Текст книги "Останется с тобою навсегда"

Автор книги: Илья Вергасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Что-то случилось. Может, я оглох? Нет, хорошо слышу, как наши пушки молотят второй эшелон врага. Но почему так близко рвутся снаряды? За монастырской стеной черные фонтаны земли.

– Беда! Яман-беда! – закричал Касим.

Немецкие пулеметы и пушки усиливали удар, вся линия нашей обороны в огне и дыму. Метрах в ста снова рявкнули наши гаубичные батареи; в воздухе стало темно от самолетов; штурмовики летели на запад низко-низко, задевая, казалось, верхушки деревьев; визг реактивных снарядов дошел до критической точки и уже слухом не воспринимался. Да что за чертовщина!

Полная глухота. Лишь зрением улавливаю все происходящее и догадываюсь, что наш фронт начал еще один артналет.

Устав от всего, не уловил момента не ложного, как в первом случае, а настоящего переноса огня в глубину линии вражеской обороны, не понял, когда пехота пошла на штурм.

* * *

Танки входили в прорыв, лязгом и воем заглушив все другие звуки. За танками пошел конный корпус, потом покатила мотопехота, а за нею еще танки, танки. Переправа дугой прогибалась от тяжести мощных машин, ни на минуту не оставаясь свободной.

Появились первые раненые, наперебой и возбужденно рассказывали о ложной атаке. Солдат, вышедший из боя после ранения, охоч на слово. Черноглазый сержант, с рукой, наспех уложенной в лубок, с подсохшей кровью на гимнастерке и брюках, возбужденно рассказывает:

– Ну и смехота, елки-палки!.. Обдурили фрицев, как ягнят. Как заорем "ур-ра", а сами ни с места!

Санитар, сопровождающий, перебивает:

– Да не так, кореш. Как наши, значит, огонь в глубину перенесли, тут и показали чучела.

– Ты был, да? Ты соображаешь, тюха-матюха! Не показали, а двинули вперед по ложным проходам. Ну и умора, как зашпарили они по чучелам ошметки летели!

– Во-во, тут-то их снова и накрыли наши.

– И амбец! В окопе одного гада только и нашел, так он в упор, подлюка, – и тр-рах! – кивнул на лубок.

Десять тысяч чучел было "поднято в атаку". Их двигали на немцев по заранее подготовленным и замаскированным траншеям. Противник все, что сумел сберечь от первого артналета, бросил на передний край. Тут-то наша артиллерия и штурмовая авиация смешали все живое с заднестровской землей!..

Слежу за переправой – уже скоро вечер, а потоку войск не видно конца. Идут полки резерва Главного Командования, машины с боеприпасами...

Наши батальоны замерли и ждали сигнала на марш на тот берег. Они хорошо скрыли себя, даже комендант переправы не подозревал, что под носом у него сосредоточился целый стрелковый полк, который, напружинившись, ждет момента, чтобы броситься на тот берег. На рассвете я подошел к нему, немолодому подполковнику, оглохшему и охрипшему. Он не понимал, чего я добиваюсь. А когда понял, попятился:

– Ты в своем уме?

– Мой полк должен быть к утру на позициях.

– У меня график, понимаешь? Сам командующий фронтом подписал, а ты лезешь... Ну что за народ! – Показал мне спину.

Я отошел в сторонку, но не спускал глаз с дороги, по которой сползали к переправе машины, повозки. Около часа шли дивизионы гаубичного полка. И вдруг – никого, тихо! Я просигналил, и через минуту-другую батальон Шалагинова мчался на переправу рота за ротой.

– Астахов, давай!

Бежали солдаты, смыкаясь затылок в затылок, по деревянному, настилу тарахтели повозки.

Комендант застукал нас тогда, когда на том берегу были все три батальона, а на помост вступила полковая батарея.

– Кто позволил? – заорал он оглушительно и, надвигаясь на меня, стал вытаскивать пистолет.

В запале я схватил его за руку, выбил пистолет, который упал в воду.

– Ты?! Ко мне! – крикнул он.

Прибежали автоматчики, подхватили меня под руки, поволокли по мосту. Привели в полутемную просторную землянку.

– Товарищ уполномоченный командующего фронтом, разрешите доложить! обратился комендант к худощавому полковнику.

– В чем дело?

– Подполковник самовольно занял переправу! – О пистолете он умолчал.

– Как смели? Под суд отдам! – накинулся на меня уполномоченный.

– За что? Я воспользовался паузой и перебросил полк на тот берег.

– Откуда пауза? – Он повернулся к коменданту.

– Девяносто шестая танковая бригада запаздывает по неизвестным причинам, товарищ полковник...

– Тогда в чем дело, комендант?

– Мы оба виноваты, товарищ полковник, – говорю я.

– Идите – и чтобы через десять минут ни одного вашего солдата на переправе, ни одной повозки!

Вышел вместе с комендантом.

– Ты уж извини, виноват, – сказал я ему.

– Где это ты научился драться?

– Да ладно тебе, сказано – виноват.

– Не завидую твоим подчиненным...

С того берега набегал горький и влажный ветерок. Под копытами Нарзана сухо гремел настил...

Мы двигались за наступавшими частями. Деревья вокруг почернели от гари, на них ни листьев, ни плодов.

Попадались пленные. Они сдались сразу же после вторичного переноса огня в глубину их обороны. На запад путь им казался страшней, чем к нам. Они медленно брели, немцы и румыны, с застывшим в глазах страхом.

Наступление продолжалось при тридцатипятиградусном пекле. Тысячи трупов лежали от Днестра до Селемета, который сейчас брался штурмом. Над ним стояло ржавое марево солнца и огня. Не счесть покалеченных и разбитых машин, уже обобранных армейской шоферней. А лошадей, лошадей... Бедолаги, позадирали мощные копыта в стальных подковах в небо...

Санитарная служба фронта падала с ног от усталости. Повсюду запах хлорки. Пленные румыны роют глубокие ямы.

А войска – на запад, на запад...

Сады, земля, дома, изуродованные шквалом огня. Рыжая, рыжее глины, пыль на дорогах.

Наши части ворвались в Селемет. Здесь оказался оперативный центр 6-й немецкой армии. Окрестности начисто изрыты, в добротных блиндажах ковры, домотканые рядна.

Танковые части выскочили на простор и уже завязали бои у самого Прута, а войска соседнего фронта вышли на реку севернее и захватили западный берег. Под угрозой окружения оказались главные силы группы армий противника "Юг".

Через день роты, батальоны, полки, всю нашу Степную армию облетела весть: за Прутом сомкнулись мотосоединения двух Украинских фронтов. 6-я немецкая армия, бывшая армия генерала Паулюса, снова оказалась в окружении. В гигантском котле на восточном и западном берегах реки – пять немецких корпусов. На юге, у Аккермана, одна из армий нашего фронта завершила ликвидацию главных сил 3-й румынской армии.

27

Нетерпение! То самое нетерпение солдата, когда кажется, что на главную битву не попадешь, что самые значительные события обойдут тебя.

25 августа в шестнадцать часов меня вызвали к Гартнову. Я прискакал к едва приметному домику, притаившемуся под древним корявым дубом, спешился и вошел в низкую комнатенку.

Командующий встретил улыбкой.

– Небось думаешь, на шапочный разбор?

– Никак нет.

– Ну и хорошо. Каждому свое дело и на своем месте. Садись, подполковник, кури, а я свяжусь, – Потянулся к полевому телефону.

Сел, а сердце мое – бах, бах...

Как сквозь ватные тампоны, доносится генеральский голос:

– Дай мне Семнадцатого... Ты? Еще раз здоров. Как там у тебя?.. Да, я о ней знаю – авиаразведка подтверждает. Держись и смотри в оба. Фланг?.. Ты Тимакова знаешь? Ну и слава богу. Так вот, он будет у тебя. Всё. Командарм положил трубку, расстегнул ворот кителя – мелькнула белоснежная сорочка. – Подойди к карте, – позвал меня.

Оперативная карта испещрена красными и синими стрелками. Котел, в котором оказались полуразбитые немецкие дивизии, обведен жирной волнистой чертой. Он напоминал по форме яблоко с выпиравшим боком. Оттуда, из него, летели синие стрелы, но тут же загибались за фронтовую черту – обратно к себе.

– Контратакуют, – сказал командарм, кончиком карандаша обвел юго-восточную часть котла. – Здесь немцев держат полки генерала Епифанова, изрядно потрепанные. У него жидковат левый фланг. Но это еще не вся беда. Немцы группируются. Собрали кулак – до полка пехоты, остатки штабов трех дивизий с генералами во главе, танки и самоходная артиллерия. Отчаянные! На все пойдут...

– Ясно, товарищ командарм.

– Торопыга, слушай. Куда ударят – неизвестно, проясняется только общее направление – Прут. Там единственная переправа. Противник вокруг нее держит свежие части, танки. Значит, и прорываться будут туда, на переправу. Но... маршрут?.. Могут пойти вдоль однопутки, но это на юг, а им нужен запад. На запад дорога короче, но там лес, болотце. Думай. – Командующий отошел, подпер спиной бревенчатую стену, по-стариковски потерся о нее; стоя у открытого окна, закурил.

Я не отрывал глаз от карты, стараясь как можно подробнее запомнить обстановку; засек: на западе наши войска лишь севернее болотца, а там резко пересеченная местность, Куда пойдут немцы? Пока не ясно.

Командующий подошел ко мне:

– Ну?

– Позвольте решение принять на месте?

– А я его и не требую тотчас. Приказываю, – палец в левый фланг епифановской дивизии, – занять боевую позицию от отметки девяносто пять и шесть десятых до болотца. Сосредоточиться сегодня же к двадцати двум. Задача: удержать позицию, не выпустить из кольца ни одного вражеского солдата, разведать группировку и уничтожить ее. Придаю... Впрочем, узнаешь об этом в штабе генерала Епифанова. Тебя там ждут.

Трофейный "кнехт" шел вдоль заброшенной однопутки. Машина без амортизаторов, бросает – матушку вспомнишь.

Перескочили полотно дороги, и тут же нас задержал часовой. Прибежал дежурный офицер, спросил:

– Подполковник Тимаков?

– Да, к генералу.

Шел за дежурным офицером, приглядывался. В стороне, возле разбитой железнодорожной будки, догорал бензовоз. От глубоких воронок несло тошнотворным перегаром.

– Бомбили?

– Недавно, тройка налетела, – ответил дежурный.

Вошли в землянку. Генерал Епифанов поднялся во весь свой большой рост, протянул ладонь, в которой уместились бы оба моих кулака.

– Ну вот, Тимаков, гора с горой... а человек с человеком – всегда... Располагайтесь. – Пожав мне руку, он дважды хлопнул ладонями. – Входите! пригласил своих офицеров и, позвав всех к столу, на котором лежала развернутая карта, начал вводить нас в обстановку.

Почему-то всегда ждешь, что тебе скажут обо всем и все. А на деле оказывается: получишь тютельку информации, а дальше уж сам соображай. Узнал не более того, что знал: дивизия стоит на месте, противник помалкивает, но что-то надумал. И всё. Позже, когда фронт стал мне понятен, как был понятен партизанский лес, я обнаружил некоторую закономерность: передний край трудно узнать через чье-то посредство, его можно познать лишь самому.

– В двадцать два ноль-ноль я снимаю с отметки девяносто пять и шесть десятых свой полк. К приему готов, подполковник? – спросил меня Епифанов.

– Два батальона рядом, у подножья отметки девяносто пять и шесть десятых, товарищ генерал.

– Вот и добро. Ну, еще что?

– Точнее о противнике.

– Загвоздка! Фашисты прикрыли тропы густым пулеметным огнем, носа не кажут. Группируются вот тут, у спаленного кордона. Контратакуют наверняка. Мы взяли одного гуся. Русский в немецкой форме. Говорит, что ночью двинутся. Куда – не знает.

– Что придается нам, товарищ генерал?

– Истребительно-противотанковый полк, гаубичный дивизион. Всё.

– А танки?

Генерал лишь руками развел:

– А если главный удар будет не на левом, а на правом фланге?

– По тактическим соображениям, удар немцев обрушится на наш полк!

– Посмотрим, посмотрим... А с танками решим так: будем держать их на нашем стыке. Вот все, что я обещаю.

Я понял – генерал не изменит решения. Под прикрытием сумерек наши роты двинулись на позиции.

Связной, присланный Ашотом, повел меня на полковой наблюдательный пункт. Он уже оборудован, между подразделениями установлена тройная связь: живая, телефонная, радио. Номера батальонов закодированы. Ну и Ашот, когда только успел? Он спокоен, нетороплив, и все здесь ему привычно – он в своей стихии. Связывается с комбатами, не повышая голоса, осаживает излишне горячащегося офицера.

– Дорогой, зачем так надрываешься, как мальчик бегаешь из окопа в окоп? У тебя есть адъютант, пошли его к самому переднему караулу, пусть послушает ночь. Много услышит – тебе скажет. Понял? Ай да молодец! – Он подошел ко мне с картой: – Наши караулы здесь и здесь. А этот, – кончик отточенного карандаша ложится на перекресток троп, – этот совсем под носом у кордона и слышит, как передвигаются машины, моторы на тихих оборотах...

– Меня интересуют артиллерийские позиции. Что успели?

– Противотанковые пушки смотрят на танкоопасные дороги, гаубичный дивизион – за насыпью, а его наблюдатели у Астахова. – Ашот убирает карту. Его черные, слегка выпуклые глаза говорят: ты, командир, думай о главном, а все остальное я беру на себя.

Главное. В чем оно? Что я знаю о противнике? То, что он накапливается на кордоне, готовит прорыв. Предполагают, что он ударит по отметке 95,6. Но решающий ли это удар? У немцев опытные генералы, они могут догадаться, где мы их ждем, могут продемонстрировать атаку, а основными силами пойдут на запад, через болотце. А почему бы и нет, когда стоит вопрос: жить или не жить? Теперь их окружают, и им нужны ущелья, пещеры, болота и самые глухие чащобы. Или немец и сейчас остается немцем? Ему прикажут прочесать лес метр за метром, но он глубокие ущелья непременно обойдет стороной, в пещеры не заглянет, будет жаться к дорогам, пусть едва намеченным, но все одно – к ним. Вот этой кровной привязанностью к "удобствам" ведения войны мы и пользовались в крымском лесу и выходили из положений, из каких выйти едва ли возможно.

На наблюдательном пункте собираются командиры подразделений и приданных средств.

Итак: куда ударят немцы?

Представь себя на месте того, кто командует силами противника, готовящегося к прорыву. У тебя пехота, пушки, танки, самоходные артиллерийские установки, обоз и раненые. Высшее командование, с которым ты связан по радио, дает приказ: прорваться на Прут, на переправу, обеспечиваемую крупными ударными частями. Есть два выхода: или со всеми наличными силами двинуться на высоту 95,6, протаранить оборону и выйти на оперативный простор, или, уничтожив собственную технику, материальные склады, налегке двинуться через болотце – по наикратчайшей дороге – к переправе.

Перед тем как принять окончательное решение, ты используешь все средства и возможности, чтобы разведать, насколько сильна оборона противника в районе высоты 95,6. Ты располагаешь данными, положим, на двадцать часов ноль-ноль минут, Они в твою пользу: высоту обороняет стрелковый полк, потрепанный в бою, прикрытый огнем тридцати артиллерийских стволов. У тебя есть средства, чтобы смести с пути обороняющуюся часть и вырваться. Путь же через болотце – крайность, за него по головке не погладят, строго спросят за брошенное тяжелое вооружение...

Тут-то и напрашивается главный вопрос: знают ли немцы, что произошла пересмена частей, что оборону занимают теперь полнокровные стрелковые батальоны, оснащенные мощной артиллерией – противотанковым полком, дивизионом тяжелых гаубиц, минометами большого калибра?

Знает об этом противник или нет? Нет, надо иначе подойти к решению этого вопроса: мог ли узнать? Пересмена произошла под покровом ночи, значит, авиаразведка исключается. Перебежчика от нас к немцам не было, "языка" они не взяли. Остается слуховая разведка и визуальное наблюдение. Но мы соблюдали тишину и полную маскировку.

Вывод один: жди удара на южном направлении, то есть в районе от высоты 95,6 до болотца. Надо сдержать этот удар и заставить немцев двигаться через болотце!

Прикрывшись плащ-палаткой, направив узкий луч света карманного фонарика на карту-километровку, еще раз внимательно всматриваюсь в местность. Болотце... Через него не пройдет даже грузовая машина – топи. Здесь возможны лишь пешеходные тропы в сторону высоты 101,5. За ней три километра мелкого кустарника и – немецкая переправа. Высота, высота! Очень интересно... А что, если туда засаду, по-партизански, тайную, сверхсекретную? У меня даже сердце вздрогнуло от предчувствия исхода боя. Решение созрело!.. Я послал связного за замполитом и начальником штаба полка.

– На КП вас ждут, – тихо доложил Ашот.

– А ну-ка ныряйте под мою накидку оба!

Развернув карту, я выложил им свое решение.

– Не согласен! Нельзя оставлять целый батальон Шалагинова в вашем резерве. Мы распылим силы, и противник проткнет нашу оборону. Тогда догоняй его! – заявил начальник штаба.

– Константин Николаевич, – подал голос Рыбаков, – соображения Ашота Богдановича не лишены основания. Шалагинова в оборону, а в резерв достаточно две роты: разведчиков и автоматчиков.

– Ва, сообразил! – воскликнул Ашот. – Засада за болотцем? Категорически возражаю!

– Нам надо удержать то, что приказано удержать, – напомнил Рыбаков.

Я почувствовал на какой-то миг пустоту и собственную невесомость. Ладони стали холодными и мокрыми.

– Благодарю вас за откровенность. Мое решение остается в силе.

Я направился на НП, попросил всех выйти и послушать ночь.

На северо-западе над лесом поднялось высокое пламя, а где-то очень далеко перекатывались глухие артиллерийские удары. Под деревьями стоят лошади, всхрапывают, прядают ушами; их глаза тревожно поблескивают, отражая багровые отсветы.

Вернулись на КП. Я разрешил курить. Вполголоса переговариваются офицеры, кто-то нагнулся к телефонному аппарату, шепотом приказывает:

– Расчет второй на просеку, понял?

Комбат Чернов присел на корточки, исподлобья смотрят на меня его всепонимающие глаза. Капитан Шалагинов нетерпелив, часто снимает фуражку, во всей его фигуре чувствуется: скорее, скорее. Комбат Астахов – словно в учительской: очки на лбу, на коленях раскрытый планшет и сам – весь внимание.

Я начинаю тихо:

– Товарищи офицеры, прошу отыскать на картах отметки кордон и девяносто пять и шесть десятых. По данным авиаразведки, допроса пленного, по тому, куда нацелена немецкая артиллерия, противник атакует железнодорожное полотно с острием удара на девяносто пять и шесть десятых. Приказываю майору Астахову к двадцати четырем ноль-ноль полностью занять позицию на этой отметке. Вам придаю две противотанковые батареи, гаубичный дивизион, а в резерв – полковую роту автоматчиков. Цель: принять на себя удар врага, а потом контратаковать его. Ваш сосед слева – батальон капитана Чернова с приданными средствами.

Чернов поднялся покряхтывая, не спеша развернул карту; весь его вид будто умолял: не торопитесь, пожалуйста, дайте мне задачу, об остальном не ваша забота.

– Вам, товарищ капитан, – я подошел к нему поближе, – занять плотную оборону от отметки девяносто пять и шесть десятых вдоль лесной опушки до самого болотца. Но главные силы поближе к соседу справа, к Астахову. Особое внимание на лесную дорогу, ведущую на кордон. Ее прикрыть не только противотанковыми пушками, но и пехотой. Задача: противника из леса не выпустить, обеспечить контрудар майора Астахова. В дальнейшем перейти в наступление по моему сигналу. Вопросы есть, капитан?

Чернов долго смотрел на карту, потом спросил:

– А кто же за болотцем?

– Это уже не наша печаль... Всё, товарищи офицеры!

– А я, а мы? – всполошился Шалагинов.

– Пока останетесь здесь, в моем резерве. – Я посмотрел на часы. Прощу сверить время: на моих двадцать два шесть минут. Держать постоянную связь с НП.

Как только офицеры покинули КП, я приказал начальнику штаба:

– Срочно вызовите майора Вишняковского!

Татевосов не сразу ухватился за телефонную трубку. Он смотрел на меня, и весь вид его говорил: еще раз подумайте, я обязан подчиниться, но вы еще раз подумайте!

* * *

Вишняковский стоял за спиной Рыбакова, приготовившись к тому, что от него потребуют сейчас что-то такое, после чего света белого ему не видать. Я спросил:

– Сколько машин у вас на ходу, Валерий Осипович?

– Все двенадцать, товарищ подполковник.

– Усадите три роты?

Майорские глаза, до этого испуганные до белесоватости, теперь, когда их хозяин получил привычный, а значит, и спасительный приказ, будто по волшебству потемнели, в них блеснули два крохотных огонька.

– Усадим, товарищ подполковник!

– При подходе пошумите как следует.

– Я понял вас.

И Ашот и Рыбаков продолжали молча и с недоумением смотреть на меня.

– Ко мне капитана Шалагинова, – потребовал я.

Комбат вошел на КП и крикнул лихо:

– Я здесь, товарищ подполковник!

– Отлично. По приказу будь готов посадить батальон на машины и айда вот куда... Разворачивай карту. – Я показал ему на возвышенность, прикрывающую подступы к переправе через Прут. – Ты это место займешь к рассвету. Твой путь туда будет таким: три километра на юг от нашего НП, только тихо-тихо, а потом поворот на запад, спешиться и бегом на север, на возвышенность. Окопаться, насколько это возможно, – и замереть. Подпустить немцев на автоматную очередь и расстрелять к чертовой матери.

– Они пойдут туда?

– Заставим пойти!..

* * *

Машина, подскакивая на разбитой дороге – едем на Отметку 95,6, сталкивала плечами меня и замполита. Он помалкивал, весь в тревоге. Впрочем, это можно понять – первый для него бой.

Переехали через железнодорожное полотно, остановились под насыпью. Нас встретил связной майора Астахова; пошли за ним, прислушиваясь к ночи.

Иду по незнакомому лесу, но мне он не кажется чужим. Я вижу солдат, орудующих лопатками, слышу их натужное дыхание. Как далеко от нас немецкие секреты? Никто не знает. Где-то, должно быть внутри котла, гудят машины. Чу, кажется, танки! Спрашиваю у Астахова:

– Разведал?

– Кое-что. Накапливаются южнее кордона, их полевые караулы в трехстах метрах от нас.

На Астахове мокрая от пота гимнастерка.

– Жарко?

Он промолчал.

Обошли позицию с востока на запад – всю... В моей станице строили ферму пришлые мужики, "иногородние" – называли их казаки. Они рыли котлован до того неторопливо, что думалось, конца никогда не будет. Однако шло время, работа потихонечку двигалась; пока суд да дело, а ферма уже и стоит готовенькая, глаз радует. Так и астаховские солдаты. Вроде едва руками шевелят, покряхтывают, а за час-другой, как кроты, всю высотку переворошили и по фронту и в глубину. Из землицы – бруствер, на бруствер – ветки.

Как правило, пожилые, бывалые солдаты просились к Астахову. В его ротах громкие песни не пелись, не шагали, вытянув носки, и земля под солдатскими ногами не ухала. Ходили они в обмотках, во всем казенном, с не ахти какой выправочкой. Стреляли без торопи, но в цель попадали, окопы копали в полный рост... Не службу несли – работали. Работали!

Астахов оставил в обороне половину батальона, а другую и приданную роту тихо спрятал за полотном дороги. Спокойствие комбата заражало, не хотелось покидать его участок. Выбрать бы себе местечко, зарыться поглубже в землю, и ждать своего часа. Тут ждать. И не надо думать и гадать, куда будет направлен главный удар...

– Ну, Амвросий Петрович?

Астахов спрятал очки, одернул гимнастерку.

– Удержусь.

– Этого мало.

– Бой покажет, – задумчиво ответил майор.

– Могут ударить сильнее, чем мы ждем, Чем еще вам помочь?

– Ваш бы резерв поближе...

Я у танкистов, по пути завернул. Двенадцать машин, не остывших от дневного зноя. Почему-то вспоминается степь, ночь и в борозде "Челябинец".

Разыскал командира полка. Он оказался молодым разбитным майором, разговорчивым.

– Ну как я буду действовать без приказа генерала Епифанова – ему же придан! Понимаешь? Ты это понимаешь или нет?

– Ладно, тогда прошу об одном: припрет нас – пошуми танками и накрой огнем кордон.

– Это могу, но с места не сдвинусь!

– И за то спасибо. Сигнал – две красные ракеты.

– Я сговорчивый... Пехоте всегда помочь рад...

* * *

Вишняковский с машинами на подходе – моторы ревмя ревут. Во дает, сукин сын!

Немцы полоснули серией снарядов, как бы протестуя против неожиданной возни за отметкой 95,6, В ночи раскатились громовые звуки.

Рыбаков тронул меня за плечо, приглушенно сказал:

– Командир, главная музыка будет, наверное, тут. Ну его к лешему, это болотце! Давай шалагиновские роты к Астахову, а?

– Дорогой Леонид, нам надо вытянуть свой счастливый билет. Мы обязаны живых немцев повернуть на болото, под шалагиновские автоматы.

Рыбаков сделал рукой предупреждающее движение: мол, слушай, не перебивай.

– Если ты уверен, что немцы пойдут через болото, тогда мое место у Шалагинова. Значит, я с ними...

– Там возможна рукопашная.

– Как всем, командир!

– Что ж, боевого огня, Леонид! Учти – идешь на решающее место боя. Как говорят: комиссары, вперед!

Около тридцати стволов – разнокалиберных – одновременно ударили по 95,6. Ожил полевой телефон.

– Я Второй. – Это голос Астахова.

Стараюсь как можно спокойнее:

– Слушаю вас.

– Идут двумя сходящимися колоннами.

– Благословения просите?

– Понятно... Встречу...

Густо заголосили автоматы. На просеке, что правее 95 6 как кнутом стеганули – лес вздрогнул, заплотневший воздух стал в ушах колом. Послышался шум моторов.

– "Ольха"! – Продуваю телефонную трубку: это позывной командира иптаповского полка.

Отвечают:

– У аппарата начштаба.

– Я Первый. Где хозяин?

– Ихним коробкам ребра пересчитывает.

– Появились?

– Три штуки. Одна горит.

– А те?

– С опушки, как из подворотни, фугасными поплевывают.

– Чтобы ни на метр к нам!

– Принято.

С наветренной стороны ползут клубы дыма, через щели вползают в НП, становится душно.

Ашот зовет меня к армейской рации:

– Генерал Валович.

Микрофон у меня в руках.

– Слушаю, товарищ Четвертый.

– Началось?

– Шесть минут назад.

– Будет туго – бей в колокол. С воздуха подсобим. И держись!..

Рыбаков и Шалагинов ждут своего часа. Тщательно вытирает лоб замполит, спиной упершись в стену, с которой после близкого взрыва осыпается земля. А у комбата азартная жадность к драке, но выдержка – позавидуешь. Стреляный.

Вокруг НП едко дымящиеся воронки. Близкие отсветы – в лесу что-то разгорается. Снаряды с воем пролетают над нами и с треском рвутся.

Огневая стена не движется до поры до времени. Неожиданно правый ее фланг стал загибаться, вытягиваясь в сторону 95,6.

– Астахова! – кричу в трубку. – Астахова! Оглохли, что ли?

– Я у телефона, товарищ Первый, – прохрипел майор. – Немцы в ста метрах от КП. Ввожу резерв...

– Держись! – Поворачиваюсь к связисту: – Соединяй с Черновым.

Паренек, передергивая худыми лопатками, неистово вращает ручку полевого телефона.

– Обрыв? – нетерпеливо спрашиваю я.

Связист бледнеет.

Напротив меня у рации возится Ашот. Пилотка сбита набок. Докладывает:

– Чернов на радио.

– Два хозяйства срочно двигай на кордон. С шумом двигай, сейчас же.

– Принято.

Секунд через тридцать – сорок ожила лесная опушка от НП до самого болотца. Теперь бой шел от правого до левого фланга, втянув в себя почти все силы полка. И Шалагинов в эту минуту не сдержался:

– Разрешите напролом! Зачем к Пруту? Я отсюда достану кордон.

– Замолчи!

Три часа утра. На горизонте едва заметна предрассветная полоска. Неожиданно бой стал перемещаться правее отметки 95,6. Прорвались?

Сжимая телефонную трубку, кричу:

– Астахов! Астахов!

Тишина.

– Астахов!

Отвечают издалека, голос незнакомый.

– Майор Астахов убит на КП, докладывает адъютант батальона.

– Принимай на себя командование!

– Нам помощь нужна – срочная. Их тут прорва. Лезут, лезут...

– Без паники, сейчас будет поддержка! – Положил трубку. – Ашот, бери разведчиков и немедленно восстанови положение!

Он здоровой рукой сжал автомат и выскочил из НП.

Далеко-далеко, на участках генерала Епифанова, начали глухо рваться снаряды.

Выбегаю из НП. Перегретый воздух стискивает виски. Вслушиваюсь. Бой идет по всему фронту, острием своим максимально приблизившись к отметке 95,6. Прошло минут пять, не больше, и там, над самым пиком, перестук автоматов – это Ашот. И едва слышимое "ура"...

Чернов наступал: ярко-зеленые вспышки медленно двигались в направлении кордона. Молодец!

Танки! Сейчас важнее всего они – чтобы и снарядами и гулом моторов... И всю артиллерию – в самую середку кордона фугасными, шрапнелью.

Я бросился к радисту:

– Связывай, быстро, с артиллеристами!

– Они у приемника. – Радист уступил мне место у аппарата.

– Все стволы – на кордон! – приказываю я.

– Жарим беглым!

– Молодцы!

Посылаю в просыпающееся небо две красные ракеты. Их брызги алыми серьгами падают на кордон.

Кто-то каской по моей голове – бах!

– Ошалел, что ли! – крикнул на Касима, он не отставал от меня ни на шаг.

– Башка хранить хочу!

Рядом шмякнулась мина – упали вдвоем в обнимку. Пучок металла резанул над нашими головами воздух и впился в ствол мощного дуба.

Запахло огуречным рассолом.

– Тан-ки-сты-ы!

Стою будто босой на раскаленной плите. Лишь бы не заорать!..

И вот наконец-то доносится танковый грохот. Слышу, как рвутся прямо над кордоном бризантные снаряды. Спасибо, танкист, не подвел!

Зовут на НП, к армейской рации.

Генерал Валович, услышав мой голос, накинулся:

– Почему покинул НП?

– Прошу помощи с неба. Дайте штурмовую!

– Замечай время. Сейчас три часа двадцать две минуты. В три пятьдесят будут. Цель?

– Прямо на кордон. Мы южнее на километр.

– Держись... Жди, обозначь себя сигналами.

Сел, устало закурил, затянулся – закружилась голова. Швырнул папироску и встретился глазами с замполитом. Он был в прежнем положении – тревожно ожидающего. А Шалагинов даже вроде бы осунулся от нетерпения. Но молчит.

– Ну, капитан, время. Роту Платонова оставьте на месте, а остальных всех гамузом – на машины, на машины.

– Есть!

Шалагинов не вышел, а вылетел из НП. Уже на площадочке раздавался его зычный голос:

– Командиры рот, ко мне!

– Леонид Сергеевич, давай! Вам на дорогу всего пятнадцать минут. И оттуда, с места, жду открытым текстом и чтобы твой голос: "Константин, мы на месте". – Я обнял его и оттолкнул от себя.

На НП появился Платонов.

– Андрей, бегом с ротой к высоте девяносто пять и шесть десятых. Замри в укромном местечке. Как только пробомбят наши – на кордон, в атаку!

Платонов поглубже надвинул каску.

– Накромсаем, товарищ подполковник!

Всех разогнал и оказался как в пустоте. Не спускаю глаз с минутной стрелки. Почему она, проклятая, не движется? Поднес часы к уху – тикают. Я то присаживался к рации, то поднимался.

Прошло пятнадцать минут... шестнадцать... Осталось четыре минуты до бомбового удара с воздуха. У, чертовы размазни!..

– Товарищ подполковник, рация!

Я схватил наушники.

– Константин, мы на месте! Константин, мы на месте...

Медленно вышел из НП. Гул моторов и свист реактивных снарядов, вылетавших из леса, что стоял за нашими позициями, слился с бомбовым ударом с неба. Я упал на землю, раскинул руки и... как провалился в небытие. Очнулся от удара в бедро и отчаянного крика Касима:

– Командир, наша на кордон лупит!

Ярко горел лес, за пламенем схлестывались автоматные очереди – наши с вражескими. Я бежал на отметку 95,6. У разбитого батальонного НП увидел Астахова. Он лежал под дубом, низко опустившим опаленные ветки. Острые колени согнуты, под ними расплывшаяся кровь. Сел рядом, снял планшет, из кармана выгоревшей гимнастерки достал партийный билет и офицерское удостоверение. Солдаты из хозроты подносили сюда убитых и клали их рядом с комбатом. Их было много – пожилых и, казалось, уменьшившихся в росте.