Текст книги "Юноша с перчаткой"

Автор книги: Инна Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Ты когда будешь дома?

– В восемь.

Как-то днем я забежала к Нонне, не выдержала – мы с ней недели три не общались… Только по телефону. Я нарочно оттягивала этот момент, когда останусь с нею вдвоем, с глазу на глаз и она, уютно усевшись напротив меня в своей любимой позе – одна нога подложена под другую, – спросит своим сипловатым голосом:

– Ну что, подруга? Что у вас происходит?..

Тут я и расколюсь. Можно врать по телефону, что все в порядке, но глядя в глаза… На мне все написано крупным шрифтом!..

Она слушала меня, не перебивая. Только вставляла свое «Ну и ну!», когда я умолкала, чтобы отдышаться.

Новогодняя ночь, эксперимент Мики с участием Панина, реакция Витьки… Я разрядила в нее всю обойму и жду, что она скажет.

– Бедный мальчик! – говорит она. – Представляю себе его состояние!.. Не оставляй его надолго одного…

– В каком смысле? – спрашиваю я. И, угадав, что она имеет в виду, холодею.

– У него такой возраст… Период острых неврозов… Мало ли что взбредет в голову!..

– Ты с ума сошла! – говорю я. – Перестань! Ты не знаешь Витьку!

– А ты его знаешь?.. Ты все думаешь, что он мальчишка. А он молодой мужчина! Отслужил в армии, встретил девушку, полюбил…

– Тебе же она активно не нравится, – говорю я.

– Лишь бы она ему нравилась!.. Затеять эту возню! Вы же просто варвары! И ты и твой Борис! И ваш мудрый Мика! Подумаешь, высшее образование! Ну, не нравится парню юридический! Поступит еще куда-нибудь! Пойдет на завод! И помочь бы могли на первых порах! Сын-то единственный! Для чего вы живете, в конце концов!

Бойтесь умных подруг! Они всегда правы. Потому что всегда говорят именно то, что вы хотите от них услышать. Даже противореча самим себе. Еще звучит в моих ушах тот же сипловатый голос в телефонной трубке: «…Никакой женитьбы! Выучись, стань человеком!.. На какие шиши они собираются жить?»…

Теперь я казню себя. И она с готовностью заносит мой же топор над моей головой!..

Я вспоминаю, что Борис возвратится поздно, и тороплюсь домой. Нонна меня всячески задерживает. Она уже забыла о своих словах – «не оставляй его одного». Что, если в самом деле?.. Что за манера запираться в ванной? Нет, это совсем на него не похоже! Он всегда такой жизнерадостный. Вернее, всегда был жизнерадостным…

Господи, почему нет спокойной жизни!

…Был последний день школьных каникул, зимний солнечный день. Я думала о Витьке. О том, что вечером он снова будет курить и слушать музыку, повалясь на свою тахту.

Вчера он получил письмо от Симки Чижова.

– Что пишет Оклахома? – спросила я.

– Приглашает к себе. Лесничеству требуются сезонники. Для сбора шишек…

– Почему бы тебе к нему не поехать? – спросила я. – Природа… Лес!..

Он посмотрел на меня внимательно. Словно взвешивая, стоит ли отвечать.

– «Природа. Лес», – передразнил он. Хотел что-то добавить, но раздумал.

До чего я дошла!.. Сама посылаю его к Оклахоме. Конечно, они собирались туда вдвоем со Светиком, а теперь…

За стеной терзают пианино: «Жили у бабуси два веселых гуся»… Первая часть уже освоена и исполняется аллегро. А дальше каторжные усилия: «О-дин бе-лый, другой се-рый»…

И вдруг я решаю. Сейчас же пойду к ней! Пора наконец на нее взглянуть!

Я одеваюсь поспешно. Оглядываю себя в зеркале. «Здравствуйте, Света! Я мама Вити Звонцова!»… Ничего, симпатичная мама. В черной мерлушковой шубке. Правда, карманы немного вытерлись, но это не так заметно…

На улице морозно, все блестит. Зимнее солнце – редкий гость, и все мы ему рады. Даже воробьи чирикают по-весеннему, хотя до весны еще далеко.

Витька однажды сказал, что городской воробей отличается от деревенского оперением. У деревенского на крылышках по две лычки, а у городского по одной – ефрейтор!

«Здравствуйте, Света! Я мама Вити Звонцова!.. Если вы его любите, вы должны за него бороться!»…

Я влезаю в набитый троллейбус. Чья-то рука в желтой кожаной перчатке, похожая на связку бананов, маячит перед глазами.

«Вы должны его убедить, что не виноваты! Ведь вы не хотели идти в кафе!.. Что за дурацкий максимализм! Он просто мальчишка, не знает жизни. Люди прощают и не такое!..»

Вот эта улица. «Вот эта улица, вот этот дом»… Почтовое отделение двести сорок. У телеграфного окошка несколько человек. Девушка с пушистыми легкими волосами склонилась над бланком, вычитывая текст. Тот единственный золотой волос, что я долго хранила, казался ярче… Да она совсем дитя, его Светка! Просто не верится, что она была уже замужем, а потом эта история с Витькой…

Я смотрю на нее с материнской жалостью. Тонкая, детская шея трогательно вытянута, пальцы выпачканы в чернилах…

Становлюсь в очередь. Позади никого. Мужчина, занявший за мной, еще горбится у стола, сочиняя нечто замысловатое…

– Здравствуйте, Света! – говорю я негромко.

Она поднимает на меня карие глаза – почему Нонка решила, что они серые? – и улыбается. И я вспоминаю диагноз Тети: «Она прелесть!»

– Я мама Вити Звонцова, – говорю я.

– Меня зовут Ира, – говорит она. – Здесь работала Света, она уволилась. А я только третий день…

Я уже привыкла к мысли, что передо мной Света, и слушаю ее с недоверием. И – странно – она теряет чары, тускнеет, как лампа, когда в сети падает напряжение.

– Если хотите, я позову кого-нибудь…

– Нет, нет!..

Пушистые легкие волосы, тонкая шея, карие глаза… Как ярко вспыхнули эти черты, озаренные любовью моего сына. Любовью, которую я подключила к ней по ошибке.

Знает ли Витька, что его Света уволилась?..

Во всяком случае, он об этом узнает не от меня. Я ему не скажу, что была на почте. Про это никто не должен знать. Ни он, ни Борис. Ни одна душа.

Борис возвращается раньше обычного. Вечером он уезжает в командировку. Это недалеко, всего в двухстах километрах – филиал его предприятия. Его командируют туда примерно раз в два месяца, дней на пять. Я не люблю, когда он уезжает. А в теперешней ситуации тем более.

– Боречка, ты мне обещал! – говорю я. И смотрю на него умоляюще.

– Не помню такого, – ворчит он. – Я не мог тебе обещать такую глупость! Если кто ненормальный у нас в семье, так это ты…

– Ну и пусть! Сделай это ради меня!..

Он сдается. Достает из ящика с инструментами отвертку и молоток, снимает пиджак. Он трудится в поте лица, чертыхаясь, выламывая замок из двери в ванную. Потом он ставит его на место, но так, чтобы дверь не запиралась. О счастье!..

Я целую его в щеку.

– Прикажете сломать дверь в уборную? – ворчит он. – Пожалуйста, бу-сде!..

Я провожаю его и остаюсь одна. За окнами зимний зелено-желтый закат. Скоро вернется Витька. Он теперь не задерживается на работе. Пожует безучастно и отправится на свою тахту. Курить и слушать музыку. Когда я вхожу, он делает вид, что читает. Все ту же книжку по радиотехнике. Он читает ее уже две недели, и закладка на той же странице – я запомнила на какой…

Если бы я знала, о чем он думает. Может быть, я могла бы ему помочь… До сих пор мне казалось, что я его знаю. И в своих поступках я исходила из этого. Ведь он мой сын! Если я знаю себя и знаю Бориса, то, логически рассуждая, я должна знать и Витьку… Он наше производное. Сумма двух слагаемых!.. Но тут я что-то напутала. Жизнь не математика, у нее свои законы. В результате из двух слагаемых получается Неизвестное…

От этой мысли становится как-то не по себе. Как всегда в такие минуты, я возвращаюсь душой к детству. И мне не хватает моего Коли…

Весной я снова поеду к нему. Каждый год мне приходит оттуда письмо. И я еду к нему.

Все же это прекрасно, что победа пришла весной!.. А такой лучезарной весны, как там, кажется, нет нигде. Там особенно это чувствуешь. Что за каждый цветущий сегодня куст кто-то отдал жизнь.

Они лежат вместе в братской могиле. Есть ли братство более страшное, более кровное!.. Мраморный обелиск на берегу Донца, девятнадцать имен, и первым в списке стоит имя брата, командира взвода противотанковых пушек-сорокапяток…

Еще не стемнело, но в одном окне у Колесниковых уже горит свет. Мне мерещится, что он стоит у окна и видит меня. Или думает обо мне. Сколько можно оттягивать! «Я всегда ждал твоего звонка!»…

Так он тогда сказал.

Я снимаю трубку. И снова кладу на рычаг. С чего я начну? «Нам нужно поговорить!..» Ах, какая это была любовь! Даже не первая, а нулевая! Я для него была слишком мала. Когда я сочинила записку с признанием в любви, он мне вернул ее со словами: «А ошибок! Елки зеленые!» Но сейчас мне скверно. И я рада, что на земле есть он, друг моего Коли.

– Это Наташа! – говорю я, сжимая трубку в потной ладони.

– Здравствуй, Наташа! – говорит он. Его голос звучит сухо. – Спасибо, что не забываешь…

– Как я могу тебя забыть? Это значит забыть Колю…

– Между прочим, я ему часто завидую.

– Как ты можешь!..

– Нет, кроме шуток. Поезд идет под уклон…

– Что-нибудь случилось? – говорю я.

– «Что-нибудь», – повторяет он. В его суховатом тоне проскальзывает горечь. – Со мной случилось все, что может случиться с человеком моих лет.

– Ты считаешь себя стариком?

– Не вполне. Но все же полтинник уже разменял. А разменял – пиши пропало…

– Ну, а все-таки? Что же случилось?..

– С женой разошлись, дочь выдал замуж, а сам – из больницы в больницу… Привязалась какая-то пакость. Другой бы давно отдал концы. Врачи от меня отказались. Вернее, я от них. Вся надежда теперь на травы. Ты лечишься травами?.. Насчет здоровья ты как?..

– Ничего, – говорю я. – Разве что нервы…

– Нервы – причина всему, – говорит он. – Ты попробуй такой состав: пустырник, мята и валериановый корень. Берешь эту смесь в равных дозах, завариваешь крутым кипятком, герметически закрываешь… У тебя есть чем записать?..

Голос его окреп, оживился. Он стал диктовать. Я слушала, не записывая. Я была потрясена тем неожиданным направлением, которое принял наш разговор. И мне уже ни о чем не хотелось его расспрашивать, тем более – говорить о себе…

– Листья крапивы обдаешь кипятком, добавляешь чеснок – сорок грамм… Элеутерококк улучшает сон, повышает аппетит, уравновешивает возбудительно-тормозные процессы…

Положив трубку, я сидела, не в силах шелохнуться. Поговорили! Крапива, лопух, толченый овес. Какая-то электрококка… Ни почему разошлись, ни за кого выдал. И не спросил, как я живу!.. Кто я ему? Сестра друга со своими проблемами…

Прощай, Леха Колесников! Бывший красавец и сердцеед. Независимый мальчик, Печорин с Зацепы… Наш деревянный Дом, скамейка под старым подагрическим тополем…

– Позвони как-нибудь, – сказал он.

– Ладно, – сказала я. – Как-нибудь…

– Слушай, мать! Почему ванная не запирается? – говорит Витька, придя с работы.

– Что-то сломалось, – говорю я небрежно.

Он придирчиво осматривает дверь. Потом достает из ящика инструменты.

– Ты что собираешься делать? – говорю я.

– Буду чинить…

– Ни в коем случае!.. Если хочешь знать, мы нарочно ее сломали…

– Нарочно? – Он смотрит на меня с изумлением, – Это еще зачем?..

– Ты же знаешь, у папы больное сердце… В общем, он стал принимать душ, ему сделалось плохо, еле открыл… И тогда мы решили ее сломать.

– Чудеса, – говорит он. – Отцу плохо, а он уезжает в командировку… И еще перед этим ломает дверь!.. Цирк!..

– Не придирайся, – говорю я. – Ему не сегодня сделалось плохо, а вчера!..

– Цирк зажигает огни, – говорит Витька. И отправляется к себе на тахту.

Когда-то мы с ним любили домашние вечера. Мы дурачились, болтали о чем придется. И друзьям он говорил, что мать у него «свой парень». Так было до армии и немножко потом…

Звонит телефон. Женский голос просит Виктора. Я вру, что его нет дома. Так он теперь велел. Ему даже врать самому лень. Когда-то он мчался к телефону, первый хватал трубку…

Нет, это не Света. Какая-нибудь из тех девиц, с которыми он был в тот раз. «Там были девочки – Маруся, Роза, Рая…» Голос вкрадчиво-развязный. Мне он уже знаком.

– От кого ты прячешься? – говорю я.

– Я не прячусь. Просто мне все надоели…

– И я в том числе?

Он молчит. Делает вид, что читает. Под рукой «ВЭФ-12» первого выпуска, кто-то поет по-итальянски.

– Обратись к врачу, – говорю я. – Человек, которому в двадцать лет все надоело, должен идти к врачу…

Я нарываюсь на ссору. Я устала от чувства вины перед ним, от его пассивности и молчания. От того, что, как выяснилось, совсем не знаю его!.. Нет, я не была такой. И Коля не был. Он бы жил с удовольствием! Вы знаете, что это значит – жить с удовольствием? Это не самодовольство. И не эпикурейство, нет! Это умение находить радость во всех проявлениях жизни, включая сложности. И он в любой беде не стал бы таким, как Леха Колесников: «Крапива, лопух и овес в равных частях»…

Не люблю затяжных молчаливых ссор. Я всегда «иду на грозу»…

Но он молчит. И мне остается только уйти. Я пытаюсь заняться делом. Разработками плана уроков на третью четверть. Занятие тридцать шестое. Тема: обозначение мягкости согласных на письме. Цель: проверка знаний. Диктант: «У пенька пять опят. Олег ел яблоко. В лесу красивая ель. У пенька опять пять опят».

Мелкий сухой снежок шуршит по стеклу. Я прислушиваюсь – какой-то странный звук. Не то плач, не то хохот. Витька смеется!.. С чего это он?..

Он входит и становится у меня за спиной. Не оборачиваясь, вижу, как он стоит, опершись о дверной косяк, – его любимая поза.

– Все же вы с отцом чудаки, – говорит он. – Спросили бы прежде меня!.. Я что, чокнутый? Ничего я с собой делать не собираюсь…

Я сижу, не оборачиваясь. Слезы катятся по моим щекам, капают на диктант. На фразу «У пенька опять пять опят». Не слезы, а грибной дождь…

Телефонный звонок. Как поздно! Витька давно уже спит. На этот раз мужской голос.

– Его нет, – привычно вру я.

– Тетя Наташа? Это Саша Зельцер…

И тут я его узнаю.

– Извините, что так поздно. Я никак не могу его застать… Как он вообще?..

Он называет меня «тетя Наташа», как в детстве. Саша Зельцер! Вот кто мне нужен!.. Что он про это думает? Ведь они были вместе в тот день! Он знает все!..

Я спрашиваю, понизив голос, прикрыв трубку рукой.

– Зельц, миленький, – говорю я, называя его детской кличкой.

– Мы зашли к ней на почту. Витька хотел меня с ней познакомить. Но мы опоздали, и Света уже ушла. Тогда решили зайти в кафе, которое рядом. Народу в зале было полно. Мы стали осматриваться, но тут заиграл оркестр… Все пошли танцевать, а она осталась за столиком… Она и этот парень. И Витька их сразу увидел… Он так побледнел! Я не знал, что живой человек может быть такого цвета… Я испугался, что он умрет… Вы понимаете… Все же он пережил стресс! Он говорит, что сам не рад. Но пока что не может ее видеть… Потому что все время перед глазами столик в кафе и она с тем парнем…

Он давно спит, мой мальчик. А я в тишине ночи сижу над старыми письмами. Пачка ветхих листков, истертых на сгибах, – письма брата. И свежие, на которых словно едва просохли чернила, – письма сына…

Впервые ищу я в них не различие, а сходство. Ведь они ровесники!.. Конечно, есть разница – мирное время и годы войны. Но ведь что-то есть общее. Должно быть!

Глубокая ночь. За окном метель, сухой снег шуршит по стеклу. Давно закипел и остыл чайник… Я начала читать по порядку. Но потом письма Коли и Витьки перепутались на столе. И я брала их подряд, не выбирая, и читала, читала… И голоса, перебивая друг друга, звучали в ночной тишине квартиры.

КОЛЯ. «Пишу с нового места. Ставим палатки, в которых теперь будем жить. Место очень красивое, наш лагерь в долине, а вокруг горы. С гор текут ледяные, быстрые реки. Сколько здесь пробудем, не знаю. Надеюсь, не долго… Леха Колесников, как я узнал, уже в госпитале. Ранен в ногу…»

ВИТЬКА. «Служу неплохо. Изучаем оружие, уставы. Учимся одеваться за сорок секунд, наматывать портянки. Двадцать третьего декабря примем воинскую присягу…»

КОЛЯ. «Наш дивизион переименовали в истребительный противотанковый дивизион, мы будем носить на левом рукаве специальный знак. Давно не имел от вас писем. Какие вести от папы?..»

ВИТЬКА. «Вчера был наряд в роту. Мы закончили мыть полы в два часа ночи. Вдруг подходит к нам сержант и дает нам по куску белого хлеба с колбасой и по яблоку – вот здорово! Вообще „старики“ здесь хорошие, салаг не обижают, отдают им свои порции масла, первыми пропускают в кино…»

КОЛЯ. «К годовщине РККА получил благодарность за хорошую боевую и политическую подготовку! Сегодня я уже назначен командиром огневого взвода. Работать приходится много. Дело в том, что я и несколько моих товарищей попали в национальные – узбекские – части, разговаривать и преподавать будет трудновато… Обмундирование у нас пока курсантское, но скоро получим новое…»

ВИТЬКА. «Сегодня нам выдали личное оружие – карабины. Поздравили. Вообще служить ничего! Вчера у нас был очень вкусный обед, все мое любимое: гороховый суп, гречневая каша с котлетой и кисель. Завтра иду в наряд, а сейчас спешу на разгрузку угля. Будем работать до двенадцати ночи – надо разгрузить много машин…»

КОЛЯ. «Представь себе, Талка, что я надеваю за один раз – нижнее белье, суконную гимнастерку, ватные брюки, валенки, меховую жилетку, шинель, меховые рукавицы, шапку и подшлемник… Теперь ты видишь, как наша страна заботится о своих командирах!»

ВИТЬКА. «Праздник прошел на уровне. Двадцать третьего февраля в нашем гарнизоне был парад. Мы прошли торжественным маршем мимо генерала. Прокричали троекратное „ура“ в честь поздравлений министра обороны. Мне присвоено звание ефрейтор…»

КОЛЯ. «Пишу письмо и уминаю твои пирожки, милая мама! Не знаю, как благодарить за посылку! Ведь вы их для себя не печете, а ждете, когда поспеет картошка, которую вы посадили! Тем дороже ваше внимание! Ты не представляешь, дорогая мама, как важно чувствовать на расстоянии любовь матери. Из всего дивизиона посылка пришла мне первому!..»

ВИТЬКА. «Я в карауле, только что с поста, поэтому руки еще не отогрелись – не удивляйтесь, что почерк такой корявый. Вы спрашиваете, что мне прислать? а) орехи для Димы, б) одеколон, в) подковки, г) конверты по одной копейке– двадцать штук. Остальное на ваше усмотрение, подешевле. Вы, наверное, удивляетесь, кто такой Дима. Это белка. Она живет в нашем гараже, и ее кормит вся часть. Все пишут, чтобы им присылали орехи, и отдают их Диме. Дима совсем ручной – ходит по голове, по плечам, а если чем-нибудь сильно стукнуть поблизости, он поджимает уши, хвост, и такой гнев написан на его мордочке, что даже забавно…»

КОЛЯ. «Нахожусь в районе (зачеркнуто). Это южнее (зачеркнуто). Ехали сюда через Москву. Представляете, что я чувствовал, когда ехал с пушками по улицам, по которым еще недавно гулял!.. Чуть не доехал до нашего дома, но у Таганки свернули направо. Уже побывал в разных переделках. На одном месте стоять не приходится. Все вперед, вперед за драпающими фрицами. Если бы ты видела дороги, по которым мы идем!..»

ВИТЬКА. «Вчера был в увольнении. Я и мой друг Симка Чижов сходили в чайную и отметили год службы, т. е. на дембель мы уйдем в начале ноября. Купили кефир, пирожные и сидели час, вспоминая этот первый год… Взял в библиотеке психологические опыты Леви „Охота за мыслью“. Достал учебник, хочу подучить английский… Да, еще вышлите три носовых платка – один белый. P. S. На этой фотографии я выступаю в нашем клубе с докладом о международном положении».

КОЛЯ. «Добрый день, дорогая мама! Получил первое письмо за два с половиной месяца. Меня оно очень опечалило. Все-таки, знаешь, хоть от папы нет известий уже семь месяцев, я почему-то уверен, что он жив. А за его раны я мщу каждый день и буду мстить. Выслал вам две получки, если есть возможность, купи Наталке что-нибудь нарядное. А то она из своих платьев, наверное, давно выросла…»

ВИТЬКА. «Буду писать не часто, я стал старшим объекта, работы по горло. Да еще комсомольская работа, ведь я комсорг взвода…»

КОЛЯ. «Дорогая сестричка! Письмо, которое ты мне прислала, с твоей фотокарточкой, пришло как раз перед боем и попало к моему бойцу. Я в это время уходил на рекогносцировку местности. Во время боя этого бойца ранило, и он ушел в госпиталь с моим письмом. Но надеюсь, что он мне его перешлет…»

ВИТЬКА. «Недавно у нас проходили учения. Погода была скверная: дождь, слякоть. Мы шли по дороге, которая была размыта начисто. Это была уже не грязь, а какой-то жидкий кисель. Всякий раз, выдергивая сапоги из этой трясины, я чувствовал, что на каждом висит целый пуд. Так мы продирались сквозь это болото. По лицу, по шинели, по карабинам, вещмешкам хлестал холодный дождь. Шинели были уже такие мокрые, что не впитывали влагу. К вечеру мы добрались до деревни Н. и заняли исходные позиции…»

КОЛЯ. «Сейчас семь часов утра. Пока тихо, только изредка строчат пулеметы. Скоро начнем варить завтрак. Мы варим его сами, на костре, в бачке. Сплю в блиндаже. Раньше у меня было два вещевых мешка, а теперь только то, что на мне, да еще пара белья. Так даже лучше – меньше забот!»

ВИТЬКА. «Я увлекся афоризмами и выписываю их в тетрадь. Вот некоторые из них.»

«Там, где прежде были границы науки, там теперь ее центр».

Г. К. Лихтенберг.

«Острый ум – изобретатель, а рассудок – наблюдатель…» (Он же.)

«Когда ему помешали любить, он научился ненавидеть». Гюго (тоже Виктор!).

КОЛЯ. «Через восемнадцать дней – Первое мая! Мне будет уже двадцать лет! Вот если бы мы все были сейчас в Москве!.. Пришлось бы мне в первый раз за двадцать лет напиться пьяным! Но „будет и на нашей улице праздник!“.

ВИТЬКА. „До дембеля семьдесят один день! 10 бань! 2 получки! 4 кухни!“

КОЛЯ. „Получил сразу три письма. Они за мной не поспевают. Очень рад, что Наташа стала хорошей девушкой. Пусть лучше учится. Пусть учится жить. Впереди еще много трудностей и невзгод, надо быть готовой ко всему и уметь переносить трудности легко и спокойно…“

ВИТЬКА. „Ура! Я Дед авиации! Через два месяца буду дома! Когда я думаю о себе, то вижу, что много пользы получил за эти два года. Тот, кем я был до армии, и сейчас – небо и земля…“

КОЛЯ. „Кончается мой денежный аттестат, но обстановка сейчас такая, что новый может пропасть в дороге. Лучше буду переводить вам каждый месяц. Покупайте на эти деньги одежду, обувь, покупайте семена и разводите огороды. В общем, денег не жалейте, лишь бы вы были одеты и сыты. Обо мне не беспокойтесь…“

Так перекликаются они, мой сын и брат, в ночной тишине. Их голоса сливаются, порой они как бы меняются местами в моем сознании. И не Витька, а Коля просит прислать орехи для белки. И не Коля, а Витька спит в блиндаже и выпускает снаряды по вражеским танкам. Коля делается моложе, а Витька старше. Я вдруг постигаю, что Колю сделала взрослым война и что то же самое было бы с Витькой… То же самое?!

Мне становится страшно. Я должна убедиться, что он дома, со мной. Что он жив!..

Я вхожу в его комнату и долго смотрю, не зажигая огня, как он спит, по привычке обняв подушку, словно боясь, что ее у него отнимут.»

1976