Текст книги "Юноша с перчаткой"

Автор книги: Инна Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Мое «хорошо» – это прежде всего Витька!.. Думаю, что у Бориса тоже.

Тетя поглядывает на нас как-то загадочно. На тарелке у нее лежит начатый пирожок с капустой, но она тянется к блюду и берет второй точно такой же…

– Дети, – говорит она, – я должна вам сделать маленькое сообщение.

И она откусывает от нового пирожка. И жует старательно, словно «сообщение» таково, что перед ним следует подкрепиться.

– Тетя выиграла по облигации «Волгу» и хочет ее нам подарить, – говорит Борис.

– Нет, дети мои! Я, как вы знаете, никогда ничего не выигрываю. Но, как говорится в одной пьесе, не выиграть еще не означает проиграть…

– Не томите, – говорю я.

Она значительно смотрит на меня, потом на Бориса.

– Дети, я ее видела, – говорит Тетя. Она произносит это так торжественно, что смысл ее слов не вызывает у меня никаких сомнений.

– Кого это ее? – спрашивает Борис. По-моему, он хитрит.

– Витюша меня с ней познакомил… – Тетя победно оглядывает наши напряженно-вопрошающие лица. – Она прелесть!..

Надо слышать, как это сказано. С каким чувством превосходства над нами, не видевшими ее… Это не просто личное мнение, а диагноз. «Я поставлю диагноз» – так это называет сама Тетя, давая людям оценку.

– Конкретней, – говорит Борис. И делает вид, что засмотрелся на танцующую на экране пару.

Господи, как я его знаю! Сам небось сгорает от нетерпения узнать как можно больше!..

– У Тети все «прелесть», – говорю я. – Когда Борис меня к вам привел, вы тоже сказали: «Какая прелесть!»…

– Разве я так сказала? – говорит Тетя. – Я уже не помню!..

– Ах, так? Вы подвергаете сомнению мои слова?.. – Я притворно обижаюсь. И Тетя спешит меня уверить, что в мои девятнадцать лет я была очаровательна.

– Что значит была? – возмущается Борис.

Мы совсем затравили Тетю. Она оправдывается изо всех сил. И даже перегибает палку, убеждая меня, что сейчас я стала еще лучше. Гораздо лучше!..

– Еще бы! При таком муже! – выкрикивает Борис.

Мы едва не пропускаем Великую Минуту. На экране телевизора возникло изображение Кремля, и голос диктора поздравил нас с завершением старого года и пожелал нам новых успехов в новом году. Заиграли куранты на Спасской башне, чмокнула пробка откупоренного шампанского – Тетя боится, когда стреляют в потолок. Борис наполнил бокалы, и мы чокнулись стоя, при первом ударе кремлевских часов…

Пока били часы – все двенадцать ударов, – мы продолжали стоять и, звеня бокалами, желали счастья друг другу и всем близким: нашему блудному сыну и Мике с Женей, друзьям и знакомым. И просто хорошим людям!..

Как я желала Витьке счастья! Как только мать может желать счастья своему сыну!.. Я желала ему счастья, ничего не оговаривая, не ставя судьбе никаких условий!..

Потом мы вернулись к столу, к «прошлогодней» закуске. Тетя велела принести свертки. На этот раз я получила театральный кошелек, а Борис эстонские вязаные перчатки.

– Для лыж, – пояснила Тетя. – Тебе очень полезно ходить на лыжах, – добавила она. – Учись, пока не поздно!.. А ты, дорогая Талочка, почаще бывай в театре!

– Поздно, Тетя, – сказал Борис. – Мне поздно осваивать лыжи, а ей – театральные афиши!.. Все равно нам за вами не угнаться!..

У меня для Тети тоже был припасен подарок – домашние туфли.

– Но это вовсе не намек на то, что вам пора сидеть дома, – сказала я, обнимая Тетю за худенькие, острые плечи. Я к ней вообще хорошо отношусь. А сегодня особенно. Может быть, потому, что она похвалила эту девчонку…

Странная вещь! Психологический этюд, если хотите!.. Эта девчонка мне ненавистна, и в то же время мне неприятно, когда о ней отзываются плохо. Как моя умная Нонна!..

Тетя тут же влезла в домашние туфли. Она, как ребенок, рада подарку. Туфли правда красивые – с золотым шитьем. Тетя говорит, что будет брать их с собой в гости: теперь ведь новая манера – переобуваться!..

Она легко переходит от радости к возмущению. Папироса дрожит в ее крохотной руке, пепел сыплется на пирожок.

– Откуда это взялось? – возмущается она. – Почитайте художественную литературу! Там кто-нибудь переобувается? Арбенин переобувался? Андрей Болконский переобувался? Анна Каренина, когда приехала повидать дорогого сыночка, переобулась?.. Даже князь Мышкин какой-нибудь…

С экрана звучит знакомая музыка, и кружатся пары.

Борис приглашает меня на вальс. Танцует он, как плохо дрессированный медведь, я так и не сумела его научить. А ведь с этого все у нас началось: «Девушка, научите меня танцевать!»

Звонит телефон. И я слышу в трубке голос нашего сына.

– С Новым годом! Ну, как вы веселитесь? Вот тут мы со Светой… Она тоже всех поздравляет…

У него счастливый, слегка виноватый голос. Все же вспомнил про дом родной!..

– Хотелось бы знать, где они с ней ютятся? – говорю я, положив трубку. – В подворотне небось?..

– Почему это в подворотне? – Тетя гордо пускает дым из ноздрей. – Почему двое любящих, прекрасных молодых людей должны встречать Новый год в подворотне?..

– Тетя, вы что-то знаете, – говорю я и шутливо грожу ей пальцем.

– Конечно, знаю… – Она достает из пачки новую папиросу.

– Ну, и где же они сейчас?.. – спрашивает Борис.

– Они у меня!..

Если бы жареная утка с яблоками, которую я только что водрузила посреди стола, вдруг закрякала, я бы, наверное, меньше была поражена.

Я просто не верила своим ушам. Борис тоже смотрел на Тетю не мигая.

– Вы напрасно сердитесь, – сказала она. – Я не могла им отказать. Им совершенно некуда было деться… К тому же я ухожу из дома, моя комната свободна!..

– Ну, Тетя! – только и мог сказать Борис.

– Я вижу, вы оба разочарованы! Вам больше нравилась мысль, что ваш сын и его любимая ютятся где-нибудь в подворотне! Как сказано в одной пьесе: «Любовь не бывает бездомной, ее дом в любящем сердце!..»

Я вспоминаю Витькино: «Тетя – замечательный человек!» Еще бы ему не радоваться, что она встречает с нами!.. Конечно, отчасти мне стало спокойней. По крайней мере, я знаю, где он.

– Уж встречали бы с ними в молодой компании, – говорит Борис. – А то, понимаете, предоставили крышу!..

– Я бы их смущала.

– Тетушка, вы аморальны! А все ваш театр!

– Это могло быть аморально, да! Но поскольку они уже подали заявление…

Нет, я больше не выдержу! Что она несет, наша милая Тетя?!

Я бросаюсь к своему тайнику. Паспорт на месте – в моей тумбочке под газетой. Лежит как миленький!.. От полноты чувств я готова его поцеловать!..

Я стелю Тете на Витькиной тахте, и вскоре она уже спит, поджав под себя ноги и свернувшись калачиком. Какой большой выглядит та же самая тахта, когда на ней спит Тетя!.. Сама я ложусь под утро. Я слишком взвинчена, чтобы уснуть. Но каков хитрец! Одурачил старушку Тетю!..

«Надеюсь, что это для вас не новость? – спросила она. – Что они подали заявление?..» Мы с Борисом, как по команде, сделали вид, что нам все известно. Как-то неловко было показать свою неосведомленность в таком вопросе.

Убедившись, что паспорт на месте, я сразу успокоилась. Решила, что выдам ему за вранье, когда он появится. Но в душе я была страшно рада! Надо быть наивным человеком, идеалисткой, чтобы поверить…

Сын не торопится в наши объятия. Уже давно ушла Тетя – направилась с новогодним визитом к Мике и Жене. То и дело звонит телефон. Когда просят Виктора и я говорю, что его нет дома, с пристрастием выясняют: уже нет или еще нет… Он приходит, когда за окнами начинает смеркаться, и с порога докладывает, что «жутко хочет жрать!». Стол накрыт, но мы сами поели только что. Я ставлю перед ним тарелку, рюмку.

– Кто-нибудь выпьет со мной? – спрашивает он. – Ну, тогда за вас!..

В нем появилось что-то новое. Незнакомое мне. Может быть, потому, что я не знаю, о чем он думает, механически уминая пирожок за пирожком. Так опускают монеты в прорезь автомата…

– А теперь за здоровье любимой Тети! – говорит Борис.

Витька настороженно смотрит на нас. Сперва на Бориса,

потом на меня. Я чувствую, как он собрался внутри, приготовился к атаке…

– Тетя в восторге от твоей Светы, – говорю я.

И он вспыхивает.

О, я знала, чем его обезоружить!..

– Я очень рада, что вы с Тетей сходитесь во вкусах. Но зачем надо обманывать?.. Ставить себя в дурацкое положение?..

– Не понимаю, о чем ты, – говорит он. – Я никого не обманывал…

– Ах, не обманывал! А эта история с заявлением?!

– С каким заявлением?

– Не валяй дурака, – говорит Борис. – Ты наврал Тете, что вы подали заявление…

– Какая разница – подали или подадим?.. Вот если бы я обманул Свету!..

– Конечно, родных обманывать можно, а Свету нельзя!..

– Да, нельзя! Ее уже раз обманул один подлец! Вы хотите, чтоб я стал вторым подлецом на ее пути?..

– А жениться в твоем положении не подлость? Выучись, стань человеком, тогда и ступай на все четыре! – Я вдруг замечаю, что говорю словами Нонны. – Жених! Предлагает руку и сердце, а у самого головы нет на плечах!..

– Успокойся, – говорит Борис.

Но я уже завелась, и меня не остановить.

– Делай что хочешь, но паспорта ты не получишь! – кричу я. Как будто он просит у меня паспорт.

И тут происходит самое страшное.

– Бедная мамочка! – говорит он и как-то странно улыбается. – Я давно изучил все твои тайники!.. Ты такая наивная, что мне тебя просто жаль!..

Он уходит в другую комнату и возвращается. В руке у него паспорт. Мы затеваем борьбу – Витька высоко поднимает руку с паспортом, и я беспомощно прыгаю вокруг, пытаясь его отнять.

– Поаккуратней, вы! – сердится Борис – Это же документ!..

Мы оба запыхались, я и Витька. Наконец все с той же

странной улыбкой он вручает мне свой паспорт.

– Забирай, – говорит он. – Да спрячь понадежней! Мне он пока не нужен…

Я смотрю на него. Это детское лицо со шкиперской бородкой. Она кажется приклеенной, как та, из мочалки, с которой он играл на школьном утреннике старика в «Сказке о рыбаке и рыбке». «Приплыла к нему рыбка, спросила…» Он учился тогда в первом классе…

– Что значит «пока не нужен»? – говорю я. – Ты хочешь сказать, что уже им воспользовался? Взял, а потом положил на место?..

– Я его не брал, – говорит он.

– А почему ты улыбаешься?

– Я не улыбаюсь, – говорит он. И улыбается.

– Значит, вы не подали заявление?..

– Не подали…

– Посмотри мне в глаза!..

Старинный способ узнать, говорит ли человек правду: «Посмотри мне в глаза!» К нему прибегала моя мама, когда уличала меня в чем-нибудь. И я часто применяла его к Витьке, чтобы вывести его на чистую воду. Обычно мне это удавалось. Глаза матери – чуткий детектор лжи!..

Он смотрит мне в глаза и улыбается. И я вижу только собственное отражение в его темных больших зрачках.

– Для чего же ты учинил обыск в квартире, если паспорт тебе не был нужен? – спрашивает Борис.

– Просто так, – говорит Витька. – Из принципа. Чтобы знать, где он лежит…

– А я бы хотела знать, в каком из двух случаев ты соврал? Нам или Тете?

– Хватит, – говорит Борис. – Ты что, не видишь? Он над нами смеется. Так он и скажет правду!..

– Я не над вами, – говорит Витька. – Просто мне смешно… «Следствие ведут знатоки»… Цирк!

Всю ночь я мешала спать Борису. Ворочаясь с боку на бок, хлюпала носом. Мне казалось, что мой тихий плач не может его разбудить, но он проснулся и гладил меня по голове, говоря: «Спи, Обезьянка! Все будет нормально… Я тебе обещаю!..»

Он очень жалел меня. И даже не рассердился, что я нарушаю его режим.

– Все будет нормально, – повторял он. – Я тебе обещаю… Я сам этим займусь!..

Так он говорил, Борис. Я хорошо помню, что он это говорил. Но почему-то я не придала особого значения его словам…

А вечером позвонил Мика и попросил к телефону Бориса. Борис был в ванной. Что-то в голосе Мики побудило меня задать вопрос:

– Что-нибудь случилось?

– Пока ничего, – сказал он. – Передай Бобу, что у меня все в порядке…

Он добавил, что звонит не из дома, пусть Борис с ним свяжется завтра.

Я все еще ни о чем не догадывалась. И когда Борис ужинал, я пристала к нему – просто из любопытства… Я видела, что Борис обрадовался звонку брата. Значит, все же что-то произошло? И вообще, что еще за секреты?..

Борис мычал что-то неопределенное, закрывался от меня газетой, делая вид, что погружен в чтение. Я отняла у него газету.

– Потерпи до завтра, – сказал он. – Завтра будешь иметь полный отчет!..

Витьки не было дома. Он пошел «прошвырнуться с Зельцем». Зельц сам ему позвонил и предложил встретиться. Я была довольна, что инициатива исходит от Зельца. Может быть, становясь взрослее, они снова вспомнят детскую дружбу?.. И Витька перестанет дурить, а будет тянуться за Зельцем…

Я была так растрогана, что даже ассигновала Витьке трояк – на тот случай, если они захотят где-нибудь посидеть. Все же на улице минус двадцать один!..

Я как-то успокоилась. Мне было немного стыдно за вчерашний допрос и мою ночную истерику… Когда позвонила Нонна, я ей сказала, что Новый год мы встречали вместе – я с Борисом, Тетя и Витька. Мне показалось, что она разочарована. Ничего, моя рыбочка! Как говорится, продолжение в следующем номере…

За стеной мучили пианино – гаммы вперемежку с «собачьим вальсом». Появилось и нечто новое, робко по складам исполняемое одним пальцем: «Жили у бабу-си два ве-се-лых гу-ся». В этом месте мелодия обрывается, и опять сначала: «Жили у ба-бу-си»…

У Колесниковых окна слабо освещены, там движутся какие-то фигуры, кто-то в белом на фоне окна. Почему-то мне кажется, что это Леха в белой рубашке. Стоит и задумчиво смотрит на освещенные окна нашего дома. И гадает, какое из них мое…

Я ничего не сказала Борису о своем разговоре с Лехой. Я не хочу из этого делать какую-то тайну, но мы должны встретиться и поговорить. Вдвоем, с глазу на глаз. Просто поговорить о жизни!.. Ведь он человек Оттуда, из нашего с Колей детства… Мы должны встретиться наедине.

…Витька пришел раньше, чем я ожидала. Он был мрачен. На мой вопрос, не повздорил ли он с Зельцем, ничего не ответил. И начал сразу стелить. Но бросил на половине и заперся в ванной. Вода страшно шумела – он открыл оба крана. Потом все стихло – ни звука, ни плеска. Я даже испугалась. Постучала ему.

– Ну что? – сказал он.

– Ты скоро? – спросила я.

– Скоро…

И опять тишина. В детстве он запирался в ванной, обижаясь на нас: не хотел, чтобы мы видели, как он плачет…

Господи, почему нет спокойной жизни?..

Я даже представить себе не могу, что между ними произошло. Смотрю вопросительно на Бориса, но он пожимает плечами… Это все Зельц! Подумаешь, гений! Если он на четвертом курсе, а Витька еще не нашел себя… Зато он был в армии! Он прыгал с парашютом! Он был старшим экипажа. Если бы этот Зельц посмотрел на Витьку, когда он в кителе с голубыми петлицами, при всех значках! А мой дурачок! Не умеет себя подать!..

Витька выходит из ванной, гасит свет в своей проходной комнате и плюхается на тахту. Начало двенадцатого, даже Борис еще не лег.

– Что с тобой? – спрашиваю я. – Ты поссорился с Зельцем?..

Он не отвечает.

– Ну и шут с ним! – говорю я. – Что вам осталось? Вздыхать о прошлом еще рано, а будущего у вашей дружбы нет!.. И в этом не ты виноват, а Зельц! Дружбу не консервируют, она действует каждый день, постоянно… Даже в разлуке, да!.. Отсутствие друга, невозможность увидеться, поговорить – как кислородное голодание!.. Твой гениальный Зельц этого не усек!..

Он лежал, отвернувшись к стене. Казалось, что он внимательно слушает, хотя и укрыт с головой. Я ощутила прилив вдохновения.

– А ваша дружба в консервной банке – ей грош цена!.. Можешь так ему и сказать!.. И если он позвонит опять, твой любимый Зельц…

– При чем тут Зельц?!! – завопил он, отбросив одеяло и повернув ко мне бородатое, детское заплаканное лицо. – При чем тут Зельц?!

Он вопил, как подстреленный. Да, именно как подстреленный молодой зверь. Я испугалась до смерти. И когда он снова брякнулся на тахту, натянув одеяло, я тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

– Что с ним? – спросил Борис.

– Не знаю…

– Бедная Талочка, – Борис погладил меня по голове. – Не волнуйся! Все будет нормально, увидишь! Это естественная реакция…

– Реакция? На что? – спросила я. Меня вдруг осенило.

– Не делай большие глаза! Я же сказал: завтра ты будешь иметь полный отчет!..

– На что реакция? – повторила я.

У Бориса шкодливый вид. Но я и сама уже все поняла. Звонок Мики: «…У меня все в порядке», реакция Витьки…

– Ведь я же просила тебя! Просила!..

Борис виновато молчит. Я кричу на него шепотом. Чтобы не слышал Витька…

– Я же просила!.. Ни в коем случае без меня!

– Подождем до завтра, – говорит он.

– Никаких завтра, – снова кричу я шепотом. – Сейчас же!..

– Я позвонил Мике, – говорит он. – Я больше не мог! Слышать, как ты плачешь по ночам…

– Позвонил Мике – и что?..

Я почти ненавижу его в эту минуту. И Борис это чувствует. Он перестает меня жалеть.

– И все, – говорит он. – Делу дан законный ход!..

Он смотрит на меня с вызовом.

– Вот и все сведения, мадам, которыми я располагаю на сегодняшний день. А сейчас мы ложимся спать.

Слово «мадам» в обращении ко мне выказывает крайнюю степень его раздражения. Возможно, он недоволен собой. Тем, что поторопился. И поэтому валит все на меня, на мои «слезы по ночам»…

Мы лежим, погасив свет. Как чужие люди, как два человека, оказавшиеся волею судьбы ночью в одном купе… Но мы думаем об одном и том же – о Витьке.

– Не могу понять, как он узнал, – говорит Борис после долгого молчания. – Все так быстро произошло…

Я не отзываюсь.

– Любая операция болезненна, – говорит Борис. – Но есть боль во спасение…

Его мучит совесть. Конечно, теперь ему жаль Витьку. И досадно, что эксперимент Кибернетика дал такой результат.

А Светик хороша! Побежала за первым встречным!.. Как Мика тогда сказал: «Отбивать ее не придется, он просто возьмет ее за руку»…

– Тут нет ничего преступного, – говорит Борис. – Мы просто использовали катализатор для ускорения процесса распада. Мы ускорили то, что все равно бы случилось. Не сегодня, так завтра!.. Стоило другому поманить ее пальцем – и Витька выпал в осадок!..

Я молчу. Возможно, он прав. Но мне не нужна его правота. Я хочу, чтобы мой сын был счастлив!..

Утром они расходятся из дому, не глядя в глаза друг другу. Витька в мастерскую – по субботам они работают, Борис на прогулку. Он называет это «пешком от инфаркта».

Мне не нужно спешить: начались каникулы.

«Каникулы – для учеников», – любит повторять наша директриса. Будет несколько совещаний, консультация со старшим логопедом района – милейшей Августой Ивановной, она хочет перед уходом на пенсию передать нам свою методику борьбы с заиканием…

Еще немного – и я сама начну заикаться. На нервной почве!..

Я достаю с полки энциклопедию, четвертый том. Нахожу слово «катализ». Не потому, что меня волнует химия!..

«Катализаторами могут служить металлы, неметаллы, окислы, кислоты, основания, соли…»

– И лорды-мухоморы, – добавляю я вслух.

«Введение катализатора часто вызывает бурное протекание реакции…»

– Еще бы! – говорю я.

«…Самый активный катализатор не может способствовать образованию продуктов реакции в количествах, превышающих равновесные; он приводит лишь к более быстрому достижению равновесия…»

Это место я перечитываю дважды. «Он приводит лишь к более быстрому достижению равновесия…» Это звучит успокоительно. В школе по химии у меня была тройка. Я не знала тогда, что буду искать в энциклопедии слово «катализатор»…

…Вечером мы идем к Мике. Это конспиративная сходка. В записке, оставленной дома, я извещаю Витьку, что мы с отцом ушли в кино.

Опять семейный совет. Мы собрались в том же составе, что и у нас. Тут все, кроме Тети: она лишена вотума доверия…

Они встречают нас в дверях, все трое: Мика, Женя и Лелька. Мы с Женей целуемся – это первая встреча в Новом году. Мика помогает мне снять пальто. Он тоже пытается меня обнять, но я увертываюсь. Я на него зла и еле сдерживаюсь, чтобы не высказать все с порога. Лелька виснет у меня на шее. Она уже в ночной пижамке. От нее пахнет мандаринами, детством, глаженой байкой. Не то что от моего – несет сигаретами, а то и еще чем-нибудь похлестче, – «скинулись и посидели»…

– Идите в кабинет, – говорит Женя. – Я приготовлю кофе, но сперва уложу Лельку…

В кабинете тесно от книжных полок и большого письменного стола, заваленного бумагами – будущими трудами Кибернетика. Даже странно, как удалось втиснуть сюда диван, кресло и журнальный столик.

– Господа, я пригласил вас к себе, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, – начинает Мика фразой из Гоголя. Он – Мика, а не Гоголь – сидит на краешке письменного стола и покачивает ногой в тапке со стоптанным задником. – Известие таково, что мой ставленник Панин не потянул против ефрейтора Звонцова. А теперь – новости дня в подробном изложении…

И он рассказывает нам все по порядку.

Программист Панин сразу же после окончания работы направил легкие стопы в почтовое отделение номер двести сорок и, обнаружив в отделе телеграмм миловидную блондинку, именуемую здесь и в дальнейшем Светик, подверг ее психологической атаке. Народу возле ее окошка было мало, поиздержались на новогодние пожелания, а после восьми и вовсе ни души. Так что условия сложились идеальные. Лорд Панин, человек добросовестный во всем, за что ни берется, старался изо всех сил. Неотразимое обаяние, ненавязчивый юмор, наигранно-нагловатый тон в сочетании с наигранной робостью… Весь арсенал был пущен в ход. Светик на Панина не реагировала. Самолюбие подсказывало лорду, что пора плюнуть на нелепую затею шефа – закадрить чужую невесту – и с возможным, насколько позволяет ситуация, достоинством удалиться. Но то же самолюбие не позволяло ему уйти ни с чем…

– И тут… – Мика встал и принялся расхаживать по тесному проходу вдоль книжных полок. – Тут он применил запрещенный прием!.. Он спросил, не хочет ли она узнать кое-что про Звонцова. Она словно очнулась. Но лишь затем, чтобы гордо сказать: «Я про него все знаю!» Однако Панину удалось убедить ее, что не все. Вот если она пойдет с ним куда-нибудь посидеть… Когда она оканчивает работу? В двадцать два? Отлично. Он зайдет за ней в двадцать два ноль-ноль… В общем, банальный номер!..

– И эта дуреха пошла? – говорю я.

– Естественно. В кафе «Лукоморье». Кстати, очень приличный кабак. Молодежь его любит, там даже есть поп-музыка. Она с Виктором, оказывается, там бывала не раз и потому сама выбрала это заведение…

– А дальше? – спрашивает Борис. – Как вышло, что Витька их увидел?..

– Ну, уж это бог-случай, – говорит Мика. – Закон пакости. Бутерброд всегда падает маслом вниз… Впрочем, не в этом ли, братцы, была цель нашего эксперимента? Доказать Витьке, что у Светика он не единственный…

– Но ведь это неправда, – говорю я. – Я, например, убедилась в обратном. В том, что эта девчонка его любит!..

– Ты права. Она его любит. Даже лорд Панин заявил, что он пас. А теперь откройся во всем Витьке, и я наживу врага в родном племяннике!..

– Не бойся! Я возьму вину на себя. Скажу, что это моя идея… Только моя! Вы с Борисом можете спать спокойно!..

Шеки у меня пылают. На душе отвратительно. Еще минута – и я разревусь. Какая я идиотка!.. Как я могла допустить этот дурацкий спектакль, эти опыты, это вмешательство посторонних сил!..

– Не спеши брать вину на себя, – говорит Борис. – В юридической практике…

Но тут, слава богу, появляется Женя с подносом. Медный кофейник, чашечки, сахарница с серебряными щипчиками. В этом доме принимают на западный лад. Кофе, гренки с сыром, тарталетки с воткнутыми в них разноцветными шпагами из пластмассы. Не существует даже обеденного стола, за которым можно посидеть большой оравой, налегая на домашние яства, только кухонный и этот, журнальный. Когда случается собирать общество пообширней, заказывают ужин в ресторане.

– Не послушались умного человека, так вам и надо! – говорит Женя.

Ее приход действует на меня успокаивающе. Она такая домашняя, милая в своем кружевном фартучке. Этот декоративный фартучек она привезла из Парижа, куда они с Микой летали в прошлом году. Где только они не побывали! Мои глаза привычно скользят по книжным полкам, по сувенирам и безделушкам; покрытый рыжим пушком, похожий на голову новорожденного кокосовый орех, индийский слоник из зеленого нефрита, африканские маски, японские раковины…

– Я с самого начала была против этой затеи, – говорит Женя, ловко разливая кофе по маленьким чашечкам. – Но справедливости ради согласись, что Мика тут ни при чем! Он забил этот гол с подачи Бориса…

– Это она меня довела, – говорит Борис. – Сплошные истерики!..

– Да, я виновата, – говорю я. – Как это у Островского? Так выпьем за матерей, которые бросают своих детей!

– Ты действительно хочешь выпить? – спрашивает Мика. – У меня есть коньяк.

– Годится, – говорю я. – Я хочу выпить за самого доброго человека в нашей семье… За Тетю!

Они о чем-то говорят, но я не слушаю. Обычный треп, гимнастика языка. Я обдумываю план действий. Завтра же поговорю с Витькой. Главное – выбрать момент. И не тянуть! Чем скорей он узнает, как его Света очутилась в кафе с Паниным…

На сердце стало легко. Впервые за много дней. Может быть, потому, что я представила себе, как обрадуется мой сын. Конечно, он тут же помчится к ней, они помирятся, и все начнется сначала. Ну и пусть! И будь что будет!..

Когда мы подходили к дому, шел мягкий снег. На улице погасли фонари, а на соседнем кинотеатре выключили световую рекламу. В наших окнах тоже было темно. Я невольно ускорила шаг. «Натянула поводок» – так называет это Борис.

Бедняжка, он уже спит…

Борис возится сто лет, нащупывая ключом замочную скважину, потом вытаскивая ключ из замка. Наконец я включаю свет в прихожей. И в глаза мне бросается пустой крюк, на который он вешает пальто. Моя записка лежит на прежнем месте. Вид у нее явно не читанный…

Он приходит спустя полчаса. Веселый. Может быть, помирились?..

– Мать, дай чайку, – говорит он. – Нет, лучше холодной воды. Из-под крана… Погоди, я сам…

Нет, не похоже, чтобы помирились. От него пахнет вином. И говорит он громче обычного.

– «Скинулись и посидели»? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Небось и девочки были?..

– Там б-бы-ли д-де-ввочки – Ммар-руся, Р-роза, Р-р-ая, – поет он в ответ.

Мне все это сильно не нравится. Но час ночи не лучшее время для воспитательной работы.

– Ложись спать, – говорю я строго, – завтра поговорим…

Я слышу, как он валится на тахту, и наступает мертвая тишина. А я еще долго сижу за столом, одна, в какой-то каменной неподвижности.

Встаем поздно по случаю воскресенья. Завтракаем втроем. Я включаю радио, передачу «С добрым утром!» – принудительное веселье – «Для тех, кто не выспался»… Витька хмурится и отводит глаза. Небось голова болит с похмелья!..

Я взвинчена предстоящим разговором. Лучше всех чувствует себя Борис – накануне мы с ним условились, что он уйдет из дому под каким-нибудь предлогом. Он преувеличенно громко хохочет, слушая милую утреннюю чепуху. Но я знаю, что его тоже волнует мое объяснение с Витькой. Ему это даже более неприятно, чем мне. Ведь так или иначе все мы будем иметь в глазах Витьки весьма неприглядный вид!..

Борис не торопится. Просматривает утренние газеты. Потом спрашивает, когда будем пылесосить… Я сверлю его взглядом, и он вдруг спохватывается, что должен сходить в аптеку. От себя я добавляю еще несколько мелких, неисполнимых поручений, чтобы он не вернулся слишком быстро…

…И вот мы одни с сыном в квартире. Отступать некуда!..

– Ты занят? – спрашиваю я.

Он сидит на тахте, уставясь в книжку.

– Мне надо с тобой поговорить… Очень серьезно.

– Говори, – отзывается он. И переворачивает страницу.

Я молчу. Он поднимает голову. Какие у него несчастные глаза.

– Если насчет вчерашнего, то не трать красноречия. Я сам решил завязать…

Я сажусь рядом с ним. Только сейчас я замечаю, что в руках у меня кухонное полотенце, которым я вытирала посуду.

– Нет, я не о том… – Он опять смотрит в книжку. И слава богу! – Видишь ли, эта история со Светой…

Он продолжает смотреть в книжку. Только краснеет ухо, обращенное ко мне, и пальцы нервно теребят страницу. И все время, пока я говорю, он продолжает сидеть в той же самой позе. Мой голос звучит слишком горячо, и говорю я, наверное, много лишнего. Но мне хочется объяснить ему… Не оправдаться, нет!.. Просто объяснить, как это все случилось и почему… Пусть потом его мнение о нас упадет ниже нуля. Это его выражение: «Мое мнение о тебе упало ниже нуля»…

Не отводя глаз от книжки, он нащупывает рукой сигареты, чиркает спичкой… Закурив, он еще некоторое время делает вид, что занят чтением. Потом откладывает книжку – это что-то специальное, по радиотехнике – и долго молчит, глядя прямо перед собой.

– Напрасно ты думаешь, что открыла мне что-то, чего я не знал, – произносит он наконец. Он охрип от волнения. Вернее, от того, что долго пытался его скрыть.

– Откуда ты мог это знать? – говорю я. – От кого?

– От Светы… Она ко мне приходила. В мастерскую…

– Но ведь она не знает всего, – говорю я. – Только малую часть…

Он усмехается. Стряхивает пепел на блюдечко и, глубоко затянувшись, выпускает облако дыма. И сквозь эту дымовую завесу я слышу его хрипловатый басок:

– Для меня было достаточно, что он программист и что-то ей плел про Звонцова, которого сам не видел в глаза… Я понял, что это ваша работа. Только не сразу сообразил, для чего это вам нужно… Ну, а потом догадался… Допер! Не такой уж я дурачок, каким вы меня почему-то считаете!..

– Ты ей все объяснил?

– Зачем?.. – Он гасит сигарету и поднимается. – Теперь это все не имеет значения…

– В каком смысле?..

– В прямом, – говорит он. И достает из шкафа свитер.

– Вы поссорились? – спрашиваю я. – Но ведь она не виновата!.. Она не хотела с ним идти…

– Не хотела, но пошла, – говорит он жестко.

Этой жесткости я никогда не замечала в нем. Это что-то совсем новое.

Он нахлобучивает шапку – коричневый мех, чижик под пыжик, – вытягивает шарф из рукава пальто.

– Пройдусь, – говорит он.

«Хитрит! – думаю я. – Побежал к своему Светику».

– Если бы этот тип не применил запрещенный прием, – говорю я, – она бы никогда…

Он резко оборачивается в дверях и с минуту смотрит на меня. Нет, не с ненавистью… И не с презрением, нет. С какой-то недоброй ухмылкой.

– Слушай, мать, – говорит он. – Я, по-моему, ясно сказал. Все это теперь не имеет значения… Я никого ни в чем не виню… Понимаешь? Ни в чем!.. И не будем больше об этом…

Так начинается новая эра в нашем доме. По вечерам он валяется на тахте, курит и слушает музыку. Ему звонят друзья. В том числе Зельц. Витька всем говорит, что очень занят. И опять валится на тахту. Курит и слушает музыку. Я лезу к нему с разговорами. Он выслушивает меня вежливо. Сам он ничего не рассказывает. На вопросы отвечает односложно.

– Зачем ты сбрил бороду? Вроде я уже начала привыкать…

– Надоело, – говорит он.