраховываясь, «нашла» анализы Симсена слишком общими, настораживал также разнобой в показателях температуры источников: у

Палласа 57 градусов, а у Левенца с Кернером и Сим-сена меньше. Поскольку нет точности, нельзя и дать рекомендаций по лечению. Осложняла дело и позиция коллегии финансов, заявившей, что в представленных отчетах не указано, каков дебит каждого источника. Без ответа на этот вопрос правительство не решится вкладывать деньги, и немалые, в благоустройство «жемчужины Северного Кавказа».

В Константиногорку приехала экспедиция в лице врачей Гординского и Крушневича и провизора Швен-сона. Они-то и изыскали все точности. Составляя отчет в штаб-квартиру крепости, Швенсон диктовал Гордин-скому:

– В шестнадцати унциях воды горячих источников содержится тридцать одна целая, шестьдесят семь сотых грана твердых веществ. Температура воды – от тридцати пяти до тридцати семи градусов, а общий дебит– пятьсот пятьдесят три тысячи литров в сутки...

И только в 1803 году последовал указ правительства о признании кавказских минеральных вод водами государственного значения. Прежде чем приступить к использованию открытых источников в верховье Подкум-ка, в Петербурге было решено на левом берегу Козоды заложить каменную крепость, чтобы обеспечить безопасность от нападения горцев приезжающим в Кисловодск больным и пребывающим на поселении.

Чайковскому предстояло начать подготовительные работы к закладке оборонительного укрепления, перегородить плотиной Козоду выше ручья Кислого и отвести воду в Елькушу, а сам ключ обнести деревянным срубом, чтобы источник не засорялся.

Чайковского вызвали в Георгиевск. Генерал Лихачев передал Петру Семеновичу приказ командующего Линией о переселении в верховья Подкумка одной трети семей казачьих станиц Георгиевской, Марьинской и Павловской.

– А посему, любезнейший, около вашей крепости, Ессентукского и Кисловодского редутов нарежьте земли казакам-переселенцам под усадьбы, пашни, выпасы и сенокосы. Переселение георгиевцев штаб полка возьмет под свою опеку, а вы пошлите своих офицеров в станицы Марьинскую и Павловскую, поторопите казаков. Поручение, как видите, не особо трудное.

«Как сказать, «нетрудное поручение»,– огорченно подумал Петр Семенович. Он знал, что казаки —народ ершистый, не посмотрят на «нарезку», самовольно захватят лучшие угодья и попробуй потом согнать его с распаханного им поля или выкорчеванного от кустарника участка. Без конфликта не обойтись. И вообще поедут ли казаки на новое место?..

– Поедут! Я уже послал в станицы приказ,– уверенно ответил генерал.

Однако опасения Чайковского оправдались. К штабу полка подъехало около сотни георгиевцев и потребовало командира. Лихачев вышел на крыльцо: перед ним стояла стена конников – лица нахмурены, глаза смотрят зло, у многих за спиной ружья.

– Я слушаю вас, господа казаки!—весело сказал он.

Вперед выехал пожилой бородатый казак:

– Ваше превосходительство, мы насчет переселения. Оно, конечно, ежели требуется поход в горы, тут ничего не попишешь, ваши распоряжения мы исполним без разных слов, а насчет вмешательства в наши хозяйственные дела – извините. И команду вашу о переселении исполнять не будем,– твердым голосом сказал он и отъехал к сотне, встал в шеренгу.

Лихачев знал, что с казаками надо держаться осторожно.

– Да, я подписал приказ, но не по своей воле, а по распоряжению командующего. Следовательно, это есть приказ нашего главного военачальника,– спокойно ответил генерал,' полагая, что ссылка на повеление высшего начальства укротит георгиевцев. Но сотня взорвалась.

– Доколе нас будут гонять с места на место!

– С Волги, Дону сорвали сюда, а отседова еще дальше!

– Только успели на ноги встать, снова поднимайся, начинай с колышка.

– Не поедем на Подкумок!—горланисто кричали казаки, размахивая руками.

– Глубокоуважаемые господа казаки!—обратился Лихачев с сочувственным выражением на лице.—Ваши прадеды, деды и отцы всегда исправно несли службу государям великой Руси. В старые времена велено было одной трети донцов и волжан переселиться на Яик и в Оренбургские степи. И они переехали туда. Потребовалось освоить безлюдную, холодную, но богатую Сибирь. И туда направились ваши деды. А потом еще дальше – в Забайкалье, на Амур и в Приморье. Потом, кровью своими казачество приращивало владения России и грудью защищало новые границы государства нашего. Подвиг ваш вечно будет жить в сердцах русского народа... По велению матушки-государыни Екатерины хоперцы и волжане переселились на Кавказ и зажили здесь как нельзя лучше. Но что поделаешь, враги наши не оставляют нас в покое. Одним регулярным войскам, сидящим в крепостях и редутах, не противостоять злодеяниям коварных врагов. Нужна ваша помощь. Вы – особое сословие, взращенное в условиях постоянной опасности. Казак – вооруженный землепашец и скотовод, сызмальства храбр, лих, смекалист. Он умеет постоять за свой дом, свою семью, не то что солдат, земля которого где-то в России. Теперь вам выпала великая честь утвердиться на новом месте, в верховьях Подкум-ка. Ведь не только вас одних переселяют. В низовьях Кубани посажены запорожцы, в срединную часть – донцы...

То ли действительно «патриотическая» речь генерала тронула сердце георгиевцев, то ли поняли они, что сопротивление бесполезно, видно такова казачья доля, покричали еще, посудачили и уехали в свою станицу...

И вот началось. У кого дома были из крепких бревен, в семьях мужской силы побольше, коней вдостаток, те разбирали свои строения, грузили на телеги и переезжали на отведенные Чайковским позиции. У кого ма-занушка из мелкого леса, продавали «на корню» за бесценок. А потом, ближе к осени, после сбора урожая мимо Константиногорской крепости потянулись обозы с пожитками, семьями – позади гнали коров и овец. За год на новой земле обозначились контуры будущих станиц Ессентукской и Кисловодской. Георгиевцы осели не доезжая Константиногорки, разбили лагерь на правом берегу Подкумка, южнее горы Горячей...

Петя, сын Чайковских, или, как его называли в крепости, Петушок, рос на воле. Часто убегал в Солдатскую слободку играть с ребятишками в бабки, чехарду и «набеги». С солдатской ребятней ходил в Татарскую слободку. Летом в жаркие дни купались в Подкумке, удили рыбу, бегали по берегу, валялись в густой пахучей траве.

Ватажка русской и горской ребятни, до черноты загорелая, босая, словно табунок резвых жеребят, с ут-

pa до вечера носилась в поле, на широком раздолье. Кони паслись тут же, рядом, на лугу. В полдень ребятишки бежали к табуну. Каждый выбирал себе скакуна, клонил к земле голову лошади, взбирался по гривастой шее на спину и с гиканьем, свистом мчался к реке на водопой...

Супруги Чайковские любили выезжать на прогулки в окрестности Машука. И брали с собой Петушка. Еще с пеленок они приучали его к верховой езде. В три года он уже сидел перед отцом на специальном маленьком, с крохотными стременами седелышке, приделанном к луке большого седла. Вначале ездили шагом и отец наставлял: «Держи корпус прямо, гордо. Из левой руки повод не выпускай». Потом рысью: «Не

болтайся в седле. Пружинь на стременах». Затем – галопом.

В шесть лет Петя имел уже своего коня и гарцевал по-взрослому, как настоящий всадник. Одет был в сшитую матерью черкеску с газырями на груди, с кинжалом на поясе, правда, деревянным.

В десять лет носил на поясе настоящий кинжал. Изредка, украдкой от отца цеплял на бок офицерскую саблю и выезжал за крепость, где его поджидали друзья на лошадях. Конная ватага мчалась к Подкумку играть, «кто ловчее». В то время константиногорская ребятня изображала из себя то казаков, то горских джигитов. Подражая им, ребята состязались в умении «провалиться сквозь землю». Кто-то один выскакивал вперед, влетал на скаку в кусты, петлял там, заметая следы. Спешившись, заводил коня в чащу, опускал его на землю, забрасывал травой и ветками и сам прятался, а другие искали.

У Петушка было два друга: двенадцатилетний сын Елисея Серебрякова Мотька и Пашка Александровский, сын протопопа Малахия. Первого он уважал за необычную смелость и смышленость – лучше его никто не умел прятаться в кустах; второго жалел за то, что Пашка был беспомощен: и коня ему оседлай, и помоги сесть. Петушку приятно было покровительствовать слабому.

Однажды юный Чайковский предложил дружкам устроить состязание в рубке лозы.

– А чем состязаться? Где шашки?—спросил Мотька Серебряков.

?!

– А вот одной. Попеременке!—показал Чайковский отцовскую саблю. Нарезали кинжалом охапку ивовых прутьев, на ровной площадке воткнули десять вешек, одна от другой шагов на пятнадцать. Первым важно с сосредоточенным видом выехал на рубку Петушок. Стараясь подражать взрослым, он лихо, со звоном выхватил из ножен саблю, поднял ее, сверкающую на солнце, над головой, пустил коня вскачь, стремительно подлетел к вешкам, ударил первую и переломил посредине, но второй скользнул лезвием сабли, третью свалил, смял и остальные. Это считалось величайшим позором, и дружки, смеясь, закричали:

– Позор! Позор!

Показать, как правильно рубят лозу, вызвался Мотька, белобрысый с копной нечесаных волос и долговязый не по годам. Он отъехал шагов на сто, пришпорил голыми пятками коня, понесся и каким-то неуловимо-ловким, стремительным ударом срубил вершину первой лозы, потом второй, третьей. Точно бритвой срезанные прутики торчком втыкались острым концом в землю рядом с основанием вешки.

– Вот как по-настоящему-то, по-казацки! Резко, с потягом на себя!– хвастался Мотька.

Петя решил повторить. Первая лоза была срублена по всем правилам й под крики: «Здорово! Молодец!», подлетел ко второй, и тут произошло ужасное – сабля смахнула конец уха лошади.

Юный казак остановил коня, спрыгнул. Выхватив носовой платок, стал вытирать кровь, заливающую большой, влажный глаз и жарко дышащие, мягкие ноздри коня. Ребятня окружила его, испуганно таращась-

Приехав домой, мальчик пришел с повинной к матери. Татьяна Петровна покачала головой:

– Ай-ай! Что ты наделал! Испортил коня! Пойдем я посмотрю.

Пришли в конюшню. Чайковская осмотрела ухо лошади– вокруг раны уже роились мухи. Мать сходила в дом, там сшила чехольчик, принесла из кладовки пучок засушенных листьев подорожника, заварила их кипятком. Врачеванию травами ее научила мать казака Гагаркина, у которого воспитывалась. Зная свойство трав, она собирала их, высушивала, хранила в раз-_: ных мешочках, лечила семью. Теперь коричневым отваром, принесенным в кружке, она тщательно промыла раненое ухо лошади, приложила сморщенные разбухшие листья к больному месту, надела на ухо чехольчик, сказав:—Через неделю рана затянется.

Вечером из Кисловодска приехал отец. Мать велела сыну честно признаться. Петя рассказал о том, что он натворил. Глаза Чайковского загорелись гневом.

– Петр Семенович, не волнуйтесь! Рана пустяшная,—пробовала загладить вину сына мать.

– Милостивая государыня, вы балуете сына. Он вырастет у нас разбойником. Сегодня коню ухо отрубил, завтра человеку снесет голову. Я за свою службу не пролил не единой капли человеческой крови!—рассер-женно сказал отец.

– Вы же строитель, потому и не пролили. А Петушок хочет быть джигитом, воином!

– Нет, сударыня, такому не бывать. Я строитель, моя совесть перед людьми чиста, и сын пусть продолжит мое дело. Это в тысячу раз человечнее, чем рубить чужие головы. Учиться ему надобно!—отрезал отец...

В чине подполковника Чайковский вышел в отставку и уехал с семьей в Петербург: пора было отдавать сына в военное учебное заведение, делать из него настоящего офицера...

Новый комендант Константиногорского гарнизона майор Маслов, начинающий полнеть энергичный молодой человек, развернул было строительство в Кисловодске. Не хватало мастеровых, материалов, к тому же поступил приказ создать временный палаточный лазарет для лечения раненых и больных Кавказской армии, сражавшейся с персами, и строительство в верховье Подкумка заглохло.

Из Москвы приехал доктор Гааз. Федор Павлович был невысокого роста, с продолговатым лицом, гладко причесанными темными волосами, одетый в серый, не застегнутый на груди сюртук. Сын аптекаря-немца, он двадцати двух лет приехал в Россию, начал работать в Москве врачом, но заинтересовался развитием курортного лечения и прибыл на Кавказ продолжить изыскания, начатые Палласом, который из-за болезни не мог довести до конца дело.

Прочтя документы Гааза, майор Маслов высказал неудовольствие:

– Сколько можно исследовать маши воды? Не исследователи нам нужны, а практические лекаря. Вон целый палаточный городок больных и раненых. На всех один полковой врач, да и тот ничего не смыслит в действии минеральной воды. Назначения делает, а больным от ванн хуже, серную воду не пьют, противно.

– Вот за тем меня и послали, чтобы от процедур не было хуже. И новые источники найти, около них лазареты организовать,– терпеливо ответил Гааз.– Прошу помочь с жильем. Желательно, чтобы с хозяйским столом. И еще знающего проводника-извозчика. Паллас говорил мне об одном. Извините, фамилию забыл.

– Елисей Серебряков,– подсказал Маслов.

– Вот, вот.

– У него и будете жить. Комнату выделят просторную, чистую. Жена, черкешенка, хорошо готовит. Люди порядочные...

На второй день привез Елисей Гааза к горе Горячей. Федор Павлович долго ходил с картой в руках, на которой были нанесены Палласом пять источников, сверял, действуют ли они. Больные пили здесь воду, по нескольку стаканов, иные принимали процедуры в наспех выдолбленных ,в грунте ваннах или деревянных корытах, должно быть, привезенных из дому. Картина неотрадная.

Вечером, когда схлынул поток лечащихся, Гааз направился в ущелье, поднялся на седловину и вдруг замер, увидев четырех лошадей, пьющих воду из ручья. Рядом, в кустарнике слышались голоса. «Уж не черкесы ли?»—тревожно подумал доктор, хотел было уйти подобру-поздорову, но из-за валуна поднялись двое мужчин, одетых по-казачьи и кинулись отгонять лошадей от ручья:

– Ишь. вы, шалавы, лезете, куда ненадобно!

Федор Павлович подошел к мужикам:

– Разрешите узнать, кто вы такие?

– Георгиевские отставные казаки. Приехали в Кон-стантиногорку возить господ на воды,– с независимым видом ответил один казак и посмотрел на доктора, будто спрашивая: «А ты-то кто?»

– Не надо бы поить коней из источника, ведь им пользуются люди,– мягко сказал Федор Павлович.

– А мы их не приневоливаем, они сами сюда тянутся. По первости, когда приехали сюда, смотреть на их было тошно —кожа да кости. А теперя вишь какими стали – разъелись, гладкие, всякую траву едят подчистую.

– А из других источников ваши кони не пьют?– заинтересовался Гааз.

– Не пьют, морды воротят в сторону. В других-то шибко серой воняет. Только отсюдова.

Федор Павлович зачерпнул воду стаканом, попробовал:

– Кислосерная, умеренной температуры, превосходного качества питьевая лечебная вода!

Посмотрев, как бурливо пульсируют из расщелины зеркальные струи, заключил: «Этот источник мощнее

тех пяти. Если сделать здесь колодец, то только из него можно обеспечить лечебной питьевой водой все потребности будущего курорта. Это же настоящий клад!».

Гааз искал месторождения минеральной воды не только у Горячей, Елисей рассказал ему, что таковые есть и у Железной. Только туда из-за густого непроходимого леса, росшего темной стеной у подножия Бештау, пробиться на повозке не сумели...

И лишь через год, во второй свой приезд Гааз достиг желанной цели: Елисей познакомил его со своим кунаком – кабардинским князем Исмаил-Беем, приехавшим в Константиногорку продавать баранов. Князь, отдав доктору свою лошадь, кружным путем, по тропинке, вьющейся западнее Бештау, провел его к горячему источнику на южном склоне горы Железной.

Мощный ручей пузыристо бил из-под каменного выступа. Федор Павлович зачерпнул в стакан воду без запаха, попробовал на вкус: теплая, приятная на вкус, немного солоноватая, вяжущая, как все железистые воды. Замерил температуру: 34 градуса. И это поразило его. Готовясь к повторной поездке на Кавказ, он изучил всю литературу о курортах Европы и не встретил нигде указания на то, что железистая вода имеет такую температуру, щадящую слизистые оболочки полости рта и желудка. Здесь, в лесных дебрях, он наткнулся на то, чего тщетно искали в Европе. Это открытие, по мысли доктора, должно положить начало основанию курорта в узкой долине между горами Бештау, Развалкой и Железной. Не может быть, чтобы правительство не оценило по достоинству такой дар природы...

Вернувшись в Константиногорку, Гааз увидел во дворе Серебрякова казака на прекрасном, упитанном с лоснящейся шерстью гнедом коне. Казак собирался уезжать, а Елисей, провожая гостя, с завистью оглядывал лошадь:

– Слушай, Иван, отчего твои кони такие справные? Чем ты их кормишь?

– Ты лучше спытай, чем я их пою... Пойло есть такое, после чего они едят все, что ни дашь,– отвечал казак.

– Какое такое пойло?

– А на нашем Ессентукском редуте. У речки Бугун-ты есть ручеек Кислуша. Вот как в нем напьются, и аппетит сразу взыграет.

«Еще в одном месте имеется «лошадиный» источник!»– обрадовался Федор Павлович. Недолго было уговорить казака показать долину Бугунты.

Когда-то речка Ессентук считалась границей между русскими и абазинскими поселениями. Потом пограничная линия отодвинулась в верховья Подкумка, за Кислый ключ; для охраны дороги там был основан редут и первое казачье поселение около него.

Не доезжая до хат, беспорядочно раскинувшихся на берегу Малого Ессентучка, казак велел свернуть с дороги влево, ближе к Подкумку, и по лошадиному следу в густой траве привел к крутому болотистому берегу. Среди камыша, осоки и поросших травой кочек возвышался песчаный холмик, из которого била чистая, прозрачная вода, извилисто стекавшая по трем песчаным канавкам – это и был ручей Кислуша. Из него и приохотились лошади пить воду.

Гааз слез с брички, пошел по крутому обрыву, спугнув стаю уток, с шумом вылетевших из камышей. Недалеко от первого песчаного холмика доктор увидел второй такой же, третий, четвертый – насчитал их в долинке более двадцати, а когда опустился с берега, зачерпнул воду из самого ближнего ручья, то разочаровался: вода имела кисловатый солено-серный вкус, схожий с горячеводской. У Гааза сразу пропал интерес к «лошадиным» источникам. На всякий случай достал лист бумаги, примостил его на сумке и нарисовал схему долинки Бугунты, занумеровал холмики. «Авось пригодится. Дойдут же у кого-нибудь руки до Ессентукского месторождения»...

Все внимание Федор Павлович отдал горячеводско-му серно-кислому источнику, который назвал Елизаветинским, в честь супруги Александра I – Елизаветы. Убедил Маслова, что надо выдолбить в скальном грунте колодец – пусть из него пьют воду больные, а рядом поставить полотняную, прямоугольной формы палатку– в ней больные могут отдыхать между приемами, спасаясь от жары и дождя.

Выше Елизаветинского источника Гааз нашел еще два выхода минеральной воды, назвал их Михайловским и Марьинским и рекомендовал их для ванн...

Вернувшись в Москву, Гааз издал книгу, в которой описал историю открытия и изучения источников на Кавказе, климат и растительность, результаты химических исследований, обобщил опыт использования минеральных вод, высказал свои предложения об устройстве стационарных медицинских учреждений, предсказывая большое будущее молодому курорту...

И хлынул на Кавказ поток желающих поправить свое здоровье. Первыми проложили дорогу гости из Ставрополя, Георгиевска, Моздока и Кизляра; приезжали со своими лекарями, прислугой, запасясь деревянными ваннами, ставили рядом с военными палатками войлочные кибитки, нанятые у калмыков. Приезжал генерал Сабанеев, построивший здесь помещение для собственных ванн. Три раза в день – утром, в обед и вечером – кавалькада экипажей направлялась к горе Горячей и возвращалась обратно. Лечебный сезон начинался весной, кончался осенью. Многие, особенно офицеры, не столько лечились, сколько проводили время в веселье: играли в карты, пили кавказское вино, устраивали прогулки к Машуку...

ШАЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ

/

Многие годы жизнь на Подкумке текла тихо, спокойно. О жемчужине Северного Кавказа петербургское начальство забыло. Лишь в 1812 году в Петербурге вспомнили о том, что еще девять лет назад вышел царский указ о признании Кавказских Минеральных Вод местом государственного значения.

На Воды приехали для административного надзора коллежский асессор Лякин, сухонький старичок в очках; для медицинского —врач Сухарев.

Приехали они в Константиногорскую крепость, по-

дали документы новому коменданту майору Обухову, пятому после Чайковского. Обухов, прочтя предписание, развел руками:

– Господа любезные, вам указано обосноваться на Кислых Водах. Но там крепость еще не достроена, населения негусто – казачья станица, аул абазинский крохотный, приезжающих лечиться маловато. Все больные обитают в основном здесь, на Водах Горячих. На Кис-лых-то – вам и надзирать, по сути, не за кем будет...

– Тогда отведите нам место в вашей крепости,– сказал Лякин, сообразив, что жить в надежно охраняемом и благоустроенном укреплении куда спокойнее.

Доктор Сухарев, молодой, розовощекий, занялся исследованием действия различных источников на организм человека, старательно ведя наблюдения за приезжающими, и к концу первого лета на свой страх и риск составил рецепт: за сезон принимать по 60 – 70 серных ванн, по 20 – 30 железистых и кислых, а воды пить по 6—10 стаканов в день.

Смотритель Лякин взял под контроль работы на Кислом ключе: уж слишком медленно возводили там солдаты крепость. После сильного проливного дождя хлынувшие с гор потоки воды разорвали построенную было плотину на Козоде, запечатали илом ключ, родник исчез; по этим местам ездили на телегах, а ниже ручья образовался черный кислый плывун, грязными языками стекающий в речку.

В то лето случилась беда: в аулах Предгорья вспыхнула болезнь скота, стали болеть и умирать люди. Командующий Линии генерал Портнягин отдал приказ: создать при Константиногорской крепости карантинную заставу, перегородить постами все дороги, по которым горцы ездили и гоняли табуны скота на меновые дворы в Георгиевск, Моздок и Кизляр. На Кислые Воды пропускать больных только по «письменному виду», а на обратном пути выдерживать в карантине.