Текст книги "Останется с тобою навсегда"

Автор книги: Илья Вергасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Представлялись?

– Не могу знать, товарищ подполковник. Ранят – в госпиталь. Подлечат на передовую. А там не успеешь оглянуться – опять шандарахнут. Так до запасного полка...

Батальон порадовал. Начштаба, улавливая это, заметил:

– Штаб полка непосредственно занимается подбором личного состава учебного подразделения.

Было ощущение, что шел не я, а на меня надвигалась темная масса колонн, уходящих до самого подлеска. Выстроены? Нет. Сколочены. На флангах колонн – офицеры в кирзовых сапогах, в солдатских гимнастерках. Ко мне шагнул майор, худощавый, с выпуклыми глазами и желтоватым лицом. Вид не бравый, но не придерешься.

– Майор Астахов, командир первого стрелкового батальона! Отрапортовав негромким голосом, он широко шагнул в сторону, как бы открывая поле обзора: смотри, перед тобой все и всё.

Я смотрел: первая рота, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая...

– Да сколько же их у вас?

– Одиннадцать.

– Формируете маршевые?

– У нас главное – списки вовремя в штаб представить. – Острый взгляд на Сапрыгина.

– А учеба?

– Тяп-ляп, два прыжка, два скачка, три выстрела боевыми – и, как говорят моряки, товсь!

Сапрыгин с выдержкой:

– Майор Астахов любит в жилетку поплакаться. – Повернувшись ко мне, уточняет: – Для подготовки впервые призванных дается двадцать суток...

– Только формально, – дерзко перебивает Астахов. – Да и какая это, к чертовой матери, учеба! Ни тактического поля, ни стрельбища.

– Но марш закончился, – бросает Сапрыгин. – У вас шанцевый инструмент и сотни солдатских рук. Вот и действуйте. Или нуждаетесь в няньке?

Обменялись любезностями, пора прекращать. Спрашиваю у Астахова:

– Сколько в батальоне необмундированных?

Он неторопливо расстегнул планшет, достал записную книжку, надел очки и сразу стал похож на сельского учителя.

– Требуется одна тысяча двести шесть комплектов. Заявка дана своевременно.

Астахов вытянул длинную шею, и взгляд его остановился на майоре с пухлыми красными щеками, в новеньком кителе, хромовых сапогах, с орденом Отечественной войны второй степени. Он шагнул ко мне, откашлялся и неожиданно высоким голосом доложил:

– Заместитель по тылу майор Вишняковский!

– Внесите ясность.

– Армейские вещевые склады за Ингульцом, товарищ подполковник.

– А наши?

– В Цебрикове, но в них...

– А вы?

– При штабе.

– Считаете, что здесь, именно здесь ваше самое нужное место?

Щеки хозяйственника еще сильнее покраснели.

...За ротой рота, за батальоном батальон. Подразделения, подразделения... Многие хорошо чеканят шаг. Восемнадцатилетние сбивают строй. Они еще не обмундированы. Вспомнился июнь сорок второго. К нам в партизанский лес однажды сбросили тысячу комплектов солдатской одежды. И, боже мой, как поднялся дух в отрядах! С какой хваткой проникали через заставы и секреты, как здорово лупили фашистов, идущих на штурм Севастополя. А тут – сорок четвертый и...

Рассеивался апрельский дымок, день светлел, Высоко в небе зарокотал мотор. Я посмотрел на Сапрыгина.

– Посты наблюдения за воздухом выставлены, – опередил он мой вопрос.

В начальнике штаба я стал замечать то, что в первую встречу не бросалось в глаза: внутреннюю собранность.

Замполит шел со мной рядом, молчал, но говорили его глаза: а не пора ли кончать?

Я встал лицом к полку:

– Батальоны, по местам!

Комбат учебного, встряхнув чубатой головой, звонко скомандовал:

– Первая р-рота пр-рямо, остальные... нале-оп!

Чеканя шаг, идет взвод за взводом, старательно бьет ступнями о землю, вот-вот толока затрясется. Сам комбат высоко вскидывает ногу, вытягивает носок, словно солист танцевального ансамбля. Рота Платонова шагает несколько грузновато, но по-солдатски слаженно. Батальоны, батальоны...

День прошел в тревожных хлопотах. Слушал доклад начальника штаба, читал бумаги – целые вороха, будто командир полка для того только существует, чтобы с утра до ночи штудировать приказы, распоряжения и прочая, прочая... Принимал начальников служб, подписывал похоронки на убитых на воскресенской переправе – попали под удар немецких пикировщиков... Не покидало беспокойное ожидание того, что вот-вот получу приказ о переброске маршевых рот на передний край.

Не спалось. Я пятый командир полка. Почему? Ведь здесь не убивают... В семнадцать лет я впервые попал в механический цех. Грохот, лязг, скрежет, вращающиеся колеса, гигантские стальные руки то к тебе, то от тебя, сноп искр, люди, люди в защитных очках и засаленных комбинезонах. "Эй, ворон не лови!" – задорный крик, белозубой девчонки, пронесшейся мимо меня на механической тележке с чугунными болванками. Оглушен, ослеплен, ошеломлен...

Сходное состояние испытывал я и сейчас.

Одним словом, попал как кур в ощип... Бежать? Куда? К кому? К командующему: мол, так и так, не сдюжу... Один, не на кого опереться... Стоп! Ты еще ровным счетом ничего не знаешь об офицерах полка. Рыбаков, Сапрыгин, Астахов, Платонов, Шалагинов, Петуханов... Они вели эту громоздкую махину по весенней распутице, пополняли рвущуюся вперед армию маршевыми ротами, недоедали, недосыпали. Ты им пока еще не судья!..

Правильно, не судья. Но командир. Так думай, наблюдай. У тебя свой опыт, у них свой. Объедини все это. Ты здесь новый человек; может, увидишь то, что они перестали замечать в силу привычки, в силу той обстановки, в которой оказались...

14

Разбудил телефон. Сапрыгин докладывал:

– Приказано в двенадцать ноль-ноль отправить три "ящика", – Готовы?

После небольшой паузы:

– Будут готовы.

– В назначенное время "ящики" на толоку! Туда же офицерский и старшинский состав всего полка.

* * *

Петуханов сегодня на коне. Дежурит по полку, подтянут, а посадка хоть на пьедестал. Нет-нет да и поглядываю на него. Красив мужик.

Нарзан идет рысью по утоптанной дороге. Маршевые роты и офицеры полка выстроены друг против друга. Нас заметили, и сизый табачный дымок над поляной стал рассеиваться, ряды смыкались под негромкие команды.

Клименко увел лошадей в укрытие. Петуханов докладывает:

– Мишени, лопатки, два чучела для штыкового боя. Все приготовлено, товарищ подполковник.

Этот большой, сильный мужчина сейчас напоминал ребенка, который собрал свои игрушки и теперь радуется не нарадуется. Спрашиваю:

– Начштаба приказал?

– Личная инициатива!

Стоят роты, напротив офицеры, а между ними я и мои помощники: Сапрыгин, замполит Рыбаков, внешне спокойный, но в глазах тревожная настороженность; майор Вишняковский в поношенной гимнастерке, в синих галифе, без ордена, с животом, туго стянутым широким армейским ремнем.

С первого взгляда на три плотные колонны заметил: часть солдат в приличных гимнастерках, хотя и в той же обувке, в какой выходили по тревоге. Ровнее, чем вчера, держат строй.

Сапрыгин, показывая на часы, настойчиво шепчет:

– Отправка задерживается.

Рука Рыбакова скользит по портупее вверх-вниз, вверх-вниз. Не может скрыть нетерпения.

Не торопясь обхожу роты, становлюсь так, чтобы все меня видели.

– Кто из госпиталей? Построиться на левом фланге!

Суматоха – и более восьмидесяти солдат образовали отдельную колонну. Подошел к ним:

– Недолеченные есть?

– У меня грыжа...

– Я подхрамываю...

Пятерых солдат увел на осмотр полковой врач.

Нажимаю на голос так, чтобы всем было слышно:

– У кого трое и больше детей?

– Пятерых ращу! – ответ издалека.

Легкий смешок вспорхнул над строем.

– Выходи, отец.

Щупленький солдат выскочил из строя:

– Тамбовский я... Бабы нашенские рожалые. Младшему годок будет.

– А чего такой веселый?

– Живинка у середке, – ответил шустро и подморгнул.

– Встань в сторонку, отец...

Многодетные отцы выходили из строя. Набралось до отделения.

– Танкисты, командиры зенитных орудий, стрелки-радисты – в отдельный строй!

Голос из редеющей колонны:

– Почему запрещают возвращаться в часть, в которой служил до ранения?

– Кто запрещает? Выйти всем, кто хочет вернуться в свои части!

"Возвращенцев" набралось больше взвода.

Роты таяли на глазах. В сомкнувшемся строю остались одни парнишки. Им по восемнадцать-девятнадцать. Что они умеют? Стрелять, перебегать боевое поле, ползать по нему, встречать танки, скрываться от минометного шквала? Приказываю дежурному по полку Петуханову:

– Левофланговое отделение строя на линию огня!

– Есть!.. Слушай мою команду: отделение, на стрельбище шагом марш!

Солнце выползало из-за леса, краешком глядя на только что расставленные мишени. Застыли ребячьи глаза, винтовки прижаты к плечам. Петуханов зычно:

– Лежа, прицел четыре, заряжай!

Полуобороты – и на землю. Острые локотки выдавливают на сырой пашне луночки. Петуханов докладывает:

– Товарищ подполковник, отделение к выполнению первой стрелковой задачи готово!

– Трубач, сигналь!

Над затихшим полигоном рвется звонко: внимание!

– Огонь!

Нестройные выстрелы, отдававшие в хрупкие ключицы юнцов.

– Отбой!

Еще раз прозвучал сигнал "внимание!". И снова пули летели за молоком.

– Может, не пристреляны?

Беру у правофлангового винтовку, целюсь. Почему-то дрожит мушка. Палец не дотягивается до спускового крючка...

И тихо-тихо – все ждут.

После выстрела поднимаюсь, как водолаз, который пробыл на дне десятки минут, так и не обнаружив предмет, видный невооруженным глазом с палубы корабля. Моя первая ошибка – винтовка в еще неокрепших руках.

Сапрыгин, взяв ее, прищурившись, осмотрел мушку. Прицелился стоя и все три пули всадил в девятку.

Оступился, из-под ног полетел камень – еще не обвал. Надо остановиться, оглядеться. А я пошел, пошел закусив удила, Услышал шепот замполита:

– Так у него же тяжелое ранение.

– Отделение, ко мне! – Я входил в раж. Теперь уж никакого внутреннего торможения, – как говорят, пошел-поехал...

Солдаты окапываются.

– Танки справа.

Тот уткнул голову в рыхлую землю, другой распластался, почему-то раскинув ноги, а этот подхватился и побежал. Ему вслед: "Ты убит!" – а он бежит, бежит...

Дальше тридцати метров никто не бросил гранату-болванку.

– Дежурный, боевую гранату!.. Внимание! Ложись! – командую, выдергивая чеку. – Раз, два, три, четыре! – Бросаю.

Граната взрывается в сорока метрах. Подбегает замполит:

– Вы с ума сошли!

– Отойдите. Встать!.. На Халхин-Голе, как известно, из ста гранат, брошенных японцами, шестьдесят вышвыривали обратно. Шестьдесят! Граната взрывается через шесть секунд. Запомните: через шесть секунд!

Сапрыгин негромко, но настойчиво:

– Роты не выйдут через час, приказ будет сорван.

– Роты скомплектуем новые. Срок – сутки. Всех по подразделениям. Посмотрел на коновода: – Лошадей, ефрейтор!..

Лежу на кровати в сапогах, уставившись в потолок. Вошел Клименко, невесело потоптался у порога.

– Ты чего?

– Поисты треба.

– Тащи.

Хлеб домашний, с хрустящей корочкой, а молоко пахнет свежей травой. Клименко не спускает с меня глаз.

– Жалеешь?

– Злякались, та бог миловав...

Ожил телефон. Сапрыгин упорствует:

– Приказано "ящики" отправить немедленно. Разрешите?

Иду в штаб. Вся тройка здесь: начштаба за столом, замполит у окна, а хозяйственник Вишняковский у самой двери. Сапрыгин, уступая мне место, докладывает:

– Больные, многодетные, специалисты заменены другими.

– А парнишки?

– Время... – Он разводит руками.

Замполит примирительно:

– Офицерский состав полка достойный урок получил. На роты должны уйти. Они у нас всегда уходили вовремя.

– Да, надо вовремя. Только роты маршевые не готовы к бою. Так или нет?

– Не понимаю, чего вы добиваетесь? – с раздражением спросил Рыбаков.

– Того, чего от нас ждут... Леонид Сергеевич, и вы, майор Вишняковский, останьтесь.

Сапрыгин сердито вышел.

– Садитесь, товарищ майор, – пригласил я Вишняковского, Тот примостился на краешке табуретки.

– Прежде чем снимут меня с полка, я успею отправить вас на передовую. Вы меня поняли?

Краска схлынула с лица майора.

– Или...

Вишняковский вскочил. Усаживать не стал.

– Или немедленно выполните приказ: из тыла доставите триста комплектов обмундирования – раз! Выпросите у армейских транспортников десять трехтонных машин, крытых брезентом, – два! Ясно? Срок – сутки! Идите!

Вишняковский не вышел, а выплыл, как рыба, оглушенная взрывом.

Замполит недоумевал:

– На что надеетесь?

– На то, что будем точно выполнять требования Военного совета армии. На опыт офицеров, полка, наконец...

– Мне нравится такая уверенность. Получается: одним махом семерых побивахом.

– Не каждый же день гранаты швырять...

– Дай-то бог!..

– Срочно формируем новые роты! За мной первый батальон, за вами второй. Начальника штаба пошлем в третий. Срок – двенадцать часов.

Маршевые роты, одетые по форме, из бывалых солдат, прибыли на машинах к месту назначения с опозданием на восемь часов.

15

Меня и замполита вызвали в штаб армии.

Идем стремя в стремя. Леонид Сергеевич спрашивает:

– А вы знаете, что машины Вишняковский достал со стороны и за это отдал бочонок спирта?

– Это по вашей части. Привлекайте.

– Так всю партийную организацию разгонишь!

Коснулись друг друга коленями. Вино, спирт... Значит, без них не обошлось... В хорошее дело опрокинули бочку дегтя.

– Ну и сволота! – вырвалось у меня.

– О ком это вы?

Молчу.

– Разрешите дать вам совет: сдерживайтесь, пожалуйста.

– Учите??

– Делюсь опытом. Как-никак я старше вас лет на десять.

– Разве только числом прожитых лет определяется опыт?

– Но и годы со счетов не сбросишь. С ними приходят удачи и неудачи. Если хочешь – и ошибки, но пережитые и, главное, понятые.

– Как говорят, намек вдомек.

Дорога сузилась, замполит поотстал. Скоро кончилась лесная полоса, и мы вышли на проселок, снова поравнялись.

– Я хотел сказать, что в запасном полку как-никак не первый год. Рыбаков натянул повод.

– Значит, привыкли отправлять людей чохом?

– Пришел, увидел, победил! – На щеках замполита выступил румянец.

– А я одного хочу – посылать в бой настоящих солдат.

Рыбаков промолчал, достал кисет, вышитый шелком, протянул мне:

– Давай покурим...

Табак у него душистый, с первой же затяжки напомнивший мне дюбек, что растет на южной стороне Крымских гор.

– Хорош, – сказал я.

– Земляки прислали.

– Издалека?

– Урал-батюшка. Прадед мой, дед, батя – металлурги. Сталь варили. И я с батей подручным. Потом учился, в инженеры выскочил. Вызвали в обком – и на партийную работу. Ни опыта, ни особых знаний... И сам дров наломал, и меня ломали... Всю жизнь жалею, что не в цеху остался!

– Тебе повезло: батя, цех. А я вот безотцовщина; чужая станица, нас презрительно чужаками звали... Появишься один на улице – ребра пересчитают. Мы ходили ватагой, сдачи давали – кровь из носу. А кто такие шибай, знаешь?

– Торгаши?

– Похуже. То ли турки, то ли персы приходили в нашу станицу, скупали овец. Мать отдавала меня в пастухи к ним. Как наберется голов пятьсот белый свет померкнет. Овцы из разных куреней и все норовят в свой баз. Гоняешься, гоняешься за ними по степи, а потом плюнешь на все, залезешь на скирду и орешь во все горло: а-а-а-а-аа! Баранта моя на посевах. А мне порка.

– Обозлился?

– Нет, но и в добреньких не хожу... Леонид Сергеевич, только откровенно: почему часть осталась без командира? За что сняли моего предшественника полковника Стрижака?

– Он офицер кадровый... Стал на полк – порядок навел, без рывков действовал. И какой командный состав подобрал! Астахов, Шалагинов, Платонов, Петуханов, Чернов... Да разве всех перечислишь! Дела шли неплохо, маршевые роты сдавали в срок, нам троим – Стрижаку, Сапрыгину и мне – по ордену дали. Но когда все идет ладно, частенько срываются те, у кого слабинка... Стрижак и выпить не дурак, да и на женский пол падкий. Начались у него срывы, но такие, что в глаза не бросаются... Я лишь догадывался о них, хотел было пресечь... А тут началось наступление, фронт наш пошел, да так разогнался... Когда с рассвета дотемна на марше, когда на тебе тысяча обязанностей... За два месяца ни разу не выспался. Такие были дела... Рыбаков помолчал, а потом как бы про себя: – С ходу на строгий выговор и наскочил. Да бог с ним, с выговором" а вот как смотреть в глаза Георгия Карповича!

– А это еще кто?

– Как кто? Начальник политотдела нашей армии.

– А, полковник Линев...

– Мой однокашник, инженер-металлург. Мы с ним один институт кончали. И на партийную работу нас в одно и то же время взяли.

– Что же это ты на полку застрял?

– Кого куда. Его в боевые комиссары полка, а меня – на формирование. Я выскребаю воронежские военкоматы – набираю пополнения в полки, а он под Кременчугом немецкие танки бьет.

– Так-таки сам и бьет? Прямой наводкой?

– В точку попал: именно прямой. Полк, считай, разбили в неравном бою. Уцелели две пушки да горстка бойцов. А танки прут. Так вот, здесь Линев принял на себя командование. Да и сам стал за пушку, танк подбил...

После недлительного молчания я спросил:

– А зачем вам на полк нужен варяг? Сапрыгин чем не комполка?

– Высоты в нем нет, – с сожалением ответил замполит.

– Есть или нет – не знаю, а то, что всех вас под себя подмял, заметно.

– Ерунда! Это ты начинаешь с того, что с первого шага всех с ног валишь.

Остановили коней.

– Правильно я тебя понял: едешь в штаб армии с готовым мнением обо мне?

– Запасный полк нуждается в другом командире. Ноша не по тебе.

– Десятую часть той ноши, которую мы несли там, под Севастополем, на тебя бы и на твоего Стрижака... Ночи, говоришь, не спал, а брюшко-то откуда?.

Рыбаков побледнел, рванул повод, но я успел ухватиться за уздечку и потянул коня с седоком к себе.

– Извини, пожалуйста, это я сдуру.

– И заносит же тебя...

– Ну прости! Давай эту глупость раскурим. Ну?! – вытащил портсигар.

Рыбаков молча выкурил папироску до мундштука, потом повернулся ко мне:

– Трудно будет мне. С тобой... мне.

– А ты дави на все тормоза – не обижусь.

– Разве сразу затормозишь машину на полном ходу!

Едем молча. Я отпустил поводок – Нарзан тряхнул головой и пошел с дончаком шаг в шаг.

Поднялись на пригорок. Отсюда Малоешты казались большим вытянувшимся садом. Лишь приглядевшись, можно было увидеть крыши с дымарями из красного кирпича.

Мне влево, замполиту вправо – разъехались.

Начальник штаба армии генерал Валович занимал небольшую молдавскую хатенку в четыре окна, с крылечком и палисадником, в котором споро шли в рост мальвы.

– Заходи, герой. – Генерал поднял голову, бросил на меня молниеносный взгляд и снова уткнулся в бумаги.

Стоя навытяжку, жду, что скажет дальше мое непосредственное начальство. Оно немолодое, бритоголовое, молчит, будто меня здесь нет. Пишет, гладит голову, хмыкает, тянется к телефонной трубке:

– Ты, Иван Иванович?.. Источник информации? Из опроса жителей, значит? А где твои глаза? Через сутки перепроверенные данные ко мне на стол! Трубка кладется с силой. – Стоишь?

– Стою.

– Ну и стой.

По комнате ровно льется теплый свет, на спинке безукоризненно заправленной никелированной кровати играют два солнечных зайчика. Стены пересинены, кажутся декоративными. На подоконниках герань цветет. Два стола. Еще тумба с телефонами.

Генеральская рука водит карандашом по полукругу, легшему красной извивающейся линией на оперативную карту. Догадываюсь – плацдарм за Днестром. Генерал перехватывает мой взгляд:

– Чего глаза пялишь? Ты что это из-под носа автобазы машины уводишь? Партизанщина! Тревога, понимаешь, и всякие фокусы с гранатой. Сядь.

Сел, а генерал поднялся. Я за ним.

– Да сиди же... Докладывай. Я похожу – спина болит.

Выручил солдатский опыт: не исповедуйся, говори по существу и жди, что прикажут. Генерал остановился возле меня.

– Порассуждаем, подполковник. Положим, тебя назначают на боевой полк. Ты пришел, не успел пожать руку помощникам, как приказ: взять высоту, что торчит над позицией. Не знаешь ни людей, ни обстановки. Что будешь делать?

– Атаковать.

– Атакуешь, теряешь людей, а высота не твоя – приказ не выполнен. Как изволишь поступить с тобой?

– Снять с полка и отдать под суд.

– Верно. Так почему же ты, не успев показаться в запасном полку, нарушаешь мой приказ: маршевые роты доставляешь с опозданием? И как! На чужих машинах. Как с тобой поступить?

– Наказать.

– А почему не под суд?

– Жертв не было.

Генерал, поджимая бледноватые губы, шагал из угла в угол. Резко повернулся:

– Сам себе придумай наказание.

– Строгий выговор.

– А в полку оставить?

– Завелся, товарищ генерал...

Валович ухмыльнулся:

– Не было печали – заводного обрели. Так вот: за несвоевременное выполнение приказа, за автопарк и прочее получай строгача. Теперь подойди к карте. – Генерал карандашом обвел выступ за Днестром. – Кицканский плацдарм. Тут наши, дивизия на правом фланге, за болотом. А тут, – палец генерала приблизился к синему кружку, – противник скапливает силы. Короче: требуется двенадцать маршевых рот. И таких...

– Ясно, товарищ генерал!

– Не перебивай! Срок – неделя. И чтобы без фокусов. Экзамен на командование полком. Заруби на носу.

Зазвонил телефон.

– Ты, Георгий Карпович? Здоров... У меня... собственной персоной... Хорошо, хорошо! – Положил трубку. – Иди в политотдел, получишь по партийной линии, герой...

Полковник Георгий Карпович Линев встретил меня у порога:

– Здравствуйте, здравствуйте, подполковник. – Его сильные руки ощупали мои бока. – Рыбаков, одни костяшки у человека. Подкорми!

– Постараемся, Георгий Карпович.

– Только смотри не перекачай, как своего Стрижака. А то ведь человек в седло забраться не мог. Впрочем, довольно о нем. – Лукавые смешинки из полковничьих глаз будто ученической резинкой стерли. Он уселся за дощатый стол. – Сколько в полку коммунистов? – спросил меня.

– Не успел узнать, товарищ полковник.

– Обязаны были с этого начинать, а не с гранатой в руке красоваться. Вы единоначальник, с вас главный спрос. – Посмотрел на Рыбакова. – Вы коммунисты. А что у вас делается? Да знаете ли вы свой полк? Ты, товарищ Рыбаков, – погрозил пальцем, – с тебя мало взыскали, но за этим дело не станет. Случаи пьянства искоренить, чтобы и духу не было. Армия становится на плотную и длительную оборону. Так сделайте же полк полком! Военный совет армии знает, сколько коммунистов в каждой боевой роте. В каждой! Перетрясите комполитсостав. Кто засиделся, забыл, где находится, – в армейский резерв. Там разберутся, кого куда. Коммунистов – по ротам. С полка глаз спускать не будем. И вы, комполка, не теряйтесь и номера там всякие не выкидывайте. На молодость ничего не спишем. Наведаюсь к вам. Всё, друзья.

16

У подполковника Сапрыгина длинные уши. Мы не успели появиться в штабе полка, а он уже развил бурную деятельность: взвод писарей срочно составлял списки маршевых рот. Встречает докладом:

– Товарищ подполковник, мой предварительный расчет: с каждого батальона по две роты, а с учебного три...

– Учебный не трогайте, Александр Дементьевич.

– Я понял вас!

Мы расположились в комнатенке начштаба. Я закурил, за мной задымил Рыбаков. Сапрыгин, кашлянув, спросил:

– Разрешите освободить шею, жарко.

– Что вы, Александр Дементьевич, мы же ваши гости!

Он расстегнул два верхних крючка на кителе, по-хозяйски умостился на венском стуле, улыбнулся:

– Беда, вашего заместителя по хозчасти Вишняковского найти не можем. Словно сквозь землю провалился.

– А склады?

– На месте, да что толку! От силы роту оденем, а одиннадцать маршевых...

– Поступим так... – сказал я. – У вас, Александр Дементьевич, и у тебя, Леонид Сергеевич, опыт. Вам и формировать роты. И напоминаю: шестые сутки – день нашей проверки по стрельбе и тактике.

– И тут же присяга, – подсказывает Рыбаков.

– Само собой разумеется. А я на этот раз возьму на себя обязаности интенданта. Александр Дементьевич, во что бы то ни стало разыщите Вишняковского и пришлите ко мне...

* * *

Ординарец Сапрыгина, что из ресторана "Иртыш", бефстроганов больше мне не носит. Клименко – и коновод, и повар, и связной. Повар, правда, из него как из меня псаломщик. В меню галушки размером с кулак. Клейкие, скользкие: зажмешь меж пальцев – со свистом летят. Десяток проглотишь – в глазах потемнеет. Глотаю, а Клименко переминается с ноги на ногу.

– Вот что, старина, пойди в приемно-распределительный батальон и разыщи ефрейтора Касима Байкеева.

– Ась?

– Запиши: ефрейтор Касим Байкеев.

– Та запишу. – Из кармана достает огрызок карандаша, слюнит его – на губах остаются две лиловые полоски, – пишет на листке из ученической тетради: "Касим Байкий".

Я прилег, задремал. Сквозь дрему услышал робкий стук.

– Заходите.

Вишняковский; вид убитый.

– Прошу отправить меня в армейский резерв...

– В отставку?

– Так точно...

– Не выйдет, майор.

– Двенадцать рот не одену.

– Через пять дней доложите о том, что полторы тысячи комплектов солдатского обмундирования лежат на полковом складе. Не сделаете – резервом не обойдетесь. Работали в Одессе?

– Заведующим обувным магазином.

– Как торговали?

– На доске Почета бывал...

– Почетную доску не обещаю. У вас сын, Валерий Осипович?

– Шестнадцать годков, товарищ подполковник. В Самарканде сейчас.

– Вы отец. Вы должны понять, все понять!

Вишняковский как-то по-домашнему спросил:

– Мне присесть?

– Садитесь, Валерий Осипович.

Сидел он на краешке стула, пальцы по-стариковски лежали на округлых коленях.

– Так почему не оденете? Тылы же армейские подтянулись.

– Идут эшелонами, но расхватывают все доставленное в момент.

– А вы ждете, пока вам на блюдечке преподнесут?

– Нахальства не хватает, да и запасному полку в последнюю очередь...

– Запомните, товарищ майор, тот бочонок спирта и бут вина я прощаю, но если повторится нечто подобное – под суд. Идите к армейским интендантам, кровь из носа, но все, что положено солдату, дайте. Отправили бы вы своего сына на смертный бой разутым и раздетым? Между прочим, китель на вас, брюки, сапожки – картинку рисуй!.. Вы меня поняли?

– Понял, – убитым голосом сказал Вишняковский и тихо прикрыл за собой дверь.

Не справится. Надо подключить тяжелую артиллерию. Иду в штаб, связываюсь с членом Военного совета армии.

– Ты, Тимаков? – голос генерала Бочкарева. – Как там еще у тебя? Гранаты перестал кидать?.. Слава богу!.. Замполит – помощник?

– Сработаемся, товарищ генерал.

– Уже легче. Так, что тебе нужно?

– Полк раздет и разут. Армейские интенданты снабжают нас в последнюю очередь. Я не выпущу ни одного солдата без положенного обмундирования.

– Меня в интенданты просишь, что ли?

– Помощи прошу, товарищ генерал.

– Ладно. – Он положил трубку.

На другой же день к нам прибыл начальник отдела вещевого снабжения армии полковник Роненсон, рыжий, длинный как коломенская верста. Глаза косят.

– Ты знаешь, кто такой майор Вишняковский? – спросил меня. – Нет, ты не знаешь!

Исподлобья смотрю на тыловое начальство.

– Да, да, Вишняковского любой комполка... Ты знаешь, за что он получил орден? Думаешь?

– Я думаю о гимнастерках и солдатских кальсонах со штрипками. Гарантируете?

– На войне гарантируют одно – подчинение младшего старшему.

– Только потому и имею честь лицезреть вас у себя в полку!.. Благодарю за это генерала Бочкарева.

– Э, а мне говорили, что в Крыму веселый народ. – Шея полковника побагровела, рыжие ресницы часто заморгали. Однако нервы у него крепкие. Улыбнулся: – В германскую воину я делил селедки. И, понимаешь, никто не хотел хвосты. Так они оставались у меня. И кормил господ офицеров свежим мясом, поил смирновской водкой. Ты же кумекаешь: мужик любил селедочные хвосты.

– Это что, притча о спирте и вине?

Роненсон тяжело вздохнул.

– На этот раз обойдемся без селедочных хвостов. И заметь, у полковника Роненсона пять тысяч дел и еще одно. Роненсон у тебя, – значит, будут кальсоны со штрипками!

* * *

Полк одевался и обувался.

Весна поднимает небо. Оно голубеет, голубеет, и солнце медленно плывет над кудрявыми холмами. От Просулова во все стороны разбегаются молодеющие лесные полоски, оберегая черные дороги от палящих лучей.

На западе темнеет туча, четко отделенная от неба, никакой опасности пока не предвещая.

Маршевые роты получают сухой паек. Солдаты сбились кучами, курят. Парнишки в новеньких гимнастерках, в обмотках, которые то и дело разматываются. Младшие командиры, незлобно поругиваясь, учат солдат азбуке.

С Леонидом Сергеевичем лежим на травке. Я держу на вытянутой ладони божью коровку и все хочу, чтобы она добралась до кончика пальца. Так нет, проклятущая, ползет в противоположную сторону.

– Дай-ка мне, – замполит протянул руку. Он сел, подобрав под себя ноги по-турецки, стал причитать: – Божья коровка, полети на небо. Там твои детки кушают котлетки.

Полетела.

– Счастливый!

Он доволен.

– А ведь польет. – Смотрю на запад.

– Не думаю.

– Я знаю такие тучи. Стоят-стоят, а потом захватят все небо – и как сыпанет! Эх, нет плащ-палаток...

– Тебе все мало, мало!..

...Двенадцать колонн по сто солдат в каждой, по одному офицеру меж ними, а я и замполит впереди.

Туча надвигается, уж охватила полнеба; ветер, налетевший сбоку, бросил в лицо тугие пригоршни дождя.

– Раскатать шинели!

Шаг не сбавляю. Дождь разыгрывается, ноги вязнут в земле.

– Привал! Пали махру!

Иду вдоль колонн, слышу тяжелое дыхание. Устали, но больше пяти минут отдыха не дам. Надо на рассвете быть у переправы.

– Шагом арш!

Замполит пыхтит, как перегретый самовар. Видать не ходок, да и жирка многовато.

– Запорем ребят, – умоляет он.

– Злее будут.

Мне, горному ходоку, шагать по равнине все одно что телеге с хорошо смазанными колесами катить по наезженной дороге.

Вышли на асфальт. Дождь перестал. Повеселели.

Замполит прихрамывает.

– Ногу натер, что ли? Давай назад и садись на коня. Проследи за отстающими, подгони...

Скоро рассвет.

– Шире шаг! – И у меня перехватывает дыхание Но как учили в горном полку: два шага – вдох, четыре – выдох.

Стремительной лентой блеснул Днестр. За ним в светлеющее небо взлетели ракеты и медленно-медленно падали. С фланга татакал пулемет. Я застыл фронт. Вот он!

Увидел темную полоску переправы. За ней купол монастырской церкви. Гудели в отдалении машины, медленно втягиваясь в лесную чащобу. Вдруг затрясся воздух: со свистом пролетели снаряды, а через секунду-другую за рекой поднялись столбы черной земли.

Вдоль реки тянулась лесная полоска.

– Сопровождающие, ко мне!

Колонну разделил на три части и приказал рассредоточиться.

С Рыбаковым – он догнал нас – спустились к переправе; нашел коменданта – подполковника, оглядывавшего небо.

– Пропустишь нас? Двенадцать рот.

И вдруг крик:

– Воздух!

Бежим к ротам. Часто захлопали зенитки. Заметил девятку пикировщиков. Они шли на солнце.

– Ложись, Леня!

Рыбаков плюхнулся в лужу.

– Давай ко мне! – кричу ему.

Он поднялся. Лицо белее полотна. Я подбежал, с силой потянул за собой. Мы легли на межу, отделявшую виноградник от прошлогоднего чернобыльника. Самолеты были над нами, из них вываливались бомбы. От бомбового удара сотрясался берег, но зенитные орудия участили стрельбу. В промежутках между взрывами я слышал "ура". Горящий самолет рухнул в Днестр. Стрельба оборвалась, только приторный запашок тола напоминал о коротком воздушном налете.