Текст книги "На холмах горячих"

Автор книги: Иоаким Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

иж

W

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ГОРОДЕ ПЯТИГОРСКЕ

СТАВРОПОЛЬСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

1980

63.3 (с 163) К89

В историческом повествовании «На холмах горячих» автор, уже известный по ранее изданной книге «Крепость в степи», посвященной Ставрополю, ведет рассказ о зарождении в районе Пятигорья маленькой Константиногорской крепости, ставшей бастионом одной из малых вспомогательных линий укреплений на Северном Кавказе в конце XVIII века.

На основании глубокого изучения исторических и литературных источников автор воссоздает картины тех далеких времен: бескрайние степи предгорья, необжитая долина Подкумка, первые поселения– казачьи станицы и солдатские слободки. В ткань повествования автор органично вводит конкретные исторические лица того времени, большинство героев – подлинные участники событий двухсотлетней давности: А. В. Суворов, А. Нл Ермолов, Г. А. Емануель, П. С. Паллас, И. А. Гюльденштедт, П. С. и П. П. Чайковские, Иоганн и Иосиф Бернардацци, Ф. П. Конради, А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов, Н. В. Майер и сосланные на Кавказ декабристы А. А. Бестужев, А. И. Одоевский, С. И. Кривцов, В. М. Голицын;. И. В. Кузнецов рассказывает о жизни и судьбах русских солдат и мастеровых, строивших и защищавших Пятигорск, о жителях этих мест – родственниках М. Ю. Лермонтова: Хастатовых и Шан-Гире-ях, его современниках Верзилиных, Мерлини и др. Автор освещает период от зарождения города-курорта до сороковых годов XIX века.

Кузнецов И. В.

К89 На холмах горячих. Историческое повествование о городе Пятигорске. Ставрополь, кн. изд-во, 1980.

264 с.

Автор повествует о зарождении на Пятигорье первых поселков, будущих городов Кавказских Минеральных Вод. Основная тема – возникновение и развитие города Пятигорска, период с 1780 по 1841 год.

© Ставропольское книжное издательство, 1980 г.

ОТ АВТОРА

Все российские города на кавказской земле начинались с военного укрепления – редута или крепости. Возводились они на трактах, вдоль пограничных речек. Строились на единый лик: земляной вал, реже – каменная стена со сторожевой вышкой и короткоствольными пушчонками на бастионах, въездные ворота на крепком запоре, внутри казармы, склады, конюшни...

Около крепостцы лепились турлучные крытые камышом хатенки казачьей станицы и солдатской слободки. Посреди поселения – площадь для сбора и построения, а в торговые дни – для базара—«сатовки». На площади церковь и канцелярия станичного атамана; местная власть была с шашкой на боку, с нагайкой в руке и крестом на шее... Так выглядели Кизляр, Моздок, Ставрополь, Георгиевск, Екатеринодар. Росли они по-разному: одни быстро, как в сказке, другие – медленно и туго.

Пятигорск возник вдали от больших дорог, в захолустье, в сорока верстах от тракта, соединяющего Россию с Закавказьем. И рос потому долго и трудно, как золотушный ребенок: между первым поселением на Под-кумке, Константиногорской крепостью, и окружным городом лежит дистанция в пятьдесят лет...

Отыскать первоначальную точку отсчета появления на свет крохотной крепостцы на Северном Кавказе оказалось не простым делом. Минуло два века, сменилось несколько поколений людей, свидетелей нет. В архивах остались одни документы, но и они постарели, пожелтели, иссохли. Тронешь иной лист, а он рассыпет-ся—время делает свое дело. И все-таки документы показали, что начало Константиногорской крепости положил... Суворов. С этого мы и начнем...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПО ЗАМЫСЛУ СУВОРОВА тугой узел противоречии

Шел 1780 год. По заснеженной дороге торопко мчалась на юг, в Астрахань, крытая черной кожей генеральская повозка. В углу ее, съежившись, сидел Суворов. Из-под теплой треуголки непокорно торчал хохолок светлых волос. Лицо со впалыми щеками выглядело усталым, большие глаза не мигая смотрели тревожно и озабоченно.

Последнее время Александр Васильевич все чаще стал задумываться о смысле своей жизни. Он твердо был убежден, что человек рождается для того, чтобы совершенствовать все, что окружает его: жилище, орудия труда и предметы быта, землю – делать мир лучше, чем достался он от предков. А он, Суворов, чем занимается?.. Всю жизнь воюет, разрушает. Война – это коса, которая беспощадно смахивает на своем пути все, что создано природой и человеком... Варварство! Но не по своей охоте занимается он этим. Не сидеть же сложа руки, когда на твое отечество посягает враг.

И вот после двадцатилетних, почти беспрерывных походов в Пруссию, Польшу и на Балканы, после оглу-тигельного треска ружейных залпои и грохота пушек, моря крови, трупов, горя и человеческих страданий, пожаров. в миг уничтожающих леса и посевы, наконец-то Александру Васильевичу удалось пожить по-человечески, спокойно. И вдруг – высочайшее повеление Екатерины: немедля скачи на Волгу, излови бунтаря Емельяна Пугачева!.. Легко сказать «Излови!» А как?.., если многотысячные войска генералов Панина, Щербатова, Муфеля, Меллини и подполковника Михельсона ничего не могли с ним сделать?.. Разобьют плохо вооруженную армию лапотников в одном месте, ан нет! Она, как на дрожжах, вырастает в другом – да еще в большем количестве... Умен, сноровист бунтарь! И если бы не измена бывших при Пугачеве полковников Творогова, Чумакова и Федульева, то и ему, Суворову, не поймать бы новоиспеченного «даря»!

После этого новые повеления: возвести на Кубани укрепления на правом берегу реки, ставшей границей, согласно Кючуг-Кайнарджййскому договору; потом – Бахчисарай, где с двумя корпусами, Кубанским и Крымским, стерег восточное побережье Черного моря от вторжения турок...

Два года в Крыму Суворов давал отпор заморскому султану, который чего только не предпринимал: то к ногайцам, абазинам и черкесам зашлет своих агентов, сеющих ненависть к русским; то, высадив десант в крепостях Сунжук-кале¹ и Анапе, направит отряды янычар к прикубанским племенам, принуждая их написать «магзар»—прошение о защите от северян; то пошлет корабли к берегам Крыма, угрожая вторжением...

Но самым памятным и неприятным был последний «сюрприз». В Керчи, Кафе¹1
  <sup>Сунжук-кале – ныне Новороссийск.


[Закрыть]22
  Кафе – Феодосия.


[Закрыть]</sup> и других городах неизвестные люди ночью стали врываться в дома армян и вырезать семьи, не щадя даже детей. Русские поймали двух разбойников, оказавшихся местными татарами, допросили. «Армяне – вечные враги мусульман и Аллаха, ваши тайные агенты. А вы за верную службу отдадите им наш Крым,– признались крымчане.– Так говорят почтенные шейхи Порты...»³3
  <sup>Порта – Турецкая империя.


[Закрыть]</sup>

Суворов понял, что это была первая попытка турок начать борьбу с Россией на религиозной почве, игра на магометанских чувствах кавказских и крымских племен.

Пока вылавливали остальных разбойников, из Петербурга пришла депеша, смысл которой сводился к следующему: турецкий султан дал клятву России в том, что он будет жить с великой державой в дружбе, но поставил условие – убрать русские войска с правого берега Кубани и выселить армян из Крымского ханства. Дабы не осложнять отношений с дружественной по договору Портой, наше правительство пошло на уступку султану. А посему, любезный генерал-поручик, потрудитесь исполнить миролюбивый шаг ее императорского величества государыни Екатерины...

Дрогнул документ в руках Суворова: все, что он сделал на Кубани и в Крыму для обеспечения мира, все полетело прахом. Теперь, когда будет снята узда с турок, они вовсю начнут плести свои сети на восточном побережье Черного моря. Но что поделаешь, приказ, хоть и опрометчивый, есть приказ и его надо выполнять... Вывести русские войска с Кубани не так сложно: дал команду и пошли. А как переселить армян?.. Когда подсчитали, сколько же их проживает в Крыму, то схватились за голову: двадцать тысяч. Это ведь целая армия! Но куда переселять?... Крымское ханство расположено не только на полуострове, но и за Перекопским перешейком, в Едикульской орде. Оставлять же несчастных армян на татарской земле, значит обречь их на нож.

Посланные Суворовым квартирмейстеры у пограничной крепости Дмитрия Ростовского¹ подыскали рядом, под защитой русского гарнизона, удобное угодье, названное потом Нахичеванью. Так началось армянское переселение. Беднота добиралась на подводах через Крым, Перекопский перешеек, а затем на восток вдоль побережья Азова; люди состоятельные построили ладьи, парусные суденышки, переправились из Керчи в Тамань и уж потом сухопутно по берегу до устья Дона...

Не успел Александр Васильевич полностью закончить отвод войск и эвакуацию несчастных армян, как поступил новый приказ от наместника южных губерний России князя Потемкина: срочно в Петербург к императрице. Из августейших уст и получил повеление ехать в Астрахань, собрать там войско для похода на Персию.

¹ Крепость Дмитрия Ростовского – ныне город Ростов-на-Дону.

«Тут пожар, там пожар —туши Суворов. И не откажешься ведь. Хоть и граф, а солдат – обязан исполнить. Но как? Поход – не груздь сорвать под сосенкой и положить в кузов!»—возмущенно шептал обветренными, потрескавшимися губами Суворов.

Александра Васильевича раздражала дорога: чем

дальше на юг, тем раскатистей. Теплое февральское солнце растопило снег, ровная, как столешница, степь запестрела черными проталинами, на колее грязь по колено. Нудно скрипят полозья санной повозки на ухабах, и тройка взмыленных курьерских лошадей, выбиваясь из сил, еле тащит тяжелый экипаж. Бородатый, в домотканом армяке ямщик, восседая на козлах, сердито бурчит: несговорчивые, капризные оказались господа пассажиры, не захотели пересесть в колесный фаэтон, и вот теперь майся, надрывай коней.

Суворов упрекал себя: ведь знал же, что уже в январе в этих местах начинаются оттепели, к полудню – лужи. Нечего было выезжать из Петербурга на своей зимней повозке; сподручнее было бы на перекладных, ямщицких пролетках, сменяемых в зависимости от погоды; так нет, послушался супруги Варвары Ивановны: «Да нам ли ездить на перекладных?.. Все должно быть свое – и повозка, и постель, и посуда. Ведь известно, какой комфорт на почтовых станциях – грязь, клопы, дрянная пища!»—и грузила повозку пуховиками, узлами с одеждой, а на задок велела пристроить гору чемоданов.

Изредка Суворов бросал отчужденный взгляд на молодую беззаботно-веселую, одетую в дорогие меха жену. По дороге в Астрахань он завернул в Полтаву, где в имении тестя, князя, генерала Прозоровского, жила Варвара Ивановна с пятилетней дочерью Натальей. Встреча с супругой была холодной: он застал ее в обществе молодых людей, танцевавшей со щеголеватым гусарским офицером. Увидев неожиданно появившегося мужа, Варвара Ивановна вспыхнула, стыдливо отстранила от себя кавалера, с лица исчезла веселая милая улыбка. Александру Васильевичу пришлось выслушать упреки в том, что он «прохлаждается» в Крыму, а она тут, в захудалой Полтаве, вынуждена прозябать с болезненной девочкой.

Александр Васильевич, увидев в углу комнаты одиноко игравшую дочь, кинулся к ней, порывисто прижался лицом к белой кудрявой головке и, чувствуя острую боль в сердце, горько подумал: «Только дочь и связывает меня с супругой... Плохо, когда муж старше жены на двадцать с лишним лет – до семейного разладу недалеко. Надобно увезти ее отсюда...»

Дорожные неурядицы, тревожные мысли о жене и дочери отходили на задний план, едва Александр Васильевич вспоминал о приеме в Петербурге, это все время не давало ему покоя...

Князь Потемкин встретил его холодно и отчужденно. Он сидел в огромном, светлом кабинете, откинувшись крупным телом на высокую спинку стула. Исподлобья взглянул на низкорослого, щупленького генерал-поручика и густым голосом сказал: «Прибыл! Поехали в Зимний !»

В Зимнем дворце, раздевшись в приемной, светлейший князь задержался у высокого во всю стену зеркала, одернул на себе светло-зеленый кафтан, расшитый серебром, молодцевато расправил плечи; косясь единственным глазом, поправил парик. Суворов, пряча улыбку, подумал: «Прихорашивайся не прихорашивайся, а увядания не спрячешь. Много ешь, пьешь непомерно—под глазами мешки, подбородок отвис...»

Потемкин повел Александра Васильевича по мягкой ковровой дорожке коридора к массивной, украшенной золотом двери, за которой вершила судьбами России уже немолодая, имеющая «лисий хвост и волчьи зубы» женщина-немка.

Второй раз за свою жизнь Суворов шел по этому коридору, первый раз – в 1763 году, когда Екатерина, год спустя после восшествия на престол, решила поехать на коронование в Москву. Тогда первый фаворит новой императрицы, синеглазый красавец-богатырь Григорий Орлов, вызвал во дворец Александра Васильевича, в ту пору полковника, и его отца генерал-аншефа Василия Ивановича Суворова. Суворов-младший недоумевал: «Отец-то сенатор, член Военной коллегии, во время дворцового переворота держал в Ораниенбауме под стражей свергнутого офицерами гвардии придурковатого Петра III, а меня-то, всего лишь командира Астраханского полка, зачем к царице?»...

Григорий Орлов любезно сказал: «Господа бесцен

ные, матушка государыня, милостивая императрица изъявила желание встретиться с вами с глазу на глаз и поговорить по очень важному делу, кое она может доверить токмо вам, людям неподкупной честности и добродетели».

Сын незаметно дотронулся до руки отца: гордитесь, мол, батюшка. Он прежде не видел вблизи Екатерину и, войдя в кабинет, был удивлен ее простым, радушным приемом. Из-за маленького столика поднялась и вышла навстречу, подала руку, усадив на диван и сев рядом, молодая, необычайно красивая, одетая в скромное лиловое платье царица, и, улыбаясь, мягко справилась о здоровье Суворова-старшего и его семьи, доволен ли он службой, не испытывает ли какой нужды. Всем видом своим она выражала величайшую материнскую озабоченность о «детях» своих.

– Верно ли, как мне сказывали, что ваш прадед еще при Иоанне Грозном служил воеводой в казанском и шведском походах?

– Истинная правда, ваше величество,– скупо ответил генерал.

– Верно ли, что ваш отец, Иван Суворов, был генеральным писарем Преображенского полка, и когда родились вы, то светлейший государь Петр Великий самолично крестил вас, дав имя Василий?—вновь обратилась Екатерина и, чуть помедлив, добавила:—А опосля, когда вам исполнилось четырнадцать лет, государь назначил вас своим денщиком?

– Истинная правда, ваше величество!– по лицу Василия Ивановича разлилась краска.

Александр Васильевич еле сдержал себя, чтобы не добавить к словам отца, что должность царева денщика в те времена была не лакейская, как ныне, а адъютантская, весьма ответственная, чрез кою прошли такие смышленые мужи России, как Меньшиков, Румянцев и многие другие. И еще хотелось добавить ему, что после смерти Петра императрица Екатерина I пожаловала отцу чин прапорщика Преображенского полка. С этого первого офицерского чина и пошел отец вверх по служебной лестнице, честно служа русскому народу, достигнув при Елизавете Петровне генеральского чина, стал кавалером Андреевского ордена и орденов Святой Анны и Александра Невского.

Императрица поднялась, давая понять, что теперь, после неофициальной части беседы, настал черед деловой, ради которой и вызваны были Суворовы.

– Милейший Василий Иванович, на время поездки в Москву я поручаю вам охрану дворца и Петербурга, за что будете потом награждены по достоинству,– сказала она генералу и перевела взгляд на полковника:– А вам, любезнейший Александр Васильевич, надлежит офицерами и солдатами своего полка нести караулы,– и неожиданно взяла со стола свой небольшой портрет в легкой позолоченной рамке и пожаловала молодому графу. На этом портрете потом Александр Васильевич написал: «Сие первое свидание проложило путь к славе». Императрица уже тогда умела заставить людей делать нужное ей дело...

Теперь, подходя к кабинету царицы спустя 17 лет после первой знаменательной встречи, Александр Васильевич, волнуясь, подумал: «Какое новое щекотливое дело поручит мне государыня?..»

Как изменилась за эти годы Екатерина! На высоком голубом кресле с золотым фигурным ободом гордо восседала правительница государства Российского, в светло-зеленом с пышной пеной кружев платье. На голове в высокой прическе массивный бриллиантовый венец. Унизанные изумрудами нити обвивали туго сплетенные пряди волос, одна из которых лежала на оголенном бело-розовом плече. Стареющее лицо властно и надменно. И не встала, как прежде, не улыбнулась, не пригласила сесть. Императрица холодно посмотрела на вошедшего генерала, ребенка в сравнении с геркулесом Потемкиным, коротко спросила: «Как идут дела в Крыму и на Кубани, любезный Александр Васильевич?»

Суворов ответил, что после известных государыне «сюрпризов» турки и горцы более не выказывали злобы. Он намеревался доложить о том, что затишье это, однако, временное, султан не оставит своих планов захвата левого берега Кубани и, более того, двинется дальше, посему верить ему опасно, но Екатерина не захотела слушать, перебила: «Мы надеемся на то, что

Турция будет жить с нами в дружбе и перестанет преподносить свои «сюрпризы». Теперь же устремим наш взгляд на Персию, чтобы поскорее вернуть земли вдоль западного побережья Каспия, завоеванные Петром Великим и отданные потом царицей Анной Иоанновной».

Александр Васильевич удивленно поднял брови: «Помилуйте, ваше величество! Турция готовится к войне, а если еще и Персию рассердить, то придется воевать с двумя государствами. По силам ли сие сейчас России?», но н этого высказать ему не дозволила императрица, повелительно показала глазами на Потемкина: «На сей счет князь Григорий Александрович даст вам подробнейшую инструкцию»,—и, верная своей лисьей привычке умасливать нужных ей людей, отколола от своего платья бриллиантовую звезду Александра Невского и величаво протянула холеную руку: «Сие вам, граф, за радение в походе на Персию!»...

Вернувшись в свой кабинет, Потемкин пригласил Суворова сесть за стол, озабоченно вынул из ящика объемистую папку, положил на нее свою тяжелую, пухлую руку: «Здесь дела персидские. Не таясь скажу: бочка с порохом! С приходом к власти молодого шаха Ага Мохамеда отношения наши с Персией резко ухудшились...»

Не стесняясь в выражениях, Петемкин бранил желторотого щенка-шаха, позарившегося на займы и золото, подсунутые ему англичанами, которые, дескать, просят у него совсем пустяшное: разрешить им устроить свой торговый флот на Каспийском море. Шах, по всему видно, готов пойти навстречу партнерам по борьбе с Россией, не понимая того, что они легко смогут переоборудовать торговые суда под военные, овладеют Каспием и вытеснят Персию с Кавказа, а потом нацелятся на Россию. «Ежели мы, нынешние правители, позволим хозяйничать алчным англичанам на Каспии, то такого просчета нам никогда не простит Россия. Важно и другое: получив солидный заем, Ага Мохамед воспылал воинственным духом. Он готовит свою армию для опустошения Грузии, а затем намерен направиться к нашим границам. И уже расчищает путь своему войску для продвижения на север – заслав агентов, которые подстрекают владельцев Шемахинского, Бакинского ханств и Дагестана на разжигание вражды с русскими. На всем протяжении торговой дороги, от Астрахани до Закавказья начались грабежи караванов наших купцов. Астраханский же губернатор и командир казачьих войск генерал Якоби и в ус не дует. Ухудшение отношений с Персией его не касается, лишь бы нападений на границе по Тереку не было. И вообще, как и все выходцы из иностранщины, Якоби службу несет так: прикажешь – сделает, не ткнешь носом в беспорядки – пальцем не пошевелит. И ежели бы не наши постоянные вмешательства, то в прикаспийском крае хозяйничали бы не мы, а персы.

Суворов подумал: «Что верно, то верно. Рьяно, с львиной хваткой исполняете, князь, должность наместника Астраханской, Азовской и Новороссийской губерний, по сути дела, вы здесь полновластный хозяин. И преуспели изрядно. По своим прожектам с настойчивостью возвели Азово-Моздокскую линию, укрепили южную границу. Но какой ценой?.. Ведь сорваны с насиженных мест в спешном порядке хоперские и волжские казаки и под конвоем драгунов и егерей переселены на Кавказ, а кто пытался бежать из-под стражи, тех батогами били. По вашему указанию солдаты и казаки с рассвета до темноты, не разгибая спины, возводили укрепления, получая за адский земляной труд всего пять копеек в день. Каждая крепость, редут и станица на голой степи поднимались в страданиях, обильно политые потом и кровью русского люда».

Продолжая наставление, князь Потемкин заговорил о весьма щекотливом вопросе – взаимоотношениях с горцами.

– Имейте в виду, на Тереке неспокойно. Кабардинские князья шлют жалобы матушке императрице: рус-ские-де отобрали у них земельные угодья под свои крепости и поселения на Линии. Лучших угодий, где раньше они пасли свой скот, теперь нет. Из-за захвата пастбищ между племенами растет вражда... Жалуются и на то,, что русские в своих крепостях и станицах дают приют беглым горским холопам и данникам князей – осетинам и ингушам,– отчего хозяйство кабардинских владельцев терпит урон. Требуют вернуть беглецов...

– Как же уладили сей конфликт?—спросил Суворов, зная по опыту жизни на Кубани и в Крыму, что недовольство горских князей может обернуться взрывом.

– Всеблагая матушка императрица повелела мне

ответить князьям на манер дипломатии: сожалеем,

мол, об отторжении княжеских земель, но вернуть угодья нет никакой возможности – крепости на Линии возведены, казаки в станицах поселены, и не токмо для охраны русских владений, но и для вашей, господа князья, пользы, дабы охранять Кабарду от посягательств Турции и Персии. А беглых холопов и данников повелела вернуть на правый берег Терека. Вернули и что же? Кабардинские князья принялись пороть бегле-

цов. наложили на них подати еще тяжелее, а особливо непокорных – продавать в горные владения, подальше от Линии. Мера сия, однако ж не подействовала – побеги холопов и данников еще более усилились... Мы повелели генералу Якоби привести в образ человеколюбия особо свирепых князьков. В деле сем Якоби проявил невиданное старание: вынудил их написать сие ручательство,– князь Потемкин с хитроватой улыбкой взял из папки и подал Суворову лист бумаги, на котором было написано убористым почерком клятвенное . обещание кабардинских князей:

«Владельцам и узденям подвластный им черный народ не притеснять, излишней подати не требовать и содержать точно по обычаям и учреждениям предков и отцов их; паче всего, их самих: холопов, жен и детей и имеющихся при них особого пола холопов не только куда в чужие руки отдавать, продавать и дарить, но и к себе в дом не брать; а что пред сим за 2 года у них отнято, ныне возвратить, и за принесенную ими справедливую жалобу отнюдь упреков и мщения не чинить. Если кто вопреки всего вышеописанного поступит, то должен лишиться своих холопов вечно...»

Александр Васильевич понял, что Потемкин облегчил жизнь кабардинскому народу, но не из человеколюбия и чувства справедливости. Важно было другое: ослабить позиции кабардинских князей, бунтующих против политики российского правительства на Кавказе. Этот шаг может вызвать у горских князей новую волну раздражения, и возможно, уже не жалобы, а кое-что похлеще, скорее всего, вооруженное нападение ожидается на Линию. Палочка-то о двух концах.

– Да, ваше сиятельство, вы правы: левый фланг

кавказской границы действительно «бочка с порохом»,– тяжело вздохнул Суворов.– Вы полагаете, что поход мой поправит дело?

– Не полагаю, а, наверное, знаю: вернем земли, утраченные по глупости, и станем твердо вдоль западного побережья Каспия от Терека до Куры, Ага Мохамед хвост прижмет, а за ним и кавказские племена, дабы слишком высоко нос не задирали!—с превосходством ответил Потемкин.

– А не получится наоборот?.. Не затянется туже узел противоречий на Кавказе?

– Рано или поздно все одно придется его рубить.

– Так-то оно так, но не единым взмахом – сабля может притупиться о горы, ваше сиятельство.

– Что же вы предлагаете, граф? Может быть, не воевать на Кавказе?—нахмурив кустистые брови, спросил Потемкин.

– Этого я не предлагаю. Кавказ – есть ключ к морям Черному и Каспийскому. Не овладев сим ключом, нечего и помышлять о могуществе России, о создании условий для развития ее йак нации великой. Но завоевывать Кавказ надобно, по нашему разумению, не сразу, закусив удила.

Потемкин сердито смежил веки, насторожился:

– Куда вы клоните, граф?.. Отказаться от похода?

– Да, отказаться! Сейчас не время – на носу война с Турцией. Может случиться так, что мы начнем на левом фланге, а на правом само разгорится. А достанет ли нам сил размахивать саблями воберучь? Не обождать ли с походом?

Реакция Потемкина была неожиданной. Он вскочил, заметался по кабинету, словно лев.

– Ждать до того времени, когда нас начнут бить справа и слева?!.. Я не узнаю вас, граф! Из бесстрашного воина, всегда идущего навстречу врагу, вы превратились в генерала «Подожмихвост», каких в нашей армии лопатой греби! Где ваше правило: быстрота, натиск? На задворки выбросили?

– Горячность, ваше сиятельство, плохой помощник. Коль вы напомнили о моем правиле, то на первом месте в оном стоит «глазомер», что означает: сперва высмотри хорошенько неприятеля, распознай его намерение, прикинь, как сподручнее на него обрушиться, а уж потом нанести удар врагу, не давая опомниться. Без глазомеру нам не выиграть битву за Кавказ,– Суворов напомнил наместнику о своем плане строительства малых, вспомогательных линий от русской границы в глубь кавказских гор на пути предполагаемого движения турецкой армии от побережья Черного моря на восток для полного захвата и отгорожения Кавказа от России. План этот был выслан в Петербург еще два месяца назад и до сих пор не получил ответа.

– Сей замысел – мыльный пузырь!.. Откуда вам знать, что турецкий султан пошлет свои войска с северозапада по подножию гор? И где ему набрать армию после разгрома на Дунае? А вот персидский шах уже навострился на нас. Его удар надобно упредить немедля. Да и план похода вдоль Каспия утвержден Сенатом и государыней императрицей.– Потемкин подошел к Суворову и уже примирительным тоном добавил:—Граф, поймите, вы откажетесь возглавить экспедицию, другого пошлют, а другой-то столько дров наломает! Понапрасну солдат загубит! А вы малой ценой принесете победу...

Теперь, следуя в Астрахань, Александр Васильевич все чаще продолжал спорить с наместником Юга России, сердито бормоча: «Нет, не поход, а возведение

вспомогательных линий – вот победа малой ценой!»– Неосторожно взмахнув рукой, задел за плечо жены. Варвара Ивановна резко повернулась к мужу:

– Перестань, батюшка, размахивать! Так и по лицу можешь угодить!

Суворову вдруг стало душно. Он покрутил головой, освобождая шею от тугого ворота шубы, распахнул дверь, в которую ворвался яркий свет весеннего дня и бодряще свежий воздух, пахнувший талым снегом и испарениями земли. По густо-синему небу легко плыли облака. В неоглядной уставшей от долгой зимы степи, буреющей от первых оттепелей, серела жиденькая цепочка перелесков, за ними – Астрахань...

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД КАРТОЙ

Семья Суворова поселилась.в большом светлом доме бывшего астраханского губернатора Никиты Афанасьевича Бекетова. Хозяин дома, высокий, стройный старик с холеным лицом принял гостей с любезной улыбкой: весьма приятно оказать приют графу, прославленному полководцу...

Александр Васильевич с головой ушел в неотложные дела, с утра до вечера проводил время в штаб-квартире экспедиционного корпуса, которого пока еще фактически не было: приехали из Петербурга несколько офицеров. Их-то не мешкая разослал он по волжским городам – в Казань, Самару, Саратов – формировать полки; на Терек – готовить казаков; в астраханскую флотилию – наблюдать за ремонтом судов, которые оказались не приспособленными для перевозки десанта. Два полковника работали над составлением плана экспедиции.

А сам сел тоже за карту Кавказа, на которой был обозначен маршрут персидского похода Петра... По глаза. Александра Васильевича помимо воли глядели вправо от побережья Каспийского моря, в срединную часть течения Терека, где серел крохотным кружочком город Моздок.

Вспомнилось детство..– Рос мальчик хилым, дурно сложенным. Даже дворовые ребятишки потихоньку дразнили его «обезьянкой». Одна отрада была – книги, благо научился он читать шести лет. У отца была большая библиотека военных и исторических книг, в которых рассказывалось о походах Александра Македонского, Ганнибала, Конде, принца Евгения Савойского, Петра Первого – полководцев, превративших войну в искусство. Бывало целыми днями пылкий и впечатлительный ребенок просиживал над пожелтевшими страницами, становился участником баталий.

Поняв, что великие полководцы были не только храбрыми, но и здоровыми, выносливыми, он десяти лет научился ездить на коне. Дворовый конюх, пожилой услужливый Кондратий помог освоить первое «ратное дело»: воин без коня – не воин.

Выедут они на окраину Москвы, Александр пришпорит своего скакуна и с поднятой «саблей» понесется атаковать кусты, с размаху форсировать речку, перепрыгивать через овражки, а бедный Кондратий, умирая от страху, жалобно кричит: «Тише, тише, голубчик! Убьешься, с меня, старика, голову снимут!»... Ни дождь, ни снег не могли удержать мальчика. Лазал по деревьям, высматривал «скопища вражеские», купался в холодной воде, привыкая даже в лютый мороз ходить в легкой одежде.

Была еще одна страсть у юного Александра. Вроде и был он истинным северянином, рос на равнине среди лугов и березок, привык к морозным зимам, любил снег, и все-таки какое-то неодолимое чувство влекло к югу, с его горами, бурными, каменистыми реками, могучими дубами, разлапистым тутовником и виноградным лозняком; к небу, где лениво парят орлы.

Когда ему исполнилось одиннадцать лет, он тайком насушил сухарей, набил ими переметные кожаные сумы, положил туда котелок, кружку, ложку, нож, сел на коня и поскакал на юг. В тот же день его поймали в ближайшей деревне и отправили в родной дом. Отец, с акку-

ратно подстриженными усами пшеничного цвета, красным, взволнованным лицом, держа сына за воротник, допытывался: «Сказывай, куда хотел бежать?» Пришлось чистосердечно признаться: «На Кавказ».—«За

чем?»—«Папенька, ведь там, в Моздоке, родичи матушкины живут, прах дедушки н бабушки похоронен». Мать, черноволосая, с большими печальными глазами армянка, всплеснув руками, обратилась к мужу: «Батюшка, Василий Иваныч, не наказывай Сашеньку строго, я кругом виновата. Поведала ему про Кавказ, про бегство наших семей от персов и турок. Не надобно было, видно, сказывать и о прахе предков».

Тринадцати лет недоросль Александр Васильевич Суворов был зачислен солдатом Семеновского гвардейского полка...

Только в возрасте сорока девяти лет Суворову удалось побывать на Тереке – всего лишь год назад, когда проинспектировал только что возведенную Азово-Моздокскую линию укреплений.