Текст книги "Свиток дракона"

Автор книги: Ингрид Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Смелость смелостью, но Торе хватало здравого смысла не горячиться в этом месте. Любой из посетителей мог оказаться с ними заодно и пырнуть его ножом в спину. Поэтому он решил припугнуть незнакомцев и усмехнулся:

– Что, голодранцы, нечем заняться? Тогда пошли выйдем на двор и вы у меня, все трое, пожалеете, что оторвались от мамкиной сиськи.

Великан дурень схватил его за рукав, вытащил громадный нож и, облизнувшись, пропищал тоненьким голоском:

– Эй, главарь, можно я его немножко постругаю?

От этих слов волосы зашевелились у Торы на голове.

Человек со шрамом отвесил дурню оплеуху, не спуская глаз с Торы. Верзила захныкал и убрал нож.

– Мы видели, как ты забрал деньги у продавца лепешек, – невозмутимо начал человек-шрам. – Мы не позволяем чужакам на нашей территории брать то, что принадлежит нам по праву.

Так вот оно в чем дело! Денежки за покровительство. Эти громилы занимаются поборами, запугивая мелких торговцев. Продавец лепешек перепугал. Тору с кем-то из их шайки, да вот только деньги ему всучил в неудачном месте. Даже если сейчас отдать им деньги, они вряд ли выпустят его отсюда целым. Спасение только в одном в быстрых, и решительных действиях.

Знакомый с приемами борьбы, принятыми в уличных шайках, Гора резким взмахом правой руки съездил по роже мелкому Хорьку. Одновременно с этим он вскочил и ударил Шрама ногой в живот. Дурачок попытался встать, но потерял равновесие, споткнувшись о товарища. Пока он сообразил, в чем дело, и снова достал свой нож, Тора заехал ему ногой по башке. Дурачок скуксился словно обиженный ребенок.

Хорек лежат, не подавая признаков жизни, зато Шрам был уже на ногах и подступал, держа по ножу в каждой, руке.

Такой соперник был наиболее опасен. Тора, пятясь, присмотрел себе деревянный табурет и схватил его, чтобы прикрыться от ножевых ударов, пока найдет, чем вооружиться. Но ничего подходящего под рукой не оказалось – даже метлы.

Шрам сделал выпад, и Тора увернулся от обоих ножей. В это нечестной схватке у него было мало шансов на победу. Он уже решил удрать, но кто-то протянул ему бамбуковую палку.

Тора ухватил ее свободной рукой и немедленно перешел в наступление. Шрам грязно выругался, когда один из ножей полетел на пол. Его правая рука больше не представляла угрозы, но он продолжал подступать; лицо его искажала боль, в глазах сверкала злоба, длиннющий, во все лицо, шрам побагровел от напряжения и ярости. Настоящий взбесившийся зверь.

Тора отбросил табуретку и всерьез взялся за палку. Схватка даже доставляла ему удовольствие. Он успел огреть Шрама по башке и несколько раз попасть ему в живот, прежде чем выбил у него из руки нож, после чего придавил палкой под горло к стене.

Присутствующие шумно рукоплескали. Тяжело дыша и крепко держа противника, Тора оглянулся и увидел такое, отчего едва не выронил из рук свое оружие.

Великан распростерся на полу, а на его спине восседал дюжий бородач с проседью в густых волосах и очень загорелым лицом. Весело глядя на Тору, он улыбался во весь рот.

– Хито?! – воскликнул Тора. – Какого черта ты здесь делаешь?

Тот расхохотался.

– Рад, что нашел тебя вовремя, братец. Я проходил мимо, да показалось, что слышу твой голос.

Шрам начал задыхаться, лицо его побагровело. Тора чуточку ослабил хватку.

– А ну-ка принеси веревку, – велел он хозяину, который, остолбенев, взирал на эту сцену.

– И что будешь с ними делать? – полюбопытствовал Хидэсато.

Тора задумался.

– Может, сдадим в полицию?

Среди завсегдатаев харчевни пробежал тревожный ропот. Кое-кто попятился к двери. Вернувшийся с веревкой хозяин крикнул:

– Не надо полиции! Мы сами о них позаботимся.

Так и не решив, куда определить пленников, их надежно связали, после чего Тора с Хидэсато уселись рядком выпить за свою неожиданную встречу.

– Как твои дела? – спросил Тора, поглядывая на проседь в волосах и бороде Хидэсато.

Тот поморщился.

– Удрал из армии через месяц после тебя. С тех пор слоняюсь там и сям, нанимаюсь к тем, кто деньги имеет, а драться не может.

Между тем хозяин харчевни вдруг засуетился – принес огромный кувшин вина, две миски похлебки, блюдо с рисом и овощами.

– За счет заведения! – объявил он с подобострастной улыбочкой.

– Весьма обязан, – сказал Тора и, подняв чашку, предложил Хидэсато: – Ну, за встречу, брат! Не представляешь, как я рад тебя видеть! Ты вот еще погоди, я расскажу, что со мной приключилось.

Хидэсато отведал похлебки и кивнул на одежду Торы.

Вид у тебя солидный.

– Еще какой солидный! Я же личный помощнику самого… – Он наклонился поближе и зашептал Хидэсато в ухо.

Тот удивленно вытаращил глаза, поднял свою чашку и сухо сказал:

– Поздравляю. – Потом повернулся к хозяину. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но нам показалось, ты тех вон ребяток больше нашего не любишь.

– Вон тех ублюдков-то? – Хозяин картинно сплюнул в сторону пленников. – Сколько лет плачу дань Хорьку да его дурачку, а уж как этот страшный черт к ним примазался, так и вовсе худо стало. Всех посетителей мне распугали. По мне, так с них бы кожу живьем содрать, а вот полиции нам тут не надо.

– Они вымогали деньги у рыночных торговцев, – пояснил Тора.

Хидэсато удивленно приподнял брови.

– Ишь ты! Целая шайка?

– Сборщики налогов, – пошутил кто-то из посетителей. – Отнимают у бедных – ну в точности как те проклятые собаки, что рыщут здесь по заданию губернатора.

Все взоры устремились на Тору, и в комнате повисла неловкая тишина.

Хидэсато усмехнулся.

Тора мысленно проклинал свою синюю одежку.

– Я зашел сюда просто поесть, – сказал он хозяину. – И работаю, как и ты, только ради заработка. Но если мы сейчас отпустим этих троих ублюдков, они вернутся и снова примутся тебя потрошить.

Хозяин побледнел.

– Ты прав. Надо их прикончить.

– Тогда уж точно сюда заявится полиция, – заметил Тора.

Хозяин прошаркал к своей стойке и принес оттуда тяжелый глиняный кувшин. Позвякивая содержимым, он выудил из него десять серебряных монет и отсчитал по пять Торе и Хидэсато.

– Вот, возьмите! Это вам за то, чтобы вы избавились от них.

– Ну уж нет, – отодвинул серебро Тора.

– Да ладно!.. Полоснул ножичком по горлу – и все дела. А мы потом поможем вам оттащить тела на старый пустырь. Там вечно находят мертвецов. Какая разница? Будет еще три. А если и поднимется шум, вы к тому времени уже ноги унесете.

– Нет, мы не наемные убийцы, – отрезал Тора.

Хидэсато внимательно посмотрел на него, потом встал, чтобы поближе разглядеть головорезов.

– Имена их знаешь? – спросил он у хозяина.

Тог опять сплюнул.

– Да что там имена! Это ж сброд! Амбала толстого звать Юси. Один мой знакомый своими глазами видел, как он потрошил щенка. А работает он на этого тощего хлюпика Юбэя. Юбэй солдатам девок поставлял, пока те не обнаружили, что он девок тех учил обирать клиентов. Отдубасили они его хорошенько и велели не соваться больше в такие дела. Вот тогда-то он и начал потрошить рыночных торговцев. А потом, пару недель назад, откуда-то взялся вон тот урод. Мы так и зовем его – Шрам. А настоящего имени никто не знает.

– Их место в тюрьме, – продолжал настаивать Тора.

Хидэсато его поддержал:

– Допустим, мой прилично одетый друг скажет в полиции, что они на него напали. И это, кстати, будет чистая правда. Вы все заявите, что толком ничего не видели. Полицейские заберут их и продержат под замком до суда. Если никто не предъявит им других обвинений, суд их отпустит. Но сюда они больше не сунутся – побоятся, что вы станете свидетельствовать против них. Может, даже подадутся в другую провинцию.

Эти слова по некотором раздумье были встречены с одобрением. Прибыла полиция, выслушала историю Торы и увезла троицу головорезов в тюрьму.

Тора вздохнул с облегчением. Он намеревался пригласить Хидэсато к себе в гостиницу, чтобы вечерком поболтать о былых временах, но, оглянувшись по сторонам, обнаружил, что друг его исчез. Исчез, даже не попрощавшись.

ГЛАВА 8
Вдова

Одетый со всей тщательностью, Акитада уже второй раз за день стучался в ворога особняка Татибаны. К тому времени новость разошлась по округе и у ворот толпились праздные зеваки. На этот раз ему открыли сразу. Впустил его Дзюндзиро, одетый в холщовое кимоно, какое обычно носит прислуга во время траура по хозяину. При этом вид у парня был ужасно важный. Завидев Акитаду, он расправил плечи, сложил руки на груди, низко поклонился и звонким голоском приветствовал гостя:

– Добро пожаловать, ваше высочество! В этой скромной лачуге почтут за честь принять столь высокую персону.

Эта напыщенная речь вызвала взрыв хохота у зевак. Акитада поспешил зайти внутрь и приказал:

– Закрой ворота!

Дзюндзиро повиновался.

– Я что-то не так сказал?

– Да. Только твои хозяева могут называть этот дом скромной лачугой. И если уж ты хочешь использовать почтительное обращение, то называй меня «ваше превосходительство».

– Благодарю за наставления, ваше превосходительство, – поклонился Дзюндзиро и разом все испортил, улыбнувшись во весь рот. – Вы пропустили самое смешное. Бритые монахи распевали тут и прыгали босиком, а слуги, словно мешки с бобами в этих холщовых одежках, завывали и рвали на себе волосы. – Он оттянул край своего кимоно и скривился. – А на улице целая толпа собралась – все пытаются выяснить, что здесь происходит. Ну просто праздник Бон[3]3
  Бон – день поминовения усопших, отмечается 15 июля. В этот день несут жертвенные подношения на кладбища, а ночью жгут костры, на свет которых, по поверью, приходят души умерших.


[Закрыть]!

– А ты-то хоть горюешь по хозяину? – спросил Акитада, поразившись такой бессердечности.

– Самое время горевать, когда хозяйка вышвыривает нас на улицу, – нахмурился мальчишка. – Питаться-то чем теперь?

Акитада хотел кое-что сказать, но передумал.

– А ну отведи-ка меня к ней, – произнес он.

– Она там. Возле тела вместе с монахами, – безо всякой почтительности сообщил Дзюндзиро, указывая на главный дом.

Приглушенные звуки буддийских молитв доносились изнутри. На веранде Дзюндзиро помог Акитаде снять деревянные гэта и открыл дверь.

В нос ударил запах благовоний. В сумраке дома разносились монашеские распевы, сопровождаемые тихим звоном медных колокольчиков и ритмичными ударами барабанов. В дыму курящихся благовоний Акитада с трудом различал фигуры людей – монахов в желтых одеяниях, коленопреклоненной прислуги в светлых холщовых одеждах, гостей в строгих траурных облачениях. Все они застыли в благоговейных позах, выражавших почтение умершему, и лиц их Акитада не видел – только спины.

Едкий запах алоэ и сандала разъедал глаза и щипал нос. Приглядевшись, Акитада рассмотрел в центре освещенный мерцающим пламенем свечей похоронный паланкин. В нем, обернутый в саван, словно божество перед церемониальным выносом, сидел усопший князь Татибана.

Позади и чуть сбоку паланкина из-за ширмы виднелся краешек длинного рукава. Вдова.

Сообразив, что хорошо виден ей из-за решетки, Акитада подошел к смертному ложу, поклонился и сел как можно ближе к вдовьей ширме.

Теперь он мог получше разглядеть монахов и скорбящих гостей. Пятеро слуг, скучившись вокруг старого Сато, выглядели скорее испуганными, нежели печальными. Гости, только мужчины, все как один незнакомые Акитаде, сидели со скорбными минами, и было ясно, что любой из них предпочел бы сейчас оказаться где угодно, только не здесь. А где же друзья Татибаны? Неужто он пережил их всех? И где друзья вдовы?

Бедная девочка! Он вспомнил, что у нее нет своей семьи, а сама она слишком молода и застенчива, чтобы заводить дружбу с соседними дамами. Душой он был вместе с ней и, не выдержав, посмотрел в сторону ширмы. Ему послышались тихие рыдания, но звук утонул в звоне медных колокольчиков.

Молодой монашек, звеневший колокольчиками, явно перебарщивал. Барабанный бой тоже звучал как-то неровно, и Акитаде, который не был знатоком буддийских ритуалов, показалось, что и в молитвенных распевах нет должной стройности. Он увидел в этом некую странность и принялся изучать монахов. Почти все они были молоды, и лица их выражали смесь самодовольства и скуки. Они напомнили ему молодых новобранцев императорской гвардии, вышагивающих на своем первом дворцовом параде и пока еще не понимающих, оскорбительны или лестны для них новые функции. В общем, меньше всего эти юноши походили на монахов. И все же в их облике не было ничего вызывающего, как тогда на рынке, и вряд ли они способны поступить как те двое, что напали на глухонемую девушку. Возможно, их унылые мины и отсутствие опыта типичны для новичков.

Он подумал о своем далеком друге Тасуку, который теперь, должно быть, и сам стал послушником и, возможно, как раз в этот самый момент распевает сутры. Акитада считал, что только большая личная трагедия могла заставить такого человека, как Тасуку, бросить и любимые увлечения, и многообещающую карьеру.

На этот раз он был просто уверен, что слышал вздох из-за ширмы, и посмотрел в ту сторону – длинный рукав шевельнулся. Акитада поклонился, пытаясь взглядом передать всю глубину своего сочувствия.

До него донесся шорох шелка, рукав резко исчез, и вслед за этим – снова шорох и звук осторожно прикрытой двери в дальнем конце зала. Акитада почувствовал себя до странности обделенным, словно у него что-то отняли. Пристыженный и смущенный, он устремил все внимание на службу.

Фигура покойника смутно просматривалась под саваном и казалась сморщенной и иллюзорной. «Должно быть, ему вывернули суставы, чтобы усадить в традиционной позе», – подумал Акитада. Ведь он нашел уже коченеющее тело. Старик ушел из жизни. Акитада вспомнил, как худой старческой рукой Татибана разглаживал свое темно-синее узорчатое кимоно, в котором был на ужине у Мотосукэ. А умер в другом платье. Чем же он занимался, вернувшись домой? Может, уже отдыхал, но потом почему-то переоделся и пошел навстречу своей смерти? И когда это случилось? И что заставило его подняться? Куда он направился? Ведь умер князь не в своем кабинете – слишком мало крови там обнаружено. И не осталось никаких зеленых керамических осколков, кроме того, что Акитада нашел в его волосах. Значит, орудие убийства было керамическим – глина, покрытая глазурью, – и разбилось или треснуло от удара. Нет, мыслить в этом направлении бесполезно. Лучше подумать о мотиве.

Если Татибане хотели заткнуть рот, помешать его откровенному разговору с Акитадой, значит, ночью кто-то из гостей Мотосукэ был у него или подослал наемного убийцу. Акитада еще раз перебрал в памяти все, что знал о каждом из них. Мотосукэ, хоть и был основным подозреваемым по делу о краже ценных грузов, вряд ли в своем нынешнем положении пошел бы на убийство старого человека. Он того и гляди станет тестем императора. Да и в любом случае не сделал бы этого, если, конечно, не заподозрит, что Акитада с Татибаной, находясь в сговоре, могут изменить решение императора. Но это сомнительно.

Юкинари что-то скрывал. Сегодня утром молодой капитан уж больно своевременно явился на место происшествия. Зачем? Поскольку преступление совершено ночью, убийца мог прийти, чтобы подчистить все при свете дня. Ранний приход Акитады должен был удивить и испугать преступника, а Юкинари именно так и выглядел. Акитада вспомнил, что в гостях у Мотосукэ молодой человек вел себя странно. Должно быть, что-то связывало его и с Мотосукэ, и с Татибаной, очень личное, возможно, позорное.

А как насчет настоятеля? Акитада окинул взглядом бубнящих молитвы монахов и вдруг заметил среди них пожилого человека. Это был единственный здесь старый монах. Акитада поймал его взгляд. Странное выражение промелькнуло на лице священнослужителя, и он торопливо вскинул руки в молитве. Как подозрительно! Все, что касалось Дзото и его монахов, было очень странным. Могли Дзото послать одного из своих учеников устранить опасного бывшего губернатора? Вполне вероятно. Похожий на головореза монах на рынке запросто подходил на эту роль. Акитада решил как-нибудь наведаться в монастырь.

Оставался еще Икэда, который настойчиво объявлял смерть результатом несчастного случая, хотя по роду службы и опыту должен был знать, что это отнюдь не так. Попытка Сэймэя объяснить это тем, что Икэда всего лишь провинциальный болван, выглядела неубедительно – ведь префект с видом знатока цитировал Акитаде всевозможные местные законы, указы и постановления. И все же Икэда казался слишком бесцветной личностью, неспособной на преступление подобного масштаба.

Акитада поерзал на месте. Он замерз, ноги отекли, и начала ныть спина. Сколько ему еще здесь оставаться? Он-то пришел совсем за другим – утешить юную вдову, это дитя, оставшееся в одиночестве среди ненавидящих ее слуг. Насколько он понял, поддержать ее было некому, кроме няньки. Ни родни, ни мужской защиты, ни даже подруги. Интересно, приходил ли кто-нибудь навестить ее? Юкинари? Икэда? Мотосукэ? Ведь девушка в столь нежном возрасте вряд ли знает, как обращаться с огромным имуществом. Акитада представил себе ее, одинокую, брошенную слугами, жмущуюся в сиротливый комочек в огромном темном пустом зале, где ни тепла, ни еды, и только крысы шныряют вокруг… Кто-то вцепился в его рукав, и он дернулся всем телом.

Но это оказалась всего лишь служанка – дородная, средних лет женщина в холщовом траурном одеянии. Опустившись рядом с ним на колени, она заглянула ему в лицо черными глазами – будто жареные зернышки на бледной, непропеченной пышке.

– Моя госпожа просит господина уделить ей немного времени, – хрипло прошептала она.

«Должно быть, это и есть нянька», – подумал Акитада. Традиционным жестом коснувшись лица, он поднялся, ощущая противное покалывание в спине, и последовал за ней к выходу.

Нянька оказалась с него ростом – настоящая великанша. Шагала она размашисто и шумно, как заправский работяга. Они долго кружили какими-то длинными сумрачными коридорами с деревянными полами, напоминавшими пластины черного льда. Краем глаза он успевал разглядеть комнаты, скудно, но изящно обставленные. В одной из них заметил на стене прекрасной работы каллиграфический свиток, а в другом месте – глиняный горшок с крошечным деревцем-бонсай безукоризненной формы.

Когда великанша наконец растворила дверь в покои своей госпожи, Акитада даже зажмурился. Множество свечей и фонариков ярким светом заливали покои, больше напоминавшие китайский дворец, нежели традиционный японский дом. Перекрытия под потолком были выкрашены ярким красным и зеленым лаком, и повсюду в огромной комнате стояли вешалки с богатой одеждой. Вдоль стены тянулись в рядок резные и лакированные столики, расписные, обитые кожей платяные сундуки и плетеные бамбуковые подставки с изысканной посудой для чая, какую Акитада однажды видел в столичной лавке богатого китайского торговца. Ступив внутрь, он почувствовал под ногами что-то невыразимо мягкое и теплое, гораздо более приятное, чем самые толстые циновки из морских водорослей. Эта пушистая роскошь оказалась китайским ковром с узорами из цветов и бабочек. Даже створками дверей здесь служили лакированные решетки или обтянутые бумагой панели с изображением жанровых сценок. Одна такая дверь затворилась за ним, и он остался наедине с вдовой.

Если от созерцания комнаты у него захватило дух, то при виде дамы, пославшей за ним, он едва не ослеп. Она сидела на помосте, высоком даже для особы императорских кровей. Стойка с занавеской, коей по этикету надлежало укрывать даму благородного происхождения от глаз посетителей-мужчин, не помешала Акитаде от дверей разглядеть женскую фигуру почти полностью.

Поверх траурного облачения на ней был цветастый жакет с вышитой цветущей сакурой на небесно-голубом фоне. Волосы, обрамлявшие бледное овальное личико, ниспадали на плечи, словно потоки черного лака. В огромных глазах, смотревших на гостя, застыла мольба, губки были слегка приоткрыты. Акитада был так очарован ее красотой, что не мог оторвать глаз; она же, покраснев, тотчас прикрыла лицо изысканным расписным веером.

– Спасибо, что пришли, вы очень добры, – поклонилась она, прячась за веером. – Пожалуйста, садитесь, господин.

Акитада опустился на подушку настолько близко к помосту, насколько это позволяли приличия.

– Я лишь совсем недавно удостоился чести познакомиться с вашим покойным мужем, но, мне кажется, успел высоко оценить этого человека, – тихо начал он. – Я пришел выразить вам мою глубокую печаль по поводу его кончины.

– Благодарю вас. – За занавеской вздохнули, и стало тихо. Потом вдруг она крикнула: – Мне кажется, я ненавижу монахов! И от благовоний этих мне становится дурно. Я едва не потеряла сознание там, в зале, просидев долгие часы под это бормотание, колокольчики, барабаны и ужасный запах. Мне даже хотелось умереть!

Сердце у Акитады защемило. Это неискушенное, неопытное создание, конечно, не может вынести всей суровости поминального ритуала. Она еще дитя, слишком юна, чтобы понять всю значимость древнего обряда и найти в себе силы и стойкость, коими гордилась бы более зрелая женщина.

– Да, все это очень трудно для вас, и я это хорошо понимаю, – мягко проговорил он. – Как я могу помочь вам?

– Не могли бы вы иногда навещать меня? Просто разговаривать, как сейчас. Я так одинока с тех пор, как… – Голос ее дрогнул.

Акитада не знал, что сказать.

– О, простите меня! – воскликнула она. – Вы, наверное, считаете меня ужасной. Вы такая важная особа из столицы! И мне не следовало просить вас о таких вещах.

– Нет-нет! Вовсе нет, – оживился Акитада. – Я охотно буду навещать вас каждый день, если вы позволите. Почту за честь такое доверие со стороны светлейшей госпожи.

Она вздохнула с облегчением, и из-за занавески вдруг показалась маленькая нежная ручка. Акитада растерялся. Касаться дамы из чужой семьи строжайше запрещалось, но ручка была такая маленькая и беспомощная, поистине детская, даже меньше, чем у его младшей сестры. Да, она, конечно, вдова князя Татибаны и все равно всего лишь девочка, так похожая на его сестру. Только в отличие от сестры одна-одинешенька в целом мире и нуждается в поддержке, в обществе кого-то, кто заменил бы ей, пусть ненадолго, брата или отца, которых у нее не было. Он чуть придвинулся и взял эту крохотную ручку в свои ладони. Она была очень холодная и тут же жадно приникла к его теплым пальцам.

– Какие у вас теплые руки, – прошелестело из-за занавески. – А я совсем замерзла, просидев там, в зале, много часов подряд.

Акитада почувствовал себя неловко и вдруг со всей отчетливостью осознал, что они совсем одни.

– Может, мне позвать вашу няньку, чтобы она принесла горячую жаровню? – предложил он.

Маленькие пальчики только крепче сжали его руку.

– Пожалуйста, не надо. Она слишком много суетится.

– Тогда позвольте мне хоть как-то помочь вам. Я хорошо разбираюсь в законах, а вас вскоре ожидает бумажная волокита. Скажите, князь Татибана назначил душеприказчика?

Ее пальцы дернулись и сжались в кулачок.

– Понятия не имею, что это такое, – сказала она. – Мне ничего не известно о подобных вещах. Никто ко мне не приходит.

– Никто? Как странно! – Акитада все больше ощущал неловкость своего положения. Слегка стиснув ее пальчики, он попытался отнять свою руку. Но она только крепче сжала ее, прежде чем отдернуть свою. К своему ужасу, он снова услышал из-за занавески всхлипывание.

– Простите, – смущенно проговорил Акитада. Всхлипывания стали громче, и тогда он взмолился: – Вы не должны плакать! Все будет хорошо, вот увидите. Вы молоды и очень красивы, и в вашей жизни еще будет счастье.

– Нет! – воскликнула она. – Никто никогда больше не захочет меня. Лучше бы я тоже умерла!

Акитада поднялся. Она рухнула лицом вниз, хрупкой кучкой шелка и глянцевых волос, узкие плечики и спина содрогались от рыданий, и две крохотные ножки в белых носочках горестно бились одна о другую. Он отставил ширму, опустился на колени и сгреб ее в объятия, словно маленькое плачущее дитя. Он гладил ее по спине, уткнувшись лицом в ароматные волосы, и бормотал слова утешения, а она прижималась к нему с отчаянием одинокого ребенка.

– Хм!.. – Хриплый резкий звук, донесшийся от двери, прервал попытки Акитады утешить вдову. Над ними горой возвышалась нянька, на неприятном лице застыло хмурое неодобрение.

Акитада выпустил из объятий плачущую девушку и поднялся на ноги.

– Очень хорошо, что ты пришла, – сказал он. – Твоей хозяйке нужна помощь. Она очень расстроена и… э-э… замерзла. Принеси-ка сюда жаровню. И выпить чего-нибудь горячего! – Смущенный своим глупым лепетом, он отошел в сторону.

Служанка ворча водрузила ширму на место. Женщины о чем-то тихо пошептались, потом нянька хрипло пробурчала:

– Ей нужен отдых. Приходите завтра.

Акитада повернулся, чтобы уйти.

– Нет, подождите! – крикнула вдова.

Он остановился и, боясь снова увидеть ее за ширмой, вперил взгляд в другой конец комнаты, где между двумя высокими резными столиками, на одном из которых стояла зеленая жадеитовая китайская ваза с тонким горлышком, висела на стене картина, изображавшая танцующих журавлей.

– Ведь мой муж пригласил вас?

– Да, госпожа Татибана. И я надеялся познакомиться с ним поближе.

– Он имел в виду что-то определенное? Быть может, обещал показать или рассказать вам что-то?

Акитада чуть помедлил:

– Нет, не думаю. А почему вы спрашиваете?

– Ну… просто подумала, если б вы знали, о чем шла речь, то, возможно, я сумела бы помочь вам найти это.

Акитада вспомнил про ящики с документами в кабинете.

– Ваш муж говорил, что работает над историей края. Мне это интересно.

– В таком случае можете безо всякого стеснения изучить его записи в кабинете. В любое удобное для вас время.

– Благодарю вас, госпожа Татибана. Вы чрезвычайно добры. – Все еще избегая смотреть в ее сторону, Акитада поклонился и вышел.

Служанка выскочила следом, окликнув уже знакомым «хм!».

Акитада окинул ее вопросительным взглядом. И манеры, и наружность этой женщины и впрямь не вызывали симпатии.

– Я слушаю, – сказал он.

– Она еще ребенок, – укоризненно проговорила женщина. – Нуждается в заботе и спокойствии.

Акитада смягчился.

– Я предложил ей помочь уладить дела с имуществом. – объяснил он. – Правда, что об этом некому позаботиться?

– Правда. И это неудивительно! Вечно сидел, уткнувшись носом в свои бумажки. Ни тебе общества, ни гостей! А когда не торчал в кабинете, то возился со своими цветочками и камешками в салу. Больше времени уделял своим рыбам, чем жене. Бедное дитя!

– Да, она очень молода, – вздохнув, согласился Акитада. Эта женщина заслуживала доверия хотя бы тем, что так заботилась о своей юной госпоже, даже несмотря на неподобающее прислуге непочтение к хозяину.

– Ей всего семнадцать. С минувшего лета молодой капитан ходил к ним. О, как мою юную госпожу забавляли его истории! Она прямо на глазах менялась. А вот хозяину это не нравилось. И он выставил его из дому.

– Кого? Капитана Юкинари? – уточнил Акитада.

– Ну да, его самого. И теперь он даже не зайдет поговорить с ней.

Акитаде стало ясно, почему Юкинари так болезненно отреагировал на предложение навестить вдову. Последние штрихи к портрету князя Татибаны – потерявшего голову от любви старика, который держал это прекрасное дитя среди невообразимой роскоши, ревниво устраняя любого потенциального соперника. На смену этой мысли пришла другая.

– А твой хозяин, вернувшись из гостей, наведывался вчера вечером в покои жены? – спросил он у няньки.

В ее маленьких глазках что-то промелькнуло, но она тут же опомнилась и напряглась.

– Я не обсуждаю личные дела господ с посторонними людьми.

Акитада почувствовал, как краснеет.

– Не говори глупостей, женщина, – отрезал он. – Очень скоро этот же вопрос задаст тебе префект. Это обычное дело, когда речь идет о внезапной смерти. А я всего лишь хотел узнать, упоминал ли князь Татибана о моем предстоящем визите в присутствии жены.

Она подозрительно его оглядела и нахмурилась:

– Не знаю. Я спала. – Немного подумав, нянька прибавила: – Хозяин редко наведывался в покои госпожи. Из-за разницы в возрасте он скорее был отцом ей, моему бедному маленькому цветочку. А теперь у нее и вовсе никого нет, кроме меня. Слуги в этом доме вруны и воры, а вот хозяин всегда защищал мою бедную госпожу. И что теперь с нами будет?! – Она всхлипнула и утерлась рукавом.

– О вас обеих позаботятся, – поспешил уверить ее Акитада и зашагал прочь.

Через траурный зал, где все еще шла служба, он вышел на улицу и даже зажмурился от яркого дневного света, а свежий морозный воздух показался упоительным после удушливой копоти благовоний. Обувшись, Акитада спустился во двор и направился в сторону кабинета. На перекрестке дорожек Дзюндзиро разговаривал с какой-то женщиной. Увидев его, они переглянулись и низко поклонились.

– Это моя мать, – представил Дзюндзиро. – Она работает на кухне и хочет вам кое-что сказать.

Акитада вспомнил о враждебности, с которой слуги в этом доме относились к своей госпоже.

– Я слушаю?.. – сухо произнес он.

– Дзюндзиро говорит, что я обязана рассказать, – робко начала женщина. У нее было открытое миловидное лицо, и она с явной гордостью и восхищением смотрела на сына. – Речь пойдет о доблестном капитане, господин. Я видела, как сегодня утром, еще до рассвета, он проходил мимо кухонного окна. Я потому запомнила, что как раз собиралась готовить завтрак для госпожи. – Она залилась стыдливым румянцем и прибавила: – Она всегда завтракает после ухода капитана.

Акитада опешил, мысли путались в голове.

– О чем это ты? – тупо переспросил он. – Ты хочешь сказать, что капитан был у госпожи Татибана еще до моего прихода?

– Было еще темно, – пояснила женщина и съежилась от страха, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Дзюндзиро обнял мать за плечи.

– Только пожалуйста, господин, не говорите хозяйке о том, что мы вам рассказали. Мать вообще не хотела говорить, но я подумал, что надо – теперь-то, когда хозяин умер. Мать однажды уже рассказала старой Кику про визиты капитана, а Кику растрепала няньке. А вскоре нагрянули полицейские и забрали старуху за то, что она якобы украла у госпожи какую-то одежку. Одежку эту нашли у Кику под постелью. Мы-то знаем, что не она запрятала ее туда, но хозяин, конечно, поверил госпоже.

Это была дрянная история, и дела оборачивались скверно. Акитада с подозрением смотрел на мать и сына. Обиженным слугам ничего не стоит обвинить хозяев в самых ужасных вещах.

– И как же ты узнала капитана, если было темно? – спросил он у женщины хриплым от волнения голосом.

Она испугалась еще больше.

– Свет из кухни блеснул на его шлеме, господин. Да к тому же он бежал к задней калитке. Он всегда через нее приходил и уходил.

Акитада, сжимая кулаки, посмотрел в дальний конец владений, не замечая, что ногти до крови впились в ладони.

– Сообщите эти сведения префекту, когда он вернется, – мертвым голосом произнес он.

Начинало смеркаться. Акитада повернулся и направился к главным ворогам. Возле сторожки он остановился и постучал. Ответа не последовало. Тогда он постучал громче и настойчивее, и на пороге показался заспанный Сато. Старик сразу же бухнулся на колени.